Es ergo sum: особенности межсубъектных отношений в главе «Верующие бабы»

Осмысление взаимодействия персонажей последнего романа Достоевского невозможно без освещения понятия большого диалога, введенного в научный обиход М. М. Бахтиным. По сути, вся структура «Братьев Карамазовых» представляет собой большой диалог. Бытие центральных персонажей становится определенным существованиием других: «Благодаря отношению других ко мне я получаю некоторую определенность, становясь чем-то» Бахтин М. М. Проблем поэтики Достоевского. С. 434. Наиболее наглядно большой диалог воплощен в явлении карамазовщины, а именно в представлении каждым из сыновей Федора Павловича отдельной черты его характера. Они взаимообуславливают существование друг друга. Однако Карамазов и сыновья — не единственный случай подобного взаимоопределения персонажей. Если Карамазовы младшие становятся воплощенным продолжением страстей родного отца, то женщины из главы «Верующие бабы» проявляют черты их духовного отца.

Глава «Верующие бабы» как бы вклинивается во вторую книгу, выбиваясь из общего контекста остальных глав, текстуально прерывая повествование о встрече старца с гостями, а сюжетно — прерывая саму встречу. Эффект контраста достигается не только благодаря сюжетному несоответствию остальным главам книги, но и ее местом в ряду этих глав. Во-первых, главе «Верующие бабы» предшествует глава «Старый шут», содержание которой контрастирует с содержанием последующей главы за счет центральных образов обеих глав: если во второй главе второй книги в фокусе зрения хроникера находится Федор Павлович Карамазов — лгун и сладострастник — полярная противоположность старца, то в соседствующей с ней главе «Верующие бабы» внимание повествователя сосредоточено главным образом на старце, воплощении святости и духовной возвышенности. Верующие бабы становятся зеркалами, каждое из которых отражает отдельную грань души старца, способной сострадать всем тем бедам, с которыми к нему пришли женщины. Во-вторых, Достоевский неслучайно помещает эту главу именно внутрь, а не на периферию описания неуместного собрания. Ведь гипотетически могла сложиться такая повествовательная ситуация, при которой «Верующие бабы» предшествовали или завершали бы «Неуместное собрание», что ослабило бы связь между этими эпизодами. Однако этого не происходит. Очевидно, что Достоевский намеренно делает описание встречи старца с несчастными женщинами частью описания его встречи с Карамазовыми и Миусовым. Наша задача — ответить на вопрос, почему Достоевский выбирает именно такое расположение глав и что оно привносит в текст.

Ответ на этот вопрос не может быть однозначным. Прежде всего, следует отметить, что в данных главах показывается общение Зосимы с представителями разных сословий: если в главах «Приехали в монастырь», «Старый шут», «Буди, буди» и «Зачем живет такой человек!» Зосима ведет диалог с дворянами, то в «Верующих бабах» он беседует преимущественно с крестьянским сословием. Поэтому можно предположить, что подобное устройство повествовательного пространства подчинено социальному принципу, легшему в основу сопоставления этих глав (дворяне — крестьяне). Однако дифференциация собеседников старца не может быть исключительно социальной. Важно не только положение гостей старца на сословной лестнице, но и то, как они выстраивают свое общение с ним. Здесь следует обратить внимание на обращения, используемые гостями из сопоставляемых глав. Карамазов-старший, обращаясь к старцу, использует выражения «священный старец», «великий старец» (14: 40) (дважды), «благословенный отец» (14: 40), «учитель» (14: 41), «блаженный человек» (14: 41), «блаженнейший человек» (14: 43). Особую роль в обращениях Федора Павловича к старцу играют ремарки, которыми хроникер сопровождает свое повествование. Например, за репликой старшего Карамазова «Блаженный человек! Дайте ручку поцеловать» следует дополнение: «подскочил Федор Павлович и быстро чмокнул старца в худенькую его руку» (14: 41). Изображение поцелуя руки старца как «быстрого чмоканья» придает комизм поступку Карамазова, снижает действие, который претендует быть возвышенным. Эта ремарка обнажает суть намерений Карамазова и характеризует высокий тон его обращений к старцу как нечто наигранное и театральное (и, конечно, шутовское).

Теперь посмотрим, как обращаются к Зосиме персонажи «Верующих баб». Пришедшие к старцу женщины называют его «батюшка», «отец» (14: 47), «родной» (там же), «милый ты наш, благодетель ты наш, молебщик ты за всех нас и за все грехи наши», «родимый» (там же), «отец родной» (14: 48), «милый» (там же). В глаза бросается тема родства, которая прослеживается в обращениях к Зосиме женщин, воспринимающих заботящегося о них старца как родного человека, отца. Если сравнить обращения Карамазова с обращениями женщин, то становится понятным, какие из них искренни, а какие напыщенны и нелепы. Сравнение обращений формирует представление читателя об отношении сопоставляемых персонажей к старцу: если на примере верующих баб мы сталкиваемся с благоговением, благодарностью и любовью, то у Федора Павловича отсутствуют какие бы то ни было чувства и уважениие к Зосиме. Отношение персонажей к Зосиме формирует и отношение к ним Зосимы. Чувства, которые испытывают персонажи к старцу, отражаются на его чувствах к ним. На наш взгляд, взаимодействие старца с паломницами является примером «проникновения», о котором писал Вячеслав Иванов, заключающегося «в абсолютном утверждении чужого бытия: Твое бытие переживается мною, как мое, следовательно, твоим бытием я познаю себя сущим: es ergo sum» Иванов В. Достоевский и роман-трагедия // Достоевский — властитель дум, СПб., «Художественная литература», Санкт-Петербургское отделение, 1997. С. 415. Именно по этому принципу строится большой диалог Зосимы с паломниками, приходящими к нему за поддержкой. К женщинам, называющим его отцом, он обращается следующим образом: «мать» (14: 45), «родненькая» (14: 47), «милая, добрая» (14: 49). В то время как при обращении к Карамазову он вообще старается избегать каких-либо наименований.

Право охарактеризовать отношения Зосимы и верующих баб как «большой диалог» нам дает не только лингвистический, но и сюжетный уровень. Рассмотрим отдельно каждый эпизод данной главы.

Первой несчастной, изображенной в главе «Верующие бабы», становится уже знакомая старцу кликуша, которую он исцеляет наложениием на нее епитрахили. Данный эпизод интересен тем, что в его описании намечается тема веры и безверия, сопровождающая не только всю линию старца Зосимы в романе, но и вообще весь роман. Отзвук этой темы чуть слышен в авторском замечании о том, что не все верят в существование недуга у кликуш и называют их поведение притворством или фокусом. Как бы то ни было, хроникер замечает, что такие женщины успокаиваются при соприкосновении с чем-то священным, как, например, женщина, которой коснулась епитрахиль Зосимы. Повествователь акцентирует внимание читателя на том, что исцеление потрясенных горем и измученных тяжелым трудом женщин происходит если не от чуда, то от ожидания чуда и «полной веры в то, что оно совершится» (14: 46) .

Особое внимание следует обратить на эпизод с женщиной, потерявшей сына. Его можно назвать автобиографичным по отношению к Достоевскому, так как, по словам А. Г. Достоевской, в уста Зосимы, утешающего эту женщину, писатель вложил слова преподобного Амвросия, с которым Достоевский беседовал вскоре после смерти его сына Алеши. Здесь обращает на себя внимание тот факт, что покойному трехгодовалому сыну этой женщины писатель также дал имя Алексей. Называя внесценического и, казалось бы, не столь значимого персонажа именем Алексей, Достоевский включает в текст сразу две важные аллюзии: во-первых, при помощи данного приема он отсылает нас к автобиографическому плану, а во-вторых, обозначает связь с Алешей Карамазовым, который занимает важное место в повествовательном пространстве старца Зосимы.

Продолжая тему сюжетных пересечений линий Зосимы и безутешной матери, отметим соотношение смерти младенца Алексея и брата Зосимы Маркела. Оба эпизода становятся реализацией мотива ранней смерти: и Алексей, и Маркел покидают этот мир, будучи детьми, хотя Маркел умер уже подростком. Во-вторых, смерть мальчиков становится поворотным моментом в жизни их близких: крестьянка признается, что ни о ком из троих погибших детей она не горевала так, как об этом, ее страдание столь велико, что она оставляет мужа и дом и отправляется за триста верст в монастырь к Зосиме. Зосима же перед смертью будет вспоминать о том неизгладимом впечатлении, произведенном на него смертью брата: «Юн был, ребенок, но на сердце осталось все неизгладимо, затаилось чувство. В свое время должно было все восстать и откликнуться. Так оно и случилось» (14: 263).

Важно и построение речи матери, потерявшей сына: несмотря на то, что представлен прозаический текст, в мелодике ее высказывания присутствует песенная интонация, делающая ее реплики похожими на народный речитативный стих: «Городские мы, отец, городские, по крестьянству мы, а городские, в городу проживаем. Тебя повидать, отец, прибыла. Слышали о тебе, батюшка, слышали.» (14: 45). Обилие уменьшительно-ласкательных суффиксов в используемых словоформах («Никитушке, детушки, сыночек, батюшка, три годика» (14: 45) наталкивает нас на гипотезу И. Л. Альми Альми И. Л. Поэтика образов праведников в поздних романах Достоевского (Пафос умиления и характер его воплощения в фигурах странника Макара и старца Зосимы) // Достоевский. Материалы и исследования: в 20 т. Л., Наука. Ленингр. отд-ние, 1974. Т. 15. С. 264 — 273. о пафосе умиления, который, по утверждению исследовательницы, лег в основу оформления образа старца Под «пафосом умиления», понятием, введенным И. Л. Альми, подразумевается частое использование в речи Зосимы и в его характеристике словоформ с уменьшительно-ласкательными суффиксами, слова «любезный» и т. д., направленное на то, чтобы вызвать у читателя чувство умиления.. «Пафос умиления, присущий старцу Зосиме, отражается в «верующих бабах» и воплощает черты образа старца в художественных характеристиках персонажей, с которыми контактирует старец. Паломницы становятся адептами повествовательной функции образа старца Зосимы, его спутниками, помощниками, выстраивающими его роль в романе. То же можно сказать и обо всех последующих персонажах, с которыми старец встречается в этой главе — о женщине, чей сын пропал без вести, об убийце мужа-изверга, о женщине, отдающей шестьдесят копеек той, что беднее ее. Ко всем им старец проявляет внимание, любовь и сострадание, давая каждой мудрый совет.

История бабы, убившей мужа-тирана рифмуется и с произошедшим с Таинственным Посетителем, и с судьбой самого Зиновия (так звали Зосиму в миру), который был близок к убийству. Эти три случая являют собой три возможности раскрытия одного и того же сценария, проявления одной и той же воли — желания убить. Если в случае Таинственного Посетителя и крестьянки оно осуществляется, то Зиновию удалось вовремя сойти с неверного пути. Однако если женщина раскаивается сразу после совершения преступления, то Таинственный Посетитель носит камень на душе на протяжении всей жизни. Несмотря на то, что сюжетно ситуация готовности убить у этих трех персонажей — Зосимы, Таинственного Посетителя и крестьянки, разрешилась по-разному, покой каждому из них, по мнению Зосимы, может принести одно — покаяние: «Ничего не бойся, никого не бойся, и не тоскуй. Только бы покаяние не оскудевало в тебе — и все бог простит» (14: 49).

Обратим внимание на одну немаловажную деталь из эпизода с последней верующей бабой. Ее грудного ребенка, с которым она, как и первая крестьянка, пришла издалека, зовут Лизаветой. Невозможно не обратить внимание на композиционное кольцо, формируемое именами детей первой и последней паломниц. Достоевский не мог назвать этих младенцев Лизаветой и Алексеем случайно. Дети паломниц становятся «двойниками» Lise Хохлаковой и Алеши Карамазова. Имена — не единственное, что объединяет этих персонажей.

Во-первых, обе крестьянки пришли издалека. Как мы знаем, и Лиза Хохлакова, и Алеша Карамазов являются новыми лицами в Скотопригоньевске. (Алеша приехал от дальних родственниц, не кончив курса в губернской гимназии, всего год назад, а Лиза — лишь неделю назад из Москвы).

Во-вторых, просматривается соотношение и в возрастной категории персонажей. Алеша и Лиза являются в романе воплощением юности, сопряженной с надеждами на лучшее будущее, крестьянские дети — младенцы, что является символом безгрешности в рамках поэтики Достоевского.

Наконец, по воспоминаниям А. Г. Достоевской, зафиксированным немецкой исследовательницей Н. Гофман в 1889 г., в следующей части романа Алеша должен был жениться на Лизе. Композиционное кольцо главы «Верующие бабы» подчеркивает особую связь, которая по замыслу Достоевского должна была реализоваться в последующих частях романа, оставшихся недописанными.

На наш взгляд, глава «Верующие бабы» является наглядным материалом для рассмотрения особенностей построения межсубъектных отношений у Достоевского. Различные уровни текста демонстрируют, как бытие одних становится определенным благодаря бытию других. Подобный способ взаимодействия персонажей философ Рене Жирар описал следующим образом: «Я не есть объект, соседствующий с другими Я-объектами; оно создается своими отношениями с Другим, и его нельзя рассматривать вне этих отношений» Жирар Р. Достоевский: от двойственности к единству, М., 2013. С. 150.