Роман И.А. Гончарова «Обломов» в изучении литературоведения

Знаменитая девятая глава первой части («Сон Обломова»), по словам Гончарова «увертюра всего романа» (VIII, 111), была напечатана в 1849 г. в «Литературном сборнике с иллюстрациями», изданном редакцией журнала «Современник». «Эпизод из неконченного романа» был замечен критикой. Многие современники Гончарова оставили восторженные отзывы о «Сне Обломова».

М.Е. Салтыков-Щедрин в письме к П. В. Анненкову (29 января 1859 г.) назвал эту главу «необыкновенной», «прелестной вещью"(1). Некоторые из современников, в том числе и М.Е. Салтыков-Щедрин, романа в его полном виде не приняли. В сознании многих читателей «Сон Обломова» так и будет существовать как бы в двух ипостасях: и как глава из романа, и как отдельное произведение.

Полностью роман был опубликован в 1859 г. в «Отечественных записках», в том же году он вышел отдельным изданием.

Давно отмечено, что в создании «Обломова» сказался опыт работы писателя над книгой о кругосветном путешествии — «Фрегат „Паллада“». Как признавался сам Гончаров, плавание на фрегате дало ему «общечеловеческий и частный урок» (II, 45). Писатель имел возможность не только сопоставить различные страны, целые миры, разделенные громадными пространствами, но и сравнить, увидев их практически одновременно, вживе различные исторические эпохи: «сегодняшнюю» жизнь буржуазно-промышленной Англии и жизнь, так сказать, прошлую, даже жизнь «древнего мира, как изображают его Библия и Гомер» (III, 193). Как явствует из книги «Фрегат „Паллада“», Гончаров, сравнивая Восток и Запад, пытаясь осмыслить переход от «Сна» к «Пробуждению» в глобальном масштабе, постоянно думал о России, о родной Обломовке.

История завершения «Обломова» в литературе давно получила название «мариенбадского чуда»: за несколько недель он — «как будто под диктовку» (VII, 357) — написал почти все три последние части романа. У «чуда» есть объяснение: все эти десять лет он думал о романе, писал его в голове. Наконец, в одном из писем 1857 г. Гончаров подытожил: «Я сделал, что мог» (VIII, 238).

В откликах известных литераторов (И.С. Тургенева, В. П. Боткина, Л.Н. Толстого), познакомившихся с романом в авторском чтении по рукописи или сразу после его журнальной публикации, повторялся один и тот же эпитет: «Обломов — вещь, капитальная»".

Так, Л. Н. Толстой, судья строгий, не склонный потакать авторскому самолюбию, пишет А. В. Дружинину: «Обломов — капитальнейшая вещь, какой давно, давно не было. Скажите Гончарову, что я в восторге от Обломова и перечитываю его еще раз. Но что приятнее ему будет — это, что Обломов имеет успех не случайный, не с треском, а здоровый, капитальный и невременный в настоящей публике».

Роман Гончарова появился в период подготовки очень важных социальных перемен, прежде всего отмены крепостного права, когда особенно остро встал вопрос об историческом прошлом и будущем развитии «просыпавшейся России».

Изучением творчества И. А. Гончарова занимались многие исследователи. Первые статьи о нем появились еще в середине XIX века у таких известных критиков как В. Г. Белинский, Д. И. Писарев. Выход его второго романа «Обломов» встретил единодушное признание, но мнения о смысле романа резко разделились. Возникла полемика между Н. А. Добролюбовым и А. В. Дружининым.

Н.А. Добролюбов в статье «Что такое обломовщина?» увидел в «Обломове» кризис и распад старой крепостнической Руси. Илья Ильич Обломов — «коренной народный наш тип», символизирующий лень, бездействие и застой всей крепостнической системы отношений. Он — последний в ряду «лишних людей» — Онегиных, Печориных, Бельтовых и Рудиных. Подобно своим старшим предшественникам, Обломов заражен коренным противоречием между словом и делом, мечтательностью и практической никчемностью. Но в Обломове типичный комплекс «лишнего человека» доведен до парадокса, до логического конца, за которым — распад и гибель человека. Гончаров, по мнению Добролюбова, глубже всех своих предшественников вскрывает корни обломовского бездействия.

Так сложилась и окрепла одна точка зрения на роман Гончарова «Обломов», на истоки характера главного героя. Но уже среди первых критических откликов появилась иная, противоположная оценка романа. Она принадлежит либеральному критику А. В. Дружинину, написавшему статью «„Обломов“, роман Гончарова».

Дружинин тоже полагает, что характер Ильи Ильича отражает существенные стороны русской жизни, что «Обломова» изучил и узнал целый народ, по преимуществу богатый «обломовщиною». Но, по мнению Дружинина, «напрасно многие люди с чересчур практическими стремлениями усиливаются презирать Обломова и даже звать его улиткою, весь этот строгий суд над героем показывает одну поверхностную и быстропреходящую придирчивость. Обломов любезен всем нам и стоит беспредельной любви».

Добролюбов, размышляя об обломовщине, выявляя ее социальную суть, отвлекался от конкретного «этого именно» Ильи Ильича. Дружинин, размышляя об Обломове и Обломовых разных времен и земель, отвлекался от конкретных социальных вопросов «сегодняшней» русской жизни.

Дружининский подход к осмыслению Обломова и обломовщины не стал популярным в XIX веке. С энтузиазмом большинством была принята добролюбовская трактовка романа. Однако, по мере того как восприятие «Обломова» углублялось, открывая читателю новые и новые грани своего содержания, дружининская статья стала привлекать внимание. Уже в советское время М. М. Пришвин записал в дневнике: «Обломов». В этом романе внутренне прославляется русская лень и внешне она же порицается изображением мертво-деятельных людей (Ольга и Штольц). Никакая «положительная» деятельность в России не может выдержать критики Обломова: его покой таит в себе запрос на высшую ценность, на такую деятельность, из-за которой стоило бы лишиться покоя. Это своего рода толстовское «неделание». Иначе и быть не может в стране, где всякая деятельность, направленная на улучшение своего существования, сопровождается чувством неправоты, и только деятельность, в которой личное совершенно сливается с делом для других, может быть противопоставлено обломовскому покою".

Писарев в своей статье «„Обломов“. Роман И. А. Гончарова» (1859), как и Добролюбов и Дружинин, резко отделяет произведение Гончарова от так называемой обличительной литературы. Это явление иного масштаба. В романе «Обломов», по мнению критика, «общечеловеческий интерес» соглашен с «народным и современным». «Мысль г. Гончарова, проведенная в его романе, — подчеркивает критик, — принадлежит всем векам и народам, но имеет особенное значение в наше время, для нашего русского общества».

Писарев дает свое объяснение умственной апатии, которая владеет героем романа: Илья Ильич не может найти удовлетворительного ответа на вопрос: «Зачем жить? к чему трудиться?» Апатия русского героя, по мысли критика, сродни байронизму. И здесь и там в основе — сомнение в главных ценностях бытия. Но байронизм — это «болезнь сильных людей», в нем доминирует «мрачное отчаяние». А апатия, с ее стремлением к покою, «мирная», «покорная» апатия — это и есть обломовщина. Это болезнь, развитию которой «способствуют и славянская природа и жизнь нашего общества».

Самое существенное в Обломове то, считает критик, что он человек переходной эпохи. Такие герои «стоят на рубеже двух жизней: старорусской и европейской и не могут шагнуть решительно из одной в другую». Промежуточностью положения таких людей объясняется и дисгармония «между смелостию их мысли и нерешительностию действий».

В более поздних статьях Писарев будет совсем иначе оценивать творчество Гончарова: в романе «Обломов» он будет находить не «глубокую мысль», а лишь «шлифование подробностей», в главном герое — не оригинальный образ, а повторение Бельтова, Рудина и Бешметева, а психологию Ильи Ильича будет объяснять лишь «неправильно сложившимся темпераментом». В литературе о Писареве отмечалось не раз, что эта перемена в суждениях критика объясняется в какой-то мере влиянием резких оценок, которые дал Гончарову и его роману Герцен. Кроме того, заметно сказалось возросшее негативное отношение Писарева к Гончарову-цензору.

В течение года после публикации романа появилось около десятка рецензий, посвященных ему. Критики по-разному восприняли и оценили «Обломова». Но в одном сходились практически все: история Ильи Ильича впрямую соотнесена в романе с вопросом о прошлом и настоящем страны. Признал это в статье «Русская апатия и немецкая деятельность» (1860) и будущий почвенник А. П. Милюков. Но, в отличие от многих, писавших об «Обломове», он увидел в романе клевету на русскую жизнь.

Вопрос о национальных началах русской жизни — как они представлены в романе «Обломов» — был важен для Ап. Григорьева. Заинтересованное отношение Ап. Григорьева к Гончарову объяснялось тем, что у этого романиста «отношение к почве, к жизни, к вопросам жизни стоит на первом плане».

Но даже громадный талант, по мнению критика, не спас Гончарова от односторонности во взглядах на обломовский мир. Так, в «Сне Обломова» поэтическую картину жизни портит «неприятно резкая струя иронии в отношении к тому, что все-таки выше штольцевщины и адуевщины». Нельзя, считал Ап. Григорьев, с помощью холодного анализа, как «анатомическим ножом», рассечь обломовский мир, потому что «бедная обиженная Обломовка заговорит в вас самих, если только вы живой человек, органический продукт почвы и народности». Обломовка для Ап. Григорьева — та родная «почва», перед правдой которой «склоняется в смирении Лаврецкий», герой «Дворянского гнезда», в которой «обретает он новые силы любить, жить и мыслить». Таким отношением Ап. Григорьева к миру Обломовки объясняется резкость, с которой он отозвался о статье «Что такое обломовщина?» в письме к М. П. Погодину (1859): «…только [Добролюбов] мог такою слюнею бешеной собаки облевать родную мать, под именем обломовщины…».

В явных и скрытых спорах об «Обломове» выявлялись расхождения критиков не только в оценке самого романа, но и в понимании важнейших вопросов русской жизни в целом.

Человечность, доброта — эти качества выделил в Обломове Иннокентий Анненский (статья 1892 г.). Из ее названия — «Гончаров и его Обломов» — видно, что критика интересует не только роман, но и его создатель. Статья написана человеком, который убежден, что литературное произведение, так сказать, растет во времени, обнаруживая все новые и новые дополнительные, «сегодняшние» смыслы. Оно живет как отражение в сознании читателя, и это «отражение» и есть предмет критического разбора. Поэтому в статье Анненского подчеркнуты личностная интонация, личностные оценки и выводы. Тезис о том, что в своем романе Гончаров описал психологически близкие ему типы личности, будет подробно развит в работах начала XX в., в частности в трудах Е. А. Ляцкого.

Давно отмеченную объективность Гончарова Анненский толкует как преобладание живописных, зрительных элементов над слуховыми, музыкальными, описания над повествованием, «материального момента над отвлеченным», «типичности лиц над типичностью речей», отсюда — исключительная пластичность, «осязательность» образов.

«Трудную работу объективирования» критик не оценивает как «безразличность в поэтическом материале»: между автором и его героями «чувствуется все время самая тесная и живая связь». Обломов для Гончарова — тип «центральный», он «служит нам ключом и к Райскому, и к бабушке, и к Марфиньке, и к Захару». Итоговая мысль критика: «В Обломове поэт открыл нам свою связь с родиной и со вчерашним днем, здесь и грезы будущего, и горечь самосознания, и радость бытия, и поэзия, и проза жизни; здесь душа Гончарова в ее личных, национальных и мировых элементах».

Анненскому, человеку рубежа веков, уже ясно, что штольцевская претензия на роль «деятеля» в русской жизни оказалась несостоятельной. Поэтому и позиция Обломова ему кажется не только понятной, но и в какой-то мере оправданной: «Не чувствуется ли в обломовском халате и диване отрицание всех этих попыток разрешить вопрос о жизни?». Анненский дает достаточно субъективный, но яркий, запоминающийся образ деятельного друга Ильи Ильича: «Штольц — человек патентованный и снабжен всеми орудиями цивилизации, от Рандалевской бороны до сонаты Бетховена, знает все науки, видел все страны: он всеобъемлющ, одной рукой он упекает Пшеницынского братца, другой подает Обломову историю изобретений и открытий; ноги его в это время бегают на коньках для транспирации; язык побеждает Ольгу, а занят невинными доходными предприятиями».

Не ослабевал интерес к творчеству писателя и в дальнейшем, Но подходы к изучению его творчества были различны. Например, представители культурно-исторической школы (Е.А. Ляцкий) рассматривают его творчество в свете духовно-психологических особенностей личности романиста, фактов его жизни. Социологическая школа исходила из социально-политической обстановки в России накануне реформ 1861 года, повлиявших на взгляды писателя. В рамках революционно-демократической критики романы И. А. Гончарова рассматривают Д. А. Политыко и Н. К. Пиксанов. В преодолении одностороннего подхода к изучению творчества Гончарова значительную роль сыграли монографии таких ученых как А. Г. Цейтлин, Н. И. Пруцков, А. П. Рыбасов, В. И. Мельник, Ю. В. Лебедев, В. А. Недзвецкий. И, наконец, в работах последних двух десятилетий наметился подход к изучению художественной стороны наследия И. А. Гончарова. Это поворот к философско-эстетической стороне творчества Гончарова.

На фоне довольно значительных достижений гончароведения последних лет книги Е. А. Краснощековой заслуживают особого внимания. И дело не только в том, что Е. А. Краснощекова несколько десятилетий отдала почти исключительно изучению творчества И. А. Гончарова, участвовала в подготовке двух собраний сочинений русского романиста. Интерпретации и гипотезы Е. А. Краснощековой даются на фоне обильного цитирования работ зарубежных гончароведов последних лет. Подход Е. А. Краснощековой способен спровоцировать немало нестандартных вопросов, а следовательно, необыкновенно ценен сам по себе. Автору удалось выйти за пределы бесперспективных дискуссий о Гончарове, начавшихся еще во времена полемики Н. А. Добролюбова и А. В. Дружинина, переживших эпоху В. Острогорского и Е. А. Ляцкого и воскресших с новой силой в работах В. Кантора.