Идея университета XXI века

Значение средневекового классического университета состоит в том, что в его стенах была выработана общая модель преобразования универсализирующей матрицы с целью сохранения её эффективности в условиях все более интенсивного прирастания коллективного опыта и вытекающей отсюда необходимости распределять весь возникающий при этом массив знаний по отдельным дисциплинам и соответствующим специалистам.

Первые университеты Парижский и Болонский были открыты в XII в., за ними последовало появление классических университетов Англии и континентальной Европы, включая университеты Восточной Европы в Праге (1348 г.) и Кракове (1364 г.). К XV в. открылось уже 86 университетов. Обучение везде проводилось на латыни общем языке тогдашней учености, и строилось по единой схеме: перед поступлением на один из трех специализирующих факультетов (богословский, юридический, медицинский) надлежало закончить подготовительный факультет философский, на котором изучали ряд дисциплин под общим названием «семь свободных искусств».

Этот семичастный канон, воспроизводивший в общих чертах римскую традицию образования, в позднейшую европейскую культуру ввел Боэций, философ раннего Средневековья, который разделил весь процесс обучения на две ступени: низшую тривий, куда включались грамматика (навыки лингвистического анализа), риторика (умение излагать мысли) и диалектика (искусство рассуждения и диалога), и высшую квадривий, куда входили арифметика (наука о числах и исчислениях), геометрия (в виде «Начал» Евклида и основ естествознания), музыка (учение о мировой гармонии) и астрономия (знание о строении небес, часто с элементами астрологии). Содержание этих дисциплин, конечно же, отражает уровень и особенности средневекового миропонимания, но, проводя параллель с нашим временем, можно сказать, что факультет «семи свободных искусств» прообраз общего высшего образования (где тривий соответствует циклу современных гуманитарных дисциплин, а квадривий естественнонаучному и математическому разделу), тогда как три специализирующих факультета средневекового университета аналог специализированного высшего образования.

Через подготовительный факультет проходили все без исключения профессионалы высшего уровня, а если учесть при этом и фактор обучения на едином общенаучном языке, то можно со всей уверенностью утверждать, что цикл «тривий-квадривий» являл собой первый и весьма удачный вариант формирования единого смыслового пространства всей интеллектуальной элиты тогдашнего общества путем выстраивания некоей общей универсализирующей площадки перед последующим восхождением по лестницам уже обособившихся разделов теоретического знания и практической деятельности.

Однако процесс универсализации в средневековом университете не ограничивался лишь сферой обучения, он оказывал существенное воздействие и на сферу воспитания, о чем нередко забывают. Искусство и народный фольклор Средних веков донесли до нас яркие образы кочующего студенчества школяров, бакалавров, магистров, лиценциатов, которые компаниями или поодиночке бродили в поисках учености по дорогам тогдашней Европы (в полном соответствии с песенкой вагантов «Во французской стороне.»). Считалось, что профессионал в любой сфере деятельности, независимо от того, идет ли речь о ремесле или академической стезе, прежде чем стать мастером (профессором), должен провести несколько лет в качестве странствующего подмастерья, обучаясь у разных мастеров то, что у немцев именовалось Wanderjahre. «годами странствий» («Годы странствий Вильгельма Майстера» так позднее Гёте назовет свой «роман воспитания»). «Лишь овладев таким „образованием“, полученным от учителей, влиявших как личностные образцы образованности, молодой человек должен был искать профессию, специальность, принимая их в их „ограниченности“, поскольку он видел их место в целостности всего мира, к структуре которого он ранее приобщился. Это наделяло его прозорливостью, широким кругозором, воспитывало скромность и смирение в отношении к своему профессиональному делу».

Фактически речь тут шла о процессе воспитания высшего уровня о сознательном самовыстраивании личности, обладающей ясным пониманием своей жизненной задачи и предельно широким мировоззренческим кругозором (отчасти сформированном в процессе усвоения знаний, представленных тривием-квадривием, отчасти обретенном по ходу «странствий»), т. е. о самовоспитании человека-универсала в исторически конкретной форме. Причем воспитательное звено образовательного процесса здесь не только было четко оформлено, но и выступало в качестве совершенно необходимой предпосылки для последующего, завершающего обучения на высшем уровне для специализации.

Для контраста, с целью более глубокого понимания механизма действия универсализирующей матрицы в условиях средневекового универститета, следует отметить роль тьютора, наставника-воспитателя в университетах Англии, присутствие которого в английской образовательной системе всегда придавало ей особые черты по сравнению с общеевропейской традицией. Дело в том, что межуниверситетская миграция, распространенная на европейском континенте, для англичан была ограниченной в силу островного положения их страны, и потому воспитательная функция образования (которая, как мы видим, является безусловно необходимой для осуществления полноценной универсализации в стенах университета), погруженная для немцев или французов в «годы странствий», реализовывалась здесь по-иному, нежели в остальной Европе: тьютор передавал свои знания немногим или даже одному студенту в ходе слабоформализованного прямого общения, конкретно настроенного на личность обучаемого. Подобная индивидуально ориентированная форма образовательного процесса, где обучение тесно сцеплено с воспитанием, может быть весьма эффективной, о чем свидетельствует не только высокое качество английской управленческой элиты, но и примеры домашнего воспитания в дворянских семьях послепетровской России, которое многим их отпрыскам в том числе Лермонтову, Грибоедову, Пирогову и др. давало возможность поступать в университет уже в возрасте 13−15 лет и успешно заканчивать его до 20 лет.

Возникшая в английских университетах в Средние века традиция объединять обучение с воспитанием посредством тьютора, а не «странствий», как в остальной Европе, продолжала действовать в Англии и много позднее, вплоть до начала XX в., когда повсеместно возобладала «немецкая модель» университетского образования (о ней речь ниже), в русле которой воспитание в вузе было вытеснено на задворки образовательного процесса, а формализованная система преподавания (в виде лекций и семинаров) почти полностью подменила собой неформализованное общение между преподавателем и студентами.

Однако это отнюдь не означает, что современное кризисное положение, о котором шла речь в Статье первой, можно без труда исправить, просто введя в состав современного университета некоторые прежние, присущие средневековому университету воспитательные компоненты в их английском или континентальном вариантах. Как известно, «в одну реку нельзя войти дважды»: несмотря на некоторые «воспитательные плюсы» средневековой модели классического университета, все века своего существования она оставалась ориентированной на сохранение и трансляцию уже имеющегося в наличии знания, а не на исследование и получение нового знания.

Ясно, что по мере нарастания тех модернизирующих тенденций, которые с полной определенностью заявили о себе в Век Просвещения и в дальнейшем превратили науку, этот социальный институт инноваций, в авангард европейской и всей мировой культуры, подобная статичная (хотя и осуществляющаяся при посредстве универсализирующей матрицы) форма воспроизводства коллективного опыта все больше стала отставать от потребностей развития.

Ответом на эту ситуацию стала реформа классического университета, главную роль в которой сыграли немецкие университеты (сначала, в конце XVIII в. Гёттингенский, потом, в начале XIX в. Берлинский) так называемая «университетская реформа Гумбольдта-Фихте». В. Гумбольдт выдающийся ученый, министр просвещения в Пруссии (главном государственном образовании тогдашней Германии), вдохновитель и организатор образовательной реформы, основатель Берлинского университета (1809 г.), который с тех пор носит его имя; И. Г. Фихте — один из ведущих представителей немецкой классической философии, активный политический деятель того времени и первый ректор Берлинского университета.

При упоминании университетской реформы обычно подчеркивается, что прежние центры научно-исследовательской деятельности (Академии и лаборатории), функционировавшие до этого по большей части автономно, как внегосударственные учреждения, по ходу ее осуществления были включены в состав университетов социальных институтов общегосударственныой значимости, после чего университеты стали осуществлять функции не только обучения, но и исследования. Ученый и преподаватель совместились теперь в одном лице в лице университетского профессора, который не только проводил исследования, но должен был читать лекции, донося до студентов результаты новейших научных достижений. Обучение при этом сразу поднялось на новую качественную ступень, поскольку в таком совмещенном виде стали передаваться не только знания сами по себе, но, что самое важное, метод работы с ними, на основе чего у обучаемого вырабатывалось умение не только правильно применять знания, но обновлять и наращивать их.

Однако, помимо нововведений в плане соединения исследования с обучением, университетская реформа заключала в себе явную воспитательную направленность. По мысли ее основателей, образовательный процесс обязан нацеливаться на формирование «образование» самой личности обучаемого индивида посредством всестороннего культивирования его способностей и задатков. Согласно В. Гумбольдту, трансляцию знаний (т.е. обучение как процесс) надо «соотнести с человеком, а именно с целым его интеллектуального и морального организма», тогда как эффективность усвоения этих знаний (т.е. обучение как результат) необходимо измерять не овладением специальными знаниями и навыками (в конечном счете ремесленными), но полнотой усвоения обучаемым всего массива выработанных обществом знаний тем, «насколько благодаря им человеческий дух вообще приблизился к конечной цели своего стремления, к следующей своей задаче вобрать в себя посредством всех орудий своей восприимчивости всю ту массу материала, какую предлагают ему весь мир вокруг него и его внутреннее существо; преобразовать все это своими самодеятельными силами и тем самым привести Я и природу во всеобщее, живое и гармоничное отношение взаимодействие». В общем, «как полагал Гумбольдт, культурный принцип, воплощенный в университете, соединяет поступательное движение объективной науки (культурный принцип) с духовным и моральным воспитанием (культивацией) субъекта».

Итак, суть реформы классического университета заключалась в том, чтобы совместить в его стенах три компонента, жизненно важные для функционирования интенсивно модернизирующейся новоевропейской культуры (научное) исследование, обучение (как простых специалистов, так и будущих ученых-исследователей) и образование (формирование личности специалиста-ученого как аналог самовоспитания, поскольку речь в данном случае идет о формировании зрелой личности, т. е. о воспитании взрослых). Причем, по мысли творцов университетской реформы, ключевым звеном в этой триаде является как раз последний компонент образование ^ildung), поскольку именно оно, задавая ориентир и меру для двух других, воссоздает целостность личности носителей культуры, тем самым придавая устойчивость всему её зданию: «Университетским идеалом был Bildung. В этом понятии выражался идеал целостности личности, интеграции, способа жить, при котором каждая частица образования и жизни вносит свой вклад в поиски добра, истины и красоты. Это был идеал для каждого человека и, что важно, идеал для коллективной жизни, идеал высокой культуры, „цивилизации“, идеал нации».

Немцы весьма основательно подошли к реализации заявленного ими образовательного идеала. Реформу университета было решено поставить на систематическую научную основу, призвав для этого философию. Если на ту новую форму, какую в конечном счете обрел университетский образовательный процесс, взглянуть с точки зрения процесса формирования личности, то будет ясно, что именно философская теория (в конкретной исторической форме в форме классической немецкой философии, которая осознавала себя как предельный концентрат знания, а совокупное знание именно знание, а не ценности или что-либо иное! понимала как исчерпывающее воплощение всего культурного опыта) встала на место тех средневековых странствований, опыт которых, добавляясь к предварительно полученным знаниям тривия-квадривия, закладывал основу понимания индивидом своего жизненного предназначения и в то же время становился введением его в сферу профессиональной деятельности.

По ходу воплощения проекта университетской реформы в жизнь состав универсализирующей матрицы существенно изменился (что, как мы увидим ниже, имело далеко идущие последствия для европейской культурной традиции и всей мировой культуры). Рассмотрим обстоятельства данного преобразования подробнее.

Первый вопрос, который встал перед творцами университетской реформы, звучал следующим образом: каким образом вообще возможно свести в систему весь объем бесконечно расширившегося со времен Средневековья универсализирующего знания? Логика ответа была такова. Прежде всего, совокупное.

— универсализирующее знание, согласно В. Гумбольдту, «может включать в себя лишь два предмета мир физический и мир моральный, природу и человечество, и, примененное к тому и к другому, оно произведет на свет две науки описание природы и историю». Значит, главный принцип структурирования совокупного знания деление его по линии «знания о природе знания об обществе».

Второй вопрос организационного плана: каким образом следует осуществлять трансляцию этого совокупного, универсализирующего человека знания? Положение, исторически сложившееся в Германии, само подталкивало к решению. Особенностью немецких университетов было то, что «младший» философский факультет в их составе, начиная еще с Реформации, обладал приблизительно равным статусом с тремя «старшими» факультетами богословским, юридическим и медицинским, поскольку взял на себя функцию подготовки по всему спектру постоянно прираставших знаний за пределами этих трех основных специализаций, доставшихся от Средневековья. В XVIII в. эти знания оформились в виде двух основных разделов, представленных на философском факультете. «Философский факультет, писал И. Кант в своей классической работе „Спор факультетов“, имеет два отделения: отделение исторического познания (к которому относятся история, география, языкознание, гуманистика со всем, что дает природоведение, опирающееся на эмпирическое знание) и отделение чистого познания разумом (чистой математики и чистой философии, метафизики природы и нравов); между обоими отделениями существует взаимная связь. Именно поэтому философский факультет включает все части человеческого знания (стало быть, исторически и высшие факультеты)… Философский факультет может, следовательно, претендовать на право проверять истинность всех учений».

Таким образом, совокупное знание в немецких университетах уже изначально было представлено как единство наук, скрепляемое посредством философии, на философском факультете. Что и поставило немецкую философию и философские факультеты университетов Германии в положение лидеров университетской реформы. «Стало существенным новшеством то, что и новые, и реформированные университеты перестроили систему обучения и научной деятельности по специальным направлениям под эгидой философских факультетов. Философский факультет приобрел равный или даже более высокий статус, чем факультеты права, медицины и теологии, относительно которых он прежде находился в подчиненном положении».

Методологической и мировоззренческой основой университетской реформы в Германии, равно как и лидером среди всех философских учений того времени стала философская система Гегеля, в которой научное знание представляет собой завершающую стадию саморазвития некоего эволюционного принципа Абсолютного Духа, а философия (прежде всего, в образе философии самого Гегеля) выступает как высшая теория этого знания как «наука наук», предписывающая каждой конкретной науке предназначенное ей место в общей системе научного знания. Тогда выходит, что единство совокупного знания и вытекающее отсюда единство конкретных наук тоже удерживаются знанием, правда, знанием специфической философской формы. На первый взгляд, подобная система выглядит солидно, даже непоколебимо, а ведущая роль философии в ней представляется вполне обоснованной. Но, несмотря на лучшие намерения как немецких философов-классиков, так и организаторов университетской реформы, реальные результаты оказались иными.

Прежде всего, та роль, которую, согласно Гегелю, должна была исполнять философия, в конечном счете оказалась ей не под силу. Некоторое время, приблизительно до 50-х гг. XIX в., пока конкретные науки не получили достаточного развития, философия была еще в состоянии удерживать все их многообразие под своим началом. Но бурный прогресс наук по ходу промышленной революции изменил ситуацию. Сначала в автономное плавание ушли естественные науки, которые быстро обрели собственные методы, нормы и стимулы развития, вследствие чего претензия на мировоззренческое и методологическое руководство ими со стороны философии стала выглядеть все более безосновательной. Затем, по ходу усложнения социальной жизни и появления новых знаний об обществе и человеке, наступил черед и социогуманитарных дисциплин обособляться от какого-либо внешнего влияния. Углубление теоретической и практической специализации во второй половине XIX в., затронувшее как естественнонаучную, так и социогуманитарную ветви научного познания, лишь укрепило это тенденцию. «В естественных науках специализация быстро стала нормой, и ученые-естественники сконцентрировались на частных исследованиях, а не на идеалах Bildung-а (за исключением церемониальных случаев или публичных выступлений). К тому времени, когда в начале XIX в. в общественных науках действительно появились частные дисциплины, специализация и здесь стала считаться само собой разумеющимся фактом».

В результате конкретные («позитивные») науки полностью вышли из-под влияния философии, а сама философия, которая до этого была гарантом целостности всего совокупного знания (прежде всего научного), утратила свой привилегированный статус. Подобно королю Лиру, раздавшему свое царство по частям, она разделила все свое прежнее предметное содержание по конкретным дисциплинам и оказалась в довольно неопределенном положении, получив в лучшем случае право претендовать на роль лишь одной из (причем, явно не из числа ведущих) социогуманитарных дисциплин, предназначенной к тому, чтобы обобщать новейшие достижения науки, в худшем же рискуя вообще оказаться за пределами научного знания.

Каким образом эта новая ситуация в университетском образовательном процессе сказалась на универсализирующей матрице?

Вспомним еще раз средневековый университет. Универсализация представителя тогдашней интеллектуальной элиты достигалась тогда не только через знания высшего уровня, усвоенные на университетской скамье, т. е. посредством обучения, но и через ценности, равным образом транслируемые посредством универсализирующей матрицы по ходу воспитания. Знания, были, конечно, важны, но не менее важными были и странствования, которые выполняли двойную функцию: с одной стороны, они дозавершали формирование личности, практически вписывая её в состав мира (представление о котором теоретически было усвоено в общих чертах еще до того на подготовительном факультете «семи свободных искусств»), с другой стороны, странствования становились введением в специальность, что в сумме и предопределяло эффект самовоспитания. Формирование специалиста высшего уровня, таким образом, осуществлялось как по ходу усвоения формализованного опыта (т.е. посредством обучения, через трансляцию знаний), так и в процессе непосредственного проживания опыта, усвоения его содержания (т.е. неформализованным путем, который по большей части и закладывал основу воспитания, т. е. ценностного отношения к миру). Университетская же реформа XIX в., заявленный ею образовательный идеал ^ildung) и главным образом форма его реализации под началом гегелевской философии предопределили стяжение опыта в знание и, следовательно, воплощение в жизнь такого варианта, как преобладание обучения над воспитанием. Если же принять во внимание, что в «немецкой модели» университета основой образовательного процесса вместе с фигурой преподавателя-исследователя стала лекция (и в меньшей степени закрепляющее её семинарское занятие), ориентированная на строгое по форме, в высшей степени формализованное преподавание дисциплин, а также если прибавить к этому то обстоятельство, что роль научного лидера де факто перешла от философии к естествознанию с его формализованными моделями трансляции знаний (знаний, а не ценностей!), то не приходится удивляться быстрой, почти мгновенной по историческим меркам реализации тенденции по полному вытеснению воспитательной составляющей из универсализирующей матрицы с последующим заполнением образующегося при этом «преподавательского пространства» обучением.

Этапы соответствующих трансформаций таковы. Сначала ни у кого не вызвало никаких возражений то вполне справедливое утверждение, что само обучение и приобщение студента к процессу исследования обладают серьезным воспитательным значением. Еще один шаг, и повсеместно господствующим становится убеждение, что воспитательный компонент университетского образования в основном исчерпывается духом исследовательской пытливости, тягой к новизне, научной добросовестностью и прочими «ценностями позитивной науки», т. е. ценностями естествознания, которое уже к середине XIX в. основательно пропитало своими методологическими и мировоззренческими установками все дисциплины социогуманитарного цикла и окончательно взяло верх в звене обучения. Следующий шаг в продолжение избранной линии и воспитание в университетском образовании становится не более чем ритуальной фразой.

Что же касается таких проявлений академической свободы, как провозглашенные на заре университетской реформы и реализуемые до сих пор в некоторых странах такие права, как право студентов переходить с факультета на факультет, право систематически мигрировать из одного университета в другой, а также право менять руководителя своей научной и дипломной работы, которые, казалось бы, можно уподобить средневековым странствованиям, нацеленным на самовоспитание, то в отличие от последних, все они малосодержательны именно в воспитательном плане, поскольку стимулируются не столько стремлением понять смысл своего жизненного предназначения, как это было характерно для средневекового студенчества, сколько поисками более благоприятных условий для получения формализованных знаний и завершения научной работы, т. е. как раз для обучения. Что же касается разного рода путешествий студентов пореформенного университета в период «вакаций», т. е. на каникулах, то тут вообще не приходится говорить о каком-либо серьезном воспитательном эффекте, поскольку этот период реально представляет собой не более чем отдых от жестко выстроенного процесса обучения и в таком виде не имеет по сути ничего общего с теми «годами странствий», которые сопровождались напряженным поиском собственного жизненного пути.

Таким образом, уже во второй половине XIX в., на пике успехов университетской реформы, воспитательная составляющая образовательного процесса в университет сошла на нет, поскольку самовоспитание фактически было замещено обучением и, как следствие, выпало из состава универсализирующей матрицы.

В результате по сравнению не только со Средними веками, но и первой половиной XIX в. временем начала университетской реформы, процесс универсализации, сдвинувшись с классического тривия-квадривия (где он когда-то охватывал людей достаточно зрелого возраста) к более молодым возрастам (к детям и подросткам) обрел несравненно более массовый, но гораздо более однобокий характер. Поскольку звено самовоспитания в силу обозначенных выше внутриуниверситетских процессов было изначально подмене, но обучением и выключено из состава универсализирующей матрицы, то заимствовавшая эту модель школа тоже занялась преимущественно обучением либо в плане подготовки непосредственно к производственной, т. е. к специализированной профессиональной деятельности, либо в плане подготовки выпускника школы к университетскому этапу образования, т. е. в конце концов тоже к обучению для последующей профессиональной деятельности, но с еще более высокой степенью специализированности. Это значит, что формализованная трансляция коллективного опыта со всеми ее возможностями оказалась поставлена на службу узкой специализации. Перспективы, к которым ведет узкая специализация, уже рассматривались в Статье первой и к ним нет необходимости возвращаться.

Основная нагрузка в плане воспитания переместилась на нижние его уровни и в частную сферу, т. е. была переложена на семью и иные социальные группы (родственники, близкие, знакомые и т. д.), общение в среде которых остается наименее формализованным, т. е. осуществляется по традиционному типу. Однако, как было сказано выше, само введение всеобщего среднего образования есть свидетельство того, что традиционная культура (точнее, ее реликты в составе культуры современной) утрачивает свою эффективность; следовательно, воспитание, тем более первичного (раннего, базисного) уровня, где оно еще продолжает опираться на традиционные формы, уже не может быть даже минимально полноценным.

Но воспитание должно создавать базу для процессов самовоспитания, которые связаны с формированием зрелой, сознающей свою ответственность личности и в силу этого обладают важнейшим общесоциальным значением. Ослабление первичного, базисного уровня воспитания закономерно ослабляет и все составляющие более высокого порядка в этом процессе, что, в конечном счете, ставит под вопрос общую устойчивость культуры. Речь тут идет прежде всего о постепенном историческом вымывании слоя воспитанных, элементарно культурных поколений (родителей и иных воспитателей) и, как следствие, о неуклонном снижении качества воспитанности каждого последующего, более молодого поколения. По мере углубления процессов автономизации современного общества и соответствующего им исчезновения тех традиционных реликтов, которые были способны осуществлять трансляцию ценностных ориентиров от культуры к индивиду, семья фактически становится последним социальным институтом, реализующим воспитательную функцию в процессе формирования личности современного человека. Однако же, как мы видим, её ресурсы неуклонно убывают и по причине снижения её внутренней устойчивости, и под внешним напором ускоренно нарастающего массива культуры.

Поэтому полная утрата функциональной способности воспитательного звена в составе универсализирующей матрицы (посредством которой до сих пор осуществлялась социализация индивида, включенного в европейскую культуру), а вместе с этим и окончательный срыв воспроизводства всей современной культуры становится только вопросом времени. Это значит, что и распад самой культуры тоже становится делом времени.

университет обучение специализация средневековый.