Поэзия А. Дросте-Хюльсхоф в контексте литературы бидермейера

Поэзия А. Дросте-Хюльсхоф в контексте литературы бидермейера

Литература

бидермейера в силу сложившихся обстоятельств постромантического периода заняла одной из главных мест в немецком литературном процессе середины XIX века. Обращенная к современности, выработавшая свои методы освоения действительности, литература бидермейера заняла нишу, образовавшуюся в период «между романтизмом и реализмом». Подчеркивая ее неоднородность, исследователи используют термины «тривиальный бидермейер» и «высокий бидермейер».

В отличие от литературы «тривиального» бидермейера, которая была явлением массовой культуры (и потому ее традиции обнаруживались на основе сравнения множества произведений разных авторов), представление о «высоком» бидермейере складывается в результате знакомства с творчеством довольно небольшого круга писателей, каждый из которых обладает самобытным талантом. Одним из них является А. фон Дросте-Хюльсхоф (1797−1848). дросте хюльсхоф творчество бидермейер Творчество А. фон Дросте-Хюльсхоф не исследовано в полном объеме современными российскими учеными, хотя в зарубежной науке наследие писательницы изучается на протяжении уже долгого времени. И все же нерешенным остается вопрос о соотнесении ее творчества с одним из литературных направлений XIX века. Ряд литературоведов склонны рассматривать ее творчество в рамках позднего романтизма (Й. Шлаффер, Г. Петерли), другие связывают его с реалистическими тенденциями (К. Бетхер, А. С. Бакалов). Однако большинство ученых сегодня соотносят творчество А. фон Дросте-Хюльсхоф с литературой бидермейера (К. Давид, Г. Вейд, Х. Кальтхоф, Ф. Сенгле, Л. Н. Полубояринова и др.), что, на наш взгляд, более верно.

Воспитанная в строгих рамках ортодоксальной католической веры, будучи наследницей традиций старинного дворянского рода, проведшая большую часть своей жизни в уединенном провинциальном поместье, она не была подвержена влиянию каких-либо современных ей литературных тенденций. «Дросте оказалась в обстановке взаимовлияний и взаимоотталкиваний едва ли не единственным автором, абсолютно непричастным к самой проблеме литературного „обмена опытом“. Ни она сама не ощутила воздействия литературной моды — крупные писатели современности были ей попросту незнакомы, — ни со стороны кого бы то ни было на протяжении полутора веков не нашлось охотников подражать ее манере письма». Свои произведения А. Дросте писала так, как подсказывало ей собственное ощущение эпохи, в которой доминировали бидермейерские настроения. Следуя своему поэтическому чувству, она никому не подражала. В 1843 г., пытаясь определить свое место в немецкой литературе, осознать себя как поэта, А. фон Дросте-Хюльсхоф написала: «Неколебимее, чем когда бы то ни было, остается моя решимость никогда не работать на эффект, не следовать ни одной из излюбленных манер и никакому вождю, кроме вечно истинной природы, и полностью отвернуться от нашего напыщенного времени и обстоятельств». Об этом она говорила и в своих стихотворениях.

Современники не оценили по достоинству талант поэтессы и писательницы А. фон Дросте-Хюльсхоф. Думается, что причиной этого была ее дистанцированность от актуальных проблем действительности, а также трепетное, основанное на вечных ценностях бытия отношение к «малому» миру, составляющему узкий круг ее жизни.

Слишком подверженная переменам настроения, восприимчивая к словам окружающих, ранимая, А. фон Дросте-Хюльсхоф оставалась для многих загадкой.

О богатстве духовного мира Дросте свидетельствуют только ее произведения и письма. В одном из них, адресованном А. М. Шприкманну, другу отца и ее духовному наставнику, она писала: «Мой злой демон (Plagedдmon) носит романтическое и фатовское имя, его зовут «томление по дали» («Sehnsucht in die Ferne»), нет, нет, Шприкманн, это в самом деле не шутка. Вы знаете, что я вовсе не безрассудная женщина, моя причудливая, необычная беда не из книг и романов, как хотел бы думать каждый. Но никто, кроме Вас, не знает, что это не было принесено мне внешними обстоятельствами, это всегда лежало во мне"4. Думается, что «причудливая, необычная беда» («wunderliche, venbckte Ungbck») писательницы заключалась в трагическом ощущении краха тех нравственных ценностей, на которых основывался ее духовный мир. Стремление поэтессы показать, объяснить свое поэтическое «я» лишь увеличивало пропасть между ней и окружающими. Сама А. Дросте остро ощущала свой разрыв с современным миром. «Я не могу и не хочу быть известной сейчас, — писала она, — но через сто лет я хотела бы, чтобы меня читали». Поэтесса была убеждена, что только с высоты ХХ столетия, когда будут расставлены все акценты в истории Германии 20−40-х годов XIX века, ее произведения будут поняты и оценены. Предсказания А. фон ДростеХюльсхоф сбылись лишь частично.

Поскольку творчество А. Дросте приходится на 20−40-е годы XIX века, то рассматривать его в контексте романтической литературы было бы анахронизмом. Безусловно, произведения романтиков были ей известны, и в поэзии, и прозе А. Дросте-Хюльсхоф обнаруживаются общие идейно-тематические черты, но они ассимилируются с художественным миром писательницы и становятся приметами ее авторского стиля. Не совсем убедительными кажутся также попытки соотнести творчество А. Дросте с реализмом. Детализация картины мира, ограниченность тематики материалом частной жизни, точное, почти фактографическое воспроизведение реалий провинциальной действительности еще не дают оснований причислить произведения А. Дросте к реалистической литературе, которая предполагает, напротив, выявление типологических черт объективного мира и настроена на его критическое изображение. Этого в творчестве писательницы нет. Совершенно далека А. Дросте-Хюльсхоф и от идей «тенденциозной» литературы. Все это дает основание рассматривать самобытное художественное наследие А. Дросте в контексте литературы «высокого» бидермейера, традиции которого проявляются и в поэзии, и в прозе писательницы.

В идейно-тематическом плане связь художественного мира писательницы с традициями бидермейера обнаруживается, прежде всего, в создании сугубо бидермейерского локуса — дома, семьи. Однако А. Дросте расширяет его рамки, вводя в обиход понятие «родного угла», «малой родины». Все ее творчество посвящено родной Вестфалии: это поэтические циклы «Степные картины» («Heidebilder», 1841−1842), «Скала, лес и озеро» («Fels, Wald und See», 1835−1842), новелла «Бук иудея. Картина нравов горной Вестфалии» («Die Judenbuche. Ein Sittengemдlde aus dem gebirgichen Westfalen», 1842), очерки «Картины Вестфалии» («Bilder aus Westfalien», 1845) и другие произведения.

В «Картинах Вестфалии» А. Дросте выступает как сторонний наблюдательпутешественник, фиксируя не только ландшафтные красоты, но и незначительные детали. Спокойное, плавно текущее повествование, в котором картина целого края складывается из мелких деталей: перьев птиц, оставленных ими на стеблях камыша, жука, пойманного детьми, раковин, оставшихся в песке и т. п. В облике «безотрадного края» Дросте находит то, что может радовать взгляд и душу. В этом проступает бидермейерское понимание «счастья в ограниченных обстоятельствах», присущее мировосприятию А. Дросте-Хюльсхоф и воплотившееся во многих поэтических произведениях. Например, в стихотворениях из цикла «Степные картины» «Дом в пустоши» («Das Haus in der Heide», 1842), «Степь» («Die Steppe», 1842), «Охота» («Die Jagt», 1842) поэтесса рисует схожие вестфальские пейзажи, ставшие для нее «малым кругом» бытия.

Характерный для литературы бидермейера в целом культ старого доброго времени также присущ творчеству писательницы. Однако если в прозе он возникает как способ подчеркнуть перемены, произошедшие в общественном сознании, то в поэзии А. Дросте патриархальность осмысливается как мир, где царили вечные жизненные ценности, высокие нравственные законы, забытые, по мнению поэтессы, ее современниками. С этой целью она часто обращается к старинным преданиям, мифам, легендам. «Мергельный карьер» («Die Mergelgrube», 1842), «Хозяин пустоши» («Der Heidemann», 1841), «Богатырский камень» («Der ^.ne^tem», 1842) воплощают неповторимый поэтический мир А. Дросте. В отличие от романтиков, ищущих в идеализированном прошлом отражение своих идеалов (иенские романтики) или же проявление национального духа (гейдельбергский романтизм), поэтесса видит в истории примеры высокой нравственности, опору, словно «подпитывается» ее духовной энергией. Поэтому мы считаем не совсем верной мысль С. В. Тураева о том, что «патриархальные иллюзии и неприятие любых общественных реформ определяют романтический характер мировоззрения Дросте-Хюльсхоф», что «в этом плане она близка некоторым гейдельбергским романтикам, а также швейцарским идеологам романтической эпохи"5. В обращении к старине гейдельбергские романтики решали иные, нежели А. Дросте, задачи. Она же ищет гармонии.

Важной особенностью, которая проявляется в литературе бидермейера в разных ее вариантах, стала, как мы уже отмечали, чрезмерная эмоциональность героев. Бурное проявление чувств практически заменяет психологическую сторону образа. В литературе «высокого» бидермейера степень выразительности чувств значительно снижена, приглушена за счет введения в текст внутренних монологов, сновидений, более глубокой мотивации поступков. В творчестве А. Дросте-Хюльсхоф на смену сентиментальности героев приходит религиозность. Внешне холодные и спокойные, персонажи лирических и прозаических произведений соотносят свои помыслы и чувства, прежде всего, с богом.

Особое место в этом плане занимает поэтический цикл «Церковный год» («Das geistliche Jahr»), над которым А. Дросте-Хюльсхоф работала на протяжении нескольких десятилетий. Первые стихотворения цикла были написаны в 1820 г., далее с перерывами она возвращалась к нему; опубликован сборник был уже после смерти поэтессы, в 1851 г. В «Церковный год» вошло семьдесят два стихотворения, по количеству воскресных дней и религиозных праздников в католическом календаре, отсюда и название цикла. В стихотворениях «Пятое воскресенье после праздника Трех святых» («Am fenften Sonntag nach Heiligen Drei ^nige», 1821), «В страстной четверг» («Am Grьnendonnerstag», 1822), «В вербное воскресенье» («Am Palmsonntag», 1818−1820) и многих других возникает тот повышенноэмоциональный тон, которого нет в прозе А. Дросте.

Важное место в художественном мире А. Дросте занимает быт, который предстает в сугубо бидермейерском толковании: каждая его деталь превращается в значимый элемент, без которого нарушается единство и гармония изображаемого мира. В поле зрения поэтессы попадают осколки вазы, кайма скатерти, старая подкова и другие, казалось бы, совершенно незначительные детали, без которых бытовые картины были бы безжизненными. Интересно в этом плане стихотворение «Чайный столик» («Der Teetisch», 1839), в котором обыкновенное чаепитие, подробности его антуража становятся не просто объектом любования, как это типично для литературы бидермейера, но рождают новый ряд образов. Бытовая сценка чаепития в кругу друзей вызывает в сознании лирической героини А. Дросте образы Китая, откуда был привезен чай. Привычные вещи становятся более многозначными, усложняется их восприятие: позвякивающая крышка кипящего чайника напоминает колокольчик («…und wie G^cken an dem Dache spielt die siedende Maschine»), а обычный крендель к чаю превращается в косу («…nach des Zisches Mitten, wo die Brezel stehn, wie Z^fe») и т. п. Вниманием к детали, реалиям быта отмечено все творчество А. Дросте-Хюльсхоф. Их основная художественная функция — создание дробной картины «малого круга» бытия. Однако А. Дросте не просто фиксирует их, скользя по поверхности образа, а обыгрывает эти образы, делает их более сложными, открывает ассоциативную перспективу.

Детализация, призванная подчеркнуть красоту близлежащего мира, деромантизация, задушевная простота отличают и стихотворения А. ДростеХюльсхоф о природе, которая занимает в эстетике поэтессы особое место. В ее восприятии природа — это фрагмент окружающего мира, словно рассмотренный под микроскопом, настолько важна в нем каждая мелочь: узор на крыле бабочки, количество лепестков в чашечке цветка, оттенки речной гальки и т. п. А. Дросте была близорука, и это будто бы сказалось в ее взгляде на природу. Однако увиденные и отмеченные детали, словно мозаика, складываются в ее стихотворениях в неповторимую картину природы, волнующую воображение, дающую импульс для работы фантазии.

В стихотворении «Мои букеты» («Meine StrдuЯe», 1841−1842) героиня Дросте-Хюльсхоф вспоминает цветы, из которых она когда-то составляла букеты. Каждое растение вызывает в памяти событие прошлого. Незабудка (VergiЯmeinnich) напомнила о подруге юности, с которой героиня рвала эти цветы в роще у пруда; камелия (Camelia) — о садовнике; альпийские розочки (Alpern^schen) вызвали в памяти горный пейзаж, а водоросли, росшие среди «ракушек и гальки», нарисовали картину озера. Растения возрождают в памяти героини события «благословенного года», когда «висели тяжелые виноградные кисти» и она «сплела на развевающиеся волосы венок из виноградной лозы» («als aus der Rebe flatterndem Haar / Ich diesen Kranz mir gewunden»). Воспоминания не вызывают бурных переживаний в душе героини. Это напоминает констатацию факта, дневниковые записи: все просто, без лишних эмоций. Однако в итоге создается впечатление, что эти милые пейзажные зарисовки, идиллические картинки прошлого и составляют основу мировосприятия поэтессы и ее героини.

Und wie Blutes Adern umschlingen mich И, как кровеносные жилы, обвивают меня Meine Wasserfoden und Moose. Мои вереск и мох.

В немецком языке слова «кровь» и «цветок, цвет» близки по звучанию и написанию — «das Blut» и «die Bl^e». Использование этой игры слов наводит на мысль о том, что созданные поэтессой незамысловатые образы цветов составляют «кровь и плоть» ее внутреннего мира, в котором царит гармония, основанная на маленьких радостях бытия.

На схожем сравнении — «das Blut» и «die Bbte» — построено и другое ее стихотворение «Смерть цветов» («Blumentod», 1841). Сок сорванных цветов — это зеленая кровь, которую проливают ни в чем не повинные растения. Сожаление о сорванных походя цветах выливается в сожаление о нарушенной природной гармонии, поскольку каждый стебель или лепесток несет свою красоту окружающему миру.

Наглядная подробная картина природы, связанная с ее подземными сокровищами, создана поэтессой в стихотворении «Мергельный карьер» («Die Mergelgrube», 1842), где А. Дросте создает опоэтизированный образ вещей, в которых, казалось бы, нет ничего поэтического: камни, горная порода. Это не сверкающие драгоценности, а то, что лежит буквально под ногами — пестрые камешки (не случайно именно так назвал сборник новелл австрийский писатель, представитель литературы бидермейера А. Штифтер). Таким образом, особенность темы природы в литературе «высокого» бидермейера заключается в реалистичности, детальности изображаемого мира, с одной стороны, и стремлении передать значимость и красоту каждой мелочи пейзажа — с другой. Природа в поэзии А. ДростеХюльсхоф отличается достоверностью изображения: вместо мистических роз и лилий — традиционных образов романтизма — упоминается хмель, колокольчик, мох, тимьян, вереск, капуста — все, что представляет флору сельского или лесного пейзажа, традиционного для литературного бидермейера («Im Grase», «Im Moose», «Der Knabe im Moor» и другие). Однако в отличие от тривиального ее варианта, каждый образ, взятый из природы, наполнен эмоциональным содержанием, переданным рядом индивидуально-авторских изобразительных средств. Даже традиционная незабудка утрачивает черты литературного или — окололитературного — штампа.

В поэтических произведениях А. Дросте обнаруживаются присущие литературе бидермейера вариации одной темы, о чем мы уже говорили. Помимо «Церковного года», тематически ограниченного датами католического календаря, она создала цикл «Элементы» («Die Elemente», 1844), куда вошли части «Воздух», «Вода», «Земля», «Огонь»; «Святой» («Der Sдntis», 1845) о временах года; «Неделя старого священника» («Des alten Pfarrers Woche», 1845), расписанная по дням недели и др. В пределах достаточно неглубоких тем А. Дросте демонстрирует талант видеть в особом свете детали, мелкие фрагменты картины мира. Тематика ее произведений также подчеркивает бидермейерский характер творчества: семья, родной край, события, не выходящие за рамки частной жизни. В них нет никакого намека на противостояние, недовольство существующим положением вещей: лишь искренняя убежденность в незыблемости вечных жизненных ценностей и вера решают исход конфликтов произведений. Творчество А. Дросте-Хюльсхоф аполитично, лишь в позднем поэтическом цикле «Современные картины» («Zeitbilder», 1844) она затрагивает отдельные нравственные проблемы своего времени.

Ярким примером литературы «высокого» бидермейера является и проза А. Дросте, где воплотились все основные черты литературы бидермейера. Однако осмысленные писательницей, обогащенные образами родного края, наполненные глубокими и серьезными размышлениями о судьбе современников, об истоках нравственности и религиозности, эти черты обрели более значимый характер, что позволяет определить творчество писательницы как «высокий» бидермейер. Именно такой подход к изучению ее художественных произведений позволяет увидеть и объяснить их идейную направленность, а не рассматривать творчество писательницы как нечто промежуточное между романтизмом и реализмом. Не случайно исследовательница К. Кальхоф-Птикар назвала А. Дросте «фрау Бидермейер», подчеркнув тем самым доминанту ее художественного мира. Анализ произведений А. Дросте в контексте литературного бидермейера позволяет увидеть их идейнохудожественное своеобразие, понять смысл нравственных установок писательницы, оценить ее открытия в области поэтизации «малой родины», которые будут продолжены писателями второй половины XIX в. (например, в «отечественном искусстве»), а также разрушить довольно распространенное мнение о том, что содержанием творчества А. Дросте-Хюльсхоф стали «пустота времени и сухость сердца».

Примечания

Помимо словарных статей в различных энциклопедиях можно отметить статью Н. П. Верховского о Дросте-Хюльсхоф в академической пятитомной «Истории немецкой литературы», включенную в раздел о литературе второй половины XIX века, когда писательницы уже не было в живых (История немецкой литературы: в 5 т. Т. 4.

М., 1966. — С. 49−54), довольно поверхностный материал К. Бетхера в переведенной с немецкого «Истории немецкой литературы» (Бетхер, К. Немецкая литература между 1830 и 1895 годами / К. Бетхер // История немецкой литературы: в 4 т. Т. 2; под ред.

А. С. Дмитриева. — М., 1986. — С. 140−142). Среди других изданий, в которых поэтесса лишь упоминается в связи с переводом ее отдельных стихотворений, назовем «Предисловие» А. С. Дмитриева к антологии «Немецкая поэзия XIX в.» (Дмитриев, А. С. Немецкая поэзия XIX века / А. С. Дмитриев // Немецкая поэзия XIX века. — М., 1984. — С. 29−31), а также предисловие Г. И. Ратгауза «По следам Орфея» к сборнику произведений немецких и австрийских поэтов (Ратгауз, Г. И. По следам Орфея / Г. И. Ратгауз // Германский Орфей: Поэты Германии и Австрии XVIII—XX вв. — М., 1993. — С. 10−11). Буквально несколько слов о писательнице содержится в «Истории всемирной литературы» (Тураев, С. В.

Литература

1830−1949 гг.: Берне. Бюхнер. Гейне периода эмиграции. «Предмартовская» поэзия и публицистика / С. В. Тураев // История всемирной литературы: в 9 т. Т. 6. — М., 1989. — С. 73). Среди исследований последних лет следует назвать монографию А. С. Бакалова, в которой одна из глав посвящена анализу поэзии А. Дросте-Хюльсхоф (Бакалов, А. С. Немецкая послеромантическая поэзия /.

А. С. Бакалов. — Самара, 1999. — С. 68−96), а также раздел в учебнике «История западноевропейской литературы», см.: История западноевропейской литературы: XIX век: Г ермания, Австрия, Швейцария / под ред. А. Г. Березиной. — М., 2005. — С. 76−80). Бакалов, А. С. Немецкая послеромантическая поэзия. — С. 69.

Kalthoff-Ptrnar, C. Annete von Droste-Hilsh off im Kontext ihrer Zeit / C. KalthoffPtrnar. — Fr. a. M., 1988. — P. 15.

Batcher, K. Geschichte der deutschen Literatur von 1830 bis zum Ausgang des 19. Jahrhunderts: in 2 bd. Bd. 1 / K. Batcher. — Brl., 1975. — P. 152.