Феномен матроса Железнякова

В исторической литературе и публицистике до сих пор идет дискуссия по поводу адекватности поведения советских властей при роспуске Учредительного собрания, немало авторов обвиняет их в использовании диктаторских, нелегитимных методов. Но при внимательном изучении воспоминаний участников этого события и исторических документов становятся понятны мотивы поведения большевистских лидеров, далекие от тоталитарных поползновений. Так, большевик Н. Л. Мещеряков описал, как происходившее в стенах Таврического дворца преломлялось в сознании членов фракции РСДРП (б). Он обращал особое внимание на настойчивость Ленина, убеждавшего своих соратников по партии, что большевистской фракции не следует входить в зал заседаний в полном составе для того, чтобы демонстративно удалиться после оглашения своего заявления об уходе. «Да разве вы не понимаете, — говорил Ленин большевистским депутатам, державшимся иного мнения, — что наша резолюция об уходе, сопровождаемая уходом всех нас, так подействует на держащих караул солдат и матросов, что они тут же перестреляют всех оставшихся эсеров и меньшевиков» .

Многие с ним согласились не сразу. После второй энергичной речи Ленина его предложение было принято, — вспоминает Мещеряков. — Одни разошлись по домам, другие наблюдали сцену с хора, из дверей и т. п. На заседание вернулся один тов. Раскольников, который прочитал декларацию и ушел. На солдат караула она произвела громадное впечатление. Многие из них взяли винтовки наизготовку. Товарищ, бывший на хорах, рассказал мне, что один из солдат даже прицелился в толпу делегатов эсеров. Еще момент, и могла бы разыграться ужасная сцена. Знают ли, подозревают ли бывшие депутаты эсеры, что только Ленину они обязаны своим спасением от смерти" [56].

Когда Ленин узнал, что ответственный за охрану Таврического дворца Дыбенко приказал начальнику караула Железнякову разогнать Учредительное собрание (когда Железняков сообщил: «Матросы устали, хотят спать. Как быть?»), как только из дворца уедут члены правительства, то он написал следующее распоряжение: «Предписывается товарищам солдатам и матросам, несущим караульную службу в стенах Таврического дворца, не допускать никаких насилий по отношению к контрреволюционной части Учредительного собрания и, свободно выпускать всех из Таврического дворца, никого не впускать в него без особых приказов. Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин)». Но при уходе советского руководства с Учредительного собрания Дыбенко встретил вновь Железнякова, который спросил, что будет, если он откажется выполнить приказ Ленина. На что Дыбенко ответил: «Приказ Ленина отменяю. Учредилку разгоните, а завтра разберемся» [57].

О том, что охрана оказалась наэлектризована происходившим и была настроена достаточна радикально в отношении правой части Учредительного собрания свидетельствуют и другие воспоминания. И в этом нельзя видеть закулисные манипуляции большевистского руководства. Надо вспомнить в каком состоянии к началу 1918 г. находились вооруженные силы Советской республики, отдельные подразделения которых и были задействованы для охраны Таврического дворца. Можно утверждать, что фактически армии не было, во всяком случае дееспособных, дисциплинированных воинских частей, которые могли бы адекватно выполнять приказы новой власти. Основная часть старой армии, доставшейся в наследство Советскому государству, дезертировала или была демобилизована. Оставшиеся на службе новому правительству воинские части, в первую очередь отряды революционных матросов, были подвержены анархическим настроениям и к понятию «воинская дисциплина» относились с позиций житейской целесообразности. С надвигающейся волной леворадикальных, анархических настроений в армейской среде в их самом жестоком, трагическом варианте российское общество столкнулось уже в первые дни Февральской революции, когда только в Кронштадте и на других базах Балтийского флота взбунтовавшиеся матросы без всякого суда и следствия убили 120 офицеров. Носителем леворадикального, анархического менталитета, вне всякого сомнения, являлось и одно из главных действующих лиц в истории Учредительного собрания — матрос Железняков.

Он был встречен аплодисментами делегатами Третьего Всероссийского съезда Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов — законодательного и представительного форума, одобрившего разгон «Учредилки». Железняков от имени матросов заверил съезд, что их штыки не заржавели и добавил при этом: «Мы готовы расстрелять не единицы, а сотни и тысячи, ежели понадобится миллион, то и миллион». Эти слова привлекли внимание М. Горького: «Я не считаю это заявление хвастовством и хотя решительно не признаю таких обстоятельств, которые смогли бы оправдать массовые убийства, но — думаю — что миллион „свободных граждан“ у нас могут убить. И больше могут. Почему не убивать? Вот чем грозят России упрощенные переводы анархо-коммунистических лозунгов на язык родных осин» , — эти размышления и особенно прогноз знаменитого писателя, к глубокому сожалению, оказались пророческими для нашей страны [58].

" Спустившись с помоста, я пошел посмотреть, что делается на хорах. Отдельные группы продолжают «митинговать», спорить. Кое-кто из депутатов пытается убедить солдат в правоте собрания и преступности большевиков. Проносится: «И Ленину пуля (выделено мной — А.Б.), если обманет!» — такой эпизод зафиксировал Вишняк в настроениях части охраны Таврического дворца поздно ночью после ухода большевистской фракции с Учредительного собрания. В этом контексте становится отчасти понятна подоплека трагического события, произошедшего в ночь с 6 на 7 января, менее чем за сутки после роспуска Учредительного собрания. В это время анархиствующие матросы и солдаты (по некоторым данным, они были в состоянии алкогольного опьянения) убили находившихся под стражей в Мариинской тюремной больнице бывших министров Временного правительства, видных деятелей кадетской партии А. И. Шингарева и Ф. Ф. Кокошкина, последний из них являлся членом Учредительного собрания.

О том, что солдатская масса и особенно анархистски настроенные матросы представляли на тот момент относительно автономную воинскую силу, способную выйти из-под контроля советского руководства, свидетельствует и такой малоизвестный факт. В феврале 1918 г. во время немецкого наступления под Нарвой отряд матросов, которым командовал Дыбенко, потерпел поражение. Одна из главных причин этого — отказ подчиниться командующему нарвского направления, генерал-лейтенанту Д. П. Парскому. В результате этих несогласованных действий советских военных начальников немцы захватили Нарву, в мае Дыбенко был арестован и предан суду революционного трибунала. Но трибунал его оправдал, ибо незадолго до этого матросы-балтийцы направили Ленину и Троцкому настоящий ультиматум: «Если в течение 48 часов Дыбенко не будет освобожден, мы откроем артиллерийский огонь по Кремлю (выделено мной — А. Б) и начнем репрессии против отдельных лиц» .

Не только солдаты и матросы, охранявшие Таврический дворец, представляли силу, способную в любой момент выйти из-под контроля советского руководства. В определенной степени взрывную силу представляли и сами члены Учредительного собрания. Достаточно вспомнить те массированные обструкции, которые депутаты устраивали ораторам конкурирующих фракций. Такая конфронтационная атмосфера способствовала возникновению чуть ли не кровавых эксцессов со стороны наиболее экзальтированной части членов Учредительного собрания. Наибольшую известность, в частности, получила попытка левоэсеровского депутата А. Е. Феофилактова застрелить члена Учредительного собрания Л. А. Ефремова во время его выступления в Белом зале Таврического дворца [61].

Весьма интересные соображения по поводу мотивов поведения большевистских лидеров высказал в 1988 г. советский историк А. В. Фадин: «Уж если говорить об особенностях России, включая и эту тему в разговор о судьбе Учредительного собрания, то, конечно, надо сказать, что вековая социальная ненависть, спрессованная империалистической войной, разрухой, голодом, накладывалась на специфическую массовую политическую культуру, фактически не знавшую компромисса как способа разрешения конфликта. В этом смысле массовая база большевиков (ее настроения мы чувствуем в угрозах и оскорблениях всех „не своих“ с галерки Собрания), несомненно, оказывала сильнейшее воздействие на политическое руководство левых. Они чувствовали за собой силу, а за оппонентами силы не видели». Практически к аналогичному выводу пришел и современный российский историк Л. Г. Протасов, далекий от симпатий к большевистской партии: «Вместе с тем антиисторично винить во всем большевиков, силой навязавших свою партийную волю народу, обществу, — пишет Л. Г. Протасов. — Они бы не смогли прорваться к вершинам власти, если бы не уловили в свои политические паруса порывы массового радикализма. Угнетенные, придавленные низы жаждали социального реванша, их не волновали соображения легитимности. В якобинско-уравнительных устремлениях проявился национальный характер Октября». Как отмечал известный русский философ и оппонент Ленина Н. А. Бердяев, большевизм «оказался наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году, и наиболее верным некоторым исконным русским традициям, и русским исканиям универсальной социальной правды, понятой максималистически, и русским методам управления и властвования насилием» .