Предметный мир в рассказе А. П. Чехова «Дама с собачкой»
Дмитрий Дмитриевич Гуров рисуется Чеховым как ординарный, хорошо обеспеченный человек. По образованию он филолог, собирался когда-то петь в частной опере, но потом, видимо, «остепенился» пошел служить в банк и теперь имеет в Москве два дома. Его жизнь была ничем не примечательной жизнью сытого, здорового, обеспеченного человека, не затрудняющего себя философскими размышлениями о смысле… Читать ещё >
Предметный мир в рассказе А. П. Чехова «Дама с собачкой» (реферат, курсовая, диплом, контрольная)
Предметный мир в рассказе А. П. Чехова «Дама с собачкой».
План Введение
1. Концептуализация предметности мира
2. Предметность мира «Дамы с собачкой»
Заключение
Список литературы
Введение
Любое литературное произведение содержит в себе описание окружающего нас внешнего мира. Предметный мир в литературе — реалии, которые отображены в произведении, располагаются в художественном пространстве и существуют в художественном времени. Эти реалии есть у разных писателей, но вещная насыщенность текста различна, отличается и отношение к вещи. Тип предметных деталей характеризует индивидуальность писателя, его видение мира не меньше, чем его язык или структура его сюжетов. Художественный предмет концептуален, отражает систему ценностей писателя.
Цель работы — анализ предметного мир в рассказе А. П. Чехова «Дама с собачкой».
1. Концептуализация предметного мира у А. П. Чехова Каждый человек погружен в свой особый предметный мир. Категории добра (зла), справедливости (несправедливости), прекрасного (безобразного) в приложении к реалиям жизненного пространства личности расцвечивают эти реалии в зависимости от изменений взглядов человечества на их ценность. В разные периоды исторического времени взгляды на ценности реалий то радикально менялись, то представали как неизменные константы.
Определяемые историей культурного развития, исторически обусловленные реальности существования человека следует классифицировать следующим образом: 1 — реальность предметного мира; 2 — реальность образно-знаковых систем; 3 — реальность социального пространства; 4 — природная реальность. Каждая из реальностей входит исторически складывающейся составляющей в жизненное пространство личности. Названные реальности столь значительны как условие развития и бытия личности, что требуют отдельного пристрастного рассмотрения. Реальность предметного мира стала для человека неотъемлемым условием развития и существования, начиная с далеких глубин истории, и который, создавая жизненное пространство человека, влияет на его морально-эстетические суждения и переживания.
В человеческой культуре исторически складывалась система отношений к вещам, к предметному миру. Эти отношения строятся внутри известной модели: человек — вещь — человек. Модель показывает, во-первых, связь человека с вещью (в языке вещь всегда — существительное; вещь может быть одухотворена; вещь может иметь имя собственное — большие бриллианты, например; вещь может стать фетишем; вещь может быть отчуждена — стать ничем и др.); во-вторых, зависимость оценки человека человеком от принадлежащих ему вещей. Вещь представляет человека в мире, так же как и его психические качества: ум, толерантность, личностные особенности и др.
Предметный мир в произведениях Чехова описывается в русле темы власти вещей над человеком. «Описать вот этот, например, стол, — говорил Чехов, — гораздо труднее, чем написать историю европейской культуры». Во многих произведениях Чехова в центре сюжета стоит не человек, а вещь. Мир вещей составляет очень важный уровень в художественной структуре писательского миропонимания. Возникает ощущение, что предметный мир более важен, чем мир человека, мир людей. Вещи в произведениях мало того, что самостоятельно живут своею собственною жизнью, но они часто имеют большую власть над жизнью и судьбой героев. Записные книжки Чехова хранят множество «законсервированных» сюжетов, где центр фабульности составляют реалии мира вещей. «Человек собрал миллион марок. Лег на них и застрелился». «Человек, у которого колесом вагона отрезало ногу, беспокоился, что в сапоге, надетом на отрезанную ногу, 21 рубль». «Человек в футляре, в калошах, зонт в чехле, часы в футляре, нож в чехле. Когда лежал в гробу, то, казалось, улыбался: нашел свой идеал». «Х., бывший подрядчик, на все смотрит с точки зрения ремонта и жену себе ищет здоровую, чтобы не потребовалось ремонта; N. прельщает его тем, что при всей своей громаде идет тихо, плавно, не громыхает; все, значит, в ней на месте, весь механизм в исправности, все привинчено» Чехов А. П. Полное собрание сочинений. М., 1981 Т. Х, с. 195. Гайка, улика злоумышления, канделябр, словно обреченный быть вечным подарком, пепельницы, бутылки, зонтики, футляры, альбомы, ордена, лотерейные билеты — все это живет какой-то нарушенной, непредсказуемой жизнью, не теряя при этом своего чисто предметного значения. Взгляд писателя позволяет открыть нечто новое во взаимоотношениях человека и вещи. Гаев в «Вишневом саде» разговаривает со шкафом, Астров прощается со столом. В какие-то важные моменты своей жизни, в состоянии тревоги, тоски, горя герои обращаются к окружающим их предметам. То есть идея так называемой некоммуникативности, которая, по мнению английских критиков, лежит в основе идейного замысла произведений писателя, достигает своего апогея. Человек настолько одинок и недоверчив к теплоте, возможности понимания его другим человеком, он настолько замкнут в своем собственном мире, что для него реальней и «полезней» вступить в общение с неживым объектом. Это, надо признаться, и гораздо легче для самого героя, так как не предполагает восприятие обратной стороны и снимает ответственность за любой совершенный или сказанный промах. Многие герои Чехова очень дорожат этим обстоятельством (Камышев в «Драме на охоте», Лаевский в «Дуэли», Орлов в «Рассказе неизвестного человека», Узелков в «Старости» и др.). Предметы переходят из рук в руки, знаменуют жизненные победы и поражения, могут сплотить людей или, напротив, выявить разверзшуюся пропасть между ними. То, что не дано человеку, они берут на себя: шкаф служит «идеалом добра и справедливости», обычная гитара видится Епиходову мандолиной.
В «Лешем» читаем: «Каков Жорж-то, а? Взял, ни с того, ни с сего, и чичикнул себе в лоб! И нашел тоже из чего: из Лефоше! Не мог взять Смита и Вессона!». Часто человека определяет не какая-то яркая, заметная черта его личности, внешности (например, глаза, голос, походка, жесты, «особые приметы»: родинка, шрам и т. д.), а его вещи. Чехов придавал этому особое значение. Во время репетиции пьесы «Вишневый сад» он говорил актеру, игравшему Лопахина: «Послушайте, — он не кричит, — у него же желтые башмаки». Замечает Станиславскому, игравшему Тригорина: «Вы прекрасно играете: но только не мое лицо. Я этого не писал». «В чем дело? -спрашивал Станиславский. — У него же клетчатые панталоны и сигару курит вот так». Желтые башмаки и клетчатые панталоны в поэтике Чехова могут рассказать о своем хозяине гораздо больше, чем все его «родовые» качества.
предметность мир личность рассказ
2. Предметность мира «Дамы с собачкой»
В.Шкловский обращал внимание на то обстоятельство, что вещь, предмет или, обобщенно говоря, знак, может, с одной стороны, выделять человека из всех других, с другой стороны, показывать его неразличимость среди остальных людей. Рассказ «Дама с собачкой», где «собачка упомянута в заголовке, но она не определяет даму, только усиливает обыкновенность дамы». «Никто не знал, кто она и, и называли ее просто: дама с собачкой» Чехов А. П. Рассказы. М., 1977, с. 482. «Она (собачка) — знак того, что для обозначения бытия обыкновенного человека в мире обыденного нужна примета» Шкловский В. Избранное. Л., 1980, с. 215. Белый шпиц — обычная дамская собачка, внимание к ней является формальным поводом для Гурова познакомиться с дамой. Чеховым подчеркивается обыденность ситуации пошловатого курортного адюльтера. «Ему вспомнились эти рассказы о легких победах… и соблазнительная мысль о скорой, мимолетной связи, о романе с неизвестной женщиной, которой не знаешь по имени и фамилии, вдруг овладела им». Чехов А. П. Рассказы. М., 1977, с. 483
Можно заметить, что в художественном мире Чехова жизненная энергия, которой должны обладать люди, переходит на предметы (в широком понимании этого слова), то есть то, что изначально является носителем духовности (человек), обесценивается, лишается воли, подчиняется, зависит от бездушных реалий предметного мира. Вещи же, наоборот, словно какие — то мистические существа, напитавшись энергией людей, сделав их слабыми и беспомощными, живут своей, не свойственной им жизнью. Более того, они преследуют человека, словно выталкивая его в новое, некогда любимое или неведомое пространство. Так, например, героиню рассказа «Невеста» Надю Шумину преследует картина в золотой раме: «нагая дама и около нее лиловая ваза с отбитой ручкой» Чехов А. П. Рассказы. М., 1977, с. 304, как бы символизируя собой нечто застывшее, почти мертвое вещное пространство, которое Надя решила покинуть. То есть перед нами процесс некоего перевертывания привычного взгляда на мир. Человек и вещь поменялись местами. Этот мотив станет важнейшим для культуры XX века. Чехов продолжает заявленную Бальзаком тему накопительства. Причем для русского классика тема денежного обогащения не представляется важной. Его вовсе не интересует денежная ценность вещей, которыми себя окружают герои. Напротив, чем бесполезнее, не нужнее вещь, тем большего внимания она заслуживает. Тема «лишнего человека» плавно переходит в тему «лишней вещи». Обратимся к рассказу «Коллекция», герой которого, Миша Ковров, коллекционирует, по мнению его приятеля, «сор какой-то». Но для героя это вовсе не сор, это дело всей его жизни. Он собирает всякие тряпочки, веревочки, гвоздики, найденные им когда-то в хлебе, бисквите, щах, расстегаях. Обгоревшая спичка, ноготь, засушенный таракан, крысиный хвостик, килька, клоп — чем нелепее и бессмысленнее экспонат, тем больше гордости он вызывает у «коллекционера». Ничтожное становится предметом чуть ли не какого-то культового поклонения. Жизнь, в которой нераздельно сосуществует высокое и низкое, словно обнаружила в сознании героя какое-то сильно искаженное отражение, как отражение в кривом зеркале, когда между предметом и его проекцией на зеркальную поверхность не существует даже далекого подобия адекватности. Не парадокс ли играет с героями, заставляя их переворачивать все с ног на голову? Особенно это касается героев пьес Чехова, для которых «обладание ведет к потере чего-то более важного, чем достигнутое» З. Паперный. А. П. Чехов 1960, с. 48. Соотношение: собрал марки — застрелился, упустили имение — «повеселели даже», не собрались в Москву — «будем жить!» — это типично чеховская ситуация. То есть для героев важно не то, к чему прилагаешь усилия. На самом деле ценна неудача, неуспех, с точки зрения внешнего облика ситуации. То, что само собой, без личного участия — по-настоящему значимо для человека произведений Чехова. Опять насмешка над здравым смыслом, над житейской логикой бытия. Процесс одушевления вещи имеет и обратную сторону — овеществление человека, превращение его в живой механизм. Иногда даже части тела человека могут, как бы отделиться от него и действовать или испытывать на себе действие, словно какие-то посторонние предметы. «Волостной старшина и волостной писарь до такой степени пропитались неправдой, что самая кожа на лице у них была мошенническая» («В овраге»). «Лицо Пимфова раскисает еще больше; вот-вот растает от жары и потечет вниз за жилетку» («Мыслитель»). В «Даме с собачкой» у жены Гурова темные брови, которыми она «шевелит». Эта единственная деталь позволяет понять, почему Гуров «боялся ее и не любил бывать дома».
Лорнетка — такой обычный дамский предмет, необходимый аксессуар дамы из приличного общества, дважды встречается в «Даме с собачкой». «Анна Сергеевна смотрела в лорнетку на пароход и на пассажиров, как бы отыскивая знакомых». Жест принятый, но заведомо лишний, ненужный, какие могут быть знакомые в чужом, далеком городе. Да и не они, если бы и появились таковые, занимают Анну Сергеевну. Она волнуется, глаза ее блестят, вопросы отрывисты и, как кульминация ее необычного состояния, в толпе она теряет лорнетку. Потеря лорнетки, ненужного предмета, дани обществу, в котором живет Анна Сергеевна, символизирует собой не только ее нервное возбуждение, но и разрыв с прошлой жизнью, в которой она жила согласно принятой морали. Второй раз лорнетка появляется в руках Анны Сергеевны, когда Гуров, влюбленный, истосковавшийся, ищет встречи с нею в театре. Она «затерявшаяся в провинциальной толпе, ничем не замечательная, с вульгарной лорнеткой в руках», тем не менее, представляет для Гурова смысл и радость жизни. Лорнетка кажется ему вульгарной, потому что он, благодаря встрече с Анной Сергеевной, познал настоящую любовь. В его тайном мире, где он начал путь по обретению себя самого, нет места условностям, пустым, ненужным вещам, каким является лорнетка.
Действительность, по А. П. Чехову, уготавливает человеку лишь обывательское счастье мертвенного существования. Вполне понятно, что настоящая, содержательная человеческая жизнь оказывалась в этих условиях не в ладу с личным счастьем. Убеждение, что счастья нет, отражало не чеховский идеал, а жестокую правду жизни. Чехов рисовал неразрешимое противоречие между естественным стремлением человека к счастью и социальной действительностью, и это противоречие оказывалось наиболее емкой формой выражения той великой трагедии социального бытия, которую рисовал Чехов в годы своей творческой зрелости. Писатель умел улавливать эту трагедию всюду, в самых незначительных жизненных ситуациях, которые именно поэтому теряли свою банальность, наполнялись глубочайшим смыслом. С особой наглядностью и силой все это и проявилось в рассказе «Дама с собачкой».
Слова собеседника Гурова о протухшей осетрине грубо врываются в его душевный мир, полный переживаниями любовного чувства. «Эти слова, такие обычные, почему-то вдруг возмутили Гурова, показались ему унизительными, нечистыми. Какие дикие правы, какие лица! Что за бестолковые ночи, какие неинтересные, незаметные дни! Неистовая игра в карты, обжорство, пьянство, постоянные разговоры все об одном. Ненужные дела и разговоры все об одном отхватывают на свою долю лучшую часть времени, лучшие силы, и, в конце концов, остается какая-то куцая, бескрылая жизнь, какая-то чепуха, и уйти и бежать нельзя, точно сидишь в сумасшедшем доме или в арестантских ротах» С этого момента начинается перерождение героя, его возврат к себе истинному.
Образ несвободы возникает в рассказе, когда Гуров, ища встречи с Анной Сергеевной, ждет около ее дома. Обычный забор дает ключ Гурову к поведению Анны Сергеевны. «Как раз против дома тянулся забор, серый, длинный, с гвоздями. „От такого забора убежишь,“ — подумал Гуров». Почти домостроевский символ — забор возле терема и Анна Сергеевна, словно теремная затворница, в жизни которой есть достаток и покой, но нет свободы, нет воли, нет любви. «Он ходил и все больше ненавидел серый забор», который самым своим видом кажется ему причиной потенциальных адюльтеров Анны Сергеевны.
Дмитрий Дмитриевич Гуров рисуется Чеховым как ординарный, хорошо обеспеченный человек. По образованию он филолог, собирался когда-то петь в частной опере, но потом, видимо, «остепенился» пошел служить в банк и теперь имеет в Москве два дома. Его жизнь была ничем не примечательной жизнью сытого, здорового, обеспеченного человека, не затрудняющего себя философскими размышлениями о смысле человеческого бытия. В журнальном тексте эта особенность Гурова была подчеркнута особенно резко. Он характеризовался как человек, который хорошо понимает истинную цену своей жизни, но не имеет склонности к иной, более возвышенной. В Ялте Гурова восхитили прекрасные пейзажи, яркая, величественная природа. Однако: «Гуров наслаждался, хотя и сознавал, что эти впечатления ему ни к чему, совсем не нужны, так как его жизнь не была ни прекрасной, ни величавой, и не было желания, чтобы она когда-нибудь стала такою» Чехов А. П. Полное собрание сочинений. М., 1981 Т. IХ, с. 607. Позже Чехов снял эти строки, и от этого характер Гурова получился более цельным. Стало ясно, что это всего лишь один из многих привилегированных жителей хлебосольной Москвы, некоторыми чертами своего характера напоминающий не столько воинствующего обывателя, сколько добродушнейшего и беспечнейшего Стиву Облонского. Встреча с Анной Сергеевной не сразу изменяет его жизнь и его сознание. По приезде в Москву он снова охвачен привычной комфортной жизнью — клуб, рестораны, чтение газет, он как будто забыл свой ялтинский роман. «Уже он мог съесть целую порцию селянки на сковороде» Чехов А. П. Рассказы. М., 1977, стр 490. «Селянка на сковороде» — символ удобной, жизни московского барина, высокопоставленного чиновника, жизни плотской, обывательской, как бы в забытьи. Тут же Чехов пишет о размышлениях Гурова на тему его отношений с Анной Сергеевной как о мимолетных, тех, которые будут скоро забыты. Но ни селянка, ни прежняя удобная жизнь не могут стереть ее образ.
И вот уже столкновение в одном диалоге двух тем — темы встречи с очаровательной женщиной в Ялте, о чем так мучительно хочется поговорить Гурову и ответа его собеседника о вчерашней с душком осетрине возмущают Гурова. Они «показались ему унизительными, нечистыми». Это сравнение — трогательного образа прекрасной молодой женщины и осетрины «с душком» — как противопоставление настоящего Гурова и его прежнего.
Кулинарная тема появилась в рассказе в вечер близости Гурова и Анны Сергеевны. Она потрясенная своей изменой мужу, потрясением всех основ ее порядочной, «чистой» жизни, воспринимает происшедшее как падение, она сидит в позе грешницы, «у нее нехорошо на душе». Гуров же «отрезал себе ломоть арбуза и стал есть не спеша». Для Гурова происшедшее — не более чем развлечение. Он насладился молодой, красивой женщиной и теперь с таким же чувством, не торопясь, наслаждается арбузом. Образ арбуза, принижая значение происходящего, подчеркивает истинное отношение Гурова к Анне Сергеевне в тот момент.
Пробудившееся однажды в Гурове отвращение к людям, которые его окружали, и к привычной жизни совершенно изменило его духовный облик. По мере того как росла и крепла его любовь к Анне Сергеевне, он все яснее видел, что это большое и глубокое чувство несовместимо с окружающей его жизнью, что оно должно быть его тайной, если он не хочет осквернять его. И когда он понял это, то увидел, что вынужден жить двойной жизнью, тая от окружающих не только свою связь с Анной Сергеевной, свои свидания с ней, но и нечто более важное — всю свою истинно человеческую жизнь.
Постепенно все так и сложилось. «У него, — рассказывает Чехов, — были две жизни: одна явная, которую видели в знали все, кому это нужно било, полная условной правды и условного обмана, похожая совершенно на жизнь его знакомых и друзей, и другая — протекавшая тайно по какому странному стечению обстоятельств, быть может, случайному, все, что было для него важно, интересно, необходимо, в чем он был искренен и не обманывал себя, что составляло зерно его жизни, происходило тайно от других, все же, что было его ложью, его оболочкой, в которую он прятался, чтобы скрыть правду, как, например, его служба в банке, споры в клубе, его „низшая раса“, хождение с женой на юбилеи, — все это было явно. И по себе он судил о других, не верил тому, что видел, и всегда предполагал, что у каждого человека под покровом тайны, как под покровом ночи, проходит его настоящая, самая интёресная жизнь».
На вещи переносится отношение Гурова к женщинам. В его прежних романах, когда он охладевал к своим любовницам, «красота их возбуждала в нем ненависть и кружева на их белье казались ему похожими на чешую» Чехов А. П. Рассказы. М., 1977, с. 486. Женщины, их вызывающая сексуальность, вызывает в нем ассоциации с чем-то змеиным — значит гадким, нечистым. В Анне Сергеевне есть, по его мнению «что-то жалкое». Ее нежность, покорность вызывают в нем в первый раз в жизни чувство любви. «Она была одета в его любимое серое платье». Платье любимое, потому что оно на ней. Чехов А. П. Рассказы. М., 1977, стр 496
Задача, с которой столкнулся Гуров, была действительно трудной. Сознавали они это с Анной Сергеевной до конца или нет, когда искали выход, но им нужна была уже не только совместная жизнь, но жизнь новая, непохожая на ту, что окружала их всюду—в равной степени в Москве и в городе С. Вот почему так мучительны были думы Гурова.
«— Как? Как? — спрашивал он, хватая себя за голову. — Как?
Казалось, что еще немного — и решение будет найдено, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается".
Что же произошло, в конечном счете с Гуровым? Как видим, из счастливого, довольного, беззаботного москвича, умевшего пользоваться радостями жизни, он превратился в глубоко неудовлетворенного человека, вставшего перед трагически неразрешимыми для него вопросами. С точки зрения обывательской, житейской, все это должно было быть признано бедствием, божьим наказанием. Но не так смотрит на судьбу своих героев Чехов. С его точки зрения, утратив свою безмятежность, Дмитрий Дмитриевич стал не беднее, а богаче. Настоящая, большая любовь очеловечила его, пробудила в нем на конец то духовное богатство, которое подчас чувствовали в нем женщины, но не могли вызвать к жизни. Однако действительность, в которой живет Гуров, такова, что обретенное духовное богатство не приносит ему радости. Как относится к этому Чехов? Если бы он не признавал права своих героев на счастье, настоящее, достойное их счастье, то, видимо, не было бы в рассказе никакой драмы. Между тем Чехов рисует именно драму, драму обездоленности и бесприютности человека, сбросившего с себя обывательское забытье.
Ознакомившись с рассказом Чехова Дама с собачкой", М. Горький прислал ему в январе 1900 года восторженное письмо. «Огромное Вы делаете дело Вашими маленькими рассказиками — возбуждая в людях отвращение к этой сонной, полумертвой жизни — черт бы ее побрал! — писал Горький. — На меня эта Ваша „дама“ подействовала так, что мне сейчас же захотелось изменить жене, страдать, ругаться и прочее в этом духе. Но — жене я не изменил — не с кем, только вдребезги разругался с нею и с мужем ее сестры, моим закадычным приятелем. Вы, чай, такого эффекта не ожидали? А я не шучу — так это и было. И не с одним мною бывает так — не смейтесь» Горький и А. Чехов. Переписка, статьи, высказывания. М., 1975 стр. 62.
Сила чеховского рассказа — в пробуждении желания обновления, желания найти себя, жить полной жизнью. Противопоставлением пошлой человеческой жизни выступает природа. «Листва не шевелилась на деревьях, кричал цикады, и однообразный, глухой шум моря, доносившийся снизу, говорил о покое, о вечном сне, какой ожидает нас. Так шумело внизу, когда еще тут не было ни Ялты, ни Ореанды, тепёрь шумит и будет шуметь так же равнодушно и глухо, когда нас не будет. И в этом постоянстве, в полном равнодушии к жизни и смерти каждого из нас кроется, быть может, залог нашего вечного спасения, не прерывного движения жизни на земле, непрерывного совершенства. Сидя рядом с молодой женщиной, которая на рассвете казалась такой красивой, успокоенный и очарованный в виду этой сказочной обстановки моря, гор, облаков, широкого неба, Гуров думал о том, как, в сущности, если вдуматься, все прекрасно на этом свете, все, кроме того, что мы сами мыслим и делаем, когда забываем о высших целях бытия, о своем человеческом достоинстве» Чехов А. П. Рассказы. М., 1977, с. 488. Гуров и Анна Сергеевна смогли обрести себя, пусть это не сделало их счастливыми, заставило страдать, но они познали таинство любви, это сделало их достойными красоты и величия природы, дало возможность будущего спасения.
Заключение
«Дама с собачкой» — рассказ о любви, которая заставляет человека выбраться из забытья обывательской жизни. Предметный мир рассказы небогат, но точен и выразителен. Лорнетка Анны Сергеевны, арбуз, который ест в такой важный момент Гуров, позволяет понять состояние и характер героев. Через отношение к предметам Чехов дает нам понять эволюцию главного героя. Даже то, что его перестал волновать приятый и комфортный мир привычной его жизни, где большую роль играли бытовые детали, вкусная еда, показывает то, насколько выше, лучше стал Гуров после обретения любви, обретения себя.
1.Горький и А. Чехов. Переписка, статьи, высказывания. М., 1975
2.Назаренко В. Перечитывая Чехова. 1960
З. Паперный З. А. П. Чехов 1960
4.Шкловский В. Избранное. Л., 1980
5.Чехов А. П. Рассказы. М., 1977
6.Чехов А. П. Полное собрание сочинений. М., 1981