Термин «синкретизм» и познание мира в лингвистике

Термин «синкретизм» и познание мира в лингвистике

Береснева В.А.

Термин «синкретизм» нелингвистического происхождения. Первые упоминания о синкретизме находим у древнегреческого историка Плутарха и гуманиста эпохи Возрождения Эразма Роттердамского, сообщающих о том, что так жители Крита, раздираемые частыми распрями и внутренними войнами, называли их примирение для борьбы против общего врага [25, р.593 594; 24, р.45]. С течением времени это слово приобрело статус термина, эволюционировав от политического, а точнее, военно-политического термина, к термину, функционирующему в различных терминологических системах.

Наблюдения над истолкованием термина «синкретизм» в лингвистике обнаруживают, прежде всего, несколько классических точек зрения на проблему синкретизма. Так, в целом ряде лингвистических работ представлен взгляд на синкретизм как нерасчлененность языковых явлений на начальных стадиях их развития [12], что, очевидно, неслучайно. Известно, что в XIX веке в связи с изучением древнейших эпох истории человечества термин «синкретизм» приобрел значение характерной для первобытной жизни «слитности, нерасчлененности», которое в дальнейшем стало распространяться на первоначальное, неразвитое состояние любого явления. Синкретизм языкового знака в таком понимании иногда справедливо рассматривается как выражение определенной формы сознания, мифологического мышления [1, с. 23, 29]. Концептуально учение о первоначальном языковом синкретизме не ново для лингвистики. Языковеды давно обратили внимание на это фундаментальное свойство языкового знака (хотя они и не использовали при этом слова «синкретизм») [6, с. 201 204; 23, с.147 149; 17, с.134]. Обсуждение языкового синкретизма, однако, его начальным этапом, как правило, и ограничивается. Существование синкретизма языковых явлений после размежевания их составных частей признается очень немногими.

С 1943 года, с момента выхода в свет работы Л. Ельмслева «Пролегомены к теории языка», в отдельном параграфе которой впервые в науке о языке специально рассматривалась тема синкретизма, периодически наблюдается отождествление синкретизма и нейтрализации [9, с.343 344]. В основе такой трактовки синкретизма мнение о наличии оппозиций языковых форм и функциональном выравнивании последних. О корреляции синкретизма и нейтрализации, по-видимому, можно говорить лишь в той мере, что нейтрализация обусловливает проявление синкретизма, обнаруживает его. Синкретизм, на наш взгляд, представляет собой результат парадигматической нейтрализации, снятие противопоставления различных сигнификативных функций в рамках одной языковой формы.

Нейтрализация не единственное языковое явление, с которым отождествляется синкретизм. Здесь также следует назвать и игру слов, каламбур [8], и контаминацию, рассматриваемую как следствие явлений переходности [3, с.446]. Синкретизм и игра слов при этом сущностно различные явления. Есть веские основания для их разграничения. Каламбур, помимо функций одного слова, может строиться на комическом использовании омонимов, паронимов или других сходно звучащих слов. И даже если в каламбур соединяются различные функции одного знака, столкновение функций принимает при этом вид их противопоставления. Совмещения функций, как в случае синкретизма, не происходит. Никак не соприкасаются друг с другом синкретизм и контаминация. В случае контаминации объединение отдельных элементов двух языковых единиц приводит к возникновению третьей, контаминированной, единицы. При синкретизме осуществляется полное, а не частичное совмещение различных содержательных элементов одним языковым знаком. Образования новой языковой единицы не происходит.

Значительное распространение в лингвистике получила концепция синкретизма как совпадения значений, функций, категорий и форм в одной форме [2, с.140; 15, с.120; 21, с.138 139]. Основной причиной языкового синкретизма многие исследователи, придерживающиеся данной точки зрения на изучаемый феномен, называют недостаточность и экономию языковых средств [11, с. 67 68; 21, с.136]. Примечательно, что наблюдения над обсуждаемыми языковыми фактами содержатся уже в «Российской грамматике» М. В. Ломоносова. М. В. Ломоносов, не подводя эти факты под какую-либо единую категорию, не давая им какой-либо дефиниции, обнаруживает сходный образ мыслей в их интерпретации [13, с. 407, 411, 552]. Следует заметить, что также и сегодня такого рода языковые явления, получая фиксирование в специальной литературе, могут при этом не обозначаются как синкретичные [19, с.645]. Некоторые высказываемые в связи с вышеназванной концепцией синкретизма суждения в какой-то мере созвучны со взглядами автора настоящей статьи на проблему синкретизма. Но необходимо уточнение того, что соединяется в рамках одной формы, каков статус соединяемых частей, где и почему происходит соединение, основывается ли это соединение на экономии языковых средств, являет ли оно собой некий результат развития языка [4, с.111].

Встречаются в литературе и довольно противоречивые подходы к проблеме языкового синкретизма, объединяющие различные категории формально-содержательной связи в языке: синкретизм трактуется как «частичная омонимия» определенного типа [14, с.102]; о синкретизме «функциональных омонимов» говорится на основании того, что они «обладают как признаками самостоятельных слов, так и признаками форм одного и того же слова» [5, с. 15 17]; синкретичным считается явление, когда «слова совмещают признаки омонимии и многозначности» [7, с.71]; выделяется «синкретизм значений многозначного слова» [10, с.74] и так далее.

Мы видим, таким образом, что картина языкового синкретизма весьма сложна, что термин «синкретизм» применяется к неоднородным явлениям, называет разные понятия. Откуда проистекает разное прочтение данного термина и соответствующего ему понятия? Случайность это или своего рода закономерность?

синкретизм лингвистика языковая форма Различные толкования рассматриваемого термина проявляют его неоднозначность, выступающую в формах «амбисемии» и «эврисемии» (термины В.А. Татаринова) [22, с.168]. Под амбисемией термина понимается «его свойство функционировать в языке с разным объемом семантики, свойство, которое вызывается рядом экстралингвистических факторов (использование одного термина разными научными школами, разными учеными, в разные периоды развития науки) «[22], под эврисемией «способность термина относиться к неопределенному количеству денотатов» [22, с.174].

Выскажем свой взгляд на факт существования названных форм неоднозначности термина «синкретизм». Полагаем, что существование амбисемии и эврисемии термина «синкретизм» объясняется особенностями наших познавательных процессов. Новое познается в ходе сравнения: действие мысли есть сравнение вновь познаваемого и прежде познанного. Зависимость восприятия от прошлого опыта, от запаса знаний и общего содержания психической деятельности человека в современной научной психологии именуется апперцепцией.

Вслед за А. А. Потебней, можно различать «две стихии апперцепции» [17, с.106]. Первая из них это воспринимаемое и объясняемое, а вторая есть совокупность мыслей и чувств, которой подчиняется первая и посредством которой она объясняется. «Средством апперцепции» [17, с.121], «третьей общей между двумя сравниваемыми величинами» [17 с.123], в концепции исследователя выступает внутренняя форма слова. Именно через выделение внутренней формы слова, являющейся «точкой соприкосновения» [18, с.217] нового и прежнего впечатлений, мы познаем новое.

Внутренняя форма слова как присущий языку прием, порядок выражения и обозначения с помощью слова нового содержания, по мысли А. А. Потебни, есть центр образа, один из его признаков, преобладающий над всеми остальными. «Признак, выраженный словом, указывает ученый, легко упрочивает свое преобладание над всеми остальными, потому что воспроизводится при всяком новом восприятии, даже не заключаясь в этом последнем» [17, с.130 131]. Слово как внутренняя форма, пишет исследователь, «служит только точкою опоры или местом прикрепления разнообразных признаков» [18, с.222]. «Жизнь слова с психологической, внутренней стороны состоит в применении его к новым признакам, и каждое такое применение увеличивает его содержание» [18].

Если проследить объяснение в словарях термина «синкретизм», то можно заметить, что оно часто предваряется пометой «от греч. synkretismos соединение, объединение» [3, с.446; 20, с.456; 16, с.1110]. Представляется, что именно признак «соединение, объединение» составляет внутреннюю форму рассматриваемого термина. Посредством внутренней формы термина «синкретизм» человек познает, апперципирует новое, рассуждая при этом примерно следующим образом: объясняемое есть для меня то, что я прежде познал как примирение враждующих сторон для борьбы против общего врага, союз народностей Крита (объясняющее). При этом, признак «соединение, объединение» выражает общее между воспринимаемым вновь и объясняемым, с одной стороны, и объясняющим, с другой. В результате изначально политический термин «синкретизм» применяется к описанию различных языковых фактов, разумеется, не в буквальном, а в переносном смысле, метафорически.

• 1. Агранович С. З., Стефанский Е. Е. Миф в слове: Продолжение жизни (Очерки по мифолингвистике). Самара, 2003.
• 2. Апресян Ю.Д. Лексическая семантика (синонимические средства языка). М., 1974.
• 3. Бабайцева В.В. Синкретизм // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. С. 446.
• 4. Береснева В.А. Лингвистический синкретизм: онтология и гносеология / Отв. ред.В.А. Татаринов. Киров, 2011.
• 5. Богданов С.И., Смирнов Ю.Б. Переходность в системе частей речи. Субстантивация: Учебное пособие. СПб., 2004.
• 6. Богородицкий В.А. Очерки по языковедению и русскому языку (Лингвистическое наследие XX века). М., 2004.
• 7. Демидова К.И. Синкретичные явления в лексике современного русского языка // Языковая деятельность: переходность и синкретизм: Сборник статей научно-методического семинара «TEXTUS» / Под ред. К.Э. Штайн. Москва Ставрополь, 2001. Вып.7. С. 70 72.
• 8. Друговейко С.В. Синкретизм языкового знака в поэзии постмодернизма // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 2. История, языкознание, литературоведение. СПб., 2000. Вып.2. № 10. С. 58 61.
• 9. Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка / Пер. с англ. Ю.К. Лекомцева // Новое в лингвистике: Сборник статей. М., Вып.1. С. 264 389.
• 10. Еремин А.Н. Переходность и синкретизм в лексической семантике просторечного слова // Языковая деятельность: переходность и синкретизм: Сборник статей научно-методического семинара «TEXTUS» / Под ред. К.Э. Штайн. Москва Ставрополь, 2001. Вып.7. С. 73 77.
• 11. Кураков В.И. Явление синкретизма в трудах советских и зарубежных лингвистов // Теоретические вопросы немецкой филологии (Лексикология, стилистика): Республиканский сборник. Горький, 1974.
• 12. С. 60 69.
• 13. Левицкий В.В. Семантический синкретизм в индоевропейском и германском // Вопросы языкознания. 2001. № 4. С.94 106.
• 14. Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений: В 11 т. / Ред.В. В. Виноградов и др.М.Л., 1952. Т.7. Труды по филологии.
• 15. Мартине А. Нейтрализация и синкретизм // Вопросы языкознания. 1969. № 2. С.96 109.
• 16. Маслов Ю.С. Введение в языкознание: Учебное пособие. М., 1975.
• 17. Новый энциклопедический словарь. М., 2000.
• 18. Потебня А.А. Мысль и язык // Потебня А.А. Слово и миф. М., 1989. С.17 200. Потебня A. A. Психология поэтического и прозаического мышления // Потебня A. A. Слово и миф. М., 1989.С. 201 235.
• 19. Русская грамматика: В 2 т. М., 1980. Т.1.
• 20. Словарь иностранных слов. М., 1986.
• 21. СребрянскаяA. A. О синкретизме временного и некоторых других значений в рамках сложноподчиненного предложения // Нормы реализации. Варьирование языковых средств: Республиканский сборник. Горький, 1978. Вып.4. С. 136 147.
• 22. Татаринов B. A. Теория терминоведения: В 3 т. М., 1996. Т.1. Теория термина: история и современное состояние.
• 23. Щерба Л.В. Языковая система и речевая деятельность. М., 2007.
• 24. Erasmus Roterodamus. Syncretismus // Adagia, id est; Proverbiorum, Paroemiarum et Parabolarum Omnium, quae apud Graecos, Latinos, Hebraeos, Arabes, &-c. Des. Erasmi Roterodami Chiliades. Francofurti, 1670. P.45.
• 25. Plutarchus. De Fraterno Amore // Plutarchi Scripta Moralia. Graece et Latine. Vol.I. Parisiis, 1856. P.579 596.