Последствия готского вторжения для Афин

Последствия готского вторжения для Афин

Последствия готского вторжения должны были сказаться на Афинах достаточно чувствительно. Хотя после отступления Алариха в Иллирию софисты, обратившиеся было в бегство, вернулись обратно в свои аудитории, а учащаяся молодежь продолжала, собираясь из всех провинций империи, посещать высшую школу в Афинах, тем не менее, покойное течение жизни в городе было глубоко потрясено.

Через несколько лет после пережитой катастрофы Афины посетил знаменитый Синезий Киренейский; он застал в городе такие плохие распорядки, что, по описанию его, положение города невольно напоминает выражение Горация: «vacuae Athenae». Синезий сравнивает Афины с сохранившейся шкурой животного, которое умерщвлено было для жертвоприношения. Ничего в Афинах будто бы нельзя и найти примечательного, кроме достославных прозвищ известных издревле местностей. Славу же за современным городом обеспечивают не столько мудрецы, сколько торговцы медом Впрочем, в мрачных чертах, коими обрисовывает Афины высокоумный ученик Гипатии, бывший сначала язычником, а затем превратившийся в правоверного епископа в Птолемаиде, нельзя не видеть преувеличения. Синезий в письмах из Афин ни единым словом не поминает о знаменитых городских памятниках, но самое молчание это может служить, по меньшей мере, доказательством, что Синезий и основания не имел оплакивать разрушений, учиненных готами. Сам упадок Афин после 396 года не мог быть таким быстрым и общим, как можно бы было заключить из насмешек Синезия, ибо найденная в 1881 г. близ древнего Акрополя надпись свидетельствует, что Север Анций, проконсул Эллады, возвел в честь императоров Аркадия и Гонория какую-то постройку, а она едва ли могла быть ничтожной.

Не Аларих разрушил погибавшее величие Афин, это было делом всесокрушающего времени. Если в городе и продолжалось еще течение ученой жизни, то последняя уже утратила то значение, какое ей принадлежало в первой половине IV столетия. С другой стороны, огромное большинство горожан сохранило верование в олимпийских богов с прежним упорством, вопреки готам и византийским священникам. Исконная религия могла продолжать борьбу против христианства именно в Афинах дольше, чем целое столетие после Алариха потому, что столь же долго существовала еще и Платонова академия.

Несколько лет спустя после вторжения готов Геркулий, состоявший префектом в Иллирии между 402 и 412 гг., оказал, вероятно, немало услуг этой академии, если стоявшие во главе ее Плутарх и софист Апрониан воздвигли в разных общественных местах статуи в честь Геркулия; из них одна установлена была близ статуи «Промахос», а это ясно доказывает, что прославленная эта бронзовая статуя стояла на месте невредимо Когда Синезий прибыл в Афины, он на кафедре, занимаемой прежде Приском, застал помянутого выше Плутарха, сына Нестория; в то же время в городе славились своим красноречием софисты Сириан и Архиад. Из ученых кружков Афин могла даже выйти та красивая и преисполненная ума язычница, которая сначала приняла христианство, а позднее достигла престола в Византии, пролив неожиданно сияние над погибавшей родиной.

Мы говорим об Афинаиде, дочери философа Леонтия, который пережил вторжение готов и остался невредим. 7 июня 421 г. Феодосии II, сын Аркадия, возвел ее в свои супруги, и она приняла имя Евдокии. Судьба этой женщины представляет удивительный эпизод для эпохи падения язычества и преобразования его в христианство. Дочь философа, родом из Платонова города, Афинаида на своей личности пережила ту же метаморфозу, и, пожалуй, не только очаровательная миловидность и аттическая образованность афинянки, но и намерение сломить на родине Платона сопротивление язычников побудили Пульхерию обвенчать царственного своего брата с Афинаидой. Достигнув всемогущества, афинянка могла подвигнуть слабохарактерного своего супруга на облегчение бедствий в Афинах и Греции через освобождение их от налогов, но и она даже оказалась бессильной задержать падение античного мира тем более, что сама Афинаида окончательно порвала с истинным духом греческой старины. Немного лет спустя после заключения этого брака Феодосии II, под влиянием своей благочестивой сестры, издал строгие эдикты против языческих культов и повелел разрушить все языческие храмы, какие сохранились еще в государстве. Если эдикты и не выполнялись во всей строгости, особенно в Афинах, то все же не могли они не повлиять на Афины.

Сам Феодосии нисколько не стеснялся отбирать сохранившиеся еще в Афинах произведения искусства и перевозить их в Византию. Через патриция Прокла император распорядился доставить из Афин монолит, который был установлен в гипподроме; из афинского храма Ареса была изъята статуя слона и водружена у византийской Porta Aurea, хотя, впрочем, это и представляется весьма сомнительным. Вскоре после вторжения готов, как повествует Синезий, из разрисованной галереи, по приказанию ахайско-го проконсула, были насильственно забраны картины Полигнота Эти знаменитые произведения искусства, несмотря на их древность, еще в середине IV столетия причислялись к величайшим достопримечательностям города, и софист Гимерий, занимавший до 362 г. кафедру красноречия в Афинах, обращал на них особенное внимание ионийских пришельцев Если эти картины в частности подверглись печальной участи, то, вероятно, не избегли ее и другие. Иные и само время наполовину разрушило, ибо еще Павсаний относительно некоторых картин, виденных в Пинакотеке, заметил, что они сделались уже неузнаваемы. Чудные картины, которыми Полигнот, Микон и Эвфранор изукрасили Афины, картины в Стоа-базилейос, в храме Тесея, в святилище Диоскуров, в Анакейоне, в храмах Дионисия и Асклепия и еще кое-где пропали бесследно. Единственно стенная живопись в некрополях, фрески в Помпее, византийские мозаики и недавно найденные портреты времен египетских Птолемеев дают нам слабое представление о греческом искусстве.

После 429 г. Фидиева статуя парфенонской Афины, сделанная частью из золота, частью из слоновой кости, была удалена христианами из храма этой богини Какая судьба впоследствии постигла эту статую, никто никогда в точности сказать не сумел

Пресвятая Дева Мария уже начинала победоносную борьбу с Древней Палладой из-за обладания Афинами. Едва ли может быть что-нибудь знаменательнее оттеснения городской богини от тысячелетнего властвования над Афинами — ее соперницей, христианской Владычицей небес. Прелестнейший образ христианской мифологии и искусства, Богоматерь с Младенцем на руках явилась как бы символом объединения божественного и человеческого начал и в то же время вечного трагизма земной жизни, в которой человек, «рождаясь от жены», претерпевает страдания и смерть, но через любовь возносится до божественного величия. Перед Богоматерью, сиявшей приветливой любовью, Афина-Паллада, — эта богиня, молчаливо и строго взиравшая на человечество и носившая на своей груди изображение Медузы, эта наставительница в холодной мудрости, не согревающей сердца, должна была сложить свой щит и копье и признать себя побежденной.

Предание повествует, что евангелист Лука, умерший в Фивах, оставил по себе нарисованный им собственноручно образ Богоматери и что этот последний был принесен в Афины христианином Ананией; афиняне построили красивую церковь и водрузили в ней этот образ, который и нарекли — Атенайа. Образ Богородицы там и оставался до времен Феодосия Великого, но тут Пресвятая Дева Мария явилась афинским священникам Василию и Сотериху и открыла им, что избрала их для построения во имя ее монастыря на горе Мелас, близ Понта, куда сама и укажет им путь. Предносимый ангелами образ привел благочестивых мужей через всю Грецию и море в Анатолию, и там заложили они знаменитый монастырь Панагии Сумельской, близ города Трапезунта.

По этому преданию, надо допустить существование христианской церкви в Афинах в первом еще столетии; это же предание образу Богоматери придает наименование «Атенайи»; позднее это же название придается образу «Панагии Атениотиссе», который в Средние века был высокочтим в парфенонском храме, когда этот последний уже превратился в христианскую церковь. Предание, впрочем, ничего не знает о парфенонском храме, но говорит толь_ко, что афиняне образ Богородицы поместили в красивой церкви, выстроенной близ города.

По какой причине чудотворный образ в царствование Феодосия вознамерился, покинув Афины, явиться в Трапезуйте, о том предание умалчивает, и выходит так, словно Божья Матерь к афинским язычникам явила немилость. Христианская церковь тем временем делала в Греции успехи, но в Афинах они достигались наиболее медленно. Борьба церкви сначала за собственное существование, а потом за властвование над метрополией греческого мира, где язычество ей противостало, представляя собой как бы власть разума, вероятно, заключала более интересные даже картины, чем история постепенного развития церкви в другой императорской столице — в Риме. Беда только в том, что история происхождения и распространения христианства в Афинах повита глубокой тьмой. Список тамошних епископов представляет значительные пробелы. Если на Никейском соборе в царствование Константина мы в числе наличных членов собора видим епископа афинского, то это является делом простой случайности, что на Халкидонском соборе в 451 г. мы ничего не узнаем о присутствии ни афинского, ни спартанского епископа, хотя там появляются епископы от разных незначительных общин, каковы: Трецена, Гермиона и Мегара, Тегея, Аргос и Амфисса, Мессена, Элида и Платея; этот же факт достаточно доказывает, что некоторые из городов Древней Греции благополучно пережили готское нападение. Правда, возможно допустить, что некоторые из епископов носили лишь титул, фактически не обладая епископским престолом в данном городе.

2. По мере того как Евангелие в Афинах все более ослабляло противоборство школы, державшейся Платоновой философии и Древненародных обычаев, исчезали постепенно и политические формы древности, уступая место однообразному римскому муниципальному устройству. Отец церкви Феодорит, умерший епископом в Сире, в первой еще половине V столетия замечает, что города греков управляются по римским законам: у афинян упразднены Ареопаг, Гелиэа, старинное судилище Дельфиниона, Совет пятисот, Суд одиннадцати и тэсмотеты; полемарх и эпоним-архонт превратились в понятия, вразумительные лишь для немногих, изощрившихся в изучении древних памятников. Упразднение городских должностей в Афинах вероятно относится к царствованию Феодосия II, когда был завершен обширный свод законов, носящий его имя.

Коллегия архонтов, пожалуй, при этом императоре была вытеснена новыми муниципальными учреждениями, но еще и во второй половине V столетия два знатных афинянина, принадлежавших к ученому кругу: Никагор-младший и Феаген — носили звание эпонимов-архонтов, а это, во всяком случае, доказывает, что прежний древний сан в Афинах употреблялся около указанного времени в смысле почетного титула На Афины и Элладу теперь спускались все более глубокие сумерки. По счастью, однако, же Древняя Греция избежала нападения со стороны гуннов и вандалов, если не считать нескольких грабежей по побережью Греции. Само даже подпадение За-падноримской империи под власть германцев поначалу оказало на древнеэллинские страны лишь благотворное влияние. Остготы, которые под начальством короля Теодориха опустошили Фессалию и Македонию и грозили повторением набега Алариха, по приглашению императора Зенона вторглись в Италию, чтобы отнять ее у узурпатора Одоакра. Таким образом волны германских варваров направились от Дуная к западу. В качестве вос-точноримской провинции, удаленной от проезжих дорог, по которым шло переселение народов, Эллада долгое время оставалась свободной от появления чужестранных орд и могла постепенно наверстать свои утраты. Но политическая жизнь здесь погасла, торговля и промышленность почти не оживляли греческих городов, за исключением бойкого рынка Фессалоник; единственно Коринф славился как торговый город и столица епархии Эллады-Ахайи, тогда как Афины остались главным городом лишь для Аттики, как Фивы — для Беотии

Хотя и отодвинутые на задний план академиями в Константинополе, Фессалониках, Антиохии и Александрии, школы афинские славились еще преподавателями-философами, верными, по-старозаветному, «златой цепи» Платона. Даже чужестранцы приезжали еще в Афины заканчивать образование. Так, армянский историк Моисей Хоренский слушал лекции в Афинах и в Александрии. Известие о том, что Боэций, последний философ из римлян, юношей прожил долгие годы в Афинах и слушал лекции у прославленного платоника Прокла, разумеется, не более как басня Лучшими преподавателями в Афинской академии теперь, однако же, были не туземцы, но пришлые из чужбины эллины, как, напр., Сириан-Александриец или его ученик Прокл-Ликиец из Константинополя. Но, во всяком случае, в то еще время в Афинах удержались высокообразованные и богатые представители родов эвпатридов. Последнее ученое меценатство, какое сказалось на родине Перикла, связывается с именами Никагора, Архиада и Феагена.

До какой жалкой сущности ни извратилась школа элевсинских мечтателей и духовидцев, все же для афинян является несравненно более почетным, что их городская жизнь уходила на борьбу партий из-за замещения кафедр и на платонические мечтания, особенно если сравнить эти интересы с ожесточенной борьбой, какой предавались тогдашние римляне, византийцы и александрийцы, поддерживая разные партии в цирке. В то время как императорские законы уже подавили поклонение языческим божествам, классический эллинизм все еще продолжал в отражении пифагорейской и платонической философии влачить шаткое существование, пока не погас уж окончательно вследствие насильственных мероприятий императора Юстиниана.

Законодатель христианской Римской империи отказался от основного принципа, руководившего его предшественниками, которые относились с терпимостью к остаткам язычества на ученых кафедрах и в старинных наименованиях государственных должностей; против них-то Юстиниан и выступил с гонениями с помощью беспощадных эдиктов. Наконец, ему же приписывается закрытие Афинской академии, поскольку это явилось необходимым последствием изданного в 629 году воспрещения преподавать на будущее время в Афинской академии философию и право. За всем тем малозаслуживающий доверия византийский летописец Малала, повествуя об этом воспрещении, по-видимому, сам себе противоречит, когда отмечает, что император в 529 году послал новый свод законов в Афины и в Берит. Правда, ничего не известно о какой-либо школе правоведения в Афинах. Прокопий об этом воспрещении совсем умалчивает; из его же замечания, что Юстиниан лишил общественных преподавателей содержания, а завещанные частными лицами для ученых целей капиталы конфисковал, выведено было заключение, что мера эта, прежде всего, распространена была на Афинскую академию и что пожертвованные в нее издревле значительные капиталы были захвачены императором Закрытие Афинской академии Юстинианом в смысле гласного исторического деяния ничем не может быть доказано, хотя вполне вероподобно, что именно этот император сделал невозможным дальнейшее существование академии. Рассказывается, будто последние афинские философы совместно со своим схолархом Да-масцием переселились ко двору персидского царя Хозроя, но, горько разочаровавшись в надежде найти и там убежище для своих идеалов, вернулись назад в Грецию, где и исчезли уже бесследно. Знаменитейшее установление эллинства, утратив последнюю умственную мощь со смертью Прокла, последовавшею 17 апреля 485 г., сгибло от истощения и неприметно погасло, просуществовав со времени Платона более восьми столетий. Если в Афинах продолжали еще существовать частные школы — риторические и грамматические, то их деятельность не была ученая. Греческая словесность отныне находила себе покровительство и разработку в византийских ученых школах, преимущественно в Константинополе и Фессалониках. Эвнапий высказал преувеличенное мнение, будто Афины с самой смерти Сократа не производили ничего великого и наравне со всей Элладой тогда уже пришли в упадок. Со времени Юстиниана последние источники афинской умственной жизни иссякают действительно. Оставляя в стороне все преимущества, какие академия доставляла городу в течение ряда столетий, это высшее учебное заведение оказывалось той именно цепью, которая связывала Афины и с достославным прошлым, и с Грецией, и с образованным миром вообще. Именно международный характер академии придал Афинам в первые века христианства значение столицы язычества. Когда Афины утратили это значение, когда живые предания древности пали вместе с языческими храмами, с произведениями искусства и гимназиями философов, то и сам город мудрецов утратил цель своего бытия. Вечной мечтой Рима даже в эпоху глубочайшего средневекового упадка было восстановить imperium romanum, т. е. вернуться к прежнему закономерному властвованию Вечного города над миром; римляне и осуществили свою мечту не столько через возрождение императорской власти, сколько через возвеличение папства, объявшее весь мир. Напротив того, в века мрака ни единый афинянин, взирая на разбитые в осколки статуи Фидия и на развалины академий Платона и Аристотеля, не покушался, и помыслить о восстановлении владычества Афин над миром хотя бы в области искусств и наук. Благороднейший изо всех человеческих городов безнадежно погрузился в мрачнейшую для него византийскую эпоху; в течение ее город являлся как бы перегорелым шлаком идеальной жизни своего прошлого, ибо никогда не возвращалось к нему соединение таких физических и умственных сил, которое бы вернуло Афинам способность возродиться заново, облекшись в форму христианского величия.

Время эллинизма вообще миновало, он теперь преобразился в византинизм. Достигнув мирового владычества, новый Рим на Босфоре начинал взирать все с более возраставшим презрением на павшую руководительницу Греции, на маленький провинциальный городок Афины, хотя последний и не прочь был ссылаться на изветшавшие свои права на классическое умственное благородство. Византийская эпиграмма неизвестной эпохи сравнивает оба города друг с другом. Край Эрехтея вознес на высоту Афины, новый же Рим спустился непосредственно с самых небес, а потому красоты его затмевают все земное своим сиянием. У вас, афинян, гласит другая эпиграмма, вечно на устах древние философы: Платон, Сократ, Ксенократ, Эпикур, Пиррон и Аристотель, но от всего этого у вас остались разве Гимет и его мед, гробницы умерших и их тени, тогда как у нас можно найти и возвышенные верования, и самую мудрость.

За всем тем самое понятие «Эллады» в силу неразрывно с ним связанных понятий о демократической свободе могло действовать устрашающим образом на деспотизм византийских цезарей, хотя греческая церковь унизила и сделала ненавистным это понятие в самом его существе. Однако же эллинские божества отнюдь не являлись измышлением пустой фантазии, лишенными существенности, но воистину были злыми демонами и дьявольскими супротивниками христианства; а так как сами эллины были творцами и носителями служения языческим богам, то церковь не нашла более удачного выражения для язычества вообще, как окрестив его эллинизмом. И еще долгое время даже после Юстиниана оба понятия слыли у византийцев за синонимы. Таким образом, Зонара в XII в., как и Прокопий, употребляет слово «эллин» вместо «язычник», когда отзывается об императоре-иконоборце Константине Копрониме, что тот не был ни христианином, ни евреем, ни эллином, но помесью всевозможного неверия. Вместо ненавистного слова «эллинов» вошло в обычай христиан, уроженцев Древней Греции, именовать «элладиками». Подобно тому, как в римскую эпоху Греция должна была свое достославное имя заменить наименованием «Ахайи», так теперь, попав под власть византийцев, ^ей пришлось принести свое имя в жертву христианству либо же Удерживать его как клеймо безбожия.

Итак, исконная религия окончательно исчезла из городов, но втайне держалась еще в новоплатонических сектах. В течение нескольких последующих столетий греческие идолы находили себе приверженцев в непроезжих гористых местностях, а именно на Тайгете. Пантеистический языческий дух проникал целый ряд поколений, исповедовавших христианство, и даже по сей еще час воображение новогреческого народа питается бесчисленными представлениями, позаимствованными из античной мифологии.

3. Все тот же император Юстиниан учинил и последнее разграбление остававшихся в Афинах далеко не незначительных городских древностей. Если он для роскошного сооружения Св. Софии не постеснялся ограбить памятники греческих городов и в Азии, и в Европе, то само собой понятно, что и Афинам также пришлось поставлять в Константинополь колонны и мраморные плиты. Впрочем, в Византии сложилось предание, которое, по-видимому, превозносит афинян той эпохи, когда между ними более не зарождались новые Мнесиклы и Иктины. Юстиниан пришел в недоумение, не следует ли мраморные стены и полы в церкви Св. Софии сплошь покрыть золотом; за советом он обратился к двум афинским философам и астрономам — Максимиану и Гиеротею, а эти два мужа весьма благоразумно рассудили так: в отдаленные времена появятся такие обедневшие государи, которые разрушат собор Св. Софии, если он будет облицован золотом; если же собор будет только из камня, то простоит невредимо до самой кончины мира. Этому совету император и внял. Таким-то образом дальновидные афинские философы прорицали о времени, когда латинским крестоносцам, а позднее и туркам предстояло разграбить и изуродовать Гагию Софию.

Что касается судеб афинских памятников, то они, в общем, остались в неизвестности. Римлянин СРеа мог пытаться изобразить историю развалин Рима, но предпринять нечто подобное относительно Афин было делом невозможным. Церковь, дворянство и гражданство обставляли Рим все далее и далее новыми памятниками, в Афинах же не замечалось ничего подобного.

Скромная жизнь этого города не могла ни воспринять в себя, ни переработать заново памятников древности всей их полностью. Тогда как римляне после падения античного мира памятники древности неоднократно обращали в крепости, монастыри, церкви и даже частные жилища и непрестанно подновляли свой город с помощью древнего наличного материала, греки просидели сотни лет, безвестные в истории, под сенью развалин седой своей древности. Именно то обстоятельство, что в ничтожных Афинах отсутствовали деятельные силы, которые время от времени преображали Рим, говорит в пользу того, что город Тесея и Адриана надолго удержал первоначальный свой вид в полной неприкосновенности. Здесь, пожалуй, даже и христианство проявило большую снисходительность, нежели в других городах Римской империи. Если исключить несколько случаев разрушения художественных произведений и религиозных святынь, с которыми наиболее тесно сплачивались языческие верования, то, по-видимому, новая религия, преодолевшая язычество, овладела Афинами довольно мирно. Христианская община там никогда не подвергалась особенно тягостным преследованиям; равным образом в Афинах церковный культ, слагаясь, отнюдь не был вынуждаем скрываться в подземные катакомбы под прикрытие гробниц мучеников. Наконец, потребность в церквях и монастырях в Афинах далеко не сказывалась столь часто и обширно, как в Риме, служившем средоточием для всего западного христианства. Древние храмы Афин, превращенные в церкви, а в том числе самые красивые, по сей еще час показывают, насколько бережно их щадили при переделке в церкви. Если исключить Пантеон Агриппы и од-ну-другую из второстепенных древних святынь, во всем Риме ^едва ли найдется древнее сооружение, к которому бы отнеслись с таким почтением, как к пропилеям, к храмам, находившимся в афинской городской крепости или к так называемому храму Тесея. Можно даже подумать, что греки общественные украшения родного города оберегали с более живым художественным чутьем и более долгое время, чем римляне охраняли свои художественные богатства; по крайней мере, уже в V столетии в Риме беспощадному вандальству жителей принуждены были противоборствовать и благородный император Майориан своими законами, и готский король Теодорих своими рескриптами, вышедшими из-под пера Кассиодора.

Некоторые из красивейших древних построек соблазнили афинских христиан переделать их на церкви. Когда именно совершилось это впервые и когда впервые античный храм превратился там в христианский, о том мы ничего не знаем. История афинских церквей вообще очень смутна, тогда как Liber pontifi-calis сохранил весьма тщательные данные о храмах римских. Еще Константин в последний год своего царствования распорядился разрушить многие высоко почитаемые у язычников храмы и возвести на место их церкви. Летописцы, однако же, умалчивают, насколько это мероприятие распространилось на Афины. Во время Феодосия Великого подобное преобразование едва ли могло уж встречать и препятствия. Дочери философа императрице Афинаиде приписывается сооружение в Афинах двенадцати церквей; из них чуть ли не красивейшей в городе была церковь Св. Никодима, в ограде древнего лицея, слывшая даже за его пристройку и после 1853 года обновленная русскими. Впрочем, доказательств этому не имеется.

Не один из храмов классической древности обязан своим сохранением именно тому, что был обращен на пользование для христианских церковных целей. Афины в этом отношении были счастливее Рима, ибо христианская религия обратила на свои потребности великую святыню античной городской богини на Акрополе, совсем почти не повредив храма, тогда как капитолийский храм Юпитера пропал бесследно, потому что не был обращен в церковь.

Во всей истории преобразования понятий античных верований и святынь в христианские не найдется ни единого примера такой легкой и полной подстановки, какая постигла Афину-Палладу замещением ее Пресвятой Девой Марией. Если язычники в Аравии, Сирии и Месопотамии склонялись к обращению в христианство главным образом потому, что им казалось, будто в Богородице они узнают матерь богов Кибелу, то афинскому народу не потребовалось даже менять прозвища для своей божественной девственной покровительницы, ибо и Пресвятая Дева Мария ими теперь именовалась Parthenos.

Что один из последних философов платоновской академии действительно оказался свидетелем вступления христианской Богоматери в обладание древней святыней Паллады и повержен был этим в отчаяние, не может быть доказано. Для этого великого переворота в городской жизни Афин несомненно благоприятной порой явилось именно V столетие, когда осуждена была несторианская ересь, и Пресвятая Дева Мария, как Богородица, заняла первенствующее место в сонме святых. Было бы, пожалуй, не особенной даже смелостью утверждать, что Юстиниан именно тем и закрепил окончательно упразднение афинской академии, что Парфенон обратил в церковь. Прокопий прямо утверждает, будто бы император Юстиниан в римском государстве соорудил такие многочисленные и превосходные церкви в честь Богородицы, что можно было бы подумать, будто он ничем иным и не занимался.

Афинским христианам могло быть особенно приятно завладеть именно старинной крепостью богов. Прежде чем превратить в церкви опечатанные храмы Парфенон и Эрехтеум, христиане могли озаботиться удалением оттуда алтарей и статуй богов, напр., богини Афины. Окончательные судьбы, какие постигли бронзовую колоссальную только что названную статую работы Фидия и прочие творения того же художника (вроде, напр., статуи Палла-ды в том же Парфеноне), нам совершенно неизвестны; та же, впрочем, тьма сокрыла от глаз потомства и Поликлетову Геру в Аргосе, и Адрианова Зевса в афинском Олимпиуме.

Впрочем, и из римского Капитолия незаметно исчезла статуя Юпитера, и только предание повествует, будто великий папа Лев в благодарность за то, что город спасся от вторжения Атиллы, языческого бога превратил в св. Петра. В том же Риме и колоссальная статуя императора Нерона погибла неприметно. Единственное, что достоверно, — это судьба, постигшая бога солнца в Родосе, т. е. произведение линдского ваятеля Хареса, на целую сотню лишь позднейшее, чем статуя Афины-Промахос. Шестьдесят лет спустя после ее сооружения эта статуя была низвержена землетрясением и, разбившись на части, пролежала на прежнем месте до 653 года, когда Моавия, завоеватель Родоса, продал осколки статуи еврейскому торговцу. Из всех древних колоссальных статуй, как известно, сохранился единственно фарнесский Геркулес.

Так как божество Асклепий в эпоху упадка язычества пользовалось почтением, равным Христу, то его-то именно знаменитое святилище, находившееся на склоне Акрополя, и подверглось разрушению со стороны христиан. Вероятно, еще и ранее того времени, как Парфенон был обращен в церковь, таковая же была возведена на развалинах храма Асклепия. В апреле 1876 г. в этой местности были обнаружены фундаменты целой группы церквей, а абсиды трех из них оказались обращенными к востоку. В виде материалов для этой постройки употреблены были разбитые части статуй, а на этих последних оказались признаки первоначального посвящения статуи Асклепию. В то же время были обнаружены и весьма древние христианские могилы. Если, согласно приведенному выше, можно допустить, что святыни Асклепия, а пожалуй, и храм Дионисия у театра вследствие эдиктов Феодосия II сделались жертвой изуверства христиан, то едва ли имеется основание приписывать истребление храма Зевса олимпийского вандализму византийского проконсула или набожной ревнительности епископа; афинские христиане слишком были культурны, чтобы истребить одно из лучших украшений города или храмы на Акрополе; величественное же сооружение Олимпиума, относящееся ко времени Адриана, с перистилем из 132 мраморных колонн, вышиной в 60 ф., могло быть разрушено разве только силами природы. Другие храмы погибли, но позднее, от землетрясений, как, напр., кизикский храм, завалившийся во второй половине одиннадцатого столетия.

Но допуская даже подобное объяснение, почти бесследное исчезновение развалин Олимпиума все-таки представляется совершенно загадочным. Гигантский храм в силу обширности своих размеров не мог быть с удобством обращен в церковь, и только в части колоннады Олимпиума — неизвестно в какое именно время — была выстроена часовня во имя св. Иоанна, причем материалом для нее послужили подножия колонн.

В Средние века на одной из колонн Олимпиума ютились пустынники, на манер журавлей, которые на востоке особенно охотно гнездятся на древних развалинах. Так как столпники вообще принадлежат к V уже столетию, то и в Афинах мог проявиться подобный подвижник среди зубцов Зевсова храма вскоре после окончательной победы, одержанной христианством над язычеством; пребывая в своем воздушном обиталище, он на насмешки афинских язычников и мог отвечать, что в данном случае бочка Диогена только переместилась.

Равным образом и хорегические памятники на улице Треножников вызывали к устроению в них христианских часовен. Имеются указания, что такой именно характер носит часовня Panagia Kandeli близ памятника Лисикрата.

Точно так же церковь во имя Иоанна Предтечи у входа в улицу Треножников и церковь Панагия Горгопико (древняя митрополия) создались из языческого храма. Даже маленький храм в честь Никэ на южном бруствере Пропилеев превратился в церковь. В восточной галерее Пропилеев на самом их главном входе заложена была христианская святыня. Предполагая, что последняя создалась в раннее время, возможно, что афинское духовенст-^Во в данном случае стремилось завладеть тем именно местом, через которое в Парфенон вступали торжественные языческие процессии. Из образов архангелов Михаила и Гавриила, открытых в Парфеноне в 1836 г., вывели заключение, что часовня была заложена во имя этих таксиархов, как новых покровителей городской крепости.

Точно так же в пещере над театром Дионисия, где долгое время сохранялся хорегический памятник Фразилла, устроена была часовня Панагии Хрисоспелиотиссы, и, весьма вероятно, даже пещеры Аполлона и Пана на северной стороне крепости очистились от скверны через сооружение в них церковных святынь.

В Афинах сказались те же побуждения, которые заставили римлян, по обращении в христианство, стереть следы язычества с главных его городских твердынь — Капитолия и Палатина, соорудив церкви не только в этих местностях, но даже и вокруг их. С течением времени Акрополь во всех направлениях оказался окруженным часовнями. Воспоминание о Дионисии, легендарном ученике св. Павла и основателе афинской христианской общины, сделало священным расположенный у крепостного холма ареопаг, ибо на северной его стороне, у Тесеева храма, во имя Дионисия была сооружена церковь. Вероятно, у того места, где, по преданиям, стоял некогда дом этого святого, устроено было древнейшее обиталище архиепископу Что христианство рано завладело агорой, этим оживленнейшим местом сборищ афинских граждан, то подтверждают тамошние церкви, особенно Панагия у Адрианова портика.

Если счесть все большие и малые языческие святыни, какие переполняли город, когда еще Павсаний посетил Афины — а он, конечно, не заботился о полноте их списка, — то едва ли есть основание удивляться их количеству, ибо это вполне отвечало населенности города и политеистическим верованиям; зато численность христианских святынь в Афинах в эпоху упадка города оказывается в разительном противоречии с потребностями населения, если даже время основания святынь и разнести на многие столетия. Страсть к сооружению церквей у афинян, впрочем, сказывалась почти так же сильно, как и у римлян; объясняется она частью стремлением к строительству, вошедшим у афинян чуть ли не в прирожденную привычку, частью же и тем фактом, что многие языческие храмы и часовни меньших размеров могли быть переделываемы в церкви с ничтожными затратами.

Таким образом возникли церкви и монастыри у Метроона, Лицея, Киносарга, а равно и повсюду перед стенами и воротами, вдоль кладбищенской улицы перед Дипилом, у Колона, в Оливковой роще. Старинные храмы демов за пределами города были тоже обращены в церкви. В Оливковой роще в церкви Св. Димитрия, на постройку которой пошли остатки каких-то античных сооружений, распознавали храм Деметры, упоминаемый Павсани-ем. Таким же образом храм Аполлона в Коридалльском проходе превратился в монастырскую церковь Дафнион; святыня Афродиты на Гимете — в церковь Theotokos Kaisariani, а марафонский Гераклион — в церковь Св. Георгия Точно также на развалинах Триптолемова храма была возведена церковь Св. Захария.

Подобно тому как в Риме апостолы и святые изгнали или прикрыли своими ликами старинные божества, так в Афинах обиталища древних божеств заняли Спаситель и Панагия, апостолы, анаргиры, асоматы, таксиарх, Дионисий, Илия, Никодим, Николай, Леонид, Ирина и др. Анаргиры могли с некоторым основанием заменить Асклепия и Диоскуров; христианский владыка над землею и морем — Посейдона, св. Димитрий, — по сходству имени, — Деметру, а рыцарственный Георгий — Иракла, Тесея и Марса; но если справедливо, что алтарь Зевса Анхесмия на Ликабетте заменен был часовней Св. Георгия, то соотношение между св. Георгием и Зевсом столь же непонятно, как соотношение между Церковью Св. Иоанна и храмом брауронской Артемиды, или Церковью бесплотных сил и храмом киносаргского Иракла. Равным образом, если пророк Илия, которому, как вознесенному на небеса, посвящались храмы на горных вершинах, сменил Гелиоса, то на Эгине он вытеснил не это божество, но панэллинского Зевса, на Геликоне — Муз, а на Менелайоне у Спарты — гомеровского царя героев.

Лишь в немногих случаях может быть прослежено происхождение афинских церквей из языческих храмов путем замены древних божеств святыми, так как самые наименования церквей неоднократно подвергались изменениям. Впрочем, едва ли надо и упоминать о том, что церкви в Афинах созидались постепенно, и явление это продолжалось из столетия в столетие, но до нас не дошли сведения о точном времени основания ни единой из этих церквей. Другую важную для города перемену пережили Афины благодаря Юстиниану, когда он повелел возвести новые укрепления, в виде оплота против угрожавшего со стороны славян вторжения на Балканский полуостров. Северные придунайские славяне и славяне приднепровские, славины и анты, а равно туранский народ булгаре, которые, по-видимому, свое прозвище заимствовали от р. Волги, вторглись во Фракию еще в 493 г. Уже с этого времени волны славян угрожали разлиться по Балканскому полуострову и по Греции с такой же силой, как германская раса наводнила Запад. Чтобы обеспечить вечно угрожаемому Константинополю лучшую охрану, император Анастасий I возвел великую стену, называемую его именем, которая протянулась от Селимбрии у Пропонтиды до Деркона на Черном море, на протяжении двадцати стадии Еще в царствование Юстиниана в 639 и 540 г. болгаре и славяне, вытесненные аварами из их оседлости, вторглись в Иллирию, Мизию, Фракию и Македонию. Не встретив там сколько-нибудь значительного сопротивления, болгаре и славяне пустились дальше через Фермопильский проход и проникли даже до перешейка. Никто не может сказать, посетили ли при этом случае завоеватели Аттику и Афины. Это могучее вторжение славян, вероятно, и побудило Юстиниана дополнить Анастасиеву стену еще тремя поясами укреплений как по Дунаю, так в Эпире, Македонии и Фракии. Затем Юстиниан же прикрыл Элладу возведением новых укреплений при Фермопилах, а в Пелопоннесе соорудил заново на перешейке стену, которая со времени Валериана предоставлена была разрушению.

Подобно тому, как это было устроено во многих северогреческих городах, император распорядился укрепить и известнейшие из южных городов, как, напр., Коринф, Платею и другие города в Беотии, а равно Афины, стены которых подверглись разрушению или от землетрясения, или от времени и небрежности. Таким образом Юстиниан восстановил афинские городские стены, а Акрополь снабдил более сильными укреплениями Новейшие исследователи придерживаются мнения, что издревле рушившиеся стены нижнего города в царствование Юстиниана были либо совсем заброшены, либо восстановлены на протяжении ограниченного полукружия. Стена эта на расстоянии 500 шагов от входа в Акрополь тянулась к северу по направлению к Агоре и Керамику, оттуда заворачивалась к востоку у Панагии Пиргиотиссы, шла на 600 шагов по прямому направлению и затем у часовни Димитрия Катифора, ныне не существующей, круто поворачивалась и направлялась обратно к крепости. Эта стена была сложена из крупных плит, а на кладку ее обращено было немало материала от древних памятников, какие повстречались на ее коротком, разрушительном пути. Осколки колонн, архитравов, алтарей, плит с высеченными на них надписями и статуи пошли тут в дело, более же прочные сооружения вроде галереи Аттала были целиком забраны в стену, как это произошло в Риме с пирамидой Кая Цестия

Там, где стена опять смыкалась с Акрополем, она прошла мимо Дионисиева театра и, по-видимому, захватив Одеум Регил-лы, соединялась с крепостью у западного ее входа. Незначительное протяжение описанной выше стены предполагает такое сокращение нижнего города в Афинах, какое для эпохи Юстиниана едва ли даже мыслимо. Равным образом и самое почтение, какое афиняне питали к своим древностям, не могло в эту эпоху упасть настолько, чтобы дозволить массовое истребление памятников только ради сооружения стены.

Раскопки, произведенные французами в 1852 г., обнаружили на расстоянии 36 метров от Пропилеев нижнюю крепостную стену и в ней, прикрытые двумя четырехугольными башнями, ворота, расположенные по оси среднего входа в Пропилеи. Материалом для этого укрепления послужили беспорядочно и наскоро сваленные обломки древних памятников и в том числе даже мраморные плиты, свезенные с улицы Треножников. В этих воротах крепости исследователи признали укрепление, относящееся к византийской эпохе, когда языческий культ с его пануфинейскими торжественными процессиями окончательно рушился и Акрополь превратился в святыню Пресвятой Девы Марии. Во всяком случае, возможно допустить, что именно Юстиниан распорядился соорудить это укрепление. Акрополь ведь начиная с III еще столетия служил крепостью. Так как в глазах византийцев он слыл только крепостью, то с течением времени само понятие о прежнем назначении Акрополя исчезло из людской памяти, и теперь вперед выступило уже название Афин крепостью или Athenisborg, как позднее именовали Акрополь скандинавские мореходы, или castele Serines, как его прозвали франки.