Структурные типы эпитетных комплексов в текстах произведений М.Цветаевой

Типы сложных эпитетных комплексов В современной эпитетологии рассмотрению структуры эпитета уделяется большое внимание (Глушкова 2000, Маниева 2007): описываются способы включения определения в поэтический дискурс, что позволяет говорить о существовании структурно-синтаксической типологии эпитетов (Маниева 2007); делаются попытки полно описать типы сложных и составных прилагательных на материале эпитетов одного писателя: устанавливаются продуктивные для идиостиля типы эпитетов (Глушкова 2000).

Все существующие типологии эпитетов ориентированы на особенности идиолекта рассматриваемого писателя, очень дробные и не содержат единого критерия разделения эпитетов по рубрикам (Глушкова говорит о фразовом эпитете в творчестве С. Есина, о двухкорневом эпитете в сравнительной, превосходной степени; о сложном эпитете с первым компонентом числительным и т. д.). Представляется продуктивным исчерпывающе описать все разновидности эпитета в структурном аспекте, зафиксированные в текстах М. Цветаевой; показать роль различных структурных типов определений в поэтическом дискурсе. Идиолект М. Цветаевой представляет такую возможность, поскольку автор часто обращается к сложным и составным адъективам; установить специфические для поэта приемы конструирования распространенного эпитета.

Данный аспект классификации предполагает разделение эпитетов на простые, состоящие из одного слова, и составные, имеющие в своей структуре более одного слова. Вместе с тем в текстах М. Цветаевой содержится большое количество лексем-эпитетов, представляющих собой переходный случай между сложным (двукорневым) прилагательным и составным эпитетом, компоненты которого, не распространенные в узусе, соединены дефисом — излюбленным приемом поэта. Например: Как несчастны, как жалко-бездомны те… [1:23].

Обычные, простые по структуре эпитеты в текстах М. Цветаевой составляют подавляющее большинство всех образных определений (2564 употребления, 80%).

Под серпом равнодушны травы. [3:582]; Пенная проседь // Гневные волны. [3: 588]; С груди безжалостной // Богов — пусть сброшена! [1: 286].

Достаточно часто встречаются эпитеты, состоящие из одного слова, но выражающие сложное понятие. Среди них как узуальные (равнодушный), так и индивидуально-авторские образования. Интерес в качестве использования их как эпитетов представляют вторые.

Такие слова-эпитеты, воспроизводящие единое понятие, образованы, как правило, сложением двух основ и называются сложными (83 эпифразы, 8%).

Сложные по структуре индивидуально-авторские эпитеты редки, но наполнены особой экспрессией. Наиболее активны такие эпитеты в составе цветовых эпифраз (сребролитейный мрак, лес сине-сер) Как скалы заманчиво-серы! [1:37].

Сложный эпитет в лингвопоэтике выделяется как особый структурный тип эпитетов [Глушкова 2000, Маниева 2007, Четверикова 2008]. Терминологически эквивалентами сложному эпитету выступают понятия «сложные слова» или «сложные прилагательные». Такой эпитет как средство художественной выразительности стал исследоваться в начале прошлого века (см. Анненский и др.). Данный тип эпитета как единица лингвостилистики нашел отражение в работах по изучению языка русских писателей [Глушкова 2000, Четверикова 2008] и в общей теории художественных определений [Лободанов 1984]. Рассматриваемое языковое средство чаще всего толкуется как характерное отражение индивидуальных особенностей стиля и поэтики автора, но объектом самостоятельного изучения пока не являлось. Остаются неизученными проблемы типологии сложных эпитетов, семантические процессы, связанные с соотношением компонентов эпитета, их функционирование в языке художественной литературы.

Т.Д.Четверикова разработала типологию сложных эпитетов, исследуя художественный язык романа «Тихий Дон» М. Шолохова: «Можно выделить несколько видов сложных эпитетов, характеризующихся различными отношениями между компонентами: а) антонимичные отношения (оксюмороны) (горько-сладкая жизнь, ярко-убогие ореолы); б) синонимичные (старчески дряблые ноги). Среди сложных эпитетов с синонимичными отношениями выделяются эпитеты-колоративы, где введение оттенка признака производится с помощью суффиксаоват (сизовато-голубое мерцание огней), префикса из (изжелта-красный сазан), словосложения, где один из компонентов выражает цвет метафорически (воронено-черные усы) [Четверикова 2008:8].

А.Е.Куксина на материале прозы Ю. Нагибина выделяет две структурно-семантических группы сложных эпитетов: группа сложных эпитетов со смысловыми отношениями сочинения, среди которых представлены подгруппы с отношениями соединения (благородно-нежное звучание), с добавочно-усилительным значением (дурманно-сладкий аромат) и с сопоставительными и противопоставительными отношениями (грустно-добрый отец); а также группа сложных эпитетов, компоненты которых находятся в отношениях подчинения (с конкретизирующим значением — бесстрастно-героическое лицо; со значением принадлежности — седовласый старик; со значением направленности действия на прямой или косвенный объект — головоломные задачи; слитные эпитеты, опорные части которых — прилагательные и причастия, определяемые наречиями — чертовски ленивый Дельвиг) [Куксина 2008]. В целом все исследователи говорят о двух основных синтаксических и семантических отношениях между компонентами сложного эпитета — подчинении и соединении, синонимии и антонимии.

В работе предлагается сходная типология сложного эпитетного комплекса, при разработке которой учитываются как семантика, так и морфологическое и синтаксическое оформление эпифразы, причем удачнее представляется термин «эпитетный комплекс», поскольку в текстах произведений М. Цветаевой часто совместно употребляется несколько эпифраз как единый лингвопоэтический комплекс.

Среди сложных эпитетных комплексов выделим следующие типы, создаваемые М. Цветаевой:

• 1) сложный эпитетный комплекс слитного написания, выражающий подчинительные отношения между определениями в составе эпифразы;
• 2) сложный эпитетный комплекс с дефисным написанием, который представляет сочинительные отношения между определениями;
• 3) эпитет-дублет — эпитет с дефисным написанием, в составе которого присутствует повтор корневого элемента с целью усиления признака.

Рассмотрим каждый из названных типов подробнее.

1. Сложный эпитетный комплекс слитного написания, выражающий подчинительные отношения между основами определений в составе эпифразы (42 эпифразы).

Данный тип сложного эпитетного комплекса представляет собой эпифразу, содержащую определение, которое выражает такой признак, который имеет в своей смысловой структуре подчинительные связи. Слитное написание таких эпитетов говорит о тесной связи признаков, составляющих поликорневую лексему. Чаще М. Цветаевой используется сложение и сложносуффиксальный способы образования эпитетов:

— эпитеты, образованные на базе подчинительного словосочетания «существительное+прилагательное»: Взлет седобородый [2: 302]; На крик длинноклювый…[2: 48]; То в свой звонкоголосый рог // Трубит тоска [2: 18]; Дальнодорожные брови твои… [2:91]; Каменногрудый, Каменнолобый, Каменнобровый столб: Рок [2:88]; Чепца острозубая тень [1:302]; И не оспаривает вас высокородный стих [1:182]; Скалозубый, нагловзорый // Пушкин — в роли Командора? [1:298]; Там, в памяти твоей голубоокой…[1:495];

Подчинительные отношения между частями адъектива, на которых основаны сложные эпитеты слитного написания, образуют широкое семантическое пространство в аспекте выражения признаков, их столкновения и образного переосмысления. Атрибутизация объекта неизменно сопровождается яркой актуализацией того или иного признака.

Особенно часто встречаются сложные эпитеты, характеризующие внешность субъекта: голубоокий / молниеокий / черноокий / широкоокий/ ясноокий, звездоочитый, змееволосый, каменнобровый / каменнолобый, каменноокий.

Авторским следует признать подбор разнообразных сложных признаков, относящихся к объекту: перифрастические номинации (глаза голубые — память голубоокая), название явления посредством актуализации признака, относящегося к характеристике внешнего вида объекта (острозубый чепец, радость простоволосая).

• — эпитеты, образованные на базе подчинительного словосочетания «глагол+управляемое существительное»: Сновиденными зарослями (в высоком // Зале — оторопь разлилась) // Я скрываю героя в борьбе с Роком, // Место действия — и час. [2: 204]; Смертолюбивую сталь // Переворачивать трижды [2:88]; Под фатой песнопенной…[2:73].
• 2. Сложный эпитетный комплекс с дефисным написанием, в котором выражаются сочинительные отношения между определениями (38 эпифраз).

Эпитетный комплекс с дефисным написанием представляет собой сочетание двух определений в составе эпифразы, которые так или иначе являются соположенными по отношению друг к другу, выражают сочинительные отношения.

Говоря о разновидностях сложного эпитета, необходимо обратиться к семантике. Семантическая типология данной разновидности сложного эпитета может быть представлена в следующем виде:

а) сложный эпитетный комплекс с дефисным написанием с компонентом-усилителем степени проявления признака (см. слитный эпитет в терминологии А.Е.Куксиной) (17 эпифраз): И чей-то взор неумолимо-грустный [1:78]; Ни безумно-оплаканных книг [1:121]; О, как вы глубоко-правдивы! [6: 660]; Спасибо за возмутительно-неподробное письмо [6: 102]; Их слова неумолимо-колки [1:101]; Как несчастны, как жалко-бездомны те [1:23].

В качестве усилителя признака чаще употребляется компонент неумолимо, стилистически высокое и эмоциональное слово (синоним нейтральному очень). Слитный эпитет демонстрирует присутствие эмоциональной составляющей в своей семантике: наречия безумно, возмутительно, жалко передают волнение и другие эмоции лирической героини, связанные с высокой степенью проявления того или иного признака.

б) сложный эпитетный комплекс с дефисным написанием с антонимическими отношениями между компонентами (16 эпифраз): Как любовь забываемо-нова… [1:76]; Не оживший плод — цветок неживше-свежий [1:37]; Я хочу той себя, несчастно-счастливой… [6: 362]; Без ласково-твердой хозяйской руки — Скучают мохнатые пчелки [1: 70]. Перед нами одна из разновидностей антитетического эпитета — «внутриэпитетный оксюморон»: антитеза выражена в рамках сложного прилагательного.

Редким, но очень интересным фактом, встречающимся в цветаевской поэтической речи, является так называемое «зеркальное» употребление сложного эпитета с дефисным написанием: Если наша встреча слепо-зрячая, то те любови зряче-слепые [СТ1: 221] («СТ» здесь и далее — Сводные тетради).

Особенностью творческого почерка М. Цветаевой является то, что антонимические отношения предельно уточняются и детализируются поэтом: обращается внимание на первый, более важный компонент эпитета, второй воспринимается как менее важный. Встреча — случайная, поэтому слепая, но любовные отношения, бывшие ранее, — существовали, но были несчастные, а потому именуются слепыми. Сложный признак может поворачиваться различными сторонами, зеркально актуализируя то первый, то второй компонент значения.

в) сложный эпитетный комплекс с дефисным написанием с синонимическими отношениями между компонентами (5 эпифраз): И на лбу утомленно-горячем своем [1:99]; …мило, сердечно, любовно-по-отцовски — «однорукий комендант» [6: 550].

Столкновение нескольких эпитетов в рамках сложной эпифразы ведет в текстах М. Цветаевой к различным изменениям в семантике обоих слов. Так, использование двух наречий любовно и по-отцовски способствует сужению семантики как первого, так и второго эпитета и приводит к синонимии и «плеонастическому» употреблению определений, что выражает определенный тип чувства.

М.Цветаева употребляет сложный эпитет дефисного написания преимущественно с целью выразить противоречивый признак и (или) передать высокую степень его проявления.

3. Эпитет-дублет — эпитет с дефисным написанием, в составе которого присутствует повтор корневого элемента с целью усиления признака (2 эпифразы). Данная разновидность эпитета представляет собой дублетное использование в усилительной функции одного и того же определения при одном и том же субстантиве. Эта группа непродуктивна, но интересна в плане выражения эмоционально-оценочных значений: Душа моя голым-гола [2: 22]; …лицо красным-красно ее… [3: 152].

Душа после расставания с любовью мыслится голой, покинутой, пустой; дублетный эпитет служит выражением чувства одиночества, печали, разлуки.

Такое включение эпитетов в поэтический дискурс М. Цветаевой аналогично употреблению эпитетов в произведениях устного народного творчества, что говорит об определенной стилизации поэтического дискурса (ср.: белым-бело, черным-черна, пьяным-пьяны).

Актуализация может развиваться по метонимической линии, в таком случае ситуация изображается через основное качество объекта, задействованного в ней: скалозубый разговор (разговор с участием неискренних людей, лишь скалящих зубы), голубоокая память (перифрастическая номинация глаз) и т. д.

Интереснее же проследить то, как конструирует поэт сложный эпитет, в составе которого адъектив переосмысляется, обретает второй, уже авторский, неузуальный смысл. В эпифразе Всю меня в простоволосой Радости моей прими эпитет простоволосая к субстантиву радость приобретает новое, окказиональное значение: происходит перенос качества с лексемы голова (обнаженная голова, без головного убора) либо с лексемы женщина на лексему радость, где простоволосый уже означает «обнаженный в своей искренности» (есть у М. Цветаевой и похожее выражение: распахнутая радость). Поле значения эпитета остается общим у двух понятий — «незащищенный, открытый», абстрактное же понятие «радость» переводит семантику эпитета в план психологической характеристики.

Цветаевский окказиональный эпитет сновиденный также развивает метафорическое значение в составе эпифраз (сновиденные заросли и сновиденный лес), в которых речь идет о занавесе, о театре. Сновиденный — увиденный во сне, тот, о котором грезят, мечтают. В контексте стихотворения вся жизнь воспринимается как игра поэта, завершающего представление: «зал — жизнь, занавес — я». Сновиденные заросли — придуманные, театральные, ненастоящие, скрывающие суть, глубину сердца поэта, но помогающие Герою, другим людям; это выражение бескорыстности и доброты поэта, который весь открыт миру: И тогда — сострадательным покрывалом — // Долу, знаменем прошумя. // Нету тайны у занавеса — от зала. // (зал — жизнь, занавес — я).

Необычные сочетания эпитетов придают текстам М. Цветаевой особую эмоциональность. Использование адъективной лексики для характеристики душевного, внутреннего мира лирической героини М. Цветаевой доказывает важность подбора, конструирования эпитета как слова вообще; именно так понимала эпитет М.Цветаева.

Необходимо отметить, что сравнительно нечастое употребление М. Цветаевой сложных эпитетов компенсируется частым использованием распространенного эпитета. Тем не менее, сложный эпитет во всех его разновидностях создает поле «структурной напряженности» (Глушкова) сложный эпитет неизменно привлекает внимание читателя, становится коммуникативно-эстетическим центром высказывания.

Типы составных эпитетных комплексов В данный аспект таксономии эпитетов входит учет так называемых цепочек эпитетов. Несколько образных определений, «дополняющих друг друга» [Веселовский 1984: 69] и дающих «разностороннюю характеристику объекта» [Гальперин 1977: 161], образуют цепочку эпитетов.

Своеобразный «сгусток» прилагательных в функции эпитета называет сложную конфигурацию свойств явления, личности через нестойкие сложно-ситуативные образования адъективного типа. Целью использования составного адъектива является, по выражению В. А. Тырыгиной, обеспечение «смыслового прорыва», высокой степени эвристичности высказывания [Тырыгина 2000] .

В.П.Москвин отмечает, что «двойной эпитет, дающий двухаспектную характеристику, иногда называют вилкой» [Москвин 2001: 31]. Длина такой цепочки может составлять и три единицы: За окнами шел игольчатый льдистый мелкий снег (С.Н.Сергеев-Ценский).

Другое наименование рассматриваемого типа эпитета — развернутый эпитет, который противопоставляется простому.

В работе такую разновидность эпитета называем составным (распространенным) эпитетным комплексом, который как бы «обрастает» дополнительными определениями. Он может включать в себя как два определения при одном определяемом (двойной эпитет), так и три эпитета и более (цепочечный эпитет). Кроме того, эпитеты могут объединяться в пары посредством союза «и» (парный эпитет).

«Я заметил, — пишет Л. А. Озеров, — что эпитеты имеют обычай сбиваться в кучу, особенно часто в тройки, тройчатки эпитетов. Редко они бывают полноценны, часто один ведет за собой другой и третий. Но дела всем троим не находится. Эпитет — не артельное понятие. Он — солист» [Озеров 1972: 385]. Первое определение зачастую осмысляется как основное, несущее центральный смысл, остальные эпитеты как добавочные и уточняющие. Именно функция уточнения и конкретизации признака является основной при употреблении составных эпитетов М.Цветаевой.

В творчестве М. И. Цветаевой цепочка эпитетов встречается довольно часто (около 10% от общего количества употребления эпитетов). Часто определения объединяются графически с помощью дефиса. Автору важно подчеркнуть в характеризуемом явлении, предмете, лице несколько черт, одинаково важных и актуальных. Поэтому используется несколько эпитетов, близких либо так или иначе смыкающихся по значению.

Нами выявлены следующие основные типы развернутого эпитетного комплекса, зафиксированные в текстах произведений М.Цветаевой.

• 1. Расширение эпитета за счет грамматически зависимых от него слов, в том числе сравнительным оборотом, в составе эпитетного комплекса (187 эпифраз).
• 2. Удлинение эпитетного ряда за счет нанизывания эпитетов (122 эпифразы):
  • а) «парное» объединение эпитетов в составе эпитетного комплекса (59 эпифраз);
  • б) цепочечный эпитетный ряд (63 единицы).
• 3. Повтор эпитета:
  • а) при одном определяемом слове;
  • б) при разных определяемых словах (56 единиц).
• 4. «Блочный» эпитетный комплекс (146 единиц) стоит особняком за счет специфической конфигурации компонентов эпифразы.

Отметим, что первые три типа эпитетных комплексов обнаруживают свою специфику на уровне смысловых отношений между субстантивом и распространяющим его компонентом; последний тип является индивидуально-авторской разновидностью эпитетных комплексов.

Рассмотрим структурные разновидности эпитетного комплекса.

1. Расширение эпитета за счет грамматически зависимых от него слов (распространение эпитета, в том числе сравнительным оборотом) (187 эпифраз).

Распространение эпитета в составе эпитетного комплекса находит свое грамматическое выражение главным образом в причастных, деепричастных оборотах, однородных определительных конструкциях, а также и сравнительных оборотах. Рассмотрим виды распространения эпитета в цветаевских текстах.

1.1. Распространение эпитета причастным оборотом (102 единицы).

Причастие совмещает в себе свойства адъектива и глагола, давая признаковую характеристику процессу. Проиллюстрируем использование причастного оборота, ситуативно или логически разворачивающего, конкретизирующего признак:

Его стихи (о стихах В. Маяковского) нас из стихов выталкивают, как белый день с постели сна. Он именно тот белый день, не терпящий ничего скрытого [5:66]; Скоро ль небо приоткроет / В жажде утренней земной / Грудь, застегнутую солнца / Пуговицей огневой… [2:448].

Соединение процессуальной и признаковой семантики дает поэту богатые возможности для подробной характеристики различных сторон явления. Специфика цветаевского эпитета состоит в неординарном восприятии предмета, в выражении этого восприятия средствами семантически окказиональных распространенных эпитетов.

На распространении и уточнении признака у М. Цветаевой может быть построено все стихотворение.

Есть в мире лишние, добавочные, / Не вписанные в окоем. / (Не числящимся в ваших справочниках, / Им свалочная яма — дом.) / Есть в мире полые, затолканные, / Немотствующие: — навоз, Гвоздь — вашему подолу шелковому! / Грязь брезгует из-под колес. / Есть в мире мнимые — невидимые: / (Знак: лепрозориумов крап!), / Есть в мире Иовы, что Иову / Завидовали бы — когда б: / Поэты мы… [2:269].

Однородные определения становятся субстантивированными вплоть до последней строки (поэты мы); причастные обороты и одиночные причастия выступают в функции эпитета, характеризуя ситуацию.

1.2. Распространение эпитета деепричастным оборотом (23 единицы).

Деепричастие, в отличие от причастной формы глагола, совмещает в себе черты адъективного слова, обозначая признак ситуации, и адвербиального слова, неся обстоятельственную семантику. Деепричастные обороты также способствуют «раскручиванию» единого ситуативного образа за счет различных обстоятельственных операторов, как правило, образа действия:

Ногу — уже с заносом / Бега — с трудом вкопав / В землю, смеясь, что первой / Встала, в зари венце, — / Макс, мне было так верно / Ждать на твоем крыльце! [2:315]. Осложнение ситуации ожидания добавочным признаком повышает экспрессию высказывания.

1.3. Распространение эпитета — его выражение придаточным предложением. Такое развертывание семантики признакового слова является своеобразным проявлением кумуляции.

Писала я на аспидной доске, // И на листочках вееров поблеклых, // И на речном, и на морском песке, // Коньками по льду и кольцом на стеклах, — // И на стволах, которым сотни зим… // И, наконец, — чтоб стало всем известно! // Что ты любим, любим, любим! [1:221].

Чаще такие конструкции выступают в виде повторяющихся (см. об этом далее).

1.4. Распространение эпитета компаративным оборотом (35 единиц).

Эпитеты, построенные по модели «слово признаковой семантики + как + субстантив» (коварная, как Медея), являются одним из проблемных участков теории эпитета и эпифразы в современной лингвистике. Некоторые учёные не считают данные конструкции эпитетами и относят их к сравнениям (О.С.Ахманова, В. М. Жирмунский, Б.В.Томашевский), другие называют их приадъективными определениями (О.Шенделева). Последнее, на наш взгляд, более точно, поскольку эпитет называет основной признак, а сравнение выступает в качестве его конкретизатора.

Данный тип эпитета на материале лирики ХХ века описала в диссертации Н. С. Маниева, называя его «предикативно-определительным употреблением полных и кратких прилагательных-эпитетов в сочетании со сравнительными конструкциями». В. Г. Глушкова говорит о таком прикомпаративном эпитете как о фразовом, основной функцией которого является усиление эмоционального воздействия эпитета за счет употребления сравнения с привлечением «образа адресата». Последняя мысль очень важна, поскольку в сравнительных оборотах, сопровождающих эпитет, просматривается обращение автора к интеллектуально-эмоциональному миру личности, к эрудиции воспринимающего. Необходимо лишь добавить: использование фразового эпитета означает не только нацеленность на адресата, но и передачу своего собственного взгляда на объект. «Фразовый эпитет» не просто по структуре представляет собой фразовое единство, но и имеет сложное значение дискурсивного характера.

Интересно показать функционирование и семантический потенциал такого типа определения. И. С. Глазунова в работе «Логика метафорических преобразований» приводит типичные признаковые лексемы, ставшие узуальными: «Признаки с позитивным значением, образующие сочетания с наречием „очень“, соотносятся с универсальными носителями, как и признаки с негативным антонимичным значением: очень смелый — смелый, как лев; очень трусливый — трусливый, как заяц; очень горячий — горячий, как огонь; очень холодный — холодный, как лед; очень быстрый — быстрый, как ветер; очень медленный — медленный, как черепаха. В ряде случаев, когда обладающий способностью к разной степени проявления признак не имеет образного коннотативного выражения, в метафорической системе языка присутствуют аналитические формы для передачи его количественного значения: добрый, как … (золотое сердце, добрая душа); покладистый, как … (из него веревки вить можно); щедрый, как … (последнюю рубашку отдаст)» [Глазунова 2000: 53]. Исследователь пишет, что «сигнификативные метафоры представляют собой или образный синоним нейтральной лексической единицы (Сладкий мой! в значении „любимый“, „дорогой“), или лексико-синтаксическое воплощение значений, не имеющих в нейтральных языковых структурах точного смыслового эквивалента. В предложении „Ты прекрасна, как смерть, ты, как счастье, бледна!“ (В.Брюсов) значение метафорических предикативных сочетаний прекрасна, как смерть, бледна, как счастье не соотносится со значением ни одной лексической единицы. Предикативный признак актуализируется в сознании носителей языка в виде комплекса аддитивных ассоциаций, обладающих для носителей языка лишь приблизительным семантическим значением. Способность сигнификативных метафор передавать особенности действительности, ускользающие от определения, но доступные чувственному восприятию, обусловило их широкое применение в поэзии» [Глазунова 2000].

И.С.Глазунова называет употребления такого рода сигнификативной (означивающей) метафорой, не акцентируя внимания на функции определения, а ведь именно оно несёт в себе яркую экспрессивность, имеет исключительно окказиональное значение и потому находит выражение в художественной речи. И. С. Глазунова пишет: «В случае окказионального употребления сигнификативной метафоры, однозначность декодирования обеспечивается за счёт контекстуальных средств. Например, метафорический перенос Люди — что деревья в лесу приобретает смысл лишь в структуре высказывания: „Люди — что деревья в лесу, ни один ботаник не станет заниматься каждою отдельною березой“ (И.Тургенев). При сравнении сочетаний собака на сене и голодный, как волк очевидно, что в первом случае отношения между метафорическим образом и приписываемым ему предикативным признаком „жадный“ > собака на сене имеют обратное соответствие собака на сене > „жадный человек“, в то время как в квантитативной метафоре ассоциативная связь носит однонаправленный характер: „голодный“ > волк. При обратном соответствии (волк > …) „голодный“ выступает как один из ряда равноправных признаков коннотата волк: злобный, серый, одинокий и т. д. Многозначность коннотативных образов волка, медведя, собаки, лисы, зайца, бревна и др. предполагает необходимость эксплицитного выражения предикативного признака, в то время как сигнификативная метафора обладает конвенционально обусловленным предикативным значением» [Глазунова 2000: 54].

Факты употребления рассматриваемой конфигурации эпитетов в цветаевских текстах представлены окказиональными эпифразами компаративного типа:

Колдунья лукава, как зверь [1:33]; И вы как все любезно-средни [1: 25]; В этой грустной душе ты бродил, как в незапертом доме… [1:85]; Терпеливо, как щебень бьют, // Терпеливо, как смерти ждут, // Терпеливо, как вести зреют, // Терпеливо, как месть лелеют // Буду ждать тебя [2:180]; Тянулись гибкие цветы, как зачарованные змеи [1:22]; С умом пронзительным, как лед [3:14]; Мне… было с Вами хорошо, как во сне [2:30]; Холод статен, как я сама [1:434].

Соотносимые с признаком субстантивы не просто сравнивают и частично уравнивают денотаты, но и привносят новый оттенок значения. Например, наделение холода в последнем примере типично человеческим признаком, — статен — рождает неоднозначный образ и холода, и состояния самой лирической героини. Возможно, речь идёт о непреклонности, а потому, продолжительности холода, а возможно, и о проникающей способности холода (по всей спине, по всему телу). Тем не менее, роль признака, выраженного в составе конструкции с компаративным оборотом, важна при создании антропоцентрической картины мира художника.

С другой стороны, стороны, данные денотаты сравниваются по линии проникающей способности, силы воздействия ума и льда. Выражение может быть прочитано и как контаминация выражений холодный ум и пронзительная мысль.

Такой тип развернутого сравнения, или распространенного компаратива, мы склонны относить к гибридным образным средствам: данный тип тропа находится на границе между эпитетом и сравнением. За квалификацию его как сравнения говорит наличие сравнительного союза как и двух необходимых компонентов сравнения: того, что сравнивается, и того, с чем сравнивается. В пользу эпитета свидетельствует особый акцент на прилагательном, которое становится едва ли не главным компонентом высказывания, так как целью является не простое сравнение, а сравнение именно по частному признаку, который наиболее ярко представлен в сравниваемом объекте.

• 2. Удлинение эпитетного ряда за счет нанизывания эпитетов (181 единица, 18%).
• 2.1. «Парное» объединение эпитетов в составе эпитетного комплекса (59 единиц).

Эпитетный комплекс парной структуры (соединение двух эпитетов при одном определяемом посредством союза и) (54 эпифразы). Парный эпитет описывается лингвистами в качестве способа конструирования сложного образа на примере поэтического творчества определенного писателя (см. Маниева 2007), но недостаточно внимания уделяется целостному анализу разновидностей данного типа эпитетов.

Парный эпитет в цветаевских текстах употребляется достаточно часто с целью создания объемного образа реалии; основной его функцией является подчеркивание в объекте нескольких одинаково важных признаков.

Своеобразным стихотворением-манифестом использования двойных эпитетов является стихотворение «По холмам…»:

По холмам — круглым и смуглым, // Под лугом — сильным и пыльным, // Сапожком — робким и кротким — // За плащом — рдяным и рваным.// По пескам — жадным и ржавым, // Над лугом — лгущим и пьющим, // Сапожком — робким и кротким — // За плащом — следом и следом. // По волнам — лютым и вздутым, // Под лугом — гневным и древним, // Сапожком — робким и кротким — // За плащом — лгущим и лгущим [1:322].

Стихотворение представляет собой одно высказывание эллиптического типа (опущены глаголы передвижения), причем эпитетные комплексы построены своеобразно: будучи парными по структуре, они объединены в синонимические (робким и кротким), псевдосинонимические, близкие лишь фонетически (жадным и ржавым), и дублетные пары (лгущим и лгущим). Первые четыре и последние четыре строки зеркально отражаются друг в друге, имея почти неуловимые отличия в составе эпитетов. Этот прием, построенный М. Цветаевой исключительно на игре определениями, говорит о значимости использования ею признаковых слов и составных эпитетов в частности. Эпитеты гневный и древний сближаются на основе общности их фонетического состава. Повтор близких по звучанию слов способствует их семантическому сближению в рамках данного стихотворения.

Приведем примеры употребления парного эпитета с союзом и.

За их корень, гнилой и шаткий, // С колыбели растящий рану (о богатых людях) [1:265]; Тоже речь произнесем: Всех румяней и смуглее // До сих пор на свете всем [1: 272].

В составе парного эпитетного комплекса, соединенного союзом и, могут находиться определения соположенные, близкие по значению, чему способствует соединительная семантика союза. Если в некоторых случаях семантическое сближение налицо (шаткий и гнилой или юн и тонок), то в других оно диктуется авторским восприятием, оценкой (эпитеты пронзителен и робок семантически далеки, но в эпифразе их сближает то, что взгляд воспринимается героиней ситуативно: подчеркивается и момент непосредственного зрительного контакта, и общее свойство глаз). Первый эпитет в составе парного осознается как более важный, второй высвечивает дополнительные признаки, во многом индивидуально привнесенные, поэтому нередки авторские неожиданные эпитеты. Так, извилина губ может быть одновременно капризной (основная психологическая характеристика объекта) и слабой. В последнем контексте явно прослеживается ассоциация с пушкинскими строками всех румяней и белее в плане противопоставления (смуглый ассоциируется в поэтическом сознании поэта с солнечным, божественным в отличие от белого, синонима смерти).

• 2.2. Цепочечный эпитетный ряд (употребление трех и более эпитетов в составе одного эпитетного комплекса) (63 эпифразы).
• 2.2.1. Употребление двух или более эпитетов в целях конкретизации признака.
• 2.2.2. Употребление эпитетов антонимической семантики.

Вилка, или цепочка эпитетов, употребляемая по отношению к одному определяемому слову, — часто используемый стилистический прием М.Цветаевой. Присутствие третьего эпитета расширяет возможности индивидуальной характеристики предмета: Дразнит заманчиво-новый, волнующий взгляд [1:93]; Вспоминая о вас на пирующем, бурно-могучем костре [1:19].

Такого рода эпитеты составляют около 15% от общего количества эпитетов в творчестве поэта. Они получили название фразовый эпитет (термин И.Р. Гальперина), так как представляют собой объединение нескольких слов в единое высказывание.

Противоречивость души поэта и внешнего мира заставляет искать средства передачи сложного мироощущения и в этих поисках обращаться, в частности, к использованию тройных эпитетов: Все красавицы земной страны одинаково-невинно-неверны [1:329].

Семантический потенциал употребления развернутого цепочечного эпитетного комплекса очень богат. Используя составные эпитеты, создавая синтаксическую амплификацию, М. Цветаева добивается структурной и смысловой целостности текста.

Цепочки эпитетов в идиолекте М. Цветаевой выполняют следующие функции:

• а) разностороннее, полное описание объекта;
• б) подчеркивание и усиление какого-либо смысла с помощью синонимичных эпитетов, эпитетов с отрицательной или положительной коннотацией.

В редких случаях цепочечный эпитет реализуется посредством сложного эпитетного слова, представляющего собой соединение корневых элементов нескольких лексем, написанных через дефис: одинаково-невинно-неверны, причем объект получает сложную, комплексную характеристику: девицы всегда одинаковы в одном: они и невинные (на первый взгляд), и неверные (их истинная сущность).

2.2.1. Употребление двух или более эпитетов в целях конкретизации признака.

Функция уточнения по линии усиления интенсивности признака находит свое выражение в контактном употреблении двух эпитетов:

Мальчишеский, краткий век [1:319]; Жгучая, отточенная лесть [1:243]; Лежащая, вящая явь [2:216]; И то же неожиданное блаженство… — невосстановимое, нежалящееся [6: 256]; Тоска лебединая, протяжная [2:87].

Эпитет, находящийся в постпорционном положении и стоящий в конце высказывания, обращает на себя большее внимание (дистантное и постпорционное употребление эпитета): И движенья рук невинных // Слишком злы [1:190].

Антонимия, несмотря на то, что эпитеты относятся к разным словам, проявляется за счет их положения в конце строки, что оттеняет признаки с большей силой. Причем конкретное (руки) и абстрактное (движенья) имена связаны очень тесно друг с другом, поэтому рождается чувство, что автор говорит об одном объекте.

Цепочки эпитетов как одна из разновидностей эпитета используются М. Цветаевой очень часто в целях передачи особой степени проявления признака. В таких эпифразах индикатором темы является либо начальная позиция субстантива, либо конечная. Индикатор ремы — это последовательное употребление комплекса эпитетов, которые описывают целую ситуацию, как в приведенных ниже примерах:

Сугроб теремной, боярский, // Столбовой, дворянский, // Белокаменный, приютский, // Для сестры, для братца [2:110]; Петр был ввергнут в ту мрачно-сверкающую, звездно-лунную, казачье-скачущую шапочно-доносную нощь… [4: 361].

В первом контексте сугроб воспринимается как дом, в котором проживают бояре, потому он теремной, боярский (синонимичные эпитеты), дворяне (столбовой, дворянский), способный защитить (возможно, казенный дом; белокаменный, приютский — два эпитета, также ставшие синонимами, хотя характеризуют объект с разных сторон).

Во втором фрагменте Петр Гринев, герой пушкинской повести, оказался не просто во власти ночи: посредством цепочки эпитетов к субстантиву ночь можно узнать о ситуации, в которой оказался герой. Это ночь не просто лунная, звездная, мрачная (узуальная атрибутизация), но и та, в течение которой скакали казаки на своих конях (казачье-скачущая) с доносом, находящимся в их головных уборах (эпитет шапочно-доносная). Уникальная атрибутизация ночи в виде ситуации, свернутой пропозиции, делает эпитет в цветаевских текстах универсальным средством описания любой, самой сложной и многокомпонентной ситуации, выполняя функцию компрессии языкового кода.

Амплификация, многократный повтор ключевых смыслов (близкий, родный, любимый, страшный), выраженный с помощью эпитетов, используется М. Цветаевой в функции обмана ожиданий получателя поэтического послания, читателя: Самое любимое из страшных, самое по-родному страшное и по-страшному родное были — «Бесы» [4: 365].

Произведение Ф. М. Достоевского воспринимается предельно противоречиво: это и страшная книга, и родная, своя: оксюморонные сочетания эпитетов передают сложное восприятие книги. Сходная логика употребления цепочки эпитетов наблюдается и в эпифразе: Маленькое, огромное, совсем черное, совсем невидное — море [4: 370].

Всесторонняя характеристика объекта, в том числе через антитезу, осуществляется посредством однородных определений: Не с тем — италийским // Зефиром младым, — // С хорошим, с широким, // Российским, сквозным! [2: 66]; У кого из народов — такая любовная героиня: смелая и достойная, влюбленная — и непреклонная, ясновидящая и любящая. [4: 334] (о Татьяне Лариной).

О книге А. С. Пушкина М. Цветаева пишет: После тайного сине-лилового Пушкина у меня появился другой Пушкин — уже не краденый, а дареный, не тайный, а явный, не толсто-синий, а тонко-синий — обезвреженный, прирученный Пушкин… [4: 354]. В цепочку объединяются три синтаксических комплекса с противительными отношениями, которые дополняются парными эпитетами с уточняющей функцией. В рамках данного эпитетного комплекса представлена вся конкретная ситуация знакомства поэта с творчеством и книгами А. С. Пушкина: описывается не просто книга, а ситуация интимного присвоения творчества великого поэта, осознание его как части своей жизни: противопоставленные эпитеты с союзом, а отражают новую ситуацию обладания книгами А. Пушкина — не краденый, а дареный, не тайный, а явный; причем присвоение происходит по зооморфной логике: творчество приручается (прирученный), обезвреживается от всего наносного (обезвреженный). Эпитеты выполняют функцию выражения предельно ситуативных признаков; составляя цепочку, они развертывают, «раскручивают» всю пропозицию, раскрывая значение эпитета другой.

Контекстуальная расшифровка значения определения может даваться через указания на логические связи посредством конструкции с союзом то есть: Есть другой день: злой (ибо слеп), действенный (ибо слеп), безответственный (ибо слеп) [5:239]; Ибо колыбель — … вселенная: несбывшийся, т. е. беспредельный человек [6: 246]; Дружба суровая: вся на деле и в беседе, мужская, вне нежности земных примет [6: 223]; не ведомый, т. е. безвопросный, неспрашивающий (о толковании слова неведомый) [6: 321].

Расшифровка производится и через приложение: Мое доброе имя, то есть: моя добрая слава [7: 13].

В одном из контекстов характеристика объекта — день — разнообразна, но имеет один смысл, поэтому собственное лексическое значение прилагательных нивелируется и подводится под одно значение — слеп. Из контекста исчезает многозначность, автор строк даёт единственно верное и точное толкование значения данного определения: день слепой, поскольку безответствен за свой действия. См. аналогичную семантизацию в следующей фразе: Беспутный! Вот я и дорвалась до своего любимого слова! Беспутный — ты, Бальмонт, и беспутная — я, все поэты беспутны, — своими путями ходят. [4:6]. Беспутным в узусе характеризует человека, у которого нет пути, жизнь которого лишена разумной цели, не имеющий определенного пути. В цветаевском же использовании беспутный — это независимый, тот, кто ходит своим путем, отличным от других.

В данном примере наиболее полно отражается особенность идиолекта М. Цветаевой — склонность к авторской этимологии, проявляющаяся, хотя и не так часто, и в эпитетах: Дряхлая голубка — значит, очень пушистая, пышная, почти меховая голубка, почти муфта… [4: 332].

Рассмотрим две эпифразы, в которых составной эпитет выполняет экспрессивную функцию.

Песня… завершена и совершенна — и никому ничем не обязана [7: 377]; нет стихов без чар (не очарованы, а чарованы) [7: 557].

В первой эпифразе парные эпитеты сближены этимологически и семантически (завершена и совершенна); третий эпитет развивает заданную семантическую линию характеристики имени «песня» путем антропоморфизации: песня никому ничем не обязана. Второй контекст говорит о поэтическом поиске слова М. Цветаевой: обычное слово «очарованы» отвергается как несовершенное, вместо него путем противопоставления вводится авторский эпитет «чарованы», что прямо выражает значение «с чарами», тогда как слово с приставкой озатемняет «родство» с чарами.

В приведенных выше контекстах поэт оживляет внутреннюю форму слова через сопоставление лексемы с однокоренными словами. Так, сопоставление слов очарованы и чарованы приводит к тому, что поэт отвергает первое слово как не совсем соответствующее авторскому прочтению его значения: М. Цветаева подновляет значение слова.

Ярким средством является использование длинных цепочек эпитетов. Приведем пример самой длинной цепочки эпитетов (более 10 прилагательных и причастий): Ранне-утрення, // Поздне-вечерня, // Крепко стукана, // Не приручёна, // Жарко сватана, // В жены не взята, — // Я дорога твоя // Невозвратна. // Много-пытанная, // Чутко-слуханная. // Зорко-слеженная, // Неудержанная [2:112]. Емкая информация о героине передается главным образом посредством сложных окказиональных слов и причастий.

Стилизация под фольклорную песню заставляет поэта конструировать сложные эпитеты по принципу косвенного сходства признаков. Эпитеты в данном контексте расположены по принципу антитезы, причем противопоставление затрагивает определения, расположенные на разных строках, что способствует усилению антитетичности. Последние три определения синонимичны, но все противопоставлены эпитету неудержанная. Первый эпитет противостоит второму, так атрибуты группируются в пары по принципу полярности. Последние четыре строки построены по принципу нарастания эмоциональной характеристики субъекта: чутко-слуханная, зорко-слеженная (за героиней слушали, следили), а потому неудержанная.

Развернутый эпитет реализуется в творчестве М. И. Цветаевой очень разнообразно — в виде сложного двойного или тройного прилагательного, компоненты которого соединены дефисом, посредством контактного употребления прилагательных, через запятую, что говорит об их однородности и общности, с помощью сравнительного оборота, а также разрыва другим словом.

Ощущение разнообразия и в то же время однородности, «сродства» реалий действительности и их признаков органично для всего творчества поэта, что ярко выражается в наборе и способах расположения эпитетов в текстах М. И. Цветаевой.

2. Употребление эпитетов антонимической семантики Эпитеты распространенного типа антонимической семантики представлены двумя разновидностями: это может быть два и более эпитетов или сложный поликорневой эпитет.

М.Цветаева использует эпитеты, выраженные несколькими прилагательными, имеющими в контексте антонимическую семантику.

Экспрессивный повтор слов с противоположной семантикой — яркая черта поэтики М.Цветаевой.

Знали бы вы, // Ближний и дальний… [2: 263]; Мой хладнокровный, мой неистовый // Вольноотпущенник — прости! [1: 253]; Самое любимое из страшных, самое по-родному страшное и по-страшному родное были — «Бесы» [4: 44]; Маленькое, огромное, совсем черное, совсем невидное — море [4: 54]; Это будет Ваша вторая жизнь, первая жизнь, единственная жизнь [6: 234].

Неудовлетворенность от внутреннего душевного разлада тяготит поэта, она пытается его преодолеть: для передачи этого состояния используются противительные союзы а, но:

… мое несправедливое, но жаждущее справедливости сердце… [4: 20−21]; Эпоха против меня не лично, а пассивно, я — против нее — активно [7:386].

Противопоставление своего и чужого, «нашего» и «вашего», земного и небесного, этого мира и другого отражается в строках, посвященных разлуке поэта со своей страной в годы войны: В свой край, в свой век, в свой час // В наш — час, в нашу — страну! // Ваш край, ваш век, ваш день, ваш час, // Наш грех, наш крест, наш спор, наш — гнев [2: 299−300].

Многокомпонентные конструкции с цепочкой определений у М. Цветаевой содержат имплицитную информацию, которая, по мысли автора, должна быть понята без объяснений:

Маяковский — это кладбище Войны и Мира, это родина Октября, это Вандомский столп, задумавший жениться на площади Конкорд, это чугунный Понятовский, грозящий России, и некто (сам Маяковский) с живого пьедестала толп — ему грозящий, это на Версаль идущее «хлеба!» [6: 205]. Из разносторонних определений складывается общая характеристика субъекта путем суммирования предикативных признаков.

Цепочечная структура может быть представлена и эпитетами-придаточными местоименно-определительной, степенной семантики, чаще вводимыми контактными словами тот, кто и под. (16 единиц).

Кто — мы? Не из тех, кто ездят — // Вот — мы! А из тех, кто возят: // Возницы. В ранениях жгучих // В грязь вбитые за везучесть [3:176].

В этом же стихотворении представлен эллипсис (типичный прием М. Цветаевой) данной конструкции: Кто — мы? Да по всем вокзалам… // Кто — мы? Да по всем заводам… [3:176].

В драме «Каменный ангел» распространенное придаточное определительное предстает в составе конструкции, характеризующейся синтаксическим параллелизмом, что исчерпывающе характеризует героя: В настоящую минуту он как женщина, которую не пустили на бал, и как ребенок, которому не дали конфеты [3:101].

Приведем пример объемной характеристики объекта, солнца, эксплицируемой развернутым определением степенной семантики с контактными словами такой, что:

Печать, оставленная солнцем на человеке: эта печать, коктебельского полдневного солнца — на лбу каждого, кто когда-нибудь подставлял ему лоб. Солнца такого сильного, что загар от него не смывался никакими московскими зимами и земляничным мылом, и такого доброго, что… десятилетиями позволяло поэту сей двойной символ: высшей свободы от всего и высшего уважения: непокрытую голову [4:159]. Повторы придаточных задают восприятие объекта через описательные обороты эпитетного типа: загар не смывался никакими московскими зимами и земляничным мылом = «несмываемый загар». Расширение языкового кода служит функции ситуативного раскрытия признака, индивидуально воспринятого поэтом.

Итак, основными функциями употребления цепочек эпитетов в текстах М. Цветаевой являются:

• — разностороннее и полное описание объекта характеристики;
• — подчеркивание и усиление признака с помощью употребления синонимичных или «псевдосинонимичных» эпитетов;
• — осмысление объекта во всей его противоречивости средствами антонимических определений.
• 3. Повтор эпитета при одном определяемом слове и при разных определяемых словах (56 единиц).
• 3.1. Повтор эпитета при одном определяемом субстантиве в рамках одной эпифразы.
• 3.2. Повтор эпитета в составе различных эпифраз, т. е. при разных определяемых словах (всегда контактный) в рамках одного текстового фрагмента.

Повтор одной и той же лексической единицы в контактной позиции, или геминация, призван подчеркнуть смысловую значимость данного языкового элемента, его дискурсивный вес. Повтор эпитетов в творчестве М. Цветаевой пока исследован недостаточно полно: изучались лишь словообразовательные и синтаксические геминации [Погудина, Черных].

По нашим данным, активны лексемные повторы эпитетов. Например: Око зрит — невидимейшую даль, // Сердце зрит — невидимейшую связь… // Ухо пьет — неслыханнейшую молвь…[1:120]. Однако нельзя не отметить, что в данном случае двукратный повтор лексемы невидимейший является элементом более сложной структуры с повторами и корреляциями разного типа: тройной повтор синтаксической конструкции (подлежащее — сказуемое — прямое дополнение с зависимым от него согласованным определением), корреляция лексического наполнения соотносительных элементов параллельной конструкции (око — сердце — ухо; зрит — зрит пьет).

Повторяющиеся эпитеты представлены в большинстве случаев двумя прилагательными, но изредка встречается и объединение трех или четырех эпитетов, в частности, для выражения интенсивности признака: Длинный, длинный, длинный, длинный // Путь [3:146].

Повтор эпитета усиливает оценку, часто влечет за собой семантическое изменение эпитета, подчас парадоксальность. Структурно это может быть повтор эпитета при одном определяемом субстантиве и повтор эпитета в составе различных эпифраз, т. е. при разных определяемых словах. Рассмотрим каждую из этих разновидностей повтора.

3.1. Повтор эпитета при одном определяемом субстантиве в рамках одной эпифразы (34 единицы) или в составе различных эпифраз (22 единицы).

Мы с тобой неразрывные, // Неразрывные враги [1:367]; Измена — … ножевое, ножевое [слово] [6:245]; Привычные к степям — глаза, // Привычные к слезам — глаза [1:243].

В первом фрагменте близкие по значению адъективные лексемы становятся почти антонимичными по своей семантике: в первом употреблении слово неразрывные означает «близкие, родные», при повторном употреблении — в сочетании со словом враги лексема существенно меняет свое значение — «неразрывные». В последнем примере повторяющийся эпитет входит в состав распространенного определения, в рамках которого при морфолого-синтаксическом параллелизме различается объектный компонент (к степям — глаза). В других случаях повтор слова-эпитета выполняет функции сближения разноплановых понятий (привычные к степям и к слезам).

Неоднократный повтор эпитета способствует нагнетанию признака до высшего проявления: Бегут русы! // Бегут круты! // Шелком скрученные // Эх! // Моя — круче, // Твоя — круче, // У Маруси — круче всех! [3: 422]. Неназывание косы в контексте является проявлением табуированности ее номинации в ходе исполнения древнего обряда и признаком избранности героини.

Такие повторы называются в некоторых работах лексическим повтором с «синтаксическим распространением», поскольку уточнение добавляет новую информацию и обогащает повествование [Куликова 2007]. Повторяющаяся лексема может подвергаться сочинительному распространению (бредут слепцы Калужскою дорогой, — / Калужской — песенной — привычной…); с другой стороны, к общему повторяющемуся субстантиву могут относиться эпитеты, основанные на подчинительной связи (В сапогах, подкованных железом, // В сапогах, в которых гору брал).

3.2. Повтор эпитета в составе различных эпифраз, т. е. при разных определяемых словах (всегда контактный), или сквозной эпитет (в терминологии В.П.Москвина) (22 единицы) В составе двух контактных эпифраз, образованных различными субстантивами, употребление одного эпитета способствует, как уже отмечалось, сближению различных понятий или объектов — роль эпитета в таких случаях первостепенна.

О первая ревность, о первый яд [2:20]; О первое солнце над первым лбом [2:20]; Древняя тщета течет по жилам, // Древняя мечта: уехать с милым [2:232]; В маленьком городе, // Где вечные сумерки // И вечные колокола. [1:355]; Последние стихи на последних шкурах у последних каминов [4:292]; Высшая степень душевной разъятости и высшая — собранности. Высшая — страдательности и высшая — действенности [5.:348]; … у нее твердый кров, твердый хлеб, твердый угол, а у меня все это — в воздухе [6:691]; И литеры встают из-под руки, — // Старинные — из-под руки старинной [3:158].

Приведенные выше примеры очень разнообразны: эпитеты объединяют различные понятия, причем наблюдаются следующие семантические отношения между субстантивами в составе эпитетных комплексов:

• а) синонимические (тщета — мечта);
• б) антонимические (кров, хлеб, угол — воздух; разъятость — собранность, страдательность — действенность);
• в) семантическая общность в составе единой ситуации (сумерки, колокола; солнце, лоб).

Уподобляются не просто повторяющиеся лексемы-эпитеты, но и сами определяемые субстантивы: древняя тщета (общая оценка жизненного пути человека) сближается с древней мечтой на основании не только признака (давняя, постоянная), но и сем самого субстантива (мечта — это часто и есть безуспешные попытки что-либо воплотить в жизнь).

Неоднократный повтор одного и того же эпитета передает высшую степень проявления признака. Будучи поэтом предельности, М. Цветаева все переживает в высокой степени: страдая в «душевной разъятости», в возможности жить, несмотря ни на что (высшая степень собранности, действенности).

Нанизывание похожих по форме или дублетных прилагательных используется в усилительной функции: последующие эпитеты обоснованно усиливают ассоциативные семантические связи, смысловые впечатления от предыдущего эпитета.

Леня. Есенин. Неразрывные, неразливные друзья [4:268].

Семантическая близость эпитетов подкрепляется не только контактным их употреблением, но и скрытым обращением к фразеологизму не разлей вода.

В цветаевских текстах при одном определяемом субстантиве может находиться целая цепочка различных определений. Данное высказывание представляет собой развернутый эпитетный комплекс с включением в него повторяющихся признаковых элементов.

Повторение признакового слова, в том числе полное, повтор корнеслова, в рамках строфы или стихотворения становится лейтмотивом: данный в первых строках образ получает объемную окказиональную характеристику:

— Что я поистине крылата, / Ты понял, спутник, по беде!/ А ветер от твоей руки / Отводит крылышко крылатки / И дышит: душу не губи! / Крылатых женщин не люби! [1: 132].

Организующим смысл высказывания является эпитет крылатый в различных семантических и лексических репрезентациях. Признаковость выражена в первой строке (крылата), что задает основной смысл восприятия образа героини: крылатая, т. е. поэт, «летящая», неземная. Тавтологичное выражение крылышко крылатки способствует развертыванию этого образа: поэт — бабочка, парящая и неуловимая; эпитет крылатый в последней строке добавляет новое значение в описании лирической героини: поэт, как бабочка, ускользает, улетает, его трудно удержать: крылатых женщин не люби. В контексте крылатка используется в значении «бабочка, крылатая» (но возможны и другие толкования: «Крылатка (samara), плод растений типа орешка с плоским кожистым или перепончатым придатком. Распространяется воздушными течениями. Крылатка (плод растений) имеется, например, у берёзы, вяза, ясеня, клёна (двукрылатка)», это и вид тюленей (метафорическая номинация ласт, словно крыльев), и рыб).

Повторение определяемого слова развертывает ситуацию посредством употребления близких по значению признаков: максимальное смысловое сближение определяемого и эпитета происходит в последней части эпитетного комплекса (спи, бессонная) — перед нами «псевдоповтор» эпитетов: Спи, успокоена, // Спи, удостоена, // Спи, увенчана, // Спи, подруженька // Неугомонная! // Спи, жемчужинка, // Спи, бессонная [1: 144].

Постпозиционный и препозиционный повтор эпитета при близких по значению субстантивах создает эффект тавтологического употребления эпифраз, зеркально отражающихся друг в друге: Обвела мне глаза кольцом // теневым — бессонница // Оплела мне глаза бессонница // Теневым венцом [1: 211].

Анафорическое употребление эпитетов акцентирует внимание на признаке, выступая в функции смыслопорождающего компонента в составе эпитетного комплекса: Мало — тебе — дня, // Солнечного огня! // Мало — меня — звала? // Мало — со мной — спала? [1: 377].

Редкий, но очень яркий цветаевский способ актуализации признакового слова — повтор в узком контексте одного и того же субстантива, употребленного в контрастных значениях и содержащего при себе различные эпитеты (так называемая плока): Благословляю ежедневный труд, // Благословляю еженощный сон. // Господню милость — и Господен суд. // Благой закон и каменный закон [1: 223]. Субстантив закон развивает в контексте различные значения именно благодаря эпитетам благой (справедливый) и каменный (суровый). Эта антонимия смыслов одной лексемы подготавливается М. Цветаевой в предыдущих строках (труд и сон; милость и суд).

Наряду с этим, М. Цветаева использует и обратный прием — многократное повторение субстантива с различными эпитетами. Продемонстрируем на примере стихотворения «Плащ» семантический потенциал эпитетных комплексов с повторяющимся субстантивом:

Ночные ласточки Интриги — // Плащи! Крылатые герои // Великосветских авантюр. // Плащ, щеголяющий дырою, // Плащ игрока и прощелыги, // Плащ-Проходимец, плащ-Амур. // Плащ, шаловливый, как руно, // Плащ, преклоняющий колено, // Плащ, уверяющий: — темно! // Гудки дозора. — Рокот Сены. — // Плащ Казановы, плащ Лозэна, // Антуанетты домино! // Но вот — как черт из черных чащ — // Плащ — чернокнижник, вихрь — плащ, // Плащ — вороном над стаей пестрой // Великосветских мотыльков, // Плащ цвета времени и снов — // Плащ Кавалера Калиостро! [1:97].

Определяемый субстантив плащ повторяется чаще всего в начале высказывания (15 повторов), при этом задает описание новой ситуации. В начале стихотворения плащ — метонимическое обозначение авантюристов восемнадцатого века. Данная мысль развертывается в рамках нескольких эпифраз путем перечисления характерных признаков. «Отправная точка», метонимическая номинация героев-плащей, конкретизируется через признаковое описание ситуаций: игры (щеголяющий дырою), любви (Амур, шаловливый, Проходимец), магии (чернокнижник, вихрь). Плащ становится воплощением эпохи, символом времени.

Итак, повторяющиеся эпитеты в рамках цветаевской эпифразы или эпитетного комплекса структурно представлены очень многообразно. Конфигурация таких эпитетов имеет вид «эпитеты + субстантив» или вид «эпитеты + различные субстантивы»; отмечены случаи псевдоповтора эпитета или зеркального отображения двух эпифраз путем перестановки не только места расположения эпитета по отношению к определяемому слову, но и лексемного его (субстантива) изменения с сохранением интегральной семантики (кольцо, венец — «круг»).

4. Блочный эпитетный комплекс (146 единиц).

Данный тип эпитетного комплекса выделяется нами с целью адекватного описания всего многообразия состава эпитетов в цветаевском идиолекте. Наличие блока эпитетов, его регулярное конструирование составляет специфическую черту идиостиля поэта.

Блочный эпитетный комплекс — это стилизованный под фольклорную эпифразу единый лексико-синтаксический блок, включающий определяемое слово и эпитет, в том числе распространенный, дающий многоаспектную характеристику объекту. Компоненты блока характеризуются цельностью семантики составляющих компонентов словосочетания, их тесной спаянностью. Наиболее часто употребление блочного эпитета в фольклорных произведениях М.Цветаевой.

А сугробы подаются, // Скоро расставаться. // Прощай, вьюг-твоих-приютство, // Воркотов — приятство [3:236]. Такие эпифразы графически фиксируются посредством дефиса, подтверждая тем самым единое значение компонентов. В данном примере перед нами характеристика зимы и вьюги посредством отсылки к образу уюта, волшебства, счастья. Определяемое слово опущено, а три объединенных дефисами компонента представляют собой аппозитивный эпитет (приложение с зависимыми словами). В других случаях такие выражения объединяют эпитет и определяемое слово (кровь-твоя-кровца, поклон-тот-не-послан, к чаше-идешь-причастию). Приведем систематизацию блочных эпитетных комплексов по характеру морфологического состава их компонентов и семантике.

Базу для блочного эпитета составляет аппозитивное словосочетание, включающее определяемое слово и эпитет-приложение, особенно характерные для «фольклорного» цикла произведений М.Цветаевой. В составе эпифраз такого рода, как правило, находятся образные слова, близкие по значению, суммарной семантики:

Смотрит: не шелк-янтарь — мусор-товар [3:359]; филин-сова [3:388]; У Царицы — семь покоев / Стены все в сетях-тенетах, / Колокольчиках-звонках [3:371];

или признаковой семантики: Я, твой лодырь, // Твой холоп-лысолоб! [3:361]; Две слезы-соперницы // В одну слились [3:392]; Гусли, гусли-самозвоны… гули, гусли-самогуды…[3:379]; То пророчица великих разлук: // Сова-плакальщица, филин-сова [3:388]; Что за притча? Что за гость-за-сосед: / Не то в латы, не то в ризы одет! [3:341].

Иногда эпитеты-аппозитивы очень близки по семантике, почти синонимичны, что отражает их сходство с собственно фольклорными аппозитивными клише:

Прощай, мой праведник-монах! / Все яростней разлет-размах, / «Мой персик-абрикосик!» [3:378]. Встречается и четырехкомпонентный комплекс: Вихрь-жар-град-гром была, — // За все наказана [3:399].

Функция эмоциональной характеристики объекта выступает для блочного эпитетного комплекса основной. Наиболее частотными являются блочные эпитеты с первым компонентом жар (22) и царь (15).

Необходимо отметить, что данные двукомпонентные выражения могут трактоваться и как аппозитивы, но в силу их разноплановой семантики (суммарной, признаковой) и окказиональности причисляются нами к блочным эпитетным комплексам.

Фразеологичное фольклорное выражение жар-птица вызвало наличие у М. Цветаевой таких блочных эпитетов, как: на жар-груди [3: 370]; жар-девица [3:352]; жар-корабь [3: 344, 361]; жар-платок [3:358]; жар-самовар [3: 362]. Сочетание Царь-Девица, обозначение главного персонажа и название поэмы, вызывает 12 других образований со словом царь: царь-буря [3: 577]; царь-дурак [3: 601]; царь-город [3:579]; царь-мой-лебедь [3: 588]; царь — кумашный нос [3: 598]; царь-парус [3:591]; царь-хитростник [3:372] и другие.

Именной эпитетный комплекс может содержать и экспрессивно-восклицательную частицу, которая усиливает эмоцию: Что за притча? Что за гость-за-сосед? // Не то в латы, не то в ризы одет! [3:353].

Как уже говорилось, синтаксическая база блочных эпитетных комплексов сочетание основного слова-субстантива и приложения. На этой базе возникают более сложные эпитетные комплексы с нарушением контактного расположения определяемого слова и эпитета. Дистантность компонентов эпифразы создается в одних случаях глаголом-сказуемым, «вклинивающимся» между компонентами эпифразы, в других — местоимением-определением или местоимением-дополнением и т. д. Чтобы сохранить единство эпифразы, М. Цветаева использует дефис как графическое средство обозначения ее цельности.

Рассмотрим разновидности более сложных структур блочного типа.

4.2. Блочный эпитетный комплекс с глагольным компонентом (44 единицы).

Каторжник койку-обрел-теплынь. // Пасынок к матери в дом — аминь [3:362]; Как с конницей-свяжусь-пехотой… [3:345]; Вся-то глотка-пересохла-гортань! [3:286]; Как дождичком-бьет-серебром [3:406]; И снова туман-всколыхнулся-фата [3:405]; Об одном лишь… Грусть-схватила-жаль [3:413]; Не орел с орлицей / В спор-вступили-схват [3:414]; Молнией поднялась, // Грудь-разломила-сталь (о ранении) [3:403]; Заработали тут струночки-прислужницы, // Ровно зернышки-посыпались-жемчужинки [3:387]; Лик-наклоняет-солнце // На белое солнце [3:418].

Данный тип блочного эпитета можно рассматривать как разновидность предыдущего типа, т.к. он представляет собой сочетание определяемого слова и приложения, находящихся не в контактной, а в дистантной позиции.

Построение блочного эпитетного комплекса фольклорного типа на основе включения в его структуру глагольного слова дает поэту возможность охарактеризовать целую ситуацию: глагол выступает в качестве центрального элемента комплекса, причем часты сравнения левого и правого компонентов относительно глагола (фата, как туман или лик, как солнце).

Глагольный компонент также используется как своеобразное связующее звено между синонимичными или близкими понятиями, где сближение их семантик происходит на уровне фольклорного осмысления, рождается суммарная семантика: Спор-заводили-беседу; в спор-вступили-схват.

Глагол в составе блочного комплекса используется в различных морфологических формах настоящего времени (наклоняет), будущего (свяжусь) и прошедшего (всколыхнулся), что говорит об открытости компонентов комплекса к изменяемости и о неустойчивости его структуры, возможности привносить новые элементы или трансформировать имеющиеся.

Единственным примером использования блока, эквивалентного предложению, может выступать фраза Грудь-разломила-сталь с подлежащим (сталь), сказуемым (разломила) и дополнением (грудь), где наблюдается выход за рамки собственно эпифразы.

На месте глагола-сказуемого в составе блочного комплекса используется деепричастие: оно объединяет единое понятие, передавая нерасчлененное действие и объект действия: И снится мне, — молвит // Лоб-гладя-чело, // Что красное солнце // На лоб мне сошло [3:388].

Это явление цветаевского идиолекта описано Л. В. Зубовой в рамках поэтического окказионализма. Нам представляется важным подчеркнуть эпифрастичность таких выражений: блочный эпитет, способствуя ритмической стилизации текста под фольклорный сказ, «собирает» компоненты высказывания, обеспечивая их спаянность. Фольклорные поэмы, в которых используется блочный эпитет, дают основание говорить о доминировании признаковой номинации нечистой силы и главных героев.

4.3. Местоименные блочные эпитетные комплексы ситуативной семантики (34 единицы). Данная структура возникает также в результате дистантного расположения определяемого слова и эпитета-приложения, когда они разделены местоимением, имеющим разные синтаксические функции (определения, дополнения, подлежащего) и разную синтаксическую зависимость.

Основная функция употребления блочного, спаянного местоименного эпитетного блока состоит в подчеркивании нерасчлененной, синкретичной характеристики объекта: в каталог его свойств попадает ситуативный атрибут в виде обращения (царь-мой-лебедь или Царь-ты-Дева). Местоимения в составе комплекса стоят как в именительном падеже, так и, что значительно чаще, в косвенных падежах, что свидетельствует о нерасчлененности высказывания, функционировании его как единого, спаянного комплекса, но с возможностью изменения местоименного компонента (застывшая конкретная форма высказывания).

Местоименный компонент, разрывающий аппозитивное выражение, может выступать в функции:

• — определения: То спесь-ее-льдина // Слезой взошла [3:399]; Вспыхнул пуще корольков-своих-бус [3:395]; Лежит цвет-наш-трезвенник, как пьяный какой… [3:403]; Двум юнцам-своим-щеночкам, // Морячочкам-морякам…[3:790];
• — дополнения: Повели, чтоб тем же часом / Вихря-мне-коня седлали [3:351]; Весь кафтан-ему-шнуровку / Расстегнула на груди [3:387]; В ковры-вам-подстилки // Вину велю течь! [3:390];
• — подлежащего: Бросьте карты-вы-колоду, / Вы ныряйте в глубь-пучину… [3:384];
• — обращения: Ври, дурь-ты-деревня…[3:392].

Как видно из приведенных примеров, поэт использует в большей степени личные местоимения (вы, ты, мне), а также притяжательные (свой, наш). Автор подчеркивает свое отношение к адресату, а также напрямую обращается к нему.

Семантические отношения между компонентами местоименного блока самые разнообразные: это и характеризация объектов, иногда с элементами сравнения (конь, как вихрь; юные, как щенки), и образная, метафорическая интерпретация (слезы — льдины спеси).

Особенностью цветаевского идиолекта в ее произведениях, стилизованных под фольклор, является использование блока эпитетов в целях эвфемистической замены определяемого понятия, которое ощущается поэтом как своеобразное табу. Табуируются следующие понятия:

• 1) нечистая сила. Черта М. Цветаева именует не-наш, сам-сам; нечисть получает эпитетное наименование перифрастического характера: сброд красен-незван, гости нетаковские, слободские. Данные эпитеты построены по модели фольклорных формул с той лишь разницей, что сами признаки, положенные в основу эвфемизмов-блоков, выбираются автором произвольно;
• 2) змей. Змей получает следующие характеристики: зверь-он-яр, летун-хапун;
• 3) небо. Особое место в фольклорных поэмах М. Цветаевой занимает образная аппозитивная блочная номинация неба как символа Высших Сил, Того Света. Это такие номинации, как Зорь-Лазаревна, Синь-Озеровна, Синь-Ладановна, Высь-Ястребовна, Сгинь-Бережок, ладонь-глубизна. В эпитетах отражается идея зеркальности миров (ладонь-глубизна), патронимическая персонификация, внешний облик небес (лазорь), морбиальные свойства (Синь-Савановна, Глыбь-Яхонтовна, Синь-Ладановна); причем сама лексема «небо» заменяется метонимическими обозначениями «высь», «синь». Единичной номинацией любви патронимического типа средствами блочного эпитетного комплекса является эпитет-аппозитив Знобь-Тумановна.

Редкими, но экспрессивными блочными эпифразами являются трехи четырехкомпонентные единицы: Вихрь-жар-град-гром была, — / За все наказана! [3:389]; Лоб-ему-грудь-плеча // Крестит на сон ночной [3:401]; Крылышек промежду // Грудку-взял-ей-стан [3:399]; Миткаль-бисер-леденцы-пух гусиный [3:409]; Подымайтесь, воры-коршуны-мятежники! [3:393].

Итак, блочный эпитетный комплекс — это спаянный эпитетный аппозитивный ряд с дистантным положением эпитета и определяемого слова, выполняющий функцию фольклорный стилизации.

Морфологическая линия типологии эпитетов показала активность употребления в текстах М. Цветаевой в качестве эпитета адъективных и адвербиальных слов. Как качественные прилагательные, так и относительные и приятжательные претерпевают в контексте произведений семантическую трансформацию. Многие относительные и притяжательные адъективы приобретают в контексте качественную семантику либо способность конкретно-чувственно отражать своеобразие изображаемой ситуации в ее восприятии автором (огнестрельная воля, музыкальная музыка, апельсинный дар души, мандаринная улыбка, тоска Вакхова). Использование качественных прилагательных в функции эпитета также имеет свои особенности: формы сравнительной степени адъектива часто используются в значении превосходной (небо — синей знамени); нередки окказиональные формы (наиявственный).

Для лирики М. Цветаевой характерно экспрессивное употребление различных типов сложных эпитетов, часто окказиональных, состоящих из нескольких основ (сновиденный, нагловзорый), а также использование цепочек определений (от двух до десяти) при одном определяемом слове (неведомый, безвопросный, неспрашивающий). Индивидуальность авторского словоупотребления адъективной лексики проявляется не столько в самих типах эпитетных комплексов, которые во многом являются общепоэтическими, сколько в особенностях подбора определений, в сочетаемости сложных признаков и определяемых слов. Антонимические эпитетные структуры построены на неожиданном столкновении различных признаков.

Развернутый эпитетный комплекс в его разновидностях (цепочечный, повторный, парный и т. д.) становится средством детализации признака, выразителем его интенсивности. Специфика цветаевского почерка проявляется в отборе эпитетов при выстраивании цепочечного ряда определений (сонный, бессонный; неразрывный, неразливный), при акцентуации одного и того же слова при лексическом повторе эпитета. Яркой особенностью работы поэта с аппозитивными эпитетами является конструирование блочного эпитетного комплекса, объединяющего в себе субстантив и его окказиональную характеристику. Такой комплекс употребляется в нерасчлененном виде: в его эпитеты сохранены составе в застывшем виде, в определенной форме (вьюг-твоих-приютство), что сближает его с постоянным эпитетом.

Таким образом, структурные типы эпитетов и эпитетных комплексов представлены в творчестве М. Цветаевой как уже известными в стилистике конфигурациями (парный, повторяющийся), так и специфически авторскими (блочные эпитетные комплексы). Все эти типы определений призваны объемно характеризовать конкретную ситуацию, подчеркнуто выразить авторское отношение к предмету речи.