Изучение прозы А.С. Пушкина в школе

Проза Пушкина в школьные программы вошла позднее, чем лирика и сказки. В 50-е годы XIX века Н. Г. Чернышевский, став преподавателем словесности в саратовской гимназии, посвящает литературные беседы с учениками «Повестям Белкина», «Пиковой даме», «Капитанской дочке». Прозу Пушкина приносят в школу и Н. К. Ушинский, и Л. И. Поливанов, но до 80-х годов она не входит в официальные школьные программы, когда для устных изложений стали рекомендовать фрагменты из «Арапа Петра Великого» и «Капитанской дочки». В книге В. П. Острогорского «Русские писатели как воспитательно-образовательный материал для занятий с детьми и для чтения народу» наряду с этими произведениями рекомендованы «Дубровский» и «История села Горюхина». X.Д. Алчевская включает в круг чтения воскресных школ «Метель», «Барышню-крестьянку», «Выстрел», Ф. И. Буслаев в программе 1890 года рекомендует изучение «Повестей Белкина», «Дубровского», «Пиковой дамы». «Повести Белкина» и «Капитанская дочка» удержались и в послереволюционной программе 1919 года. В 20—30-е годы «Капитанская дочка», «Станционный смотритель», «Дубровский», «Пиковая дама» рекомендуются для внеклассного чтения.

В 40—50-е годы в средних классах изучаются «Дубровский» и «Капитанская дочка». Вся остальная проза Пушкина надолго переводится в круг внеклассного чтения, и положение не изменяется до 90-х годов, когда в многочисленные программы входят и «Повести Белкина», и «Пиковая дама». Современная методика преподавания литературы ищет посильную и интересную для каждого возраста систему изучения прозы Пушкина в школе. Наиболее оправданной оказывается такая последовательность: «Повести Белкина», «Дубровский», «Капитанская дочка», «Пиковая дама», «Арап Петра Великого», «Египетские ночи».

«Повестям Белкина» посвящено немного методических работ. Анализ восприятия «Повестей Белкина» на разных этапах школьного обучения (6—10 классы) дан в работах М. А. Мирзоян и В. Я. Коровиной. Лаконизм пушкинской прозы ставит особые задачи перед читателем. Увлекательность сюжета и «тайная психология» побуждают к внимательному анализу композиции, стиля и развитию воображения школьников в таких видах творческих работ, как создание киносценария, словесное рисование.

«Пиковая дама», «Станционный смотритель», «Выстрел», «Гробовщик», «Метель» неоднократно переносились на киноэкран. Однако основой оценки учениками киноинтерпретаций остается анализ «Повестей Белкина», который достаточно сложен, но необходим для приобщения к Пушкину.

В «Повестях Белкина» человек оказывается сложнее, чем кажется на первый взгляд, богаче собственных намерений и представлений о ценностях жизни. Неожиданность открытий читателя, непредсказуемость сюжетов являют собою гуманизм пушкинской мысли о неисчерпаемости человека. В этих полярно противоположных мнениях общим является непонимание пушкинской мысли о том, что человек именно по бесконечности своих возможностей остается тайной не только для других, но и для себя самого. Известные слова Достоевского: «Человек есть тайна» — исходят из художественного опыта Пушкина".

«Повести Белкина» обнаруживают расхождение природы человека и роли, навязанной ему обществом, которую он готов исполнять. Сильвио в «Выстреле» загоняет себя в рамки сословного тщеславия, но оказывается выше дуэльной распри, этого банального штампа романтического злодея. В «Метели» книжная любовь Маши и Владимира оказывается тоже принадлежностью традиции, а не голосом сердца. И потому природа (метель), время, реальные чувства разрушают предрассудки и открывают возможности для истинных чувств. В «Гробовщике» Адриан Прохоров потрясен сном, который выводит героя за рамки обыденности. В «Станционном смотрителе» дается опровержение сниженной до лубочных картинок истории о блудном сыне. Ситуация «Барышни-крестьянки» (любовь молодого барина к крестьянке), освященная популярностью «Бедной Лизы» Карамзина, тоже изображена как условность и разрушена шутливо и простодушно. Таким образом, «Повести Белкина» оказываются не поэтизацией быта, как полагал Н. Я. Берковский, а полемикой с ним. Человек у Пушкина выше быта, его окружающего, но подлинный разрыв с бытом отзывается трагедией («Выстрел», «Станционный смотритель»).

Изучение повести «Метель» предваряется знакомством со стихотворениями Пушкина «Зимняя дорога» и «Бесы». Стихия зимней природы предстает здесь, то томительной, как скука однообразия, то угрожающей, как бесовская буря.

В «Метели» эпиграф из Жуковского мистически утверждает власть разбушевавшейся природы над человеком. Так ли это в повести Пушкина? Чтение повести на уроке (в подготовленном классе возможно ролевое чтение, так как ученики уже знакомы с повестью) подводит к ответам на вопросы, выявляющие восприятие.

Проблемным вопросом, создающим установку на анализ, оказывается следующий: почему метель развела Владимира и Машу, а судьба соединила Марью Гавриловну и Бурмина? Ученики не могут сразу ответить на этот вопрос и часто объясняют повороты сюжета властью случая. Для нахождения пушкинской мысли необходимо сравнить чувства Марьи Гавриловны к Владимиру и Бурмину. Словесное рисование портретов этих героев и диптихи «Бурмин и Марья Гавриловна в начале и в конце повести» эмоционально закрепят результаты стилистического анализа текста.

Установка на дальнейшее размышление над повестью после урока может быть создана прослушиванием музыки Свиридова к «Метели». Используя мелодию романса, который пела Варя Панина, композитор создал поэтическую миниатюру о неотвратимости любви. Но в повести Пушкина все события объяснены не магией чувства, а его подлинностью или мнимостью. Повесть Пушкина ироничнее и радостнее меланхолической и нежной, как воспоминание, музыки Свиридова.

Проблемными вопросами, стимулирующими интерес к анализу, как правило, оказываются следующие: похожа ли судьба Дуни на историю блудного сына? Кто виноват в горе и смерти Самсона Вырина?

Разбор повести может быть осуществлен с помощью приемов композиционного анализа и коллективного создания киносценария.

Просмотр одной из экранизаций «Станционного смотрителя» и ее обсуждение после этого проходит очень живо и содействует установке на дальнейшее общение с текстом. [17;91−98].