Варианты идентификации. 
Рецептивные стратегии детективного повествования: типологический аспект

Другой параметр, влияющий на рецептивную типологию остросюжетной литературы, заключается в степени идентификации читателя с героем. Детектив традиционно считают жанром, эффект которого во многом связан с высокой степенью идентификации читателя и главного героя. Наиболее часто такая идентификация признается в так называемых «романах с загадкой», в которых читателю имплицитно или эксплицитно предлагается подключиться к решению загадки и либо следить за выводами и действиями детектива, либо даже соревноваться с ним. Подобная стратегия, как правило, предполагает в качестве одного из элементов соглашения между читателем и автором равенство объемов информации, доступных читателю и детективу. В то же время, любой читатель детективов знает, что это условие почти никогда не выполняется: детектив обычно располагает большим количеством информации, чем читатель. И тем не менее, «чистота» жанра, степень соответствия жанру конкретного произведения можно поставить в зависимость от этого критерия: чем «чище» детектив, тем менее закрытая от читателя информация существенна для построения правильного вывода, а значит, тем более равны условия, в которых находятся персонаж-детектив и читатель. Фабьен Сольдини определяет такой тип соглашения как соглашение об игре, в которой текст является «вызовом» читателю: «Читателю надлежит найти виновного, а писатель должен ему помешать». Действительно, в таком типе повествования автор, вероятнее всего, будет лишь намекать на истину, как можно дольше сохраняя тайну.

Следует заметить, что такой вариант читательского соглашения потенциально имеет множество модификаций. Можно выделить две группы факторов, влияющих на трансформацию исходных условий чтения.

Первая группа факторов заключается в распределении внутри сюжета элементов «эффекта любопытства» и «эффекта саспенса». Очевидно, что наиболее чистые формы указанного соглашения о соперничестве характерны для произведений с преобладанием модуса любопытства: в таком повествовании поиск отгадки в идеале является чисто интеллектуальным, логическим процессом, в котором нет места случайности и неопределенности, вызывающей эмоциональный отклик. На этом в значительной степени основана и культурная семантика высоких образцов детективного жанра, отражавших преимущественно буржуазную идеологию: преступление мыслится здесь как нарушение социального порядка, вторжение алогического, хаотического (и только оттого уже страшного) элемента в размеренную жизнь добропорядочных граждан, выстроенную по законам логики, которые фундируют этические устои данного общества и которые неизбежно должны победить, поскольку всякое алогическое есть лишь вид ошибки, «сбоя системы» (в этом смысле всякая победа детектива это не только победа частного ума, но и, пусть и косвенным образом, логическое оправдание общественной морали). Вместе с тем, хорошо известно, что уже ранние образцы жанра содержат в себе элементы саспенса, эмоционального напряжения.

В данном случае существенно, кто является субъектом соответствующей нарративной ситуации и в какой мере данный персонаж может быть объектом читательской идентификации. Очевидно, что наименее критичны для трансформации исходного читательского соглашения те случаи, когда сюжетные элементы саспенса соотносятся с фигурой детектива, с которой читателю предложено себя идентифицировать (например, ему самому угрожает опасность, или же опасность угрожает кому-то из свидетелей, являющемуся для детектива источником ценной информации, из-за чего утрата этого источника может осложнить ход расследования) здесь ситуация сюжетной неопределенности встроена в сюжет логического решения загадки как одна из помех, которые автор чинит своему герою, а вместе с ним и читателю.

Несколько сложнее дело обстоит с теми случаями, когда саспенс начинает преобладать над эффектом любопытства.

Такая ситуация в рецептивном отношении может быть охарактеризована как состояние рассеянной идентификации: читатель не разгадывает загадку вместе с сыщиком, а значит, не имеет мотивов к идентификации себя с ним, вместе с тем, наличие сильных в эмоциональном отношении напряженных сцен навязывает читателю идентификацию с тем персонажем, которому в данный момент угрожает опасность, с субъектом неустойчивой нарративной ситуации; поскольку же в разные моменты сюжета в этом положении могут оказываться разные персонажи, читатель вынужденно идентифицирует себя всякий раз с новым персонажем.

Таким образом, доминирование саспенса в меньшей мере требует от читателя сотрудничества или соперничества с героем, а значит, и однозначной идентификации. Одновременно с этим, саспенс можно назвать и тем видом «нарративной игры», в которой для эффективной ее реализации читателю надлежит быть пассивным, «вестись на поводу» у автора.

Второй тип трансформаций относится к условиям чтения и не управляется автором, т. е.

не является частью непосредственного прагматического задания текста. Этот тип трансформаций связан с возможностью повторного чтения остросюжетного произведения, когда читателю уже известно, кто преступник или каким именно образом разрешится та или иная нарративная ситуация. Исследования по социологии чтения показывают, что это знание не всегда останавливает читателя от перечитывания, из-за чего даже был выработан такой термин как «suspenseful re-reading» и связанное с ним понятие «парадокс саспенса». По всей видимости, в ситуации перечитывания источником мотивации являются уже не новая информация, которая может быть получена по ходу развития сюжета, не эмоциональное напряжение, вызываемое неопределенностью нарративной ситуации, а сам процесс чтения, прохождения по уже знакомому пути. В соответствии с феноменологической интерпретацией нарратива, перечитывание трансформирует идентификационные параметры рецепции: предметом переживания здесь становится уже не событие в диегетическом мире персонажа, переживаемое читателем как квазиреальное событие собственной жизни, но само письмо, в котором интеллигибельность рассказа, рациональная строение повествования оказывается моделью, позволяющей рационализировать, связать в осмысленный текст собственное существование. В этом теоретическом контексте чтение есть способ суррогатного снятия «экзистенциального напряжения» — состояния нехватки информации и ежесекундной неопределенности, характерной для человеческой жизни в целом. Нарратив оказывается в этом случае не просто определенным типом текстуальной организации информации, но важной когнитивной способностью, позволяющей человеку поддерживать собственную идентичность. Возвращаясь к явлению вторичного прочтения остросюжетного литературного повествования, можно заключить, что если при первом чтении более сильной является идентификация читателя с героем, то при втором и последующем чтении акценты смещаются в пользу идентификации себя и текста как повествовательного целого, «сделанность», архитектоническая собранность и рациональность которого есть модель осмысления и приятия собственного существования.