Коллекция Ивана Морозова

культура щукин меценат морозов Братья Михаил Абрамович и Иван Абрамович Морозовы были практически единственными из многочисленного морозовского клана, кто собирали произведения изобразительного искусства. (Не считая собирателя фарфора, икон и гравированных портретов Алексея Викуловича и основателя Кустарного музея Сергея Тимофеевича Морозовых). Определяющую роль в коллекционерской судьбе братьев, вне всякого сомнения, сыграло обучение живописи — явление довольно обычное в богатых купеческих кланах. Иван и Михаил посещали московскую художественную студию Ивана Мартынова; в течение двух лет, раз в неделю, брали уроки у совсем еще молодого Константина Коровина. Летом в имении Морозовых жил Евгений Хруслов, под руководством которого Иван писал этюды с натуры, а в 1889 году братья совершили вместе с ним путешествие по Волге и на Кавказ, во время которого продолжали рисовать. Иван Абрамович вспоминал, что, учась в Высшей политехнической школе в Цюрихе, он, уставая от проектов, по воскресеньям писал маслом пейзажи и занимался живописью со студентами архитектурного отделения.

Близкое знакомство с популярными московскими художниками продолжилось и в дальнейшем, когда братья стали покупать картины. Сначала Михаил, а следом за ним и Иван пользовались консультациями ряда живописцев, в первую очередь Валентина Серова и Сергея Виноградова. В результате тесного общения с художниками-пейзажистами Иван Морозов сделался поклонником пейзажного жанра, с самого начала занявшего в коллекции лидирующее положение. Не случайно первой картиной будущего морозовского собрания стал скромный этюд Осень Аладжалова, купленный на Передвижной выставке в 1901 году.

Первым иностранным полотном тоже был пейзаж — Мороз в Лувесьенне Альфреда Сислея, а следующей покупкой — Вспаханная земля Камилла Писсаро (один из пяти пейзажей, выставленных художником на Первой выставке импрессионистов в 1874 году). Есть свидетельства, что полотна Писсаро, Сислея и Герена были куплены им по совету художника Сергея Виноградова, не только знавшего искусство импрессионистов, но и бывавшего в мастерских своих парижских коллег. Виноградов, консультировавший Михаила, а после его смерти — Ивана Абрамовича, считал последнего своим другом, а возможно, и покровителем. Вдова Михаила, Маргарита Кирилловна, отмечала, что брат ее мужа смотрел на собирательство как «на отдых от своей деловой и очень однообразной жизни». «Сдержанный, способный подчинить свои личные страсти основной цели, И.А. говорил, что присущая всем русским славянская мечтательность, исключающая деловую предприимчивость, чужда ему», — вспоминала она. Определенный консерватизм его характера, без сомнения, проявился и в выборе дома, в котором Иван Морозов поселился после переезда из Твери в Москву⁷. Выдержанный в классическом стиле дом на Пречистенке, купленный в 1899 году у вдовы своего дяди Давида Абрамовича, не был столь вычурным, как особняк Михаила на Смоленском бульваре, и, конечно, не столь претенциозным, как дом младшего Арсения, построившего на Воздвиженке настоящий мавританский замок.

Обосновавшись в московском доме, Иван Морозов начинает покупать картины. Его вкусы формировались под влиянием тех художников, с которыми он был знаком лично, в чьих мастерских бывал: темпераментного Константина Коровина, теоретизирующего Игоря Грабаря, мягкого Сергея Виноградова, молчаливого Валентина Серова. Благодаря им он приобщился и к современному западному искусству. Этот круг художников достался ему «в наследство» от брата, который из-за преждевременной смерти не успел стать великим коллекционером нового искусства.

Старше Ивана всего на год, Михаил был личностью яркой и даже экстравагантной. Блестяще закончивший историко-филологический факультет Московского университета, Михаил Морозов пробовал рисовать, писал критические статьи, романы, исторические исследования. Последним и самым сильным из его увлечений стало собирательство, которому он отдался со всей страстностью, присущей его темпераментной натуре. У Михаила Морозова на Смоленском бульваре, в особняке с античной колоннадой и зимним садом, бывали на обедах, ужинах и танцевальных вечерах многие художники. Постепенно в доме образовалась картинная галерея, под которую был приспособлен зимний сад. Ее экспонатами стали древнерусские иконы, картины барбизонцев, импрессионистов и современных русских живописцев. Михаил Морозов оказался в числе первых продолжателей дела, начатого братьями Павлом и Сергеем Третьяковыми: он собирал картины следовавших за передвижниками русских художников и иностранных, шедших вслед за барбизонцами.

Михаил Морозов начал покупать французскую живопись с середины 1890-х годов. Человек увлекающийся, он легко покупал и столь же легко расставался с картинами. Одной из самых больших удач было приобретение в 1902 году у Воллара Портрета Самари в рост, написанного Огюстом Ренуаром для Салона 1879 года. Появившийся у Михаила этюд Кабачок оказался первой в России работой Эдуарда Мане. Не меньшей редкостью для русских собраний стал Портрет Иветт Гильбер Тулуз-Лотрека, купленный Морозовым после гастролей французской актрисы в Москве. В зимнем саду морозовского особняка висели Поле маков Клода Моне, Пирога и Пейзаж с двумя козами Поля Гогена, Море в Сент-Мари Ван Гога, полотна Константина Коровина, Михаила Врубеля, Исаака Левитана — более ста картин, не считая икон и скульптур. Михаил Морозов прожил всего 33 года. Если бы его блистательная коллекционерская карьера не оборвалась в 1903 году, он наверняка смог бы составить конкуренцию Сергею Щукину, поскольку благодаря своему исключительно буйному и неуемному темпераменту как собиратель действовал необычайно смело и решительно. Иван Абрамович отличался от брата характером. Был более рассудочен и целенаправлен; не случайно именно он взял на себя руководство морозовскими фабриками в Твери. Как коллекционер он лишний раз старался подчеркнуть, что продолжает начатое братом, также покупая параллельно произведения русских и иностранных мастеров. Начал Иван, как и Михаил, с русских художников. От этюдов Левитана он перешел к Коровину и Головину, Борисову-Мусатову, Александру Бенуа. Всего же, за 15 лет он купил более 300 работ русских мастеров, что почти на треть превышало иностранную часть собрания.

Что касается иностранных художников, то Иван Морозов тоже начинал скромно, покупая, по словам Грабаря, сначала «смирные» вещи. Первые два-три года покупок было немного: не более десяти картин в год. Но с 1906 года, когда Иван Абрамович смог уделять новому увлечению больше времени и средств, он привозил из Парижа уже не менее 30 картин в год (всего же за 10 лет ему удалось купить 256 полотен). Общая же сумма покупок, сделанных Морозовым в Париже только у одного Дюран-Рюэля, составляла четверть миллиона франков. Дюран-Рюэль всегда предлагал своему русскому клиенту исключительные вещи: Бульвар Капуцинок Клода Моне, Девушку с веером и Портрет Жанны Самари Ренуара (покупка небольшого портрета Самари была в определенной степени данью памяти брата, владевшего ренуаровским шедевром).

Человек уравновешенный, не потрясавший Москву миллионными проигрышами в Английском клубе, как Михаил, или безрассудными пари, как Арсений, он позволял себе безумства только по отношению к искусству. Иначе, как еще охарактеризовать то, что чрезвычайно прагматичный в делах, он тратил на картины такие невероятные суммы, о которых ни один из субсидируемых государством музеев мира не мог даже и помыслить. На покупки картин у него ежегодно уходило 200−300 тысяч франков. Вкладывать колоссальные средства в коллекцию позволяли доходы от принадлежавшей ему Морозовской мануфактуры в Твери, на которой трудилось более 10 тысяч рабочих. «Средствами для легкой жизни мы обладаем в изобилии, — рассказывал глава Тверской мануфактуры в интервью московскому корреспонденту, — но, несмотря на это, большинство из нас работает 9−12 часов в сутки, посвящая редкое свободное время частью пополнению знаний, частью собственной жизни, частью искусству». Регулярно бывая в Париже, Морозов делил свое время между выставками, аукционами и галереями-магазинами, владельцы которых называли своего клиента «русским, который не торгуется». Он погружался в мягкие кресла, утопая в которых, внимательно просматривал подготовленные к его визиту полотна. Спустя некоторое время, не успев побывать ни в театре, ни в опере, он возвращался в Москву. Следом отдельным транспортом отправлялись безошибочно отобранные им картины.

В 1906 году, по возвращении из Парижа, где картины из его собрания экспонировались на выставке Два века русского искусства, он принимает решение переустроить особняк, сделав его более приспособленным для размещения картин. Для этой работы был приглашен модный московский архитектор Лев Кекушев, который постарался придать анфиладе залов второго этажа нейтральный музейный вид. За счет снятия антресолей высота самого большого зала увеличилась на 6 метров. Все лепные украшения были убраны, а стены обиты полотном серо-зеленого света, что придало залам строгий облик. В заключение, в крыше был встроен высокий стеклянный фонарь, через который, как того требовало устройство самых современных картинных галерей Европы, в залы проникал солнечный свет. Собрание, которое выстраивал Морозов, мыслилось им коллекцией «произведений, а не имен». Он мог годами ждать именно той картины, которой наметил представить каждого живописца. Главные этапы развития современной живописи, творчество каждого художника, он пытался показать полно и всесторонне, не ударными вещами как Щукин, а в многообразии их творчества. Действовал он, быть может, слишком методично, почти с музейной последовательностью. Можно поставить ему в вину излишнюю жанровую зависимость и следование вкусам советчиков и консультантов, нередко приводившее к досадным промахам. Так, поглощенный идеей покупки пейзажа Мане, он отказался приобрести Бар в Фоли Бержер — поздний шедевр живописца, экспонировавшийся на выставке Столетие французской живописи в Петербурге. Подобная же участь постигла и другое полотно Мане, специально оставленное для московского коллекционера Волларом. Впрочем, мелкие и даже крупные просчеты не помешали Ивану Морозову составить первоклассную коллекцию.

У Морозова было 50 полотен импрессионистов — Клода Моне, Ренуара, Писсаро, Дега, 31 — следовавших за ними постимпрессионистов. Особенно полно и интересно ему удалось представить Ван Гога, Сезанна и Гогена. Первые полотна Поля Гогена появились у Морозова после ретроспективы художника в Осеннем салоне 1906 года, а в 1910 году картин было уже 11. Морозов с полным основанием мог гордиться и всеми своими семью картинами Ван Гога: написанной в больнице для душевнобольных в Сен-Реми Прогулкой заключенных (начатой как копия с гравюры Густава Доре); шедевром бурного арльского периода Красными виноградниками, Хижинами и купленным по совету Мориса Дени Пейзажем в Овере после дождя — мирным, спокойным и светлым мотивом, законченном незадолго до смерти. Подлинной жемчужиной морозовской коллекции по праву считался Поль Сезанн. Из 18 полотен только одно — Портрет Мадам Сезанн — было продано в 1933 году и исчезло из Москвы, оказавшись, как и Кафе Ван Гога, в американском собрании Кларк. Сезанна Морозову удалось показать исключительно разносторонне, охватив практически все периоды творчества, начиная с самой ранней работы — купленной у Воллара Девушки у пианино (одного из вариантов не дошедшей до нас композиции Увертюра к Тангейзеру), исполненной в темной, «романтической» манере. Любимой картиной собирателя был натюрморт Персики и груши, построенный на простых природных формах. Последним в собрании стал долгожданный Голубой пейзаж 1903 года, купленный у Воллара в 1912 году. История с этим пейзажем наиболее точно иллюстрирует характер коллекционера, оставившего на стене место именно для того сюжета, которым он наметил себе завершить показ Сезанна в своем собрании, и который готов был ждать годами.

Стремление к объективности, равновесию и музейной полноте было руководящим принципом, несмотря на бросающиеся в глаза пробелы. Незавершенность коллекции, стремительность роста не противоречила обдуманности каждого шага. При том, что Морозова интересовали крупные имена, он никогда не останавливался на проходных работах. Морозов мог ждать вещей годами. У него был определенный взгляд на то, какой работой будет представлен каждый художник. Он не спешил, а порой даже возвращал купленные работы, причем таких мастеров, как Моне или Ренуар, лишь потому, что те, по его мнению, не гармонировали с основной коллекцией или представляли художника недостаточно. В то же время он отваживался даже на такой шаг, как заочная покупка.

В отличие от искрометного, восторженного Щукина, который был старше его на 17 лет, рассудочный, хотя по-своему экстравагантный, Морозов действовал осторожно, разборчиво, словно опасаясь «всего неустановившегося и борющегося». Блестящий критик Абрам Эфрос заметил, что если у Щукина «парижские знаменитости кисти всегда появлялись как на сцене, в полном гриме и напряжении, к Морозову они приходили тише, интимнее и прозрачнее». Не менее увлеченный собиратель новой живописи, чем Сергей Щукин, Морозов двигался к цели своим путем. «Чуждый страстности Щукина, вносящий всегда осторожность и строгость выбора, боящийся резкостей, всего неустановившегося, борющегося, Морозов предпочитал мирные поиски — скитальческому темпераменту Щукина», — напишет о морозовской коллекции ее будущий хранитель Борис Терновец.

Не удивительно, что особым расположением Морозова пользовался Морис Дени, чья классицистическая манера и тяга к отвлеченной символике, принесшая художнику популярность как декоратору фешенебельных европейских гостиных, импонировала московскому коллекционеру. В 1907 году Иван Морозов заказал именно этому представителю живописи модерна серию декоративных панно для концертного зала своего дома на Пречистенке. В качестве сюжета панно была выбрана История Психеи. В январе 1909 года Морис Дени приезжал в Москву, чтобы на месте посмотреть выполненные им панно. «У моего Ивана Абрамовича множество русских картин, начиная от Левитана — тонкого пейзажиста, до Сомова и Врубеля, между прочим, и Головин, среди них большой холст Малявина… Дом очень респектабельный, просторный, чистый, обставленный строго, господствуют серые тона. Много цветов, сирени, ландышей, цикламенов», — писал Дени в дневнике, который он вел в России.

«Мой ансамбль панно находится изолированно, в большом, спокойном зале серого камня, с серой шелковой мебелью… Мой колорит звучит сильно…» Однако краски панно были излишне резкими, что заставило Дени слегка переделать их, а недостаточная слитность с архитектурой зала навела на мысль написать восемь добавочных холстов — шесть декоративно-орнаментальных и два, служащих развитию мифологического сюжета. Прислушивающийся к советам Дени, Морозов решает также украсить зал скульптурой. У друга Дени Аристида Майоля он заказывает для концертного зала четыре большие бронзовые фигуры из цикла Времена года, а сам Дени, помимо панно, делает для морозовского салона восемь высоких керамических ваз. В итоге, морозовский концертный зал становится уникальным художественным ансамблем.

Виноградов вспоминал, что приехавший в Москву «Дени безоговорочно, диктаторски приказал убрать всю мебель, недурную по вкусу и богатую, но, конечно, мешающую его панно. Все это было выброшено, а затем сделаны по чертежам Мориса Дени беленькие, узенькие, длинные скамеечки без подлокотников, неудобные и поставлены вдоль стен. М.Д. акварелью на клочке бумаги сделал несколько разноцветных мазков и сказал, чтобы заказали такую ткань и обили эти скамеечки. Действительно, уже ничто не мешало его панно теперь».

Помимо Дени Морозов увлекался и другими художниками его круга. Так, представителю другого крыла группы «Наби» Пьеру Боннару он заказал триптих для парадной лестницы особняка-музея — Средиземное море. Панно между колоннами, которое впоследствии было дополнено еще двумя большими полотнами Утро и Полдень. Не был он равнодушен и к художникам совсем иной направленности. Так, еще весной 1908 года, когда Щукин начал активно покупать картины Матисса, Морозов приобрел для своей коллекции ранний натюрморт художника. В 1910 году у парижского маршана Бернхейма, получившего монопольное право на продажу произведений Матисса, он купил натюрморт Фрукты, цветы, панно Танец — светлый, не столь насыщенный, как другие полотна этого периода по живописи, холст. В том же году был куплен и недавно законченный натюрморт Фрукты и бронза, со свисающим со стены ковром и матиссовской скульптурой «Две негритянки».

Этот натюрморт вошел в историю русской живописи: на его фоне Валентин Серов, не раз писавший членов многочисленного морозовского клана, написал в 1910 году портрет Ивана Морозова, который безусловно следует отнести к шедеврам живописца. Но Морозов ценил Серова не только как блестящего портретиста, исполнившего его портрет (кстати, единственным из художников) и портрет его супруги Евдокии Сергеевны (к которому современная критика отнеслась довольно критично, назвав бывшую опереточную певицу «раскрашенной куклой»). Художник был для своей модели непререкаемым авторитетом. По его указу Иван Абрамович купил Красные виноградники и Прогулку заключенных Ван Гога и еще немало первоклассных вещей. Но от многих, не менее достойных работ, Морозов отказался опять-таки благодаря Серову.

Иван Морозов не был бы верен себе, если бы не попытался заиметь в свое собрание пейзаж Матисса. После более двух лет ожидания в коллекции оказался знаменитый Марокканский триптих — три самостоятельные картины, но написанные с таким расчетом, чтобы висеть вместе и в определенном порядке. Картины, о которых шла речь в письме, художник писал в Танжере, в Марокко, там, где по его словам, он «обрел более тесный контакт с натурой». Заказчик был в восторге от нового приобретения и лелеял мысль о следующих трех больших панно для одной из жилых комнат особняка на Пречистенке. И хотя Марокканский триптих пользовался огромным успехом, в качестве декоратора Матисс так и не был приглашен. Надо сказать, что к живописи авангарда Морозов вообще относился с большой осторожностью. В собрании почти отсутствовали полотна второго после Матисса крупнейшего художника XX века — Пабло Пикассо. Исключение было сделано только для трех работ величайшего мастера нового времени. Напряженность и сосредоточенность искусства Пикассо осталась чужда любителю полной безмятежности и радости живописи. Тем не менее, в 1913 году в московское собрание попал шедевр розового периода Пикассо: у Воллара Морозов приобрел Девочку на шаре, несколько лет висевшую у американских коллекционеров нового искусства Лео и Гертруды Стайн. К Воллару картина попала после того, как брат и сестра, разочаровавшись в искусстве своих кумиров Матисса и Пикассо, распродали часть коллекции. Именно Воллар еще в 1908 году продал Морозову первую в России работу Пикассо — Странствующих гимнастов.

Между Волларом и его московским клиентом всегда существовало удивительное взаимопонимание. Амбруаз Воллар вспоминал, что по его взгляду Морозов сразу же чувствовал, перед какой работой следует остановиться и обратить внимание. Возможно, в знак расположения к парижскому торговцу и коллекционеру Морозовым и был куплен Портрет Воллара, исполненный в манере так называемого аналитического кубизма. Сама же модель недолюбливала это творение Пикассо, хотя и считала его значительным произведением, Первая мировая война отрезала Россию от Европы, лишив русских коллекционеров возможности покупать произведения французских художников. Однако Морозов, в отличие от Щукина, никогда не был поглощен западным искусством целиком. Своеобразие и исключительность морозовского собрания заключались именно в его умении соединить «за общим столом нынешних русских, живущих выставочных художников с парижской художественной аристократией». В галерее на Пречистенке висели лирические пейзажи Левитана, сочные натюрморты Машкова, манерные дамы Сомова, причудливые фантазии Врубеля и импрессионистические этюды Коровина. Морозов первым заметил никому не известного Марка Шагала и купил три картины: Парикмахерскую, Домик в Витебске и За мандолиной. Он покупал работы мастеров «Бубнового валета», молодых Гончарову и Ларионова.

И хотя морозовское собрание было завещано городу (как и собрание Сергея Щукина), хозяин охранял его «с недоверчивой и скупой любовью», бережно и ревниво оберегая свое детище. Доступ на Пречистенку имели лишь избранные, и ничего похожего на знаменитые щукинские воскресные лекции здесь не происходило. До войны собрание размещалось в двух этажах: наверху висели работы французских художников, а на первом этаже преимущественно русских. В первые годы революции все работы были сняты. Страх, что собрание ожидает та же участь, что и дом кузена Алексея Викуловича, который захватили анархисты, заставил перенести все вещи в несгораемую кладовую. Но уже осенью 1918 года Морозов вновь начал развешивать картины: все картины он попытался разместить полностью во втором этаже, поскольку первый был передан под общежитие сотрудников Московского военного округа.

После того как 19 декабря 1918 года был подписан декрет о национализации морозовского собрания, оно стало доступно широкой публике. Но в музей собрание сразу преобразовано не было, штата сотрудников не имелось, и бывший владелец по воскресеньям, утром, при помощи родных и прислуги сам показывал собрание, давая пояснения. Сохранились уникальные воспоминания юной Татьяны Лебедевой, в будущем известной художницы, побывавшей на Пречистенке весной 1918 года. «Нас встретил сам хозяин. Серов не случайно изобразил этого московского мецената на экзотическом фоне ослепительного матиссовского натюрморта, стремительный ритм которого и „дикие“ сочетания красок еще ярче и выразительнее подчеркнули рыхловатые черты купецкого лица и неуклюжесть характерной бородки клинышком, а ля рюсс… Драгоценные полотна, сплошь покрывавшие стены больших светлых зал, уже не принадлежали этому последнему представителю знаменитой династии, три поколения которой одевали в пестрые ситцы миллионы русских мужичков. Поеживаясь, потому что в залах было прохладно, прищурив близорукие глаза и вяло улыбнувшись… он заговорил… по-французски… мы прошли через коридор в столовую. Столовая довольно шикарная, потолок дубовой, вся… в готическом стиле, огромный камин. Висят картины Гогена, Ван Гога, Пикассо. Через коридорчик мы прошли в довольно большую комнату, где висели Сезанн, Ренуар… Дальше зала с верхним светом с панно Мориса Дени. Зала эта бесподобна… После смотрели кабинет, там висят картины уже русских художников: Коровина, Головина, Серова. Коровина больше всего. Весь кабинет отделан до половины стены красным деревом…».

11 апреля 1919 года собрание И. А. Морозова было превращено во Второй Музей новой западной живописи и 1 мая открыто для публики. В начале лета бывший владелец дома на Пречистенке бесследно исчез. В доме на Пречистенке произведен обыск. Печати на стальной кладовой и несгораемых сейфах оказались в сохранности, картины и скульптуры тоже в неприкосновенности. Вся коллекция (страховая стоимость только ста наиболее ценных французских картин превышала полмиллиона) осталась на своих местах в полной целостности и сохранности. Бывший владелец, как значилось в протоколе МЧК, «с семьей отмечен как выбывший в июне 1919 года в Петроград».

Лишенный колоссального состояния — фабрики, земель, коллекции, превращенной во Второй музей новой западной живописи, Иван Абрамович, под влиянием жены, принял решение переехать в Швейцарию. Спустя два года, 22 июня 1921 года, И. А. Морозов скоропостижно скончался в возрасте пятидесяти лет в Карлсбаде.

В 1928 году в бывший морозовский особняк из Большого Знаменского переулка было перевезено собрание С. И. Щукина. А в каталоге ГМНЗИ 1929 года от имен прежних владельцев уже остались лишь инициалы: «Щ» и «М». Объединенные в Государственный музей нового западного искусства коллекции просуществовали в этом помещении до их расформирования в 1948 году, когда в разгар борьбы с космополитизмом постановлением правительства ГМНЗИ был ликвидирован. Обреченные на уничтожение, коллекции по счастливой случайности удалось спасти и их разделили между собой ГМИИ им. А. С. Пушкина и Государственный Эрмитаж, а в морозовском особняке разместился переехавший из Ленинграда президиум Академии художеств.