Роман и.а. Гончарова «обыкновенная история»

Роман Гончарова, по моему скромному мнению, является, по меньшей мере, энциклопедией юности. По большей — отражением в зеркале каждого, кого пленяет эта пора, и её непревзойдённым наставником, суровым, порой, но честным и искренним. Писатель создал образ Александра Фёдорыча Адуева живым, красочным и невероятно правдивым. В одном этом юноше несложно найти портрет сотен, если не тысяч и не миллионов, юношей того времени, а забегая вперёд можно добавить: и нашего времени также.

Гончаров мастерски изображает чувства молодого Адуева, мастерски объясняет его действия, порывы и волнения, и будто сам стоит на его стороне — так самоотверженно защищается и оправдывается юноша в диалогах, в полемике со своим дядей. Однако автор сидит разом на двух стульях: с исключительной верой и сопереживанием своему герою он одновременно и на стороне дяди, Петра Ивановича Адуева, зрелого и умного человека, который одним словом может разрушить все домыслы своего племянника так легко, будто сдувает карточный домик.

На протяжении всего романа противопоставление юности и зрелости не теряется из виду ни на минуту. Причём автор даже в конце романа не даёт читателю сделать однозначный вывод из прочитанного, он оставляет конфликт открытым даже после того, как книга закрыта. Но конфликт остаётся открытым не между дядей и племянником, а больше: между рационализмом зрелости и пылкостью юности. Чтобы понять, почему эта проблема не была решена автором в романе, необходимо досконально разобрать образ главного героя — образ юности в глазах И. А. Гончарова.

Роман начинается с суматохи по поводу отъезда Сашеньки в Петербург. А зачем он едет — и сам не знает. Тут мы и застаём Александра Фёдорыча «в цвете лет, здоровья и сил» — в самом начале юности, когда он толком не знает самого себя и чего он хочет от жизни, ведь до этой поры за ним ходила и маменька, и Евсей, и Аграфена, и порядком сосед Антон Иваныч; и во сне прикрывали ему рот платком от мух, и крестили на ночь, и интересовались, чего он хочет позавтракать. Его мать, Анна Павловна Адуева, так любит сына, что вытирает ему глаза и щёки розовой водой в его двадцать лет, что уж говорить о том, что потакает всем его желаниям, одно из которых — зачем-то ехать в Петербург «на службу». Она, хоть и ослеплена материнской любовью, остаётся мудрой женщиной и понимает, что сын «в таких летах, что одни материнские угождения не составляют счастья» [2, c. 7], а потому отпускает его, но предостерегает: «Бог знает чего насмотришься и натерпишься…» [2, с. 8] Сашенька, конечно, пропускает её слова мимо ушей, играя кистью своего шлафрока.

Безусловно, к портрету Анны Павловны Адуевой стоило бы присмотреться поближе: благодаря её фигуре в романе характер Сашеньки становится понятнее любому читателю. Без всякой рисовки, как само собой разумеющееся, говорит она сыну на прощанье: «Не тужи: у тебя есть мать. я ползком дотащусь, если не хватит сил дойти, до церковного порога; последний вдох отдам, последнюю слезу выплачу за тебя» [2, с. 12]. Именно её чрезмерная опека и поклонение сыну развили в нём преждевременные сердечные склонности, избаловали его, расшевелили в нём самолюбие. Мать ставит желания сына впереди своих, и, в силу житейского опыта пророча ему судьбу, не может отговорить его от поездки, и потому произносит: «…поезжай, по крайней мере не скажешь, что мать заедает твою молодость и жизнь» [2, с. 9]. Возможно, поэтому Александр и решается уехать: избавиться от опеки матери, почувствовать свою самостоятельность, взамен её любви и любви Софьи открыть для себя колоссальную страсть, «которая не знает никаких преград и совершает громкие подвиги» [2, с. 10]. Анна Павловна не могла дать ему настоящего взгляда на жизнь и не приготовила его на борьбу с тем, что ожидало его впереди. А что именно — она интуитивно знала: «И ты хочешь бежать от такой благодати, ещё не знаешь куда, в омут…» [2, с. 9].

Читатель встречается лицом к лицу с героем в тот самый момент, когда он ослеплён юностью, т. е. радужными и совершенно неестественными представлениями о жизни. «О горе, слезах, бедствиях он знал только по слуху. Его что-то манило вдаль, но что именно — он не знал. Там мелькали обольстительные призраки; слышались смешанные звуки — о голос славы, то любви: всё это приводило его в сладкий трепет» [2, с. 9]. Все блага, которые так дорого ценятся на склоне жизни, он весело менял на неизвестное: первую любовь на громкие подвиги во имя страсти, пользу, которую мог бы принести отечеству, на славу писателя.

Сашеньке предстояло «узнать, что он мужчина», а мать не могла дать ему понятие о своей судьбе и своих силах. У него мягкая душа, ему совестно солгать, он искренне верит, а потому громко заявляет, что никогда не забудет Софью. Всё это, на самом деле и по мнению автора также, прекрасные человеческие качества — совесть, честность, искренность, вера. Ведь ни один зрелый человек не верит ни во что так сильно, как юный в какую-нибудь глупость! А без искренней веры во что-либо человеку трудно, как ни крути.

И так, скрепя сердце, Анна Павловна отпускает сына в Петербург.

В Петербурге нехотя юношу встречает дядя Пётр Иванович, который изо всех сил «не давал лицу быть зеркалом души» [2, с. 22]. Его образ настолько же современен, насколько и образ племянника, если не в разы больше. Он человек практичный, серьёзный, но вместе с тем несерьёзно относящийся к чувствам и внезапным желаниям Александра Фёдоровича; расчетливый, деловой и твёрдый. Его яркий характер показывается читателю ещё до полемик с племянником, а именно в прочтении письма от Марьи Горбатовой, чьи «жёлтые цветы» докучают ему, напоминая о его незрелой жизни. Ему так не нравится всё, что связано с неопытностью, что он с трудом принимает у себя Александра Фёдоровича и находит ему квартиру, не упуская момента сказать «напрасно ты приехал». Он искренне не понимает, зачем племянник явился в Петербург, если не за «карьерой и фортуной». Тот ему отвечает, что мечтает о благородном труде и о высоких стремлениях, желает осуществить призрачные надежды на славу в веках, но для Петра Ивановича эти слова не более, чем пустой звук. Дядя, не желая ничего дурного племяннику, предупреждает его: «по-здешнему ты счастлив не будешь» [2, с. 36], здесь надо «дело делать». Но тот не слышит его.

Первый урок, который Пётр Иванович жёстко преподаёт Александру, случается, когда тот застаёт племянника за написанием письма своему верному другу Поспелову, который ехал сто шестьдесят вёрст только для того, чтобы проститься с другом. Это, с точки зрения Александра, настоящий подвиг во имя дружбы, потому он не может себе представить, что такая высокая и крепкая дружба может когда-либо оборваться. Дядя, не нарочно прочитав письмо, пытается разуверить его в этом, и надиктовывает ему новое письмо для Поспелова. В нём он советует племяннику и его другу свыкнуться с мыслью, что их дружба канет в лету, говорит, что не нужно искать в жизни страстной любви, а лучше заниматься делом, просит не говорить «диким языком» и не терять даром времени. Александр не верит дяде, противиться всему им сказанному и нелепо пытается доказать свою правоту и существование «высокого дружеского чувства», но Пётр Иванович ловко пресекает все его доводы. В той же сцене следует разубеждение племянника в «вечной возвышенной любви» к Софье, чьи знаки Александр бережно хранит у себя. Эти знаки — прядь волос и колечко — Пётр Иванович без жалости выбрасывает в окно, говоря, что этим делает услугу и племяннику, и Софье.

В глазах Александра Пётр Иванович — суровый чёрствый человек, не способный на великое искреннее чувствование, но вместе с тем и уважаемый гражданин, который имеет состояние, ум и связи. «Стало быть, вы никогда не любили?» [2, с. 40], — спрашивает он и добавляет: «Это какая-то деревянная жизнь!» [2, с. 42]. «Дух его будто прикован к земле и никогда не возноситься до чистого, изолированного от земных дрязгов созерцания явлений духовной природы человека» [2, с. 38] - пишет он о нём своему другу всё в том же письме высокопарными выражениями. Пётр Иванович опровергает эти слова, диктуя о себе следующее: «Он думает и чувствует по-земному, полагает, что если мы живём на земле, так и не надо улетать с неё на небо, где нас теперь пока не спрашивают, а заниматься человеческими делами, к которым мы призваны» [2, с. 44]. И уже это недоразумение между дядей и племянником объясняется их различным представлением о понятии «дело». По мнению Петра Ивановича, именно «дело» определяет положение человека в семье, обществе, мире. Для него дело — повседневный труд прагматика, который ставит себе конкретные достижимые цели, заключающиеся в освоении и подчинении жизненного пространства: «дело доставляет деньги, а деньги комфорт» [2, с. 45]. Он «вникает во все земные дела и, между прочим, в жизнь, как она есть, а не как бы нам ее хотелось» [2, с. 44]. В его жизни нет места идеализму, ставшему главным врагом прагматического мировоззрения: «главное дело — обращай внимание на то, что у тебя перед глазами, а не заносись вон куда» [2, с. 53]. Труд в системе взглядов Петра Ивановича — центральная ценность, которой подчинена вся жизнь и всё в жизни: «Ты не вправе лежать на боку, когда можешь делать что-нибудь, пока есть силы» [2, с. 194].

Александр Фёдорович же вкладывает в это слово дугой смысл. В его романтическом сознании повседневный прагматический труд лишён какой-либо ценности, перед Александром стоят совершенно другие задачи, которые должны претворить в жизнь его высокие идеалы: «служба — занятие сухое, в котором не участвует душа, а душа жаждет выразиться» [2, с. 49]. Александр недоумевает, когда дядя открещивается от важнейших вопросов: «зачем мы созданы, да к чему стремимся», говорит, «что это не наша забота и что от этого мы не видим, что у нас под носом, и не делаем своего дела… только и слышишь о деле!» [2, с. 39]. Александр предлагает другую трактовку понятия «дело»: «он опять вскочил с места с намерением словом и делом доказать свою признательность» [2, с. 30], «да и вы не проглотите куска, когда узнаете, что дело идет о жизни и смерти» [2, с. 113]. Лишь напряжение души может быть делом для младшего Адуева, всё остальное, по его мнению, достойно презрения. В связи с этим исследователь Д. Л. Карпов вводит новое понятие — антитезу «деятельному делу». «Слово „дело“ в большинстве случаев приобретает в употреблении Александра отрицательную коннотацию: для молодого человека это жупел, преследующий и привлекающий» [3, с. 152]. Однако Пётр Иванович не понимает, не видит различия в том, что для племянника значит дело, а что для него самого, и потому он так непреклонен в советах: «Ты прежде всего забудь эти священные да небесные чувства, а приглядывайся к делу так, проще, как оно есть» [2, с. 37]. Более того, отрицание дядей идеалов племянника достаточно агрессивно: «Я пришел к нему за делом, а он вон чем занимается — сидит да думает над дрянью» [2, с. 40].

Для Александра действия и слова дяди являются такими же дикими, как для Петра Ивановича являются дикими действия и слова племянника. Но в силу возраста, статуса и сильного характера дяди Александру Фёдоровичу приходиться повиноваться и соглашаться с ним, хотя внутри юношеские пылкие чувства и мысли не оставляют его до конца. Александру приходиться принять авторитет своего дяди, а вторая любовная история с Тафаевой, которую спровоцировал сам Пётр Иванович, лишь подтверждает дядину правоту, и Александр оказывается беззащитен пред петербургской философией. юность роман гончаров портрет Была и до этого история, в которой Пётр Иванович одержал победу над племянником. Александр жил в Петербурге уже более двух лет, возмужал, избавился от робкой застенчивости и грациозной неловкости движений. «Лёгкая и шаткая поступь стала ровную и твёрдую походкою. В голосе прибавилось несколько басовых нот» [2, с. 55−56] - оповещает читателя автор. Но вместе с тем внутренне Александр так и остался «Сашенькой», только без вещественных знаков, оставленных на память Софьей, в кармане. «У Александра болело и ныло сердце от этих розовых его мечтаний с действительностью. Ему не приходило в голову спросить себя: да что же я сделал такого отличного, чем отличился от толпы? Где мои заслуги и за что должны замечать меня? А между тем самолюбие его страдало» [2, с. 56]. Он до сих пор лелеял мечту стать успешным в поэтическом деле, желал уничтожить все препятствия, жаждал любви. Он, конечно, умерял свою прежнюю восторженность, не бросался всем на шею, как человек, склонный к искренним излияниям, но всё ещё не до конца верил дяде, и, как читатель увидит далее, не справился со своей юношеской влюблённостью. Другими словами, «…он далеко был от холодного разложения на простые начала всего, что волнует и потрясает душу человека. О приведении же в ясность всех тайн и загадок сердца он не хотел и слушать» [2, с. 56].

Влюблённость в Наденьку Любецкую обернулось для Александра страданием. Он выделял её среди остальных девиц, говорил дяде: «…какая тихая, глубокая дума покоится на нём! (лице) Это — не только чувствующая, это мыслящая девушка… глубокая натура…» [2, с.61]. И хотя Наденька предстаёт перед читателем совершенно в другом образе — взбалмошной и капризной девицей — Александр видит в ней лишь предмет своего обожания, и не верит Петру Иванычу, когда тот пытается его отрезвить. «…вопреки вашим предсказаниям я буду любить вечно и однажды» [2, с. 64] - одержимо говорит он дяде. Александр намерен жениться. Он уверен, что попадёт в категорию счастливых мужей, а Наденька — счастливых жён. «Не хочу жениться, как жениться большая часть: наладили одну песню: „Молодость прошла, одиночество наскучило, так надо жениться!“ Я не таков!» [2, с. 69] - кричит в нём бушующая юность. Он даже не в силах ответить дяде, зачем принял решение жениться. «Этот ангел, эта олицетворенная искренность, женщина, какую, кажется, бог впервые создал во всей чистоте и блеске…» [2, с. 70] - так ослеплён первой любовью Александр. Пётр Иванович с усилием выслушивает его, пытается помочь, говорит, что и женщины будут его обманывать, а со временем и он женщин, но Александр горячо отрицает все его слова: «Я хочу жить без вашего холодного анализа, не думая о том, ожидает ли меня впереди беда, опасность или нет — всё равно!..» [2, с. 72].

Наденька Любецкая, такая же юная, как и Александр, тоже находится в пылу нежных чувств, только вот её чувствование отличается от Сашенькиного. «…Наденька пользовалась полною свободою, распоряжалась и собою, и маменькою, и своим временем, и занятиями, как хотела. Впрочем, она была добрая и нежная дочь, нельзя сказать — послушная, потому только, что не она, а мать слушалась ее…» [2, с. 78] - такова была первая любовь Александра. Характер Наденьки более всего, яснее и ярче раскрывается в ситуации с букашкой: «…попаду ли я каплей на букашку, вот что ползёт по дорожке?.. Ах, попала! бедненькая! она умрёт! — сказала она; потом заботливо подняла букашку, положила себе на ладонь и начала дышать на неё. — Бедненькая! посмотрите: она умрёт, — говорила Наденька с грустью, — что я сделала? Она несла несколько времени букашку на ладони, и когда та зашевелилась и начала ползать взад и вперёд по руке, Наденька вздрогнула, быстро сбросила её на землю и раздавила ногой, промолвив: „Мерзкая букашка!“» [2, с. 77]. Это — наглядный пример того, как Наденька обращается с самим Александром, с его чувствами и намерениями. Он для неё значит не больше, чем мерзкая бедненькая букашка, хотя изначально она также как и он обманывалась в пылких чувствах.

В экстазе после поцелуя с Наденькой Александр размышляет: «…дядя не знал такого счастья, оттого он так строг и недоверчив к людям. Бедный! мне жаль его холодного, чёрствого сердца: оно не знало упоения любви, вот отчего это желчное гонение на жизнь» [2, с. 84]. И далее он утверждает самому себе: «И дядюшка хочет уверить меня, что счастье химера, что нельзя безусловно верить ничему, что жизнь… бессовестный! зачем он хотел так жестоко обмануть меня? Нет, вот жизнь! так я воображал её себе, такова она должна быть, такова есть и такова будет! Иначе нет жизни!» [2, с. 85] Самообман Александра настолько велик и прочен, что он уверен, что он один на свете так любит и любим. Мысли о том, что его чувствование настолько уникально и отлично от чувствования остальных, делает его ещё более слепым к окружению, ещё более незрелым в глазах читателя. Нелепое первое чувство для него — сокровище: «Жалкие! кто из вас обладает таким сокровищем, как я? кто так умеет чувствовать? чья могучая душа…» [2, с.86].

Когда появился граф Новинский, и Наденькина любовь к Александру испарилась, Адуеву, конечно, пришлось признать дядину правоту. И даже когда всё между ними было кончено и предельно ясно, Александр всё равно явился к возлюбленной за объяснением. Этот его поступок — поступок человека не глупого, но не гордого. Молодые люди в возрасте Александра Фёдорыча зачастую просто не умеют ценить себя и своё время, а потому напрасно растрачивают себя на ненужных людей и своё время на ненужные вещи. Так и он: «Другой бы удовольствовался бы таким ответом [мне нечего сказать!] и увидел бы, что ему не о чем больше хлопотать. Он понял бы всё из этой безмолвной, мучительной тоски, написанной на лице её, проглядывавшей и в движениях. Но Адуеву было не довольно. Он, как палач, пытал свою жертву и сам был одушевлён каким-то диким, отчаянным желанием выпить чашу разом и до конца» [2, с. 107]. Он мучается, а потому хочет мучить её. Его надежды, мечты, ожидания, его счастье и его любовь разбились вдребезги, когда Наденька ответила положительно на вопрос Александра, заменил ли его кто-нибудь в её сердце. Он разбит и болен, вернее, чувствует себя больным, а потому обращается к дяде за помощью. «Нет: ты был болен, а теперь начинаешь выздоравливать» [2, с. 112] - говорит Пётр Иванович и изъявляет желание поужинать. «Вы можете ужинать?» [2, с. 113] - удивляется Александр: трагедия видится ему такой великой, что помочь ему может только сострадание ближнего, живое участие в его горестях. Он надеется, что его несчастье тронет Петра Иваныча, но тот не реагирует на случившееся так, как Александр того ожидает. «К кому пойти, в ком искать участия?..» [2, с. 115] - плачется он, не находя участия и не понимая, насколько глупы и надуманны его страдания. Он желает вызвать графа на дуэль, отомстить ему — в нём играют юношеские порывы: он не допускает мысли о том, что граф ни в чём не виноват. Пётр Иваныч отговаривает его и советует оставить дело так, как оно есть. «Оставить счастье в его руках, оставить его гордым обладателем… о! может ли остановить меня какая-нибудь угроза? Вы не знаете моих мучений! вы не любили никогда, если думали помешать мне этой холодной моралью… в ваших жилах течёт молоко, а не кровь…» [2, с. 117].

В сознании Александра крепко удерживается мысль, будто Пётр Иванович никогда не любил и вовсе не способен на такое чувство; он не разубеждается в этом даже после женитьбы дяди на Лизавете Александровне, с которой живёт душа в душу. Конфликт понятий возникает и здесь: для Петра Ивановича любовь — разумное чувство, над которым надо держать контроль, для Александра — необузданная страсть, толкающая людей на невероятные поступки. Только в отличие от понятия «дело», различие которого объясняется разными типами личности героев, здесь понятие «любовь» разнится в силу неопытности Александра: он попросту не знает, что это такое. Воображение нарисовало ему привлекательную картинку, где человек, не сдерживающий в груди благородный порыв чувства — это человек, способный ко всему прекрасному и благородному. Для Петра Ивановича же такой человек есть человек не способный рассчитывать, то есть размышлять: «Велика фигура — человек с сильными чувствами, с огромными страстями! Мало ли какие есть темпераменты? Восторги, экзальтация: тут человек всего менее похож на человека, и хвастаться нечем» [2, с. 58]. Для Александра важны подвиги ради чувства, громкие слова, признания, в особенности — «вещественные знаки». Благодаря всему этому он убеждён, что может любить глубже, сильнее, чем кто-либо, а тем более, сильнее, чем дядя. Он думает, что тот «издевается над чувством», шутит и играет им, когда пытается объяснить порывы племянника.

Александр выдумал «благородную страсть», и считает, что любовь должна быть пылкой, такой, чтобы человек забывал себя, чтобы поддавался излияниям и был согласен умереть за свою любовь. «…страсть значит, когда чувство, влечение, привязанность или что-нибудь такое — достигло до той степени, где уж перестаёт действовать рассудок? Ну и что ж тут благородного? Я не понимаю; одно сумасшествие — это не по-человечески. Да и зачем ты берёшь одну только сторону медали? Я говорю про любовь — ты возьми и другую и увидишь, что любовь не дурная вещь» [2, с. 124] - утверждает дядя, но племянник не слушает: «Нет! Что ни говорите, а для меня больше упоения — любить всеми силами души, хоть и страдать, нежели быть любимым, не любя или любя как-то вполовину, для забавы, по отвратительной системе…» [2, с. 120]. Александр чувствует в себе силу сердца: он думает, что мог бы любить вечной любовью. Его мысли, идеи и образы целиком и полностью незрелы, они ещё зелёные и юношеские, хотя и кажутся ему прекрасными, на деле выглядят смешными. В противовес его воззрению на любовь противопоставляется мировоззрение дяди, который пережил подобный опыт и составил для себя хитрую схему, благодаря которой можно мудро распоряжаться своими чувствами. «…если я люблю, то люблю разумно, помню себя, не бью и не опрокидываю ничего» [2, с. 65] - говорит он. Пётр Иванович пытается опровергнуть мнение племянника, будто любовь может быть вечной: «Вечно! Кто две недели любит, того называют ветреником, а два, три года — так уж и вечно! Разбери-ка, как любовь создана, и сам увидишь, что она не вечна! Живость, пылкость и лихорадочность этого чувства не дают ему быть продолжительным» [2, с. 70]. Он убеждён, что и супруги не могут всю жизнь любить друг друга — в конце жизни их связывает даже не дружба, а привычка, иногда — общие интересы, обстоятельства, одна судьба. Но при этом у Петра Ивановича любить можно и нужно сердцем, он, вопреки своей «материальной любви», как назвал её Александр, не только понимает, но и испытывает это чувство. Он объясняет племяннику, что никакой «материальной» или «идеальной» любви не бывает — в любви равно участвуют и душа, и тело, в противном случае любовь неполна. «Сердце — преглубокий колодезь: долго не дощупаешься дна. Оно любит до старости…» [2, с. 117] Он пытается опровергнуть и то, что, по мнению Александра, «сердце любит однажды»: «Сердце любит до тех пор, пока не истратит своих сил. Оно живёт своею жизнею и так же, как и всё в человеке, имеет свою молодость и старость. Не удалась одна любовь, оно только замирает, молчит до другой; в другой помешали, разлучили — способность любить опять остаётся неупотреблённой до третьего, до четвёртого раза, до тех пор, пока наконец сердце не положит всех сил своих в одной какой-нибудь счастливой встрече, где ничто не мешает, а потом медленно и постепенно охладеет.

Иным любовь удалась с первого раза, вот они и кричат, что можно любить только однажды" [2, с. 117]. Мудрость в вопросе любви внутри схемы Петра Ивановича так велика, что не каждый зрелый и опытный человек может своим умом осознать её, а потому все его попытки помочь племяннику и научить его чему-либо, тщетны. «С сердцем напрямик действовать нельзя. Внуши чем хочешь любовь, а поддерживай умом» [2, с. 119] - объясняет Пётр Иванович, на что Александр отвечает: «Презренные хитрости! Прибегать к лукавству, чтоб овладеть сердцем женщины!.. …но разве лестна и прочна любовь, внушённая хитростью?» [2, с. 119] В конце концов, Александр всё-таки приходит к тому, чтобы понимать свою страсть как «дело», требующее особых навыков.

Но по всему произведению и дальше прослеживается деградация его чувствования. Именно деградация, потому как он не столько придерживается советов дяди и соглашается с его позицией, сколько отрекается от своих прежних воззрений и вообще лишается этого самого чувствования. «Наконец страсть выдохлась в нём, истинная печаль прошла, но ему жаль было расстаться с нею; он насильственно продолжил её, или, лучше сказать, создал себе искусственную грусть, играл, красовался ею и утопал в ней» [2, с. 127] - он избавился от страсти, но не от эгоцентризма. Это проявляется в нём и через год после случившегося с Наденькой в разговоре с тёткой Лизаветой Александровной: он до сих пор требует от любимой женщины первенства в её сердце. «Любимая женщина не должна замечать, видеть других мужчин, кроме меня; все они должны казаться ей невыносимы. Я один выше, прекраснее, лучше, благороднее всех. Каждый миг, прожитый не со мной, для неё потерянный миг. В моих глазах, в моих разговорах должна она почерпать блаженство и не знать другого…» [2, с. 128] Он не верит в чувство, если оно не высказывается так, как он того хочет. И получает наконец то, чего так жаждал, когда знакомится с Юлией Тафаевой, для которой чувства к Александру — та самая пылкая первая любовь. Разочарованный в своём первом чувстве, он теперь мечтал о том, чтобы его любили, а не о том, чтобы любить самому. Он говорит, что «кругом низость, слабодушие, мелочность, а я ещё сохранил юношескую веру в добро, в доблесть, в постоянство…» [2, с. 137], но уже, не замечая за собой, произносит: «Я благодаря людям низошёл до жалкого понятия и о дружбе, как о любви…» [2, с. 137] Возвышенные чувствования его и пылкая восторженность сменились хандрой, а от того Александр стал зол на весь мир и всех людей. Теперь он не ждал, не просил и не умолял о сильном чувстве, он требовал его: «И сам я от людей не требовал ни подвигов добра, ни великодушия, ни самоотвержения… требовал только должного, следующего мне по всем правам…» [2, с. 142] Он мыслит по юношескому наивному принципу, относясь к другим так, так хотел бы, чтобы относились к нему. Когда он сталкивается с тем, что подобный принцип не работает, он не перестаёт отдавать, что следовало бы сделать человеку, руководствующемуся рассудком, а начинает требовать в ответ, не понимая, что от этого принцип не заработает. Поэтому когда он говорит «требовал должного мне по всем правам», он имеет в виду «требовал подвигов, добра, великодушия и самоотвержения», ведь именно это он отдаёт людям и хочет, чтобы они отдавали ему сполна в ответ. Оказывается, Александр за прошедшее время ни на день не повзрослел, а лишь стал всё больше разочаровываться и заблуждаться. Это можно подтвердить его ответом на вопрос Петра Ивановича: «Да неужели ты думаешь, что, если б она (Наденька. — Л.К.) продолжала любить тебя, ты бы не разлюбил её? — Я? Никогда» [2, с. 142].

Всё, что было предметом его юношеских желаний и всё, что он воображал себе так ярко, он отыскал в Юлии Павловне Тафаевой: «А Юлия! Это уже не капризная девочка, не понимающая ни его, ни самой себя, ни любви. Это — женщина в полном развитии, слабая телом, но с энергией духа — для любви: она — вся любовь! Других условий для счастья и жизни она не признаёт. Любить — будто безделица? Это также дар; а Юлия — гений в этом. Вот о какой любви мечтал он: о сознательной, разумной, но вместе сильной, не знающей ничего вне своей сферы» [2, с. 171]. Александр не понимает, что получил развитое донельзя сердце, обработанное романами и приготовленное для романтической любви, которая только и существует в романах. «Она не могла никак представить себе тихой, простой любви без бурных проявлений, без неумеренной нежности. Она бы тотчас разлюбила человека, если б он не пал к её ногам, при удобном случае, если б не клялся ей всеми силами души, если б осмелился не сжечь и испепелить её в своих объятиях, или дерзнул бы, кроме любви, заняться другим делом, а не пил бы только чашу жизни по капле в её слезах и поцелуях (курсив автора)» [2, с. 172]. Автор здесь намеренно подчёркивает высокопарные выражения, найденные Юлией в романах; она, хоть и вдова, ещё совсем юная, требующая того же, что и Александр, только пока ещё не разочарованная в крушении своих идеалов.

Зато Александру, уже набившему синяки в любовных делах, сложно свыкнуться с привязанностью Юлии к нему и заново поверить в возможность счастья, в искреннюю и пылкую любовь. Он не был счастлив, потому что любовь для него начиналась страданием, он вспоминал о прошлом и ему казалось, что вот-вот «неожиданный удар судьбы мигом разрушит великолепный мир блаженства» [2, с. 178]. Александр ощущал, что его чувство не такое пылкое, как в первый раз, но успел заблудиться в другом: всё ещё полагал, что любовь может быть настолько прочной, что даже вечной. Потому к нему в голову снова закралась мысль о женитьбе.

Они любили друг друга два года, но и за это время Александр не залечил свои раны: по прошлому опыту он ревновал без причины. «Это не была ревность от избытка любви: плачущая, стонущая, вопиющая от мучительной боли в сердце, трепещущая от страха потерять счастье, — но равнодушная, холодная, злая. Он тиранил бедную женщину из любви, как другие не тиранят из ненависти» [2, с. 181]. Но Юлия, конечно, сносила всё; могла запираться от гостей и никуда не выезжать, угождая желаниям Александра. Ему было уже двадцать восемь лет, но юность только-только начала оставлять его; и в таких летах он вёл себя не лучше взбалмошного подростка. Ему постепенно наскучила Юлия, теперь «желать и испытывать было нечего» [2, с. 182]. Он не осознавал, что на самом деле происходит с ним, а от того напал на любовь и подумал: «И что это за любовь! Какая-то сонная, без энергии. Эта женщина поддалась чувству без борьбы, без усилий, без препятствий, как жертва: слабая, бесхарактерная женщина! Осчастливила своей любовью первого, кто попался; не будь меня, она полюбила бы точно так же и Суркова, и уже начала любить: да! Как она ни защищайся — я видел! Приди кто-нибудь побойчее и поискуснее меня, она отдалась бы тому… это просто безнравственно! Это ли любовь!» [2, с. 183−184] Александру трудно объясниться с ней, как в своё время было трудно Наденьке объясниться с ним. Он просто оставляет Юлию одну, не приезжает, не думает о ней. Но стоит только Петру Иванычу уладить дело, успокоить Тафаеву и выручить племянника, отговорив девушку от любви и от замужества, у Александра снова проявляется весь его юношеский эгоцентризм, который с годами ничуть не уменьшился: «Да не ты ли боялся, чтоб она не прислала за тобой? Не ты ли просил помочь? А теперь встревожился, что она, расставаясь с тобой, не умирает с тоски, — заметил Пётр Иваныч. — Рада, довольна! — говорил Александр, — А! так она не любила меня! Ни тоски, ни слёз. Нет, я увижу её» [2, с. 191]. Он зачем-то хочет, чтобы Юлия страдала; вполне возможно, что это желание в нём неосознанно, только вот он не может принять, что от любви он страдал, а кто-то другой страдать не обязан.

Ситуация с Тафаевой заканчивается тем, что Александр разочаровывается не столько в любви, сколько в самом себе: «Как я мелок, ничтожен! Нет у меня сердца! Я жалок, нищ духом!» [2, с. 191] Так прежняя злость на Наденьку, на людей, на Петербург и в принципе на неправильный мир превращается в разочарование: Александр понимает, что он не лучше Наденьки, других людей, а мир такой какой есть, и ничем его не изменить.

Уже в следующей главе его чувствование деградирует и дальше: разочарование перетекает в апатию, которая длится довольно долгое время; за это время всё, что он делал — лежал на боку и иногда ходил удить рыбу с Костяковым. «Я стремился выше — вы помните? Что ж вышло? Да я стремиться выше не хочу. Я хочу так остаться, как есть; разве я не вправе избирать себе занятие, ниже ли оно моих способностей, или нет — что нужды?» [2, с. 195] - отвечает он дяде. Его дальнейшие размышления приводят его к пессимистическим настроениям. «Не век же быть юношей» [2, с. 196] - наконец понимает он, как бы осуждая себя за свои поступки, за своё чувствование. В нём происходят большие перемены: его начинают волновать философские вопросы, «О, как грустно разглядеть жизнь, понять, какова она, и не понять, зачем она!», «Один я только… да что же я такое?» [2, с. 199], теперь «желать он боялся, зная, что в момент достижения желаемого судьба вырвет из рук счастье…» [2, с. 198]. Александр искренне пожалел, что не послушал матери и бежал из глуши, также жалел, что не послушал дядю, когда не возвратился назад. Дальнейшая жизнь не виделась ему в радостях, он знал лишь, что горе непременно ждёт его впереди, а потому желал только одного: «забвения прошедшего, спокойствия, сна души» [2, с. 200]. Во всём случившемся он винил самого себя и от этого делался ещё несчастнее, усердно старался умертвить в себе духовное начало, в голове держал лишь одну мысль: «Как бы ни прожить, лишь бы прожить!» [2, с. 201] Потому, когда на горизонте появилась третья любовь — Лиза, Александр не обращал на неё никакого внимания, хотя замечал, что она хочет обратить его внимание на себя. «…дай волю, оно бы и пошло. Вот и любовь готова: глупо! Дядюшка прав. Но одно животное чувство меня не увлечёт, — нет, я до этого не унижусь» [2, с. 206]. В разговоре с Лизой он делится с ней своим опытом, намекая на пустоту и бесцельность их общения: «Не ищите же яду, не добирайтесь до начала всего, что делается с нами и около нас; не ищите ненужной опытности: не она ведёт к счастью» [2, с. 209]. Конечно, «Сашенька» внутри Александра умер не до конца, и даже теперь, несмотря на недоверчивость к чувству, в принципе к жизни, всё равно не мешает ему рисовать портрет Лизы у себя в голове. Он не хочет пользоваться её доверчивостью и неопытностью, хотя признаётся себе, что она привлекательна; он знает, что за чувством последует скука, а может, что ещё хуже, угрызение совести. Александр отдает себе отчет в том, что не любит эту юную восторженную девушку. «В нем зашевелилось странное ощущение, опять по телу пробежала дрожь, но не добралась до души — и замерла» [2, с. 211]. В свою очередь Лиза воспринимает нового знакомого через призму книг о разочарованном скитальце, которого следует спасти. Ведь Александр и является таковым страдальцем, и в то же время играет подсказанную Лизой роль. Его советы девушке продиктованы и желанием уберечь ее от разочарования, и очаровать.

Подобно Юлии, Лиза черпает знания жизни из романтической литературы, а в этом случае разочарование неизбежно. Но, вопреки собственному же решению, Александр приходит в беседку на свидание с «Антигоной». Это имя героини греческой мифологии, всюду сопровождавшей слепого отца Эдипа, не случайно пришло ему в голову. В новое время ее имя сделалось синонимом чистой возвышенной жертвенной девушки. В интерпретации Гончарова «Антигона» может содержать горький намек: Лиза мечтает стать героиней, посвятить себя другому — и избирает недостойного. Тогда как судьба уготовила ей не менее высокое служение — стать опорой одинокого, безмерно любящего её отца. Именно отец, почуяв неладное, выгнал Александра с позором, как заурядного волокиту.

«Зачем я живу? Отвратительная, убийственная жизнь!» [2, с. 214] - в отчаянии говорит Александр, готовясь прыгнуть с моста. Он настолько потерял ориентир в жизни, настолько сбился с пути, что готов покончить с собой, лишь бы избавиться от горестей и несчастий, с которыми сталкивается постоянно, но к столкновению с которыми ему так и не удаётся смириться. Этим заканчивается деградация его чувствования, пережившая три этапа, как трёх женщин в жизни Александра: Наденька, Юлия, Лиза — восторжение, злость и апатия.

Стоит ли говорить, что в дружбе и в таланте Александра постигли те же разочарования? Он не нашёл участия в своём друге Поспелове, которого встретил в Петербурге по прошествии многих лет; он хотел доказать, что у него есть талант к писательству, но и тут провалился. Он считал писательство своим предназначением, и разочарование в своих талантах он переживал особенно болезненно: «Зачем я самовольно и неблагодарно отвергну почётное назначение, к которому призван? Одна светлая надежда в жизни и осталась, а я уничтожу и её? Если я погублю, что свыше вложено в меня, то погублю и себя…» [2, с. 148] Александр хотел доказать дяде, что никакая опытность не заменит того, что вложено свыше, но был полностью разбит, когда тот принёс отзыв на его повесть: «Слабо, неверно, незрело, вяло, неразвито. Вообще заметно незнание сердца, излишняя пылкость, неестественность, всё на ходулях, нигде не видно человека… герой уродлив… таких людей не бывает» [2, с. 89] «Таких людей не бывает! — подумал огорчённый и изумлённый Александр, — как не бывает? Да ведь герой-то я сам» [2, с. 89]. В тот момент, когда он разочаровался в себе, он и принял решение оставить творчество. И только потом, с Лизаветой Александровной на концерте, он получил катарсис от того, от чего отказался — предназначения в творчестве. Александр был романтически потрясен реакцией исполнителя: «Вдруг этот артист согнулся в свой черед перед толпой и начал униженно кланяться и благодарить. «И он поклоняется ей , — он, стоящий так высоко над ней!» [2, с. 218] Прозрение наступило чуть позже, в разговоре с тетушкой: «Я бежал толпы, презирал ее, — а этот немец, с своей глубокой, сильной душой, с поэтической натурой, не отрекается от мира и не бежит от толпы: он гордится ее рукоплесканиями. Он понимает, что он едва заметное кольцо в бесконечной цепи человечества…» [2, с. 220] Прежние представления об искусстве были неверны, но опять-таки слишком поздно. Александр разочаровался в литературе, как во всем на свете.

Эпизод концерта можно назвать кульминационным моментом всего романа. Вслушиваясь в звуки скрипки, Александр осознаёт свою жизнь и будто вновь проживает её. «Эти звуки, как нарочно, внятно рассказывали ему прошедшее, всю жизнь его, горькую и обманутую» [2, с. 218]. Музыка, абстрактнейшее из искусств, действительно поведала историю каждого. За «шумным, веселым» детством, «юношеской беспечностью, отвагой, избытком сил и жизни» неизбежно следует горечь жизненных испытаний и потерь — таков удел человеческий. Но эти мысли вместо того чтобы принести утешение усугубляют боль разочарований Александра. Он понимает правоту скрипки умом, но его душевные силы иссякли, и нет желания изменить хоть что-то в скучном, зато безбедном обывательском существовании.

В исповеди перед Лизаветой Александровной Адуев высказал всё, что находилось в его душе: пустота, ничтожность жизни, равнодушие к людям и опротивевшее существование — вот что тяготило его. «…не лучше ли спать и умом и сердцем?» [2, с. 220] - спрашивает сам себя Александр. «…вы в одну минуту изменились: у вас слёзы на глазах; вы ещё всё те же; не притворяйтесь же, не удерживайте чувства, дайте ему волю…» [2, с. 220] - вытаскивает из него «Сашеньку» Лизавета Александровна в надежде, что тот сможет вернуть Александра к жизни. Она, как и племянник, видит виноватым Петра Иваныча в сложившейся ситуации: «…вы возбудили во мне борьбу двух различных взглядов на жизнь и не могли примирить их: что ж вышло?» [2, с. 223] И пока они винят его, Пётр Иваныч винит во всём жёлтые цветы: «…да он уж прежде был сильно испорчен в деревне тёткой да жёлтыми цветами, оттого так туго и развивается» [2, с. 225], «…цветов жёлтых нет, есть чины, деньги: это гораздо лучше!» [2, с. 226].

Пётр Иваныч выходит победителем и в этой битве умов: «Тут чем бы своё дело делать, ты — то стонешь от измены девчонки, то плачешь в разлуке с другом, то страдаешь от душевной пустоты, то от полноты ощущений; ну что это за жизнь? Делай всё, как другие, — и судьба не обойдёт тебя: найдёшь своё. Смешно воображать себя особенным, великим человеком, когда ты не создан таким!» [2, с. 226−227] В силу своей мягкости, ранимости, юности Александр не может доказать свою правоту дяде, а потому окончательно принимает его точку зрения: «Научите же меня, дядюшка, по крайней мере, что мне делать теперь? Как вы вашим умом разрешите эту задачу? — Что делать? Да… ехать в деревню» [2, с. 228] - и Александр уезжает. Интересно, что, когда Петр Иваныч оказывается не в своей стихии в разговоре с доктором, он задаёт ему тот же вопрос: «Что делать, доктор?» [2, с. 256] и разговор их касается не какой-то определённой болезни, угрожающей жизни Лизаветы Александровны, а «дел сердечных» — тех дел, что Иван Петрович за «дело» и не считает.

В Александре, конечно, бушует юность: максимализм, эгоцентризм, излишняя эмоциональность и беспричинная хандра, вера в свою уникальность и предназначение, следование розовым мечтам — всё это неотъемлемые атрибуты юности, которые Александр носит на себе будто кандалы. Стать свободным от них ему помогает дядя: и своим примером, и советами он избавляет его от этих оков юности — от жёлтых цветов в душе. Он ни на секунду не задумывается, что происходит с Александром, он ни разу по-настоящему не участвовал в его взрослении, он не стал ему другом: он только в попытке убедить себя, что живёт правильную жизнь, направил племянника по «правильному» пути, а когда засомневался и подумал, что мог ошибиться, впервые сказал Александру: «…я хотел бы тебе дать несколько советов… Да нет! Боюсь, как бы хуже не наделать. Делай, как знаешь сам: авось догадаешься…» [2, с. 270] Пётр Иваныч, безусловно, был прав во всём, кроме одного: жизнь Александра — не его жизнь, а, следовательно, ценности и манера поведения может не подходить племяннику по разным причинам, а не только потому, что тот слишком незрел. Александр же, как заблудившаяся овца, следует за дядей, как за пастухом, даже если противится его кнуту. И это понятно: Сашенька, приехавший в Петербург — это ещё не самостоятельная личность, а новорожденный птенец, только что покинувший своё гнездо. Им двигает бессознательное — мироощущение и миропонимание его в этот момент так субъективно, что, когда он обнаруживает существование объективного мира, появляется необходимость в учителе, или в няньке. Необходимость есть всегда, а наличие учителей и нянек — на волю случая. Потому из тех, кому повезло меньше (или больше, тут как посмотреть), вырастают сильные личности вроде Петра Иваныча: может, не уникумы, но те, кто своей стойкой жизненной позицией и плотным оперением давят писклявых неоперившихся птенцов. В Александра с рождения были вложены лучшие качества, и это подчёркивает сам автор: «Природа так хорошо создала его, что любовь матери и поклонение окружающих подействовали только на добрые его стороны, развили, например, в нём преждевременно сердечные склонности, поселили ко всему доверчивость до излишества» [2, с. 10].

Следует полагать, что юность лишь усилила их, а не создала. Как же так вышло, что картинный Александр в своих искренних порывах, излияниях и чувствовании прав столько же, сколько прав Пётр Иваныч в своём «деле», практичных советах и хитрости? Правы оба, а одному не достаёт того, что в изобилии у другого. Потом, конечно, они меняются местами, но счастливее от этого не становятся.

Гончаров оставляет финал открытым: до самого конца не ясно, на чьей стороне автор. Он не защищает Александра, не упрекает Петра Иваныча, однако ближе к концу романа угадывается, что Пётр Иваныч Адуев поступил неправильно. Индикатором подобных догадок становится его жена Лизавета Александровна, являющаяся «золотой серединой» двух жизненных периферий — духовности и практичности, а точнее, свидетельницей их столкновения. Сочетая в своей натуре житейскую опытность и духовную тонкость, она смягчает противоречия племянника и дяди. Это длится до тех самых пор, пока Лизавета Александровна не заболевает тем же недугом, что в недалёком прошлом и Александр, — равнодушием, хандрой и апатией. «Распоряжайся и собой и мной как хочешь Ты же сам учил меня… а теперь упрекаешь, что я занимаюсь… Я делаю своё дело! (курсив автора)» [2, с. 259−260] Живя бок о бок с философией Петра Иваныча, Лизавета Александровна стала такой же, как он, и это её мучит. Она не чёрствый прагматик, потому что изначально обладает типичными женскими качествами вроде сочувствия и обаяния, тонкой организации души, но уже не живая душа, а болеющая, умирающая. Александр, в юности своей живая и горячая душа, тоже заболел под влиянием дяди, но выздоровел, став похожим на среднего ума человека. Лизавета Александровна смогла разглядеть в нём ошибающуюся, но живую душу, а потому неизменные победы дядюшки в спорах вызывают у нее протест. Здесь лакмусовая бумажка приводит читателя к закономерной мысли: что же это за мир и что за люди здесь живут, если сухо-практические идеи Петра Иваныча неизменно торжествуют?

И Лизавета Александровна с ужасом видит, как последняя живая душа посреди ее окружения начинает стремительно черстветь. Юность — не черта характера человека, не привычка, не реакция на что-либо, а потому изменить её, избавиться от неё, более того, не иметь её нельзя. Пётр Иваныч насильно выбивает «дурь» из головы племянника, не видит в нём живую душу, как это видит его жена, и, что удивительно и одновременно закономерно, у него это получается.

Ещё один индикатор, убеждающий читателя в ошибке Петра Ивановича, встречается на последней странице романа. Имеет смысл привести его полностью:

«…ты моя кровь, ты — Адуев! Так и быть, обними меня!

И они обнялись.

• — Это в первый раз, дядюшка! — сказал Александр.
• — И в последний! — отвечал Пётр Иваныч, — это необыкновенный случай. Ну, неужели тебе и теперь не нужно презренного металла?
• — Ах! Нужно, дядюшка: издержек множество. Если вы можете дать десять, пятнадцать тысяч…
• — Насилу, в первый раз! — провозгласил Пётр Иваныч.
• — И в последний, дядюшка: это необыкновенный случай!" [2, с. 270]

Важная деталь, которую неоднократно подчёркивает автор, это желание Александра обнять дядю, рассказать ему о своих впечатлениях о городе, находиться под его покровительством. Всё это возникает в нём изначально из-за неоправданных ожиданий: юноша думал, что у родственника его ждёт радушный приём, что дядя позаботиться об устройстве его жизни почти так же, как позаботилась бы мать. «Едучи сюда, я думал, что он как дядя даст мне место в сердце, согреет меня в здешней холодной толпе горячими объятиями дружбы; Я думал делить с ним вместе время, не расставаться ни на минуту, но что встретил? — холодные советы, которые он называет дельными; но пусть лучше они будут недельны, но полны тёплого, сердечного участия» [2, с. 38] - в письме говорит Александр. Здесь он ещё ребёнок, наивный и эгоцентричный, думающий, будто для него дядя должен был оставить свои дела и свою личную жизнь всецело посвятить племяннику. Но Пётр Иванович сразу поставил его на место: заниматься он племянником не собирается, любить он его не может, так как видит первый раз в жизни, и то, что кровь в них течёт одна, никак не влияет на его решение.

Дядя разрешает Александру обращаться к нему за советом только при условии, что тот избавит его от душевных «излияний» и объятий. Другая деталь, на которую постоянно указывает Гончаров, — это мнение Петра Ивановича, будто любую проблему можно решить деньгами. Даже в самых далёких от материального затруднения проблемах племянника дядя предлагает надёжный выход: откупиться деньгами. Не столько Александру откупиться от проблем, сколько самому Петру Ивановичу откупиться от племянника — такое впечатление создаётся у читателя. Каждый раз, когда бы Александр ни приходил к дяде за советом, тот предлагает ему деньги прежде, чем выслушает его до конца: «Что же с тобой? Не проигрался ли ты, или не потерял ли деньги?» [2, с. 111]; «Докажите же, что вам жаль меня. — Чем же? Денег, ты говоришь, не нужно…» [2, с. 112]; «Изволь, я к твоим услугам; скажи только, что нужно… я даже готов деньгами…» [2, с. 115] и проч. Деньги в философии Петра Иваныча неразрывно связаны с «делом». Потерять деньги для него — великое горе; не взять денег, когда дают — поступить глупо и опрометчиво. Это, на самом деле, черта характера маленького человека, которую тонкой кистью выводит Гончаров: такие деятельные люди в погоне за деньгами не в силах понять, что есть что-то вне круговорота денег. Таков и Петр Иваныч: человек неглупый, состоявшийся, обладающий ценным опытом и хитростью, но маленький. Финальная сцена романа громко говорит читателю: сузили Сашеньку. Широкая, искренняя, живая душа, пусть и одержимая непростой порой юности, под покровительством маленького человека становиться подобной своему покровителю. То, что Александр имел свои принципы и на протяжении всей жизни в Петербурге ни разу не попросил у дяди денег и не брал, когда тот сам предлагал, говорит о нём как о человеке гордом, самодостаточном и совестливом. Лишившись своих принципов, он лишается живости своей души, необратимо черствеет, уподобляется дяде, становится маленьким человеком. В противовес этому автор рисует перемену и в Петре Иваныче: на старости лет, накануне отставки он, наконец, предаётся чувствам и, расхваливая племянника, обнимает его.

Это, несомненно, рост его души: переосмысление поступков, взглядов, своеобразное движение вперёд. Но что-то понимать, расти, можно осмелиться употребить слово «взрослеть», Пётр Иванович начинает слишком поздно: жена больна, племянник испорчен. Вдруг открывшееся Адуеву-старшему становится бесполезным неожиданным открытием, оставляя его один на один с вопросом: что делать?

Перспективы Александра изначально были многообещающими: он хорошо писал статьи для журнала, практиковался в поэзии и прозе, обладал качествами настоящего человека — глубоким чувствованием, неравнодушием. Хорошо продвигаться по службе у него получалось за счёт воспитанности и ответственности, и дядя был готов помочь любому дельному начинанию племянника. Казалось бы — карты в руки, но что-то помешало Александру стать больше, чем маленьким человеком в Петербурге, и это далеко не юность. Глупо рассуждать на тему «если бы …, то…», но абсолютно точно можно сказать, что отсутствие чьей-либо поддержки в начинаниях Александра, плюс его неумение управлять своими эмоциями и ощущениями в силу возраста (а именно этому и стоило научить его) и вылились в разочарование в самом себе и в жизни. Важно мягкую и податливую глину вовремя и правильно вылепить, потом обжечь, а только потом получить прочное и качественное изделие; так и в юности с каждым. Александра же постоянно обжигали, попеременно пытаясь вылепить фигуру, похожую на дядю, вот она и получилась — с кровью и потом. Фигура далеко не качественная и вовсе не прочная.

Помочь Александру стать полноценной личностью, обладающей лучшими человеческими качествами, могла Лизавета Александровна, так как только она балансировала между сумасбродной восторженностью племянника и ледяной практичностью мужа. Она, в силу своей чуткой души и женской мудрости, понимала и поддерживала Петра Иваныча в его стойкой жизненной позиции, но одновременно с этим понимала тонкие, порой надуманные, страдания Александра. Не будет ошибкой сказать, что между дядей и племянником с самого начала их взаимоотношений началось недопонимание — и именно это недопонимание устраняла, как могла, Лизавета Александровна. Она, в отличие от своего мужа, действительно смогла стать другом Александру. И только она действительно могла слепить из него прочную фигуру правильной формы, только сломалась под напором беспощадной воли Петра Иваныча. Александр чувствовал в ней благородную силу, способную вернуть его из омута страданий, в который он по неопытности забрёл: «В правах, которые вы мне так великодушно дали над вашим сердцем, заключается для меня залог мира, тишины, утешения, спокойствия, может быть счастья всей моей жизни» [2, с. 252]. И дальше, в письме к тётё, Александр просит её исцелить его своей дружбой, а потом добавляет: «Всю надежду возлагаю на вас…» [2, с. 252]. Болезнь Лизаветы Александровны, о которой читатель узнаёт раньше, чем об изменениях в Александре, является закономерным тому предзнаменованием: за время, проведенное в Петербурге без племянника, Лизавета Александровна не смогла в одиночку противится жёсткой чёрствости своего мужа — его категоричные суждения выжали из неё все соки, а потому она стала так же апатична к жизни, как и Александр в своё время. Чем она могла помочь ему, переживая ту же болезнь, не в силах справиться с ней? И только если считать, что очественение и превращение в «маленького человека» хуже, чем апатия и безразличие к жизни, то можно сказать, что Лизавета Александровна, в отличие от племянника, не до конца потеряла свою личность.

Всё в романе Гончарова завязано на взрослении, будь то взросление человека или взросление его души. В романе встречается описание не одной юности — Александра, но также юности души Лизаветы Александровны, юности, а вернее, незрелости души Петра Иваныча, что уж говорить о юности Наденьки, Юлии Павловны или Лизы. По их полным, наглядным примерам, можно судить, что для автора значит понятие «юность» — это постоянное движение, неизбежная изменчивость чувств и мыслей, непостоянность, одновременная пустота и переполненность человека. Читатель главным образом замечает это на примере Александа Адуева, так как именно этот персонаж носит в себе все признаки юношеской поры, в то время как остальные герои произведения обладают лишь некоторыми из них. Однако это история про всех, если брать шире — про всех нас. Смысл непримечательного названия и заключается в том, что этот роман — обыкновенная история, происходившая в своё время и с Петром Иванычем, и с его женой, и со всеми, кто встречался читателю в книге, и со всеми, кто встречался читателю в жизни.