Аргументация. 
Инвенция, диспозиция и элокуция в риторике

Аргументация как раздел основной части есть самый разработанный аспект диспозиции. И это неудивительно, если вспомнить, что риторика есть прежде всего наука убеждения. Считается, в частности, что в любом из пяти ее разделов речь фактически идет только о том, как убеждать (посредством материала в инвенции, посредством его размещения в диспозиции, посредством его подачи в элокуции посредством голоса, позы и жеста в акции и посредством запоминания наиболее убедительного в мемории).

Однако очевидно, что диспозиция, как и инвенция, была ориентирована прежде всего на убеждение с помощью средств логики: они действительно представляет собой раздел, связанный одновременно и с логикой, и с риторикой (в то время как элокуция, например, есть собственно риторический раздел, чем и объясняется его «полномочное представительство» риторики как таковой впоследствии). Искусство аргументации в разделе диспозиция есть, таким образом, прежде всего искусство логической аргументации. Ниже нам еще придется говорить о двух типах аргументации: логической и аналогической.

Аргументация определялась в риторике двояко: как искусство подбора веских подтверждений сказанному, так и искусство ведения дискуссии.

В большинстве речевых ситуаций, понятное дело, недостаточно бывает просто сказать: «Я полагаю, что…». От говорящего, соблюдающего правила ведения диалога, почти всегда требуется более развернутая формулировка: «Я полагаю, что…, поскольку (так как, на таком-то основании и т. п.)…». Иными словами, говорящему следует избегать «голословные» заявлений, помня о том, что смысл речевого взаимодействия — убедить кого-либо в чем-либо.

Применительно к этой формулировке чрезвычайно важно в конкретной речевой ситуации знать, на чем именно мы делаем акцент в первую очередь: на «ком» (субъект) или на '" чем" (объект). И, видимо, правы те, кто считает, что акценты эти предполагают два разных типа «убеждающих стратегий». Первая из них развернута в направлении адресата, вторая — в направлении предмета (референта, как иногда еще называют предмет).

Очевидно, например, что убедить кого-то означает прежде всего корректно вести дискуссию; убедить в чем-то означает прежде всего корректно обходиться с предметом.

Заметим, что речь идет именно об акцентах: здесь не утверждается, что само по себе убеждение (как цель) меняет свою природу. Дело только в том, что такие задачи, как «приобрести союзника», с одной стороны, и «доказать правильность суждения» — с другой, не всегда находятся в согласии друг с другом. Достаточно сказать, что с помощью корректно доказанного суждения иногда, наоборот, приобретают противников (ср.: правда глаза колет). А стало быть, необходимо иметь в виду, что '" убеждающие стратегии" способны вступать в противоречие с изначальной целью.

За их «мирное сосуществование», в частности, и отвечает такой раздел риторики, как диспозиция, и прежде всего — культивируемое ею искусство аргументации. Скажем, политическая речь есть, в части аргументации, речь с акцентом на вербовку союзников, в то время как ответ на экзамене (опять же в части аргументации) есть доказательство знания предмета. И странно представить себе, например, политического деятеля, озабоченного убеждением публики в том, что он хорошо знает ботанику, с одной стороны; или, с другой стороны, студента, который «вербует» профессора, вынуждая его присоединиться к ошибочной точке зрения.

Общеизвестно, что слово «аргументация» переводится с греческого как доказательство. Однако не для всех очевидно, что доказательство представляет собой не единичную акцию («N — дурак, потому что говорит глупости»), но сложный процесс, при осуществлении которого ориентируются на вполне определенную, подробно разработанную в риторике, логическую операцию, представляющую собой комбинирование суждений (умозаключений) — элементов доказательства. Основных элементов доказательства три: тезис (thesis), аргумент (argument), демонстрация (demonstratio).

Тезис Тезис (от греческого '" положение") определяется в риторике как положение (утверждение), нуждающееся в доказательстве.

Таким образом, высказать тезис уже означает взять на себя обязательство привести некоторые доводы в пользу его истинности. Вот почему произносящий тезис должен фактически быть в состоянии осуществить процедуру доказательства в целом. Ясно, что «осуществить» и '" быть в состоянии осуществить" не одно и то же. Подавляющее большинство порождаемых нами тезисов, будучи таковыми, отнюдь не нуждаются всякий раз в подкреплении их доказательствами — иначе процесс речевого взаимодействия был бы вообще невозможен.

Так, когда я в нормальной ситуации говорю: «Завтра будет хорошая погода», мне не приходится ожидать от собеседника предложения типа:

" Докажи это!". Собеседник хорошо понимает, что, высказывая данный тезис, я опираюсь на некоторые из имеющихся в моем распоряжении сведений, которым я склонен доверять (прогноз синоптиков, знание местного климата, знание народных примет, личные наблюдения и т. п.) и в принципе способен предусмотреть, на что именно я сошлюсь при необходимости аргументировать данный тезис.

Именно в этом смысле и говорят о системе взаимных «молчаливых договоренностей», существующих между членами языкового коллектива: общие фоновые знания служат для них той энциклопедической средой, которая позволяет им держаться в рамках более или менее одинаковых представлений о мире без того, чтобы всякий раз добывать из этой энциклопедической среды аргументы. Энциклопедическая среда, если в данном случае уместна компьютерная аналогия, является своего рода жестким диском, к которому при необходимости всегда можно обратиться, но в принципе часто можно ограничиться и оперативной памятью.

Особенность тезиса как элемента доказательства в том, что он выносится на обсуждение. Это отнюдь не означает, что тезис обязан быть спорным (история риторики, особенно поздней, знает множество случаев, когда — ради демонстрации риторического мастерства — участниками дискуссии выносились на обсуждение совершенно бесспорные и даже тривиальные тезисы!) или обладать какими-либо другими «специальными» качествами (так называемой полемической заостренностью, парадоксальностью, провокативностью и т. п.). Дело только и исключительно в функции, выполняемой соответствующим положением в процессе дискуссии. Эта функция — создание базы для последующих рассуждений.

Вот почему Аристотель, например, преподавая, риторику в Лицее (Lykeion), утверждал, что тезису всего-то и необходимо, что возможность развития «в обе стороны» (ср. также формулировку Квинтилиана о полезности вести аргументацию в двух направлениях utramque partem, то есть pro et contra). Предлагавшиеся Аристотелем тезисы презентировали одну и туже проблему под двумя разными углами зрения, то есть представляли две точки зрения, — от ученика требовались аргументы в пользу (против) одной или другой точки зрения. Ситуации часто были игровыми — для того, чтобы ученики не слишком сильно попадали под влияние «содержания проблемы», совершенствуя по преимуществу логический аппарат мышления.

Принцип отбора в качестве тезисов высказываний, по поводу которых возможно действовать как в направлении «за», так и в направлении «против», in utramque partem, сохранялся на протяжении веков в учебной практике. Однако реальная речевая практика редко оперирует такими «логически нейтральными» структурами: любой говорящий, выносящий тезис на обсуждение, определенным — и. естественным — образом «пристрастен»: ему отнюдь не безразлично, в какую сторону («pro» или «contra») развертывать аргументацию.

Осталось отметить, что в процессе доказательства тезис является абсолютной речевой структурой, то есть речевой структурой, способной существовать как самостоятельное умозаключение. Будет оно доказано или нет, это другой вопрос, но «выступать в роли утверждения» ему ничто не мешает.

Аргумент. Логическая аргументация Аргумент — инструмент процесса аргументации — определяется как релятивная речевая единица, то есть речевая единица, значимая не сама по себе, но по отношению к другой речевой единице, а именно к тезису. Аргумент (аргументы) как раз и представляет собой довод (комплекс доводов), являющийся обоснованием тезиса.

Аргументы были именно тем, на что говорящему в процессе доказательства и предлагалось направить свою энергию для того, чтобы обеспечить тезис необходимой силой убедительности. При этом годились как прямые, так и непрямые, или косвенные, аргументы, в роли которых могли выступать суждения, сделанные на основе анализа «предмета», релевантные примеры ссылки на «принятые», генеральные, точки зрения (постулаты, аксиомы, принципы) или на собственное мнение.

При необходимости «подтверждение» (confirmatio) сочеталось с «опровержением» (refutatio) точки зрения или материала противника. А, скажем, в конвенциональных речах в ход могли идти апелляции к чувствам слушателей: например, призывы к сочувствию «высокого суда» .

Иначе говоря, аргументом могло стать практически любое суждение, если оно служило подтверждением тезиса, — откуда данное суждение при этом черпалось, значения не имело: лишь бы оно было «на месте» в соответствующей речевой ситуации. Определенные рамки, однако, предлагались. Так, разговор об аргументации велся не только как разговор о логическом доказательстве — «риторическая премудрость» состояла в том, чтобы различать не более и не менее как два типа аргументации: логическую аргументацию и аналогическую аргументацию.

Логическая аргументация отвечала Научному методу дедукции, методу движения от общего к частному.

Огромную роль в развитии логической аргументации сыграла аристотелевская силлогистика, одно из наиболее завершенных учений в составе его логической теории, трактующее о том, как логически корректно соотносить тезис с аргументами.

" Syilogistikos" в переводе с греческого означает дедуктивный, то есть умозаключающий (выведенный на основе умозаключения).

Силлогизмы, умозаключения в определенной форме, оказали риторике не меньшую услугу, чем Элементы" Евклида — геометрии. В средние века, например силлогизмы, рассматривались как совершенные, то есть образцовые умозаключения. Однако, несмотря на то, что силлогизмы почти повсеместно применялись в учебные целях, на практике, в обыденных речевых ситуациях, как впоследствии показало время, место их оказалось довольно скромным. Тем более что в дальнейшем математическая логика вообще стала рассматривать силлогистику как частный случай исчисления предикатов.

В своей классической форме силлогизм представлял собой единство двух суждений (аргументов, или посылок), которые ''удерживались" в качестве целого благодаря объединяющему их общему, или промежуточному, понятию (например. А). Первый из двух аргументов соотносил промежуточное понятие с предикатом (Р), второй, с субъектом (S). Из двух аргументов (посылок) следовал вывод (тезис), который состоял из субъекта и того, что о нем сообщается, а именно — предиката.

В выводе, таким образом, должен присутствовать субъект предложения — он называется меньшим термином (а изначально содержавшая его посылка — меньшей посылкой), и предикат предложения (больший термин, пришедший соответственно из большей посылки). Объединяющее меньший и больший термины понятие остается за пределами вывода; оно называется средним термином и включается лишь в посылки.

В зависимости от положения среднего термина различаются четыре фигуры силлогизма, гарантировавшие корректное построение умозаключения:

Р есть А,.

• S есть А,
• (следовательно)
• S есть P
• ?

А есть Р, А есть S,.

• (следовательно)
• S есть P
• ?

А есть Р,.

• S есть Л
• (следовательно)
• S есть Р

Р есть Л, А есть S,.

• (следовательно)
• S есть P

Отношения, связывающие термины в силлогизме, могут быть следующих типов:

" Всякое… есть…" (общеутвердительное суждение);

* «Ни одно… не есть…» (общеотрицательное суждение);

" Некоторое… есть…" (частноутвердительное суждение);

" Некоторое… не есть" (частноотрицательное суждение).

Стало быть, каждая из фигур может употребляться в четырех разновидностях, и притом что фигур всего четыре, в принципе возможно 64 комбинаций суждений (или 64 модуса, в соответствии с терминологией логики), однако лишь 19 из них обеспечивают корректный вывод.

Например:

Никакая птица (А) не умеет мяукать (Р) Аисты (S) — суть птицы (А).

(следовательно) Аисты (S) не умеют мяукать (Р) Правы, видимо, те исследователи, которые считают, что в настоящее время силлогистика может быть полезна, прежде всего, в плане описания отношений между общими и частными понятиями (не случайно модусы и строятся с использованием таких слов, как «все», «никакие», «некоторые из…»).

Однако содержание конкретным силлогизмам придают не они, а именно то, что варьируется — «приписывается» к стабильному силлогическому ядру. Эти-то варьирующиеся сведения обычно и привлекательны для говорящих. Беда только в том, что уровень надежности силлогических конструкций настолько высок, что они способны «выдержать» сопротивление практически любого материала, оставаясь при этом «логически безукоризненными» по линии общее-частное. Ср.:

Акробаты (А) выступают в трико.

• (Р) и Некоторые политики (S) — акробаты (А)
• (следовательно)

Некоторые политики (S) выступают в трико (Р).

" Фокус" данного силлогизма в том, что в структуру его проникло слово в непрямом значении («акробаты»). Это-то и обусловило смысловой сбой структуры, оставшейся, впрочем, безукоризненно логичной.

Логика и риторика знает силлогизмы не только в той форме, в которой они только что были представлены. Случается, например, что силлогизм подразумевается, но не формулируется, и что-либо одна из посылок, либо заключение просто опускаются. В таком случае мы имеем дело с тем, что Аристотель называл энтимемой (entymema). Практика построения энтимем есть практика живого, реального мышления, отнюдь не в той степени «дисциплинированного» и стерильного, в какой это предусматривает силлогистика и формальная логика вообще.

В высшей степени интересно, «почему такого рода сокращенные силлогизмы Аристотель считал риторическими силлогизмами: ими часто пользовались для того, чтобы не предъявлять «публично» сомнительных посылок, на которых можется строиться тезис. Отсюда следует, что риторика изначально осознавалась еще и как область конфликтная по отношению к истинности и/или искренности: о том, до какой степени важна эта характеристика риторики, мы узнаем позднее, в главе «Элокуция» .

Пример энтимемы:

Галлюциногенные препараты стимулируют воображение Легко представить себе, какое умозаключение может предполагаться на фоне этой энтимемы:

Полезно то, что стимулирует воображение Галлюциногенные препараты стимулируют воображение (следовательно) Галлюциногенные препараты полезны В этом и состоит опасность энтимем, заставляющая, например, логиков проверять энтимемы путем логической реконструкции предусматривающего их суждения: безусловно, средний термин «стимулировать воображение» не предполагает также и искусственных форм стимулирования воображения; перед нами ошибка среднего термина силлогизма (см. ниже), позволяющая «незаметно протащить» смысл, изначально не предполагавшийся.

Еще легче проделать это, если говорящий пользуется не энтимемой, а соритом (от греч. soros — куча), который определялся Аристотелем как цепь силлогизмов с опущенными посылками. Вот пример так называемого аристотелевского сорита:

S есть, А логика была создана логиками, А есть в логики — ученые В есть с ученые — люди и.

С есть D люди ограничены в своих знаниях.

D есть Р ограниченные в своих знаниях — невежды (следовательно).

S есть Р логика была создана невеждами Полученный вывод есть результат незначительных смысловых смещений терминов в ходе процедуры умозаключения, что тоже может использоваться риторикой, причем в высшей степени продуктивно. Как уже говорилось, риторика представляла собой науку совершенную и предусматривала фактически «безотходную» технологию мышления.

Однако при обсуждении задач и проблем диспозиции мы будем продолжать оставаться в области логики. Некоторые ее категории потому и представлены здесь весьма широко, что именно логика составляла основу корректной диспозиции. Вот почему обучение искусству аргументации предполагало последовательное обучение силлогистике, а также — и далеко не в последнюю очередь! — фундаментальным законам логики.

Логические законы Логические законы, законы формальной логики, призваны были как помогать строить доказательство, так и контролировать уровень его корректности с точки зрения некоторых отрабатывавшихся веками принципов речевого поведения. Если силлогистика гарантировала прежде всего от неточности соответствующих понятий, то логические законы ~ прежде всего от нарушения основных принципов мышления и предосудительных форм ведения дискуссии.

Это означало, что вопросы о том, как корректно мыслить и как корректно вести дискуссию, ставились в нормативной плоскости, — риторика и здесь давала рекомендации, которых следовало придерживаться. Рекомендации же (как обычно в риторике) базировались на принципах целесообразности и удобства: соблюдение логических законов обеспечивало комфортность условий речевого взаимодействия, когда оба собеседника придерживаются неких сложившихся в обществе норм коммуникации. Верность этим нормам и обеспечивалась соблюдением четырех следующих логических законов:

• 1) закон тождества,
• 2) закон противоречия,
• 3) закон исключенного третьего,
• 4) закон достаточного основания.
• ?. Закон тождества
• («Всякая сущность совпадает сама с собой»)

Закон тождества (lex identitatis) есть закон, в соответствии с которым любая законченная мысль должна сохранять свою форму и свое значение в пределе некоторого определенного контекста, известного или подразумеваемого заранее.

Следование этому закону обеспечивает сообщению такое качество, как фиксированность предметных границ. Качество же это в высшей степени необходимо для полноценного сообщения, предлагаемого для понимания.

Сразу же обратим внимание на то, что действие данного закона (как и прочих законов формальной логики) распространяется лишь на одно речевое целое. Риторика вовсе не запрещает нам менять наши представления об объектах действительности на протяжении жизни; понятно, что представления эти постоянно уточняются, конкретизируются, а иногда и вовсе видоизменяются. Поэтому неудивительно, что человек, позавчера считавший телесные наказания полезными, вчера — допустимыми, сегодня вполне может начать настаивать на их запрещении.

Закон тождества «включается» лишь тогда, когда в составе одного речевого целого предметные границы начинают смещаться. То есть, делая сообщений о неприемлемости телесных наказаний, я, видимо, не стану перегружать его примерами случаев, когда телесные наказания шли кому-либо «на пользу» , — иначе смыслом, вкладываемым в понятие телесное наказание, придется все время варьировать.

Если же я постоянно меняю смысл, вкладываемый в то или иное понятие, слушающий едва ли будет чувствовать себя чрезмерно удобно по отношению к речевой ситуации. Более того, подобного рода «эволюции» спровоцируют его на серию уточняющих вопросов с целью выяснения того, насколько широко я трактую соответствующее понятие, а также на серию контрольных вопросов с целью проверки того, насколько я вообще в состоянии вспомнить ранее предложенные трактовки. (Ср.: Разве мы не говорим все еще о … ?; Разве вы уже не охарактеризовали как…? и т, п.).

Понять, как работает закон тождества, может помочь, скажем, такая аналогия. Если вы намерены продать мне дом и уже назвали цену, которая меня в принципе устраивает, я вряд ли приду в восторг, видя, как в ходе разговора вы называете то одну, то другую сумму в качество ожидаемой от меня (особенно неприятно, если сумма эта обнаруживает постоянную тенденцию к возрастанию). При подобных обстоятельствах сделка, скорее всего, вообще не состоится, и прежде всего по причине невозможности для меня уловить «границы» ваших аппетитов.

Таким образом, предлагая некое сообщение, говорящий обязан учесть потребность слушателей в том, чтобы время от времени возвращаться к некоему прямо или косвенно установленному собеседником «положению дел». Такие качества говорящего, как верность избранной теме, сосредоточенность на релевантных для нее аспектах, ненарушение границ объекта и др., как раз и представляют собой реализацию закона тождества в речевом действии.

Прекрасной антимоделью в этом смысле является известный в «мире искусства» анекдотичный отзыв о стихах N: «У N очень хорошие стихи, особенно некоторые из них, в сущности одно стихотворение. Даже не все стихотворение, а только вот это местото есть фактически строка… А впрочем, и она дрянь!» Подобного рода «соскальзывания» с темы — один из примеров последовательного нарушения закона тождестване всегда, разумеется, столь нарочиты. Однако каждому хорошо известен весь спектр так называемых беспредметных разговоров: от разговоров «ни о чем» до разговоров «обо всем сразу», которые тоже иллюстрируют несоблюдение закона тождества.

При нарушении этого закона процесс аргументации не столько затруднен, сколько просто невозможен: ведь аргументация (во всяком случае логическая) как раз и представляет собой оперирование понятиями разной степени общности с осознанием направления и характера градации. При зыбкости понятийных границ процедура градации в принципе не может быть осуществлена.

Закон тождества фактически отвечает за идентичность предмета самому себе, которая является условием его единичности (как совокупности родовидовых и частных свойств), а стало быть, и опознаваемости. Однако уже едва ли не на начальных стадиях риторики осознавалось, что в конкретном сообщении предмет обычно не бывает отражен в единстве всех его сторон.

Конкретные сообщения касаются лишь отдельных качеств предмета, которые и становятся аспектами сообщения. При этом закон тождества отнюдь не устанавливает количества аспектов, релевантного, например, для данного сообщения. Не налагает закон тождества запрета и на разностороннее освещение предмета. Он только рекомендует говорящему не забывать «масштаба», в котором применительно к данному сообщению был взят предмет, Вопрос масштаба, один из основных вопросов в связи с соблюдением закона тождества. Ясно, что вопрос этот предполагает осознание того, до какой степени подробно и какой совокупностью сторон представлен предмет в сообщении. Чем более крупномасштабно берется предмет, тем большую роль начинают играть сначала видовые, а впоследствии и родовые черты.

При мелком масштабе, разумеется, отчетливее проступают частности. Вот почему так важно решить, в каком масштабе подается предмет; резкая смена масштаба часто делает его трудно опознаваемым, а значит как бы и нетождественным самому себе.

Предположим, представляя в сообщении ту же «кошку» из главы «Инвенция», я могу так масштабировать соответствующий «предмет», что в поле моего зрения окажется лишь круглоголовость. Понятно, что при подобном масштабе мне трудно будет ввести такое «крупномасштабное понятие», кок хищное животное, поскольку круглоголовость (свойственная, между прочим, и мне самому!) отнюдь не есть — как я очень надеюсь! — признак, отсылающий прямо и исключительно к хищникам. С другой стороны, при ином масштабе (хищные животные, или просто хищники) в моем распоряжении едва ли окажется слишком много шансов сосредоточить внимание на круглоголовости кошек, как бы сильно ни волновала меня проблема формы кошачьих голов. В противном случае сообщение мое окажется «перекошенным» в направлении несущественного для хищников признака.

Таким образом, задав масштаб, я тем самым уже обозначаю направление, в котором я намерен осуществлять закон тождества, то есть обязуюсь пребывать в границах рода (животные), класса (хищные животные), вида (семейство кошачьих), подвида (кошки), разновидности (домашние кошки) или единичности (конкретная кошка по имени, например, Мария-Антуанетга). (Понятно при этом, что, если мысль о круглоголовости кошки все-таки почему-либо не дает мне покоя, удобнее всего для последовательного обсуждения этого маниакально интересующего меня признака избрать масштаб вида (семейство кошачьих), для представителей которого данный признак релевантен: закон тождества, таким образом, будет как бы «соблюдаться сам собой» !).

Вне всякого сомнения, даже в Процессе одного и того же сообщения я смело могу многократно — и даже непоследовательно! — менять масштаб, причем с такой скоростью, с какой мне заблагорассудится (включая самую высокую скорость в том случае, если я, предположим, истеричен). Дело в том, что, строго говоря, верности какому-то определенному масштабу на протяжении всего сообщения закон тождества от меня отнюдь не требует. Он только требует от меня осознания масштаба (и, соответственно, границ предмета) в пространстве данного, конкретного, суждения, а также маркировки перехода к другому масштабу всякий раз, когда мне угодно такой переход совершить.

Тем не менее, я все-таки, видимо, воздержусь от слишком частой смены масштаба. Иначе мне придется то и дело предупреждать слушателя о совершаемых мною переходах, утомив его настолько, что он либо утратит интерес к собственно сообщению, либо совсем потеряет концентрацию.

Наконец, при последовательном соблюдении закона тождества мне не худо иметь в виду, до какой степени мои представления о границах предмета в данном сообщении совпадают с соответствующими представлениями слушателя: будет в высшей степени грустно в определенный момент осознать, что мы обсуждаем разные предметы или по-разному масштабируем один и тот же предмет. В подобных случаях — когда каждый имеет в виду «свое» ! закон тождества тоже, разумеется, не будет считаться соблюденным. Ситуацию же возможно, оказывается, квалифицировать в соответствии с точным латинским афоризмом «Cum principia negante non est disputandum» (с тем, кто отрицает принципы, спорить бессмысленно).

II. Закон противоречия («Никакое суждение не может одновременно быть истинным и ложным»).

Закон противоречия в классической, аристотелевской, формулировке, предложенной в его труде «Метафизика» как формулировка главного логического принципа, выглядит следующим образом: «Невозможно, чтобы одно и то же вместе было и не было присуще одному и тому же и в одном и том же смысле». Говоря более современным языком, суждение и отрицание этого суждения не могут быть одновременно истинными в силу возникающего между ними противоречия (contradictio).

Данный закон предохраняет говорящего и слушающего от '" тупиковых" ситуаций, когда по поводу одного и того же предмета высказываются два прямо противоположных суждения (имеются в виду риторически безысходные случаи типа «речка движется и не движется», «песня слышится и не слышится» — впрочем, это одна и та же ситуация!).

Как практически установить, например, что суждение типа (не слишком ответственное!) «Все женщины праведницы» не может быть одновременно истинным и ложным? Для этого удобно, скажем, развернуть его в два суждения-аргумента, реализующие истинное и ложное значение суждения по отдельности:

Все женщины праведницы Все женщины грешницы Из «аргументов» этих не следует никакого вывода: рационального тезиса, который мог бы поддержать эти «аргументы», не существует по той причине, что об одном и том же понятии одновременно высказываются два прямо противоположные суждения.

Правда, некий шанс определенным образом объединить два эти суждения (повторим, не на уровне тезиса) все-таки может появиться, например, в том случае, если рассматривать два приведенные выше «аргумента» как высказывания, принадлежащие двум разным лицам. Тогда наличие у двух разных лиц двух разных точек зрения по одному и тому же поводу вполне возможно. Понятно, что это конфликтные точки зрения, которые все равно вступают в противоречие друг с другом, однако ни одним из двух лиц закон противоречия в таком случае не нарушается.

Все, что касается области применения данного закона (то есть определения границ, в которых он в принципе может работать, и случаев, на которые его допустимо распространять), было расписано в риторике довольно подробно. Так, утверждалось, что обсуждать соблюдение закона противоречия применительно к двум (или более) суждениям имеет смысл лишь тогда, когда суждения, кроме того, что они высказаны одним и тем же лицом:

• а) касаются одного и того же объекта (или одной и той же группы объектов);
• б) характеризуют объект с одной и той же стороны (или в одном и том же отношении);
• в) соотнесены с одними и теми же пространственно-временными условиями.

Эти ограничения в применении закона противоречия объясняются (как и в случае с законом тождества) тем, что риторика оперирует понятием одного речевого целого: оно-то и должно быть непротиворечивым. Ведь очевидно, что каждое из этих ограничений переводит разговор в другую плоскость.

Ср.: !!Все цифры неверны, нужно проверить их по книге.!!

• а) Закон противоречия запрещает сообщения типа ½ и 1/з полезны и неполезны, но не запрещает сообщений типа ½ полезно 1/з неполезно. Иными словами, прямо противоположные суждения по поводу предметов, взятых из разных областей, не подлежат оценке с точки зрения закона противоречия. Если я в своем сообщении характеризую накопительство как порок, то это не означает, что я тем самым обязываю себя квалифицировать и бережливость как порок.
• б) Закон противоречия запрещает сообщения типа ½ полезно в качестве 1/3 и неполезно в качестве ½, но не запрещает сообщений типа ½ полезно в качестве ½ и неполезно в качестве ½ То есть суждения, характеризующие предмет в разных отношениях, также не подлежат оценке с точки зрения закона противоречия. Так, например, я вполне могу утверждать, отнюдь не впадая при этом в противоречие, что кофе полезен при низком давлении, но неполезен при высоком
• в) Закон противоречия запрещает сообщения типа ½ взятое в координатах ½, полезно и ½ взятое в координатах ½, неполезно, но не запрещает сообщений типа * взятое в координатах * полезно; * взятое в координатах * неполезно. !!Все цифры неверны, нужно проверить их по оригиналу.!!

Дело в том, что суждения, противоположным образом описывающие один и тот же предмет применительно к разным пространственно-временным условиям, не нарушают закона противоречия. Скажем, пользу ЛСД некоторое время назад на Западе видели в том, что введение его в организм психически больных давало возможность медикам изучать механизмы расстройств психики. В настоящее время ЛСД считается крайне вредным наркотиком, как раз и вызывающим психические расстройства.

Итак, закон противоречия подразумевает, что сужение и его отрицание не может быть одновременно истинным. И, если же в высказывании присутствуют оба момента, оно оказывается несостоятельным как суждение.

Единственное, что было возможно, — это сделать заявление, которое, в нарушение закона противоречия, являлось бы одновременно истинным и ложным, то есть заявление, имеющее сразу два значения:

Социализм в нашей стране построен Социализм в нашей стране не построен Таким образом, оставалось действительно лишь впасть в логическое противоречие (опять же притом, что точные признаки социализма к тому времени так и не стали известны!), которое в конце концов и было предложено «строителям», правда, в сглаженном варианте, в виде убогой с точки зрения, логики и лингвистики градации от «полной (но не окончательной!) победы социализма» (в этом варианте результат был объявлен сначала) до «полной и (теперь уже!) окончательной победы социализма» (в этом варианте результат был объявлен впоследствии).

Следующее ограничение наложить оказалось еще труднее: язык и так, трещал уже по всем швам! В конце концов в распоряжение тех же «строителей» поступила вовсе уж невменяемая формулировка: социализм, дескать, в нашей стране построен полностью и окончательно, но еще не совсем, потому что за пределами нашей страны он пока не построен. (Аналогия: в моем огороде не растут огурцы, потому что сосед пока не посадил их в своем огороде.).

К счастью, манипулировать понятием социализм в дальнейшем не пришлось. Иначе, вероятно, следовало бы начать тянуть историческое время за счет градаций «на территории соседа»; социализм в нашей стране построен полностью и окончательно, но не совсем, поскольку за пределами нашей страны он построен полностью, но не окончательно (!), и так хитроумно далее.

Однако вскоре исчерпались бы и возможности этой формулировки — к тому моменту, когда настало бы время объявить, что социализм в нашей стране построен полностью и окончательно, поскольку и за пределами нашей страны он построен полностью и окончательно. Неудивительно, что так сильно «расшатавшееся» понятие социализма перестало вообще иметь какие бы то ни было границы и было срочным, образом выведено из употребления как семантически пустое.

Подобного рода игры на противоречиях хорошо известны истории риторики — еще со времен софистики, которая на протяжении 5 в. до н. э. превратилась из «науки мудрых» (от греч. sofos — мудрый) в «науку ловких». В основу речевой ловкости был положен провозглашенный «старшим» софистом Протагором принцип «человек есть мера всех вещей» (homo mensura omnium rerum), злоупотребляя которым, «младшие софисты» объявили все истины и ценности относительными и при обучении молодых людей стремились фактически лишь к тому, чтобы натаскать их ловко защищать любую — как разделяемую, так и не разделяемую ими — точку зрения, для чего в принципе годились любые средства.

Особенно широко предлагалось пользоваться «гибкостью понятий», то есть их многозначностью/строя на этом искусственные противоречия и снимая естественные. Вот пример из дошедшего до нас в цитатах сочинения «Двоякие речи,» (автор неизвестен): «Болезнь есть зло для больных, для врачей же благо. Смерть есть зло для умирающих, а дли продавцов вещей, нужных для похорон, и для могильщиков — благо». Хорошо известен также древний софизм под названием «Рогатый» :

То, что ты не потерял/ ты имеешь Ты не потерял рога (следовательно) Ты имеешь рога Таким образом, закон противоречия (как, впрочем, и другие логические законы) дает благоприятную почву для разного рода логических злоупотреблений и логических игр, которые тем не менее, как правило, довольно легко бывает распознать. В отличие от парадоксов софизмы, как стало принято называть мнимые доказательства, основаны лишь на некорректном использовании правил логического (семантического) вывода. Правила же эти вполне поддаются анализу с точки зрения закона противоречия — самого «реномированного» из логических законов: современной наукой утверждается, например, что закон противоречия вообще составляет основу современной логики еще и потому, что (в отличие от закона исключенного третьего, к обсуждению которого мы переходим) он вполне доказуем.

III. Закон исключенного третьего («Для произвольного высказывания либо оно само, либо его отрицание истинно»).

Закон исключенного третьего (exclusi tertii prmcipium) имеет специфическую область приложения: о соблюдении или нарушении его судят применительно к противоречащим (контрадикторным) высказываниям.

Вот формулировка этого закона, предложенная Аристотелем; «Равным образом не может быть ничего промежуточного между двумя членами противоречия, а относительно чего-то одного необходимо, чтобы было одно: либо утверждать, либо отрицать». Более короткая, латинская, формулировка выглядит так:^{Третьего} не дано" (tertium поп datur).

Закон исключенного третьего, таким образом, лишает говорящего возможности одновременно признать ложными как положительное суждение о предмете, так и отрицательное суждение о нем: логика обязывает к тому, чтобы счесть одно из этих двух суждений истинным. Говоря по-другому, имея перед собой положительное и отрицательное суждения об одном и том же предмете, я располагаю только двумя возможностями: согласиться с одним, произвольно взятым (1), и не согласиться с другим (2) — третьего не дано. Разумеется, предполагается, что три условия, сформулированные выше применительно к закону противоречия, говорящим и в данном случае соблюдены.

Ср. попытку автора этого учебного пособия предложить целую серию несостоятельных суждений в кн. «Между двух стульев»: «- Ну что ж… — начал он [Пластилин Мира] и сам же себе ответил: — Да ничего! Случалось то, чего не случалось, а если и случалось, то другое. Среди нас нашелся тот, кого не было При этом важно иметь в виду, что к реальным противоречиям, или противоречиям в действительности, закон противоречия не имеет фактически никакого отношения. Сфера его действия — речевая практика.

Говорить о противоречиях и допускать противоречия в собственной речи в этом представители риторики изначально были едины, суть разные «материи»: даже делая предметом своего внимания противоречие, говорящий не имеет права противоречить себе. Иными словами, подобно тому, как предмет должен быть идентичен себе (закон тождества), так и высказывание о нем должно быть идентично себе (закон противоречия).

Впасть в противоречие значит поставить себя перед необходимостью признать, что ты утверждаешь и отрицаешь одно и то же. Другого выхода из противоречия не существует. То и дело предпринимаемые в речевой практике попытки выйти из противоречия путем его сглаживания фактически принадлежат к разряду запрещенных речевых ходов, хотя «механика» этого хода хорошо известна. При необходимости сгладить противоречие говорящие, как правило, ограничивают область приложения суждений.

В качестве примера можно было привести хотя бы такой известный исторический процесс, как ничем не закончившееся строительство социализма в нашей стране. Понятно, что любой процесс невечен: рано или поздно наступает результат. В частности, строительство социализма должно было, как каждому понятно, закончиться построением социализма.

Таким образом, то и дело в истории Советского Союза возникал вопрос, построен уже социализм или еще не построен. Вопрос этот имел принципиальное значение, ибо сразу же после построения социализма следовало приступать к построению коммунизма; вот почему разделяющая социализм и коммунизм граница должна была быть четко обозначена.

На каком-то, уже сильно продвинутом, этапе строительства социализма объявить однозначно, что он все еще так и не построен (притом что такая масса народу ежечасно строит его в течение многих лет!), оказалось уже среди нас, но оказалось, что был. Это, как говорится, и радостно и грустно. Грустно потому, что его не было, а радостно потому, что оказалось, что был. Теперь у нас есть все основания сказать, что нет никаких оснований говорить, будто герои перевелись в наше время. Они, конечно, переведись — и никто с .этим не спорит, однако сегодня мы видим перед собой настоящего героя. Разумеется, в нем нет ничего от героя, но он герой, несмотря на это. То, что он герой, незаметно с первого взгляда. И со второго. И с третьего. Это вообще незаметно. Встретив его на улице, вы никогда не скажете, что он герой. Вы даже скажете, что никакой он не герой, что — напротив — он тупой и дрянной человечишко. Но он герой, и это сразу же бросается в глаза. Потому что главное в герое — скромность. Эта-то его скромность и бросается в глаза: она просто ослепляет вас, едва только вы завидите его. Он вызывающе скромен. Он скромен так, что производит впечатление наглого. Но это только крайнее проявление скромности. Стало быть, несмотря на то, что в нем нет ничего, в нем есть все, чтобы поцеловать Спящую Уродину и пробудить Ее ото сна. Я бы мог еще многое добавить к сказанному, но добавить к сказанному нечего". (Клюев Е. В. Между двух стульев. — М.: Педагогика-Пресс, 1997, с70.).

Закон исключенного третьего напрямую соотнесен с законом противоречия: связь между ними настолько тесна, что разницу между этими двумя законами даже не всегда можно отчетливо ощутить. Помочь прочувствовать ее может процедура постановки вопросов к двум противоречащим суждениям. Возьмем, например, два суждения (или два значения одного суждения, если угодно): а есть В, А не есть В как очевидно контрадикторные. К чему в этом случае обязывает закон противоречия? К тому, чтобы не считать оба утверждения истинными одновременно. К чему обязывает закон исключенного третьего? К тому, чтобы считать: одно из них обязательно истинно, притом что второе — ложно. Таким образом, можно, видимо, рассматривать закон исключенного третьего как прямое и естественное продолжение закона противоречия.

В современной науке считается, что законы эти — закон противоречия и закон исключенного третьего — представляют собой собственно логические законы (в то время как закон тождества и закон достаточного основания относятся, скорее, к теории познания, чем к логике).

Необходимо обратить внимание на курсив в ответе на второй вопрос: логика действительно обязывает к тому, чтобы считать истинным одно из двух взаимоисключающих суждений. Несмотря на то что в основе закона исключенного третьего лежит так называемый принцип двузначности (каждое суждение либо истинно, либо ложно — одно из двух), доказать который алгоритмически, как утверждает современная наука, невозможно, риторика и логика на протяжении веков чрезвычайно широко пользовались этим законом.

Действие закона исключенного третьего отчетливо видно практически в каждой дискуссии, где-то и дело возникает потребность в так называемой заостренной постановке вопроса — с тем, чтобы четче обозначить позиции сторон.

Скажем, возвращаясь к примеру с покупкой/продажей дома, можно рассмотреть случай, когда утомленный покупатель ставит продавца перед необходимостью соблюсти-таки закон исключенного третьего: «Или вы продаете дом по оговоренной заранее цене или не продаете!» Очевидно, что ответ типа: «Я не то чтобы продаю дом и не то чтобы не продаю его…» будет в этой ситуации (как, в общем-то, и в любой другой!) абсолютно нерелевантным, ибо вопрос предусматривает не искать выхода там, где его нет, а признать одно из предложенных высказываний истинным, сочтя таким образом второе — ложным.

Риторика всегда утверждала, что тактика '" развести мнения" редко приводит к неудовлетворительным результатам: в тех случаях, когда линия речевого взаимодействия прочерчивается четко, часто оказывается, что «противники» вполне могут считать себя единомышленниками, ибо действительно принципиальных разногласий между ними вовсе и не существует. Каждому из нас, например, хорошо известен (причем чаще всего на собственном печальном опыте!) феномен «русского спора», давно уже не воспринимаемого соотечественниками всерьез и ставшего почти исключительно объектом насмешек.

Под «русским спором» понимается спор, участники которого не имеют объективных причин вступать в речевой конфликт, ибо изначально согласны друг с другом, однако выясняется это обычно лишь к моменту окончания весьма и весьма горячей дискуссии.

Вот почему в подобных случаях такая '" внешняя" мера, как зафиксировать полюса контрадикции, может оказаться в высшей степени полезной: все-таки чем раньше спорящие убеждаются в отсутствии предмета спора, тем лучше для них же.

В случаях же действительных разногласий фиксация спорящими полюсов контрадикции способствует тому, что противники получают более отчетливые представления о «берегах», в которых происходит дискуссия, и потому начинают придерживаться каждый своего берега более сознательно. Ведь отчетливое ощущение предмета конфликта, при разумном ведении спора, имеет несомненные позитивные стороны: спорящие перестают рассматривать друг друга как «врагов» и превращаются в оппонентов по какому-то вполне конкретному поводу, что зачастую превращает назревающую ссору в спокойное обсуждение проблемы.

Иногда риторика даже рекомендовала производить «раздел территории» нарочитым образом, используя тактику допущений (типа: «допустим, наши мнения полярно противоположны» и др.), которые могли при этом необязательно соответствовать действительности. Иными словами, дискутирующим предлагалось взять на себя роли оппонентов для того, чтобы лучше ощутить, где именно имеются расхождения во взглядах, и тогда уж действительно обсуждать только «точки несоприкосновения» вместо того, чтобы вести дискуссию вообще: такой тип дискуссии почти никогда не приносит плодов.

Разумеется, процедуру «разведения мнений» рекомендовалось производить лишь в тех случаях, когда предмет дискуссии в принципе позволял это сделать, то есть когда имелась возможность представить мнения как противоположные. Ибо далеко не все мнения действительно способны вступить в отношения противоположения, хотя внешне могут иметь вполне «конфликтный» вид.

Например, если одна из сторон утверждает «г… красиво», в то время как другая утверждает «г… безобразно», закон исключенного третьего работает. Если же одна из сторон утверждает «н… красиво», в то время как другая утверждает «н… полезно», закон исключенного третьего не работает, поскольку изначально нет пары («красиво-полезно» — не пара). По остроумному замечанию, А Кибеди Варга, можно противопоставить любовь ненависти, но не уличный фонарь сыру.

Вот почему одним из основных Требований риторики к суждениям, подлежащим оценке в свете закона исключенного третьего, была так называемая точность противопоставления. Противопоставляемые суждения должны были находиться в контрадикторных отношениях или, по крайней мере (как минимум!), — в контрарных. Разница (греч. contradictorius — противоположный, contrarius — противопоставленный) в том, что контрадикторные понятия суть понятия, противопоставленные по формальному признаку, с помощью отрицательной частицы «не» (например, А и не А: «черный» и «нечерный»). В то время как контрарные понятия противопоставлены только по содержанию (например, А и В:

" черный" и «белый»). При отсутствии между суждениями либо контрадикторных, либо контрарных отношений использовать закон исключенного третьего невозможно.

В этом отношении можно говорить о том, что закон исключенного третьего выполняет еще и своего рода «сортировочную» роль', он объективно дает возможность отделить дискуссию от не дискуссии. Ибо дискуссия является таковой и имеет смысл, вероятно, лишь тогда, когда по отношению к обсуждаемым понятиям возможно применить закон исключенного третьего: только в этом случае между мнениями оппонентов по поводу того или иного предмета действительно имеются принципиальные разногласия. Проверить же, насколько они принципиальны, как раз и позволяет закон исключенного третьего.

Предположим, аргументы в пользу точки зрения, в соответствии с которой чизбургер лучше гамбургера (понятия в условиях данной дискуссии контрарные), мне имеет смысл вводить тогда и только тогда, когда я уверен в том, что мой оппонент будет настаивать на преимуществах гамбургера по отношению к чизбургеру. Если же мой оппонент предпочитает как чизбургеру, так и гамбургеру филе-о-фиш, мне едва ли стоить тратить речевую энергию на отстаивание моей правоты в том, что касается преимуществ чизбургера перед гамбургером: этой оппозиции в сознании собеседника не существует, поскольку различие между чизбургером и гамбургером для него не принципиально.

В заключение разговора о законе исключенного третьего имеет, может быть, смысл привести старый анекдот, очень хорошо иллюстрирующий особенности действия этого закона. В ответ на вопрос бандита:

" Кошелек или жизнь?" - жертва, подумав, задает встречный вопрос:

" Простите, не могли бы вы предложить мне на выбор что-нибудь еще?". В свете закона исключенного третьего понятно, что вопрос бандита. сформулирован как не контрадикторно, так и не контрарно: «кошелек» и «жизнь» не могут вступать в отношения противоположения. Понятно также, что жертва не задала бы такого встречного вопроса при такой,.

IV. Закон достаточного основания («Всякое принимаемое суждение должно быть надлежащим образом обосновано»).

Закон достаточного основания (principium rationis sufficientis), постоянно использовавшийся риторикой и логикой на протяжении всей истории их развития, не был тем не менее сформулирован никем из античных авторитетов: предусматриваемое им требование было, видимо, настолько очевидным, что в соответствующей формулировке, скорее всего, даже не ощущалось потребности.

Во всяком случае требование это в качестве логического (и шире — онтологического) закона было сформулировано уже сравнительно позднона рубеже XVII — XVIII веков. Формулировка принадлежит выдающемуся немецкому философу Лейбницу и звучит следующим образом: «Ни одно явление не может оказаться истинным или действительным, ни одно утверждение справедливым — без достаточного основания, почему именно дело обстоит так, а не иначе» .

Закон достаточного основания гарантирует от беспочвенных суждений, то есть фактически от злоупотребления языком, в частности исключает с его помощью высказывать любое утверждение. Закон обязывает говорящего к тому, чтобы суждения его базировались на некоем фундаменте и чтобы фундамент этот был надежным.

Главные вопросы, возникающие в связи с законом достаточного основания, есть, разумеется, вопросы о том, что считать основанием и что считать достаточным основанием. Под основанием традиционно принято понимать суждение (или группу суждений), которое само по себе больше не нуждается в доказательствах — в силу его проверенное T, удостоверенное T или засвидетельствованности. Среди достаточных оснований обычно называют поэтому:

во-первых, уже твердо обоснованные в истории человечества суждения типа аксиом, теорем, законов, принципов, постулатов, максим и др.;

во-вторых, суждения удостоверенные (засвидетельствованные) данными непосредственного человеческого опыта (типа: солнце всходит на востоке, а заходит на западе, в сутках двадцать четыре часа; клюква растет на болоте и проч.);

в-третьих, собственные суждения, ранее уже доказанные самостоятельно или выведенные из истинности других положений (типа корректных рассуждений-силлогизмов и проч.):

Риторика есть научная дисциплина Научные дисциплины изучаются в высших учебных заведениях (следовательно).

Риторика изучается в высших учебных заведениях Таким образом, из всех логических законов закон достаточного основания прежде всего отвечает за доказательность суждения. Именно в соответствии с этим законом, в частности, считается, что говорящий обязан располагать необходимыми доводами, то есть иметь их наготове, но не всегда и необязательно (как уже говорилось выше) при обсуждении доказательства в целом включать доводы в сообщение. Считалось само собой разумеющимся, что общеизвестные положения не нуждаются в том, чтобы эксплицитно (явно) формулировать их всякий раз: они вполне годились как фон, который активизировался лишь в случае необходимости.

Общее правило было естественным образом таково, что доказывается лишь то, что выносится на обсуждение, то есть тезис. Что касается общепринятых положений, то они роль тезиса выполнять не могут: мало кому придет в голову вынести на обсуждение, например, такую мысль: «Русский язык принадлежит к группе славянских языков» — разумеется, если в распоряжении говорящего нет достаточно сильных доказательств в пользу того, что русский язык обнаруживает больше сходств с фарси или португальским, чем с украинским или белорусским.

Поэтому закон достаточного основания предполагает внимание не только к тому, чем обосновываются суждения, но и к тому, что именно подлежит обоснованию: различение пригодных для доказательства и не пригодных для доказательства суждений — тоже «область действия» закона достаточного основания.

Кроме того, закон достаточного основания отвечает и за сам процесс доказательства, то есть за корректность соответствующей логической процедуры. В частности, «данные чувств» (как свидетельства непосредственного личного опыта) далеко не всегда ведут, например, к обоснованию философских или просто генеральных суждений (скажем, из моей неспособности играть на виола да гамба отнюдь не следует, что человечество немузы-кально, равно как из того, что я не ощущаю под ногами выпуклости почвы, не следует, что Земля не имеет формы шара).

Однако в реальной речевой практике, как упоминалось выше (ср., например, хотя бы только энтимемы!) закон достаточного основания не требует и послушного следования жестким схемам правильного логического вывода: ход моих рассуждений необязательно должен быть представлен полностью. Другое дело, что я всегда должен иметь возможность реконструировать его в случае необходимости. Но не будет большим грехом, если некоторые из совершаемых мною логических операций (более или менее очевидных для слушателя) останутся «за кадром». Закон достаточного основания отнюдь не вынуждает меня отчитываться за каждый мой шаг, и, если я позволяю себе опустить одно-два звена из моих рассуждений, я не нарушаю данного закона, Скажем, предлагая суждение типа: «Копенгаген, будучи самой крупной в Скандинавии столицей, является здесь законодателем моды», я вовсе не обязан представить это высказывание как ряд хотя бы и следующих умозаключений:

Норвегия, Швеция и Дания суть страны Скандинавии Столица Норвегии — Осло Столица Швеции, Стокгольм Столица Дании — Копенгаген Осло в два раза меньше, чем Стокгольм Стокгольм в два раза меньше, чем Копенгаген следовательно) Копенгаген — самая крупная в Скандинавии столица и т. д.

Единственное, что в этом суждении требует аргументации, «это зависимость между величиной столицы и степенью ее влиятельности на «рынке моды». Прочие же умозаключения могут быть вполне опущены, даже несмотря на то, что сведения о пропорциях в численности населения скандинавских столиц не принадлежат к разряду тех, которыми располагает «первый встречный» .

Большая проблема, возникающая в связи с законом достаточного основания это проблема, которую можно сформулировать таким образом:

когда и при каких обстоятельствах считать достаточными основаниями данные чувственного опыта, с одной стороны, и выводные суждения — с другой.

Не предлагая решения этой проблемы, современная наука санкционирует так называемое релятивное (относительное) применение закона достаточного основания, считая в ряде случаев данные достоверными тогда, когда на текущий момент не существует возможности корректного их опровержения. Например, если я в качестве аргумента против злоупотребления шоколадом людьми, склонными к мигрени, привожу суждение типа; «Злоупотребление шоколадом провоцирует приступы мигрени», мое, суждение вполне может считаться достаточным основанием, пока существует соответствующая медицинская версия, то есть пока не доказано обратное. Однако, разумеется, нельзя рассчитывать на то, что доказательная сила такого аргумента окажется «разительной» для слушателя.

Из всего сказанного выше о законе достаточного основания следует, в частности, что фундаментом для того или иного суждения могут служить не только аргументы, полученные логическим путем, то есть путем построения корректных силлогизмов, но и аргументы, добытые иным образом: в частности, ссылки на уже существующие достижения научной мысли, авторитетные источники и имена и др.

В любом случае на этом этапе нашего знакомства с искусством аргументации — после разговора о силлогистике и способах доказательства имеет смысл вернуться к типам аргументации, которых, напомним, риторика знала два: логический и аналогический. Все, что говорилось об аргументации до сих пор, предполагало логический тип аргументации.

Аналогическая аргументация Аналогическая аргументация (греч. anafogia — сходство, подобие) была разработана в риторике ничуть не хуже логической. Однако отношение к аргументации такого рода было противоречивым, что отразилось, с одной стороны, в выражении «Все познается в сравнении», с другой в афоризме^{Аналогия} не аргумент". Такая противоречивость объясняется двойственной природой аналогии.

С одной стороны, аналогия есть, вне всякого сомнения, логическая операция, предполагающая следование законам и принципам логического мышления. В этом отношении аналогия и использовалась диспозицией, которая требовала, чтобы аналогия тоже была «игрой по правилам» .

С другой стороны, аналогия есть и собственно риторическая операция — в том смысле, в каком любой троп представляет собой тип аналогии. В этом смысле автору бесконечно дорога мысль Ю. М. Лотмана, согласно которой принцип апологии^{составляет} сущность риторических отношений.

В этом параграфе речь пойдет об аналогии как логической операции. Что же касается аналогии как собственно риторической операции, речь о ней пойдет в четвертой главе пособия («Элокуция»).

Риторические пособия древности изобилуют примерами самых разнообразных проявлений аналогической аргументации логического типа, широко использовавшейся в речевой практике ораторов. Об огромном теоретическом интересе к аналогии со стороны риторики можно судить по тому, что дошедшие до нас аспекты аналогической проблематики (как логического, так и риторического свойства) выстраиваются в две весьма разработанные системы: одна из систем чрезвычайно стройна и называется «» тропы и фигуры" (классификация различных способов аналогии), вторая — просто хорошо упорядочена как набор правил для осуществления аналогии в соответствии с законами и принципами логики.

Как уже говорилось выше, при разборе аналогического метода изложения, analogia в переводе с греческого означает сходство, подобие. Подчеркнуть это еще раз важно потому, что в некотором смысле подобие есть переходная стадия от тождества к различию (хотя чаще всего тождество считается частным случаем подобия). И если понимать подобие таким образом, то становится понятно, почему именно разбор подобий считался одной из самых перспективных аналитических операций. Тождество есть отношение между предметами (явлениями), все признаки которых совпадают (ср. серийное производство); различиеотношение между предметами (явлениями), не имеющими общих признаков. Отсюда следует, что сравнивать фактически можно только подобные предметы.

Характеризуя подобие, современная наука опирается на три его основные качества:

• · рефлексивность,
• · симметричность
• · транзитивность.

Эти качества делают возможным рассматривать подобие как отношение взаимозаменяемости предметов, то есть отношение, при котором один предмет можно в том или ином отношении поставить на место другого. Понятно, что взаимозаменяемость не будет полной, так как при полной взаимозаменяемости, с точки зрения логики, возникает неразличимость предметов, что несвойственно отношению подобия.

· Под рефлексивностью (лат. reflexio" обращение назад) понимают идентичность предмета самому себе в данный момент времени. Речь об этом уже частично шла при обсуждении закона тождества. Только идентичность предмета самому себе фактически дает возможность видеть границы между отдельными предметами. «.

Рефлексивность есть наиболее твердый из всех признаков подобия. Объясняется это тем, что «жесткая рамка самоидентичности сообщает предметам стабильность как объектам сравнения.

Потому-то непременным условием всякого сравнения и является неизменность предмета по отношению к самому себе в данный момент времени. Понятно, что, если я, скажем, хочу сравнить Советский Союз с теперешней Россией, один из «предметов», а именно Советский Союз, определенно рефлексивен: ему уже ничто не грозит видоизмениться, поскольку Советский Союз сложился настолько окончательно, что прекратил свое существование, сделавшись историческим понятием.

С другой стороны, теперешняя Россия есть только теперешняя Россия и мне придется поспешить зафиксировать (и датировать) ее актуальные признаки, пока данный предмет не утратил самоидентичности (например, не превратился в монархию или «обратно» в Советский Союз!). От меня требуется работа в «» жесткой рамке" теперешней России, взятой в момент «сейчас», игнорируя возможные изменения. Только в этом случае процесс установления аналогии может закончиться продуктивно — иначе аналогия моя никогда не будет построена.

· Под симметричностью подобия понимается отношение, выражаемое формулой' «если, А равно В, то В равно А. Симметричность, таким образом, гарантирует, что если я сравниваю два предмета по какому-то признаку, то признак этот присутствует в том, что сравнивается, и в том, с чем сравнивается, как один и тот же, не изменяющийся в процессе сравнения, фиксированный, признак.

Уловить эту особенность подобия весьма сложно, но, может быть, следующий пример поможет это сделать. Предположим, я сравниваю степень наполннености одной чашки кофе со степенью наполненности другой чашки кофе и делаю заключение, что первая чашка кофе более полна, чем вторая. Это означает, что вторая чашка кофе менее полна по отношению к первой (признак симметричности подобия). Если это почему-либо не так (например, в ходе моего сравнения во вторую чашку долили кофе), сравнение перестает быть корректным и мне придется строить другое.

Стало быть, признак симметричности всего лишь признак неизменности отдельных сторон или качеств предметов в ходе производимых над ними операций сравнения. Легко представить себе, что должен чувствовать человек, сравнивающий друг с другом, например, форму двух облаков, каждое из которых постоянно меняет свои очертания. Аналогический процесс в таком случае довольно скоро вообще перестанет быть возможным, поскольку система координат все время смещается.

Наряду со следующим признаком подобия — признаком транзитивности — признак симметричности принимается наукой во внимание не во всех случаях, когда происходит процедура сравнения.

· Под транзитивностью понимается отношение, выражаемое следующей формулой: «если, А равно В, а В равно С, то, А равно С». Применительно к подобию формулу эту тоже не слишком легко прочесть. Однако в вербализованном виде она может выглядеть гораздо прозрачнее: «Если один рубль (приблизительно) равен одной датской кроне, а одна датская крона (приблизительно) равна одной шведской кроне, то один рубль (приблизительно) равен одной шведской кроне» .

Отношение транзитивности при анализе подобия дает возможность удержать сравниваемые признаки в системе" для того, чтобы не потерять точки отсчета. Зарегистрировать транзитивность важно потому, что подобные друг другу предметы должна отличать стабильность набора признаков, — признаки эти не предполагаются как «'мигрирующие» относительно друг друга.

Так, если я считаю, что наркотики есть зло, а зло есть то, что подлежит искоренению, я не могу не считать, что наркотики подлежат искоренению. Или, если я, напротив, считаю, что наркотики есть благо, а благо есть то, что заслуживает социального одобрения, я вынужден считать, что наркотики заслуживают социального одобрения, Таким образом, можно утверждать, что признак транзитивности отношения подобия обязывает говорящего соблюдать последовательность при построении аналогии. В противном случае подобие не существует, а стало быть, и нет оснований для аналогии.

Риторика, предлагая аналогический метод логической аргументации, нарушение «законов подобия» рассматривала тоже как логические ошибки, делающие процесс познания проблематичным. Ведь сравнение подобных предметов (в частности, и с точки зрения основоположников риторики) есть главная операция, которая совершается в процессе познания. Более того, без этой операции процесс познания как таковой был бы вообще нереален: ведь познать нечто означает найти в нем то, что уже знакомо, то есть уподобить его тому, что возможно опознать, Любая познавательная процедура, таким образом, предполагает некоторый наличный опыт, поэтому одной из существенных сторон познания они' тается узнавание. Узнавание же как раз и обеспечивается подобием предметов друг другу. Узнать — значит перенести некоторое количество признаков со «знакомого» на незнакомое.

Аналогическая аргументация представляет собой именно такой перенос признаков и непременным условием для нее, стало быть, является то, что называется «основой (или критерием) сравнения, а именно совпадающие признаки сравниваемых предметов. Эти совпадающие признаки получили в риторике название^{третьего} члена сравнения», или tertium comparationis. Строго говоря, под третьим членом сравнения понимается то, на основании чего сравниваются вещи. Ведь очевидно, что сравнимые по одному признаку объекты могут оказаться не сравнимыми по другим.

Следует также иметь в виду и тот факт, что общие признаки объектов могут быть даны как в непосредственном, чувственном опыте (то есть представлены «наглядно»), так и являться результатом рассуждений по поводу объектов (то есть следовать из умозаключений). В зависимости от этого в свете идей риторики различаются два типа аналогии:

• · физическая аналогия,
• · метафизическая аналогия.

Под физической аналогией в риторике понималось либо внешнее подобие сравниваемых объектов, либо сама операция по выявлению внешнего подобия объектов.

Речь, таким образом, шла о типе сходства, которое возможно зафиксировать в чувственном опыте или сделать предметом анализа с ориентацией на чувственный опыт. Физические аналогии расценивались поэтому как аналогии очевидного характера, для понимания которых достаточно было обратиться к тем или иным объектам окружающего мира, чтобы увидеть объединяющие их признаки. Физическая аналогия как тип аргументации фактически не требовала, таким образом, ничего, кроме констатирования: предполагалось, что свойственный всем людям общий набор «чувственных данных» достаточен для того, чтобы представлять себе возможные параллели в объективной реальности.

Так, если я употребляю аналогию типа «кислый, как лимон», от меня отнюдь не требуется доказывать, что лимон кислый: предполагается, что аналогия не поставит слушателя в тупик, ибо трудно представить себе, что вкус лимона ему вообще не известен. Или, например, в том случае, когда я советую кому бы то ни было делать массаж по часовой стрелке, я имею все основания предполагать, что меня не ожидает вопрос типа: «А это в какую сторону?» .

Частный случай физической аналогии — так называемая пережитая аналогия, аналогия по линии известных слушателю из разных источников фактов. Это могут быть не только источники эмоционального опыта (типа радости или боли), но и источники интеллектуального и интеллектуально-эмоционального опыта (наука, история, искусство и др.).

То есть, если я, предположим, рискну уподобить ту или иную ситуацию истории с троянским конем, я тем самым однозначно потребую от слушателя «включить» пережитую аналогию — как результат знакомства с историей Троянской войны. Только имея в своем распоряжении сведения о том, что греки вошли в Трою, разместившись внутри полого деревянного коня, присланного ими же «в дар» Трое, и таким образом перебили население давно осаждавшегося ими города, слушатель «прочтет» аналогию и сделает из нее правильный вывод: характеризуемая мною ситуация есть ситуация, в которой, с моей точки зрения, возможно проявление большого коварства.

Итак, собственно физическая аналогия базируется на общности чувственных восприятий: лишь в ряде случаев она может потребовать учета «фактора места». Например, я, видимо, не рискну позволить себе в Дании аналогию типа; «На вкус это, как клюква», поскольку не то, что клюква, но и само слово (кстати, вполне датское!), обозначающее клюкву, известно далеко не каждому датчанину.

Что касается пережитой аналогии, базирующейся, как следует из ее названия, на общности переживаний, то этот тип аналогии, понятное дело, требует учета огромного количества факторов — начиная от национально-культурных традиций и кончая тезаурусом (набором понятий) каждой конкретной личности.

В данном случае предлагать или не предлагать слушателю аналогию типа «Вы ведете себя, как фрекен Смилла» зависит уже не только от меня. Набор возможных аналогий задается, скорее, слушателем, чем мной, разумеется, если (применительно к данной аналогии) я не предполагаю пуститься в пересказ событий четырехсот-с-лишним-страничного романа «Ощущение снега фрекен Смиллой», автор которого малоизвестный в России, но очень популярный в сегодняшней Дании писатель Петера Хег.

· Метафизическая аналогия есть тип аналогии (реальной или проводимой говорящим), которую невозможно «проконтролировать» ни с помощью обращения к «фонду чувств», ни к «фонду переживаний». Это аналогия теоретического характера, часто фиксируемая или устанавливаемая рассуждением, то есть требующая обращения к абстракциям разного порядка. И дело не в том, что члены сравнения или хотя бы один из них представляет собой абстрактное понятие (понятия могут быть сколько угодно конкретными, вплоть до единичных!), — дело в том, что оперирование метафизической аналогией в принципе может потребовать и иногда требует комментирующего подтверждения.

Тем не менее метафизическую аналогию удобнее рассматривать все-таки на примерах отвлеченных понятий, так как конкретные понятия, привлекаемые для метафизических аналогий, оказывают слишком большое сопротивление (как раз и требуя развернутых комментариев!), преодолеть которое не всегда возможно.

Поэтому иллюстрировать метафизическую аналогию начнем с отвлеченных понятий. Предположим, я строю аналогию, позволяющую объяснить коммунизм через фашизм. Понятно, что в случае с этой аналогией я никак не могу рассчитывать на то, что слушатель будет в состоянии представить ее себе, обратившись к «фонду чувств» или даже к «фонду переживаний» («фонд переживаний», например, требует того, чтобы слушатель имел некоторый опыт пребывания как в стране с коммунистическим режимом — притом что такового на свете пока не имеется, — так и в стране с фашистским режимом, а таких стран тоже не так много).

В принципе, разумеется, слушатель при «прочтении» аналогии может опираться на соответствующие чувства и даже переживания, но те и другие при «прочтении» им аналогии будут носить лишь вспомогательный характер. Что касается меня ~ лица, предложившего аналогию, то мне тоже, со всей очевидностью, не удастся предъявить «материал» для наглядного сравнения коммунизма и фашизма. Вот почему, в случае неочевидности аналогии для слушателя — решающую роль в речевой ситуации будет играть то, насколько убедительно я смогу мотивировать мою аналогию.

Оговорка «в случае неочевидности аналогии для слушателей» представляет собой чрезвычайно важную оговорку. В риторике часто можно было встретить мысль о том, что хорошая аналогия не нуждается в объяснении. На чем базировалась эта мысль, в общем-то понятно: действительно, если аналогия требует слишком развернутых комментариев, лучше вовсе не прибегать к ней в условиях публичного выступления. Другое дело, когда речь, например, идет о формировании какой-либо научной концепции:

здесь практически любая аналогия может быть только развернутой аналогией, с объяснением признаков, которые позволяют автору прибегнуть к объяснению одного через другое.

Диспозиция как раздел риторики ценила аналогическую аргументацию прежде всего за компактность: действуя на слушателя не через систему умозаключений, а через «картину» (образ) или идею, аналогия позволяла, во-первых, сэкономить массу «речевого времени» и, во-вторых, была исключительно трудной для опровержения — во всяком случае до тех пор, пока говорящий не начинал мотивировать ее. А поскольку физическая аналогия практически не нуждалась в комментариях, построению метафизической аналогии, которая бы также не требовала обоснования, уделялось в риторических курсах особенно серьезное внимание. Здесь и шли в ход «правила подобия», которые в качестве признаков подобия были рассмотрены выше.

Особенно трудной задачей считалось построить метафизическую аналогию конкретного характера, то есть аналогию, в которой не задействованы отвлеченные понятия. Представление о ней поможет составить в принципе любая более или менее «случайная» аналогия, особенно если для нее есть минимальные основания. Предположим, такая случайная, но вполне конкретная аналогия, как «Москва — сумасшедший дом», едва ли требует развернутых обоснований: тому, кто предложил ее, не придется ожидать недоуменного взгляда слушателей, свидетельствующего об их потребности выслушивать комментарии на сей счет. Аналогия, в общем, понятна и почти бесспорна.

Интересно, что даже при рассмотрении аналогии как средства логической аргументации пособия по риторике всегда отмечали ее «риторизм» по сравнению с аргументацией собственно логической.

Для использования аналогии в качестве аргумента не требовалось умения построить умозаключение — требовалось умение «'узнать» предмет и сделать его '" узнаваемым" для других. Эмоциональный эффект аналогии в том, что слушатель вслед за говорящим делает некое открытие, устанавливая неизвестный для него ранее или игнорировавшийся им в прошлом тип связи между объектами.

Сила яркой аналогии могла быть настолько велика, что логические способности слушателей просто «отключались». Об этом свидетельствует, скажем, такой классический пример из области античной риторики, как следующая знаменитая аналогия: «Если Гектор не действовал незаконно, убивая Патрокла, Парис тоже имел право убить Ахиллеса». Аналогия эта фактически оставляет в стороне главное, а именно — историческую (убийство в честном бою или убийство при содействии богов) и этическую (убийство с точки зрения морали) сторону вопроса. Однако как пример яркого сравнения, она действительно построена блестяще. Попробуем посмотреть, как «работает» этот классический пример.

Данная аналогия состоит из трех «членов» :

убийство 1 (Гектором Патрокла) как первый член сравнения убийство 2 (Парисом Ахиллеса) как второй член сравнения.

" убийство вообще", с точки зрения закона, как третий член сравнения.

Отношения между членами сравнения рефлексивны (то есть каждый из объектов сравнения самоидентичен, равен себе), симметричны (если убийство 1 есть убийство 2, то и убийство 2 есть убийство 1) и транзитивны (если убийство 2 есть убийство 1, а убийство 1 законно, то и убийство 2 законно). То есть перед нами действительно чистый случай подобия. Подобие это выстроено вокруг третьего члена сравнения, а именно — «убийства вообще, с точки зрения закона», то есть вокруг «законности» убийства. Признав одно убийство «законным», мы тем самым обязываем себя признать «законным» и другое, ибо третий член сравнения может быть только общим для обоих членов пары — иначе аналогия как процедура (или метод) невозможна.

Впрочем, всякая аналогия есть «шкатулка с секретом»: построив, например, данную аналогию, мы тем самым не сказали, что убийства Гектором Патрокла и убийство Парисом Ахиллеса — законны. Мы только отметили, что оба случая «равноправны по отношению к закону» и что при допущении, согласно которому законно одно из них, мы вынуждены «санкционировать» и второе.

Понять этот нюанс, весьма существенный для процедуры аналогии и аналогического метода аргументации как такового, весьма и весьма важно. Аналогический тип аргументации (и в этом его главное отличие от собственно логического типа аргументации!) не определяет понятий — он связывает понятия, делая их подлежащими оценке с одной и той же точки зрения.

Иными словами, мы не определили убийство Гектором Патрокла как убийство Парисом Ахиллеса, мы только утверждали, что в определенном, нужном или интересном для нас отношения они подобны друг другу, то есть сравнимы. В этом Смысле и возможно донимать утверждение старых^{пособий} по риторике, в соответствии с которым на самом деле объекты индивидуальны и неповторимы — они только способны заменять друг друга в определенном отношении, но быть друг другом неспособны.

Так, мы можем воспользоваться примером убийства Гектором Патрокла для иллюстрации мысли о законности убийства, для наглядности поставив убийство Гектором Патрокла на место убийства Парисом Ахиллеса только с той целью, чтобы найти второму убийству место на «шкале деяний». После этой аналогической операции оба убийства займут подобающие им места в истории Троянской войны и будут продолжать оставаться фактически независимыми друг от друга.

Стало быть, механика аналогического метода в том, что один объект на время берется (как бы напрокат) с подобающего ему места — с тем, чтобы быть поставленным на место другого для определения того, как «ведет себя» данный объект на новом для него месте. По его «поведению» судят и о поведении подобного ему объекта.

Наглядное представление об этой процедуре дает еще один пример из истории риторики — аналогия, использованная при решении спора между Аристофоном и стратегом Ификратом (спор датируется 356 г. до н. э.). Ификрат обвинялся в том, что он выдал противникам место дислокации флота за определенное денежное вознаграждение. Обвиняемый спросил:

" Сделал бы ты сам что-нибудь подобное за деньги?" Когда Аристофон ответил гневным отказом, Ификрат предложил такую аналогию: «Если ты, Аристофон, не сделал бы этого, то почему я, Ификрат, должен был сделать?» Аналогия подействовала в высшей степени эффективно.

Приведенные примеры аналогии являются примерами так называемой пропорциональной аналогии. Отметить это их свойство весьма важно, поскольку по дошедшим до нас сведениям в пособиях по риторике отмечалось два вида аналогической аргументации. Речь идет о следующих видах:

• · пропорциональная аналогия,
• · атрибутивная аналогия.

Для понимания этих двух видов аналогии необходимо иметь в виду, что «основания» для каждого из видов задает реальность, то есть те отношения, которые имеются между объектами в действительности. Объекты, которые возможно сопоставить пропорционально, как правило, не вступают в отношения атрибутивности, и наоборот.

· Пропорциональная аналогия предполагала, так сказать, равноправие сопоставляемых объектов. Они считались равноправными в том отношении, что каждый из объектов содержал как признаки, объединяющие его с другим объектом, так и признаки, отличающие его от другого. Таким образом, при пропорциональной аналогии признаки одного объектам переносились на другой, ибо изначально были присущи обоим.

Пропорциональная аналогияэто случай свободного взаиморасположения сопоставляемых членов пары. Сравнивающий не оценивает один предмет как другой, в качестве другого он только указывает на то, что между предметами имеется сходство в определенном плане.

Сходство это не покрывает, таким образом, всех характеристик ни одного из объектов. И если, например, мне угодно сопоставить пальто, с одной стороны, и курткус другой, я, видимо, буду искать в них то, что их объединяет или разобщает, понимая, что «наделять» пальто признаками куртки или наоборот есть операция неправомерная. Я, видимо, постараюсь избежать как характеристики пальто в качестве «куртки с пришитыми к ней полами», так и характеристики куртки в качестве «пальто с отрезанными от него полами» .

В данном случае представить одно через другое возможно только искусственно (ср. еще более абсурдные и потому еще более наглядные ситуации: радио есть «телевизор без экрана» — телевизор есть «радио с экраном»; самолет есть «автомобиль, который летает» — автомобиль есть «самолет, который ездит по земле» и др.).

Понятно, что, даже будучи построенными, «аналогии» эти могут существовать лишь потому, что «в принципе все можно сравнить со всем». Реально же они ощущаются как весьма и весьма натянутые или курьезные. При более естественных отношениях между предметами пальто и куртка сопоставимы по признаку принадлежности к предметам верхней одежды и противопоставлены по признакам фасона и назначения (с аналогиями «автомобиль — самолет» и «телевизор — радио» читатели, безусловно, разберутся сами).

Впрочем, курьезность аналогий, построенных таким образом, обычно используется собственно риторически. Вот пример из биографии того же стратега Ификрата. Когда его сына попытались преждевременно забрать в солдаты на том основании, что сын был высок и производил впечатление вполне взрослого, Ификрат возразил: «Если вы считаете рослых мальчишек мужами, то вы должны считать низкорослых мужей детьми» (тип: взрослый есть ребенок высокого роста — ребенок есть взрослый низкого роста).

· Атрибутивная аналогия рассматривалась как аналогия, связанная с переносом признаков одного объекта на другой объект. Попытки построить такие аналогии на курьезных примерах — с предметами верхней одежды, средствами передвижения и средствами массовой информациитолько что были продемонстрированы. Однако при соблюдении правил атрибутивная аналогия отнюдь не выглядит как курьез.

Определение данного вида аналогии как атрибутивной связано понятием атрибут (лат. attribuo — придаю, наделяю), трактуемым как существенное свойство объекта. В этом смысле русло — атрибут реки (в отличие, скажем, от моря), струны — атрибут, например, скрипки (в отличие, в частности, от трубы), и т. д. Быть атрибутом чего-либо означает служить его отличительным признаком.

При аналогии атрибутивного типа одному объекту приписывается свойство другого, становящееся атрибутом первого объекта. Чаще всего происходит это таким образом, что существенное свойство одного объекта начинает определять другой объект в целом. Прочие же признаки другого объекта как бы остаются в стороне.

Так возникают аналогии типа «лошадиное лицо» (то есть лицо, «напоминающее о лошади»), '" трезвый довод" (довод, «напоминающий о рассуждениях трезвого человека»), «пресный фильм» (фильм, «напоминающий о пресной пище») и др. Очевидно, 'что в приведенных аналогиях «лицо» не сравнивается с «лошадью», «довод» с «человеком в состоянии трезвости», «фильм» — с «пищей»: в каждом из этих случаев второй из сопоставляемых объектов редуцируется (сокращается) до одного признака.

В результате перед нами не два объекта, объединенные общим признаком (как при пропорциональной аналогии), но один объект (наделенный свойством другого). Примечательно, что приведенные аналогии атрибутивного типа невозможно представить пропорционально, то есть посредством структур типа: «Лицо — (как) лошадь», «Довод — (как) человек», «Фильм — (как) пища» , — именно потому, что второй объект не входит в пару целиком. Известный пример атрибутивной аналогии в античной риторике — словосочетание «троянский ход», то есть ход (действие), «напоминающий троянского коня» , — хитрый ход.

Разговор об аргументе (как инструменте аргументации) подвел нас наконец к самому процессу выведения тезиса из аргументов процесс этот назывался демонстрацией. Именно демонстрация ставила говорящего перед выбором речевой тактики: в его распоряжении, таким образом, оказывалось несколько возможностей для развертывания сообщения.

Говорящий мог предпочесть в качестве основного средства развертывания сообщения логическую демонстрацию, требующую соблюдения логических правил вывода умозаключений (1) или соблюдения логических правил аналогии (2) (те и другие были описаны выше). Примечательно, что выбор такой в обоих случаях означал работу прежде всего «на территории логики»: здесь говорящий подлежал оценке с точки зрения логической практики.

Однако существовал и еще один путь: в качестве основного средства развёртывания сообщения говорящий мог выбрать так называемую паралогическую демонстрацию (разумеется, слово «демонстрация» употребляется в этом словосочетании условно: ведь демонстрация — это термин логической теории). А она предполагала последовательное игнорирование как правил вывода умозаключали, так и логических правил аналогии. Или даже используя эти правила негативно, то есть с точностью до наоборот (3). Работая на «территории паралогики», говорящий оказывался неподсуден логике и подлежал оценке с точки зрения фигуративой практики, принципы которой были совершенно иными (гл. 4).

Однако какую бы из речевых тактик говорящий ни предпочел, предполагалось, что ему известен механизм действия паралогизмов. Знание этого механизма гарантировало говорящему как сознательность в выборе действительно пригодной для него речевой тактики (логической, аналогической или паралогической), так и возможность «запускать» паралогический механизм в обе стороны, то есть либо не совершая логических ошибок (невольных паралогизмов), либо, наоборот, делая установку на паралогизмы как формы речевого поведения.

Следующий параграф предполагает, что мы предпочитаем оставаться в рамках логики и выбираем, стало быть, логическую демонстрацию.

Демонстрация. Логические ошибки Демонстрация (demonstratio — показывание) в качестве элемента доказательства, была соотнесена как с составом суждений, так и с формой их связи между собой. Именно демонстрация давала возможность показать, насколько надежна вся «конструкция» доказательства в целом. «Продемонстрировать» доказательство как раз и означало предъявить тезис, выдвигаемый говорящим, и аргументы — логические, аналогические или паралогические, на него работающие.

Дело в том, что риторикой довольно рано было осознано, что при безупречности тезиса аргументы могут отнюдь не поддерживать его (в критических ситуациях даже противоречить ему!). Поэтому тезис, логически не следующий, например, из аргументов, считался ошибкой демонстрации (а не ошибкой вынесения тезиса и не ошибкой аргументации), то есть ошибкой в процессе доказательства, приведшей к несостоятельности «доказательной конструкции» как таковой (разумеется, если предварительно был выбран путь логической демонстрации).

Скажем, в приведенном выше софизме «Рогатый» демонстрация осуществлена некорректно, поскольку «не работает» переход от одного аргумента (большей посылки) к другому (меньшей посылке): допущена так называемая ошибка общей посылки, при которой большая посылка представляет собой общее правило, меньшая посылка — частный случай, отнюдь не предусматриваемый этим правилом.

Ведь для того, чтобы потерять что-то, предварительно необходимо это иметь: как раз это и предусматривает общее правило в качестве предварительного условия. Таким образом, в приведенном софизме рога у человека' «появляются» не в результате вывода. Они изначально «заложены» в общее правило, о чем слушатель, естественно, не может подозревать (в известность об этом его своевременно не поставили).

Способы корректной демонстрации предусматривались '" теорией аргументации" и четырьмя логическими законами. Что же касается некорректной логической демонстрации, то она впоследствии была типологизирована настолько, что надобность в термине демонстрация постепенно начинала отпадать: вместо «некорректной демонстрации» стали говорить о довольно обширной и хорошо структурированной группе логических ошибок — паралогизмов (1), которым в риторике уделялось очень большое внимание.

При этом риторика отнюдь не заблуждалась в том, что логические ошибки могли совершаться и намеренно — причем в направлении к одной из двух целей. Целью могло быть сознательное введение адресата в заблуждение, имеющее логическую природу, — такие логические акции получили название софизмов (2). Но целью могло быть и создание специального паралогического (риторического) эффекта — областью преднамеренных «ошибок» такого рода были тропы и фигуры (3).

Предметом нашего внимания до конца этой главы будут логические ошибкипаралогизмы (1). Механизмы возникновения софизмов — злоупотреблений логикой — мы оставим в стороне. Несмотря на то, что формально ошибками демонстрации считались только ошибки выведения следствия, удобно было бы рассмотреть основные логические ошибки в виде системы, главные уровни которой:

• · логические ошибки вследствие неточного определения и деления понятий;
• · логические ошибки дедуктивного и индуктивного вывода;
• · силлогические ошибки.

Впрочем, поскольку дедуктивный и индуктивный вывод часто делается посредством силлогизма, имеет смысл, видимо, объединить два последние уровня и говорить о логических ошибках вследствие неточного определения и деления понятий, с одной стороны, и логических ошибках в структуре силлогизма — с другой. Таким образом, возникает вполне естественное деление логических ошибок на а) ошибки, связанные с отбором понятий, и б) ошибки, связанные с оперированием понятиями.

Логические ошибки вследствие неточного определения и деления понятий:

• 1. Противоречие в определении (contradictio in adjecto).
• 2. Тавтология (греч. tautologia).
• 3. Плеоназм (греч. pleonasmos).
• 4. Определение неизвестного через неизвестное (ignotum per ignotum).
• 5. Полисемия (греч. polysemos — многозначный).
• 6. Ошибочная номинативная подмена (fallacia secundum dictionem).
• 7. Несравнимые понятия (notiones disparatae).
• 8. Сравнение вместо определения (via eminentiae).
• 9. Отрицание вместо определения (via negationis).
• 10. Ошибочное основание разделения (fundamentwn divisionis).
• 11. Смешение существенного со случайным (fallacia accidentis).
• 12. Называние рода вместо вида (fallacia a sensu composite ad sensum divisum).
• 13. Называние вида вместо рода (fallacia a sensu diviso ad sensum compositum).
• 14. Отдаленный род вместо ближайшего рода (genus remotum вместо genus proximum).
• 15. Переход в другой род (греч. metabasis eis allo genus).
• 16. Соположение вместо соподчинения (juxtapositio).

Логические ошибки в структуре силлогизма:

• 1 (17). Первичная ложь (proton pseudos, греч.).
• 2 (18). Ошибка из-за неправильного допущения (fallacia suppositionis).
• 3 (19). Подмена тезиса (ignoratio elenchi — букв. неведение довода).
• 4 (20). Учетверение термина (quatemio temiinoium).
• 5 (21). Ошибка в среднем термине силлогизма (a dicto secundum guid ad dictum sipliciter).
• 6 (22). Игнорирование необходимого условия (необходимое условие conditio sine qua non).
• 7 (23). Предвосхищение основания (petitio principii).
• 8 (24). Гистеронпротерон (hysteron-proteron).
• 9 (25). Незаконные посылки (premissae illegales).
• 10 (26). Ошибка большей посылки (ficta universalitas).
• 11 (27).

  Заключение

  о части по целому (fallacia a sensu composite ad sensum divisum).

• 12 (28).

  Заключение

  о целом по части (fallacia a sensu diviso ad sensum compositum).

• 13 (29). От возможного к действительному (a posse ad esse non vallet consequentia).
• 14 (30). Аргумент, страдающий избыточностью доказательств — (argumentum minium probans).
• 15 (31). Ошибка последнего основания (ad infmitum).
• 16 (32) аргументы, не связанные между собой с необходимостью (fallacia fictae necessitatis).
• 17 (32). Аргумент вне области обсуждаемого вопроса (argumentum extemum).
• 18 (33). Аргументация ложными суждениями (fallacia faisi medii).
• 19 (34), Аргументация недостоверного недостоверным (incerta incertibus).
• 20 (35). Порочный круг (circulus vitiosus). .
• 21 (36). Смешение нескольких вопросов в одном (fallacia plurium interrogationum).
• 22 (37). Смешение причины и следствия (post hoc, ergo propter hoc).

Логические ошибки обеих групп будут рассматриваться так: дефиниция, модель, наглядно представляющая паралогизм, пример из состава высказываний, почерпнутых в современных газетах (позволим себе — в целях экономии времени — не давать ссылок на источники), плюс короткий комментарий в скобках — только для того, чтобы читатель мог понять, в чем, собственно" состоит каждая из ошибок. Оттачивание навыков «безошибочного» суждения предполагает достаточно развернутый практический курс, разработка которого выходит за рамки данного учебного пособия.

Первая группа логических ошибок Логические ошибки вследствие неточного определения и деления понятий.

• 1 Противоречие в определении (contradictio in adjecto) — ошибка, в соответствии с которой понятие заключает в себе контрарные (реже — контрадикторные) признаки предмета, не могущие сосуществовать в составе одного и того же целого.
• · Модель:

Круглый квадрат.

· Пример:

Это безосновательное суждение базируется на давно уже скомпрометированной точке зрения.

• (Противоречие в определении «безосновательности»: быть безосновательным означает не иметь основы, то есть не базироваться ни на чем.)
• 2 Тавтологию (греч. tauto logos — то же самое слово) в определении (когда ''то же" определяется через «то же», лат. idem per idem) рассматривают как частный — крайний — случай «предвосхищения основания (petitio principii)» (см. ниже) и характеризуют в качестве ошибки, при которой понятие определяется через само себя, то есть фактически воспроизводится дважды.
• · Модель:

Коротко и лаконично. .

· Пример:

Непонятные и мистические вещи происходят вокруг нас.

• (Тавтология в случае с приписываемыми происходящему признаками: предполагается, что мистические вещи как раз и есть непонятные вещи, разумеется, если не иметь навыков интерпретировать мистику!)
• 3 Плеоназм (pleonasmos — избыток, чрезмерность) в определении близкий к тавтологии случай (тоже один из видов предвосхищения основания), отличающийся от нее тем, что при тавтологии один и тот же смысл воспроизводится дважды в полном своем объеме, при плеоназме же смысл одного понятия оказывается частью другого понятия. Например, признак, приписываемый тому или иному понятию, уже входит в состав этого понятия.
• · Модель:

Май месяц (май может быть только месяцем — и ничем другим).

· Пример:

Оставив своим преемникам огромный массив нерешенных проблем.

• (Плеоназм в случае с «огромным массивом»: признак «огромный» уже заложен в понятии «массива». Использовать данный признак еще и изолированно не имеет смысла.)
• 4 Определение неизвестного через неизвестное (ignotum per ignotum) есть случай неудачного определения, когда в качестве объяснения понятия, значение которого требуется установить, предлагается понятие, значение которого также следует установить. Фактически — вариант квазиобъяснения.
• · Модель:

Оксюморон есть метабола.

· Пример:

Тот, кто слышал про Новые Гебрцды, поймет, что такое жилищный кондоминиум.

• (Ошибка вызвана тем, что неизвестное понятие «кондоминиум» — совладение, коллективная собственность на жилье — предлагается соотнести с мало кому известным историческим фактом договора между Великобританией и Францией, в соответствии с которым управление над островами Новые Гебриды должно было осуществляться совместно.)
• 5 Полисемии (греч. polysemos — многозначный) может оказаться ошибкой в том случае, если вместо необходимого одного значения начинают работать два или более значений одного и того же понятия, выбрать из которых нужное оказывается невозможным.
• · Модель:

Хотите чаю? — Спасибо. [" Спасибо, да" или «Спасибо, нет» ?].

· Пример:

" Felt" означает по-датски поле.

• (Ошибка будет обнаружена внимательным собеседником, который явно переспросит: «Какое поле?» и будет прав, поскольку на самом деле felt означает поле как чистая полоса по краю бумаги, а отнюдь не поле как сельскохозяйственное угодье. Во втором случае датчане пользуются словом «mark» .)
• 6 Ошибочная номинативная подмена (fallacia secundum dictionem) представляет собой ошибку тогда, когда понятие, уже обозначенное соответствующим словом, обозначается на следующем этапе другим словом (другими словами), не имеющим отношения к этому понятию. При этом сам говорящий может быть даже убежден в том, что его подмена вполне правомерна.
• · Модель:

Ютландия — самый крупный из датских островов., [Ютландияполуостров]. ;

· Пример:

При простудах отлично помогает такой препарат, как мед.

• (Номинативная подмена неудачна: мед является естественным продуктом, заменять его на препарат (нечто, специально приготовленное — во всяком случае специальным образом обработанное) логически неверно.)
• 7 Несравнимые понятия (notiones disparatae) превращаются в логическую ошибку тогда, когда понятия эти используются при построении аналогии. Уже говорилось, что для всякой аналогии должны быть некоторые ощутимые основания (например, предмет не может сравниваться с действием, признакс носителем признака и др.). В том же случае, когда аналогия создается при игнорировании этого условия, обычно возникает ошибка.
• · Модель:

Сравнил кукушку с ястребом!

· Пример:

Их кругозор напоминает человека, запертого в четырех стенах.

• (Кругозор как качество человека не может быть сопоставлен с человеком как носителем качества: возникающий в этом случае паралогизм свидетельствует о недопустимости уподобления одного другому.)
• 8 Сравнение вместо определения (via eminentiae) становится ошибкой в тех случаях, когда действительно предлагается взамен ожидаемой дефиниции. В данном случае Hec’iporoe значение слова приводится в качестве его строгого значения.
• · Модель:

Один ярд — это как у нас один километр [один ярд равен 914 м].

· Пример:

Булимия «это своего рода наркомания.

• (Сравнение вместо дефиниции искажает значение слова «буяимия» как неутолимого голода, возникающего при некоторых заболеваниях.)
• 9 Отрицание вместо определения (via negationis) квалифицируется в качестве логической ошибки, если отрицание выдается за дефиницию, то есть выполняет роль дефиниции, фактически не будучи ею, но только ориентируя в направлении значения понятия.
• · Модель:

Черное — это не белое.

· Пример:

Речь идете «маргиналах», то есть не коренном населении.

• (Данное отрицание не может заменить определения, поскольку «не коренное население» — недостаточная для «маргинален» характеристика: в этом случае всех, чьи семьи происходят из других краев, следует считать «маргиналами»)
• 10 Ошибочное основание разделения (fundamentum divisionis) предполагает искажение структуры понятия: в подобных случаях понятия, четко противопоставленные по какому-либо признаку, начинают противопоставляться по другому, не существенному или вообще не существующему «признаку.
• · Модель:

Молод еще меня учить! [Быть молодым не означает быть глупым,].

· Пример:

Женщины как натуры более романтические чаще становятся жертвами рекламы,.

• (Ошибочность основания разделения женщин и мужчин: эти социальные группы противопоставлены по признаку пола, но отнюдь не противопоставлены по признаку «более романтичны — менее романтичны» ,)
• 11 Смешение существенного со случайным (fallacia accidentis) является разновидностью ошибок, в основе которых лежит неразличение субстанциальных свойств объекта, с одной стороны, и его факультативных свойств — с другой. При такой ошибке объекту в качестве основного свойства приписывается свойство случайное.
• · Модель.

Все красивые девушки любят моряков.

· Пример.

Доктор наук, а гвоздь забить не умеет*.

(Уровень образования и академического опыта — существенный для доктора наук признак, отнюдь не обязан гарантировать тех или иных практических навыков — случайный для доктора наук признак.).

Следующие пять видов логических ошибок образуют как бы самостоятельную подгруппу в составе данной группы: все они связаны с нарушением процедуры градации (градуирования) в представлении понятия (resp. деления понятия).

Градация понимается обычно как последовательное, шаг за шагом, расширение или, напротив, сужение понятия. Предполагается, что тот, кто осуществляет процедуру градуирования, представляет себе, в каком именно объеме то или иное понятие должны отразиться в сообщении (на уровне рода, вида, подвида и т. д.), и воздержится от резких немотивированных скачков по линии градации, касающихся ее направления и рамок. Иными словами, осуществляющий процедуру градации не сузит неожиданно понятия, которое он до этого последовательно расширял (или наоборот), а также не выйдет немотивированно за пределы того рода, в составе которого он до сих пор находился.

• 12 Называние рода вместо вида (fallacia a sensu composite ad sensum divisum) представляет собой случай ошибки, при которой характеризуемые признаки предмета являются исключительно видовыми, в силу чего приписывать их роду неправомерно.
• · Модель:

Люди лживы.

· Пример:

Птиц легко научить человеческому языку.

• (Ошибка вследствие подмены родом — вида (видов): из того, что попугая можно научить человеческому языку, не следует, что обучению поддаются, например, куры или аисты).
• 13 Называние вида вместо рода (fallacia a sensu diviso ad sensum compositum) — ошибка обратного свойства, предполагающая случаи, когда взамен необходимой родовой характеристики следует частная видовая характеристика, релевантная, однако, не столько для вида, сколько для рода в целом.
• · Модель:

Я терпеть не могу предательства.

· Пример:

Немецкий канцлер не враг своему народу.

• (Ошибка вследствие подмены видом — рода: немецкий канцлер не отличается от других глав правительства тем, что он не враг своему народу, поскольку гипотетически никакой глава правительства не враг своему народу.)
• 14 Отдаленный род вместо ближайшего рода (genus rcmotum вместо genus proximum) есть случай, предполагающий неточную градацию, при которой нужное понятие выступает настолько в абстрактном виде, что в отдельных случаях и вовсе не может быть опознано.
• · Модель:

Это такая штуковина с пупочкой.

· Пример:

Часто в сводках употребляется и такое действие, как изнасилование.

• (Причина паралогизма здесь в том, что изнасилование соотносится не с. ближайшим родом (преступление), а с отдаленным почти до нерелевантности родом — действие.)
• 15 Переход в другой род (греч. metabasis eis allo genus) есть фактически крайний случай только что проанализированной ошибки: понятие включается в настолько отдаленный род, что род этот по отношению к понятию оказывается попросту чужим.
• · Модель:

Акулы, киты и другие крупные рыбы.

· Пример:

Взять хоть такие негативные социальные процессы, как рост цен, падение жизненного уровня, безработица.

• (Безработица не входит в род '" процессы" - она входит в род «явления», однако переход в этот другой род осуществлен настолько незаметно, что зафиксировать ошибку, на первый взгляд, даже довольно затруднительно.)
• 16 Соположение вместо соподчинения (juxtapositio) объединяет в одном ряду понятия, находящиеся между собой в иерархических отношениях и потому не могущие располагаться линейно относительно друг друга.
• · Модель:

Народные ремесла, резьба по дереву и вышивка [резьба по дереву и вышивка — виды народных ремесел].

· Пример:

Литература

и искусство станут приоритетными в XXI веке.

(Ошибка возникает по причине употребления понятий «литература» и «искусство» как соотносимых горизонтально, в то время как понятия эти на самом деле соотносятся вертикально: «искусство» есть по отношению к литературе более общее, родовое, понятие, включающее в себя литературу наряду с музыкой, живописью и проч.).

Вторая группа логических ошибок Ошибки в структуре силлогизма При анализе этой группы ошибок обратим внимание на то, что уже однажды отмечалось: строго говоря, приведение силлогизма в целом отнюдь не всегда было обязательным условием хорошего доказательства. Речь шла, скорее, о возможности, построить корректный силлогизм в принципе, если в этом есть необходимость (например, по желанию слушателей).

Силлогизмы, которые для иллюстрации соответствующих ошибок будут приведены ниже (там, где это потребуется, имеют, таким образом, лишь одну цель: сделать ошибку наиболее наглядной. Следует помнить, что в принципе развернуть подозрительное рассуждение в силлогизм никогда не вредно; на фоне четкой структуры силлогизма логические ошибки становятся особенно хорошо заметными.

Второй момент, который следует иметь в виду, связан с тем, что некоторые типы логических ошибок (например, заключение о целом по части, о части по целому и др.) оказываются общими сразу для двух групп. Объясняется это тем, что соответствующие паралогизмы определяются и как ошибки вследствие неточного определения и деления понятий, и как ошибки рассуждения (оперирования понятиями). Поэтому (применительно к процедуре логического вывода) данные ошибки будут названы еще раз.

• 1 (17) Первичная ложь Греч. proton pseudo предполагает доказательство ошибочного тезиса. Понятно, чтоб ошибочный тезис становится основой дефектного доказательства в целом: по причине ошибки на старте остальные суждения тоже оказываются заблуждениями. При описании этой ошибки исходят из очевидного положения, касающегося так называемой цепной реакции: заблуждение провоцирует заблуждение.
• · Модель:

Тезис: Камбалы болтливы Демонстрация: Все рыбы болтливы Камбалы рыбы (следовательно?).

Камбалы болтливы.

· Пример:

Тезис: Дети великих людей талантливы Поскольку родители передают детям лучшие свои качества, дети великих людей более талантливы, чем дети обычных людей.

• (На первый взгляд весьма «благородное» суждение оказывается при ближайшем рассмотрении в полном разладе с наукой, утверждающей, что одаренность не наследуется. Однако для того, чтобы дать этой «первичной лжи» возможность проскочить" незамеченной, приходится воспользоваться и «неправильным аргументом» родители передают детям лучшие качества, поскольку ''правильным аргументом" ошибочный тезис доказать невозможно.)
• 2 (18) Неправильное допущение (fallacia suppositionis) можно было бы не выводить в самостоятельную рубрику: риторические пособия часто трактовали неправильное допущение в качестве случая первичной лжи. Действительно неправильное допущение мало, чем отличается от первичной лжи, пожалуй, только тем, что ошибочный тезис как показатель первичной лжи не всегда является следствием неправильного допущения.

В ряде случаев ошибочный тезис не только не представляет собой допущения, но, напротив, выдается (сознательно или бессознательно) за истину. Поэтому неправильное допущение и имеет смысл рассматривать в качестве, по крайней мере, четко очерченного в составе первичной лжи* и достаточно конкретного случая.

• · Модель:
• (Говорящие неправду часто краснеют

Барон Мюнхгаузен говорит неправду.

(следовательно?).

и Барон Мюнхгаузен часто краснеет.

· Пример:

Как бывшие коммунисты новые российские лидеры в глубине души, видимо, все-таки сожалеют об утраченной ими безграничной и никем не контролируемой власти.

• (Логическая ошибка, вызванная явно неправильным допущением, в соответствии с которым все бывшие коммунисты сожалеют о потере прежних позиций: широко известны случаи, когда бывшие коммунисты «сознательно раскаялись» и добровольно отказались от прежних убеждений, а также от связанных с ними льгот.)
• 3) (19) Подмена тезиса (ignoratio elenchi" букв неведение довода) возникает в результате потери «нити» сообщения. В подобных ситуациях говорящий незаметно для себя (а иногда — и для окружающих) отказывается от выдвинутого изначально тезиса и переходит к какому-либо другому, теперь уже отдавая все силы его обоснованию. Обычно подмена тезиса все-таки замечается, и тогда сообщение в целом остается только признать несостоявшимся.
• · Модель:

Тезис 1: Учителям надо повышать зарплату Демонстрация (с подменой тезиса):

(но) Учителя часто работают недобросовестно Тем, кто работает недобросовестно, надо снижать зарплату.

(следовательно?).

Тезис 2: Учителям надо снижать зарплату.

· Пример:

Коммунистическая эра закончилась в 90-х годах XX века. Правда на Кубе она еще продолжается, и более того, находится в расцвете. Так что, может N быть, коммунизм переживет еще и нас, и детей наших.

• (Подмена тезиса произошла на этапе перехода от общей характеристики («Коммунистическая эра уже закончена») к характеристике частной («На Кубе коммунистическая эра находится в расцвете»), которая, в свою очередь, результировала в выводе: «Коммунистическая эра еще не закончена, а это привело фактически к отрицанию исходного тезиса.)
• 4 (20) Учетверение термина (quatemio terminomm) — классическая ошибка при построении силлогизма, являющаяся следствием нарушения главного правила силлогизма, в соответствии с которым в силлогизме должно быть не больше и не меньше трех терминов (трех соотносящихся между собой понятий).

В том случае, когда один из терминов употребляется двусмысленно, он как бы расщепляется надвое — в соответствии с двумя своими значениями. Таким образом, в силлогизме вместо трех и оказывается четыре термина. Силлогизм в этом случае считается несостоятельным, а доказываемый тезис — ошибочным. Иногда учетверение термина квалифицируют и в качестве figuradictionis — ошибки, вызванной смешением нескольких значений слова (см. выше — ошибки в определении и делении понятий).

· Модель;

Все корейцы едят собак и:

Петров собаку съел на кражах со взломом.

(следовательно?).

Петров — кореец.

· Пример:

Психологи утверждают, что многие негативные оценки объясняются не чем иным, как яркой проекцией наших собственных недостатков на ту или иную ситуацию.

• (Ошибка вызвана удвоением значения слова «проекция»: на значение «передача на экран рисунков, кинокадров и т. п.» (ср. яркая проекция) и значение «отождествление себя с кем-либо» (ср. проекция недостатков на). Смысловая дефектность примера отчетливо видна. Ясно и то, что двусмысленность исчезла бы, не будь при слове «проекция» определения: слово «проекция» в значении механизма отождествления себя с кем-либо не может сопровождаться «световыми» определениями.)
• 5 (21) Ошибка в среднем термине силлогизма (a dicto secundum guid ad dictum sipliciter) также представляет собой хорошо описанный в риторических пособиях случай. Его особенность в том, что средний термин силлогизма входит в один из аргументов с ограничением, а в другой — без ограничения. Разумеется, при такой необщности среднего термина, который, вне всякого сомнения, должен быть общим и только общим, вывод не будет истинным
• · Модель:

Бас есть низкий мужской голос Чистый бас есть раритет.

• (следовательно?) Низкий мужской голос есть раритет
• · Пример:

Доверять же свое здоровье представителям альтернативной медицины.

• (шарлатанам) чрезвычайно опасно.
• (Логическая ошибка в результате весьма трудноуловимых метаморфоз среднего термина: действительно, все так называемые целители суть представители альтернативной медицины, однако лишь некоторые целители-шарлатаны. Поскольку в первом аргументе понятие целители берется целом, а во втором, с ограничениями, корректный вывод на базе этих аргументов достроить нельзя: любой из возможных выводов, в том числе тот, который представлен в примере, окажется неистинным.)
• 6 (22) Игнорирование необходимого условия (необходимое условие conditio sine qua поп) в риторических пособиях обсуждается либо как вари ант ошибки в среднем термине силлогизма, либо (реже) как самостоятельная логическая ошибка. Основание для выделения этой ошибки в специальную группу состоит в том, что средний термин с условием в одном аргументе и средний термин без условия представляет собой вполне конкретные случай ограничения среднего термина, то есть случай конвенциональной ограничения. Кроме того, условие — это то, что обычно оговаривается эксплицитно. Может быть, поэтому данную разновидность ошибки средней термина довольно нетрудно идентифицировать.
• · Модель:

Петров в гневе — лев Львы — млекопитающие семейства кошачьих.

(следовательно?).

Петров — млекопитающее семейства кошачьих.

· Пример:

Увы, даже суперкачественный компьютер неспособен прослужить долго: компьютеры ломаются в руках дилетантов.

• (Налицо игнорирование необходимого условия в тезисе: тезис отчетливо предусматривает рассуждение о качестве современного компьютера и отчетливо не предусматривает рассуждения об уровне обслуживания: условие «компьютер в руках дилетанта» есть действительно необходимое условие при прогнозировании срока службы любого компьютера. Само собой разумеется, что условие это не должно возникнуть вместе с аргументом: его место — в тезисе.)
• 7 (23) Предвосхищение основания (petitio principii) есть еще один из «классических» случаев ошибки: она возникает при использовании в качестве доказательства аргумента, который не имеет силы аргумента, поскольку сам нуждается в доказательстве. В данном случае логическая ошибка также приводит к выводу, которым практически нельзя воспользоваться: вывод либо будет носить гипотетический характер, либо окажется вовсе ошибочным.
• · Модель:

Розовый приятен для глаз Некоторые слоны — розовые (следовательно?).

Некоторые слоны приятны для глаз.

· Пример:

Потребление соли можно вообще свести на нет Ge" yiqepoa для организма.

• (Причина данной логической ошибки в том, что в качестве доказательства опущенного берется, скорее всего, сам по себе недоказанный довод, в соответствии с которым соль приносит организму только и исключительно вред если бы это действительно было так, вывод был бы справедлив, ибо потребление вредных для организма веществ действительно следует исключать. Но так это или не так, на сегодняшний день окончательно неизвестно, а потому от заявлений подобного рода лучше пока воздерживаться: аргументов, способных надежно обосновать их, не существует.)
• 8 (24) Гистерод-протерон (hysteron-proteron) — ошибка, близкая к только что обсужденной и характеризуемая как '" мнимое доказательство" вообще. В этом случае «предвосхищение основания» рассматривается по отношению к гистерон-протеррну как вид по отношению к роду.

При гастерон-протероне — а название его переводится с греческого как более позднее — более раннее (то есть более позднее становится в доказательстве более ранним или встает на место более раннего) — на передний план в доказательстве выдвигается то, что по существу должно было бы стоять после. То есть, скажем, само являться результатом логического вывода (во избежание, например, такого вопроса, как «С чего Вы это взяли?»).

Чтобы точнее различать предвосхищение основания, с одной стороны, и гистерон-протерон — с другой, в риторике иногда конкретизировалось, что предвосхищение основания практически предполагает оперирование недоказуемым, а гистерон-протерон — недоказанным (но вполне подлежащим доказательству!) доводом.

· Модель:

Завтра будет мороз В морозы лучше одеваться потеплее.

(следовательно?).

Завтра лучше одеться потеплее.

· Пример:

Вчерашнее заявление спикера просто бредовое: язык не поворачивается повторить его. От заявлений такого рода, разумеется, лучше воздерживаться.

• (Не приводя соответствующего заявления, то есть — фактически — не приводя доказательства, говорящий оказывается лицом к лицу с гистеронпротероном, поскольку, вне всякого сомнения, при такой сильной инвективе «заявление… просто бредовое надо, видимо, все-таки заставить язык повернуться, хотя бы для того, чтобы дать и слушателям возможность вывести «бредовостъ» заявления из самого заявления.)
• 9 (25) Незаконные посылки (prenussae illegales) — это целая группа логических ошибок, связанных с так называемыми бесперспективными умозаключениями, при которых процедура демонстрации оказывается невозможной, поскольку из соответствующих посылок вообще не будет следовать вывода.

Дело в том, что существуют строгие правила, касающиеся того, какие комбинации посылок в принципе возможны, а какие «нет. В тех случаях, когда некомбинирующиеся посылки все же объединяются в умозаключении, говорят о незаконных посылках.

Две частные посылки не дают возможности получить вывод из двух «частностей» не следует общего правила. Даже если посылки эти реферируют к широкому кругу явлений, силы их недостаточно для построения силлогизма. При этом неважно, являются посылки частноутвердительными или частноотрицательными.

· Модель:

Некоторые медведи (не) плюшевые Некоторые медведи (не)синтетические.

• (следовательно?)
• (Не)плюшевые суть (не)синтетические
• · Пример:

Одни требуют монархии, другие — капитализма. Неужели у России не может быть какого-нибудь другого будущего?

(Со всей ответственностью следует заявить: у России может быть другое будущее и, надо сказать, не одно, поскольку на основании двух частных посылок нельзя строить вывода! К высказыванию следовало бы добавить еще возможностей десять, исчерпывающих все мыслимые формы государственного устройства. В этом случае поставленный в нем вопрос был бы правомерен.).

Две отрицательные посылки — независимо от того, частные они или общие, — также не могут разрешиться каким бы то ни было выводом. Особенность отрицательных конструкций в том, что они не взаимодействуют по законам математики, где (-) и (-) дают (+). Впрочем, не дают они в результате и минуса: силлогизм просто не может состояться.

· Модель:

Ни один дурак не является стрекозой Ни одна стрекоза не является человеком.

(следовательно?).

Ни один дурак не является человеком.

· Пример:

Ни одна страна в мире не знает такой системы налогообложения, как у нас.

Ни одна система налогообложения в мире не отбирает последнего. Только наша, российская!

• (Вывод чрезмерно поспешен: если ни одна система налогообложения не отбирает последнего, то отсюда не может следовать, что «наша, российская» система налогообложения все-таки отбирает последнее, как бы категорически автор ни обособил «нас» от «них» в первой посылке. В противном случае — как следует из второй посылки — Россия лежит вне мира, что сомнительно.)
• 10 (26) Ошибкой большей посылки (ficta universalitas) удобно предварить разговор о таких паралогизмах, как «заключение о части по целому» и «заключение о целом по части». Эта группа ошибок связана с нарушением процедуры градации в ходе рассуждения. При этом ошибка большей посылки иногда рассматривается как частный случай «заключения о части по целому» .

Это легко понять, если учесть, что при данном типе ошибки большей посылке придается всеобщий характер, которого она на самом деле не имеет. Наделенная тем не менее таким всеобщим характером, большая посылка как бы становится своего рода законом для всех соотносимых с ней частных случаев. При этом ни один из выводов по поводу соответствующих частных случаев, конечно, не будет иметь логической силы.

· Модель:

Все мужчины подлецы Иван Сусанин мужчина (следовательно?).

Иван Сусанин подлец.

· Пример:

Дети, выросшие в криминальной среде, практически обречены на то, чтобы || повторить печальную судьбу родителей.

• (Общей посылке в данном случае действительно придан чрезмерно широкий характер. Понятно, что в случае необходимости демонстрации посылку эту можно развернуть следующим образом: «Все, кто происходит из криминальной среды, потенциальные преступники». Обобщение это, разумеется, вполне беспочвенно, по крайней мере, по причине так называемой презумпции невиновности, которая распространяется на всех, в том числе и на тех, кто происходит из криминальной среды. Стало быть, рассчитывать на то, что на данном обобщений можно построить истинные выводы, более чем рискованно.)
• 11 (27) Заключение о части по целому (fallacia a sensu composite ad sensum divisum) может быть как ошибкой определения (см. выше), так и. ошибкой демонстрации. Во втором случае такое заключение не ведет к логически корректному выводу, ибо может, повлечь за собой ситуацию, в которой представляемое целое отнюдь не является однородным, то есть, не состоит из одинаковых элементов. Если же целое однородно, условие это должно быть предварительно введено в процедуру демонстрации (сведения о логической ошибке «игнорирование необходимого условия» см. ниже).
• · Модель:

Украина прекрасна Чернобыль находится на Украине.

(следовательно?).

Чернобыль прекрасен.

· Пример:

Перед нами область логики, а из логики, как известно, можно почерпнуть лишь сухие примеры.

(Типичный случай, когда свойства целого ничтоже сумншеся приписываются каждой части этого целого. Даже если в целом логику и можно характеризовать как науку довольно сухую, это еще не означает, что из данной науки вообще нельзя почерпнуть ничего иного: логика — и в особенности символическая логика — изобилует весьма и весьма забавными примерами, хотя бы и на уровне тех же силлогизмов. Ср., например, многочисленные «не сухие» примеры в книге Льюиса Кэррола «История с узелками», один из которых мы позволим себе привести здесь (обратим, кстати, внимание на то, что при очевидной абсурдности аргументов и тезиса структурно этот силлогизм абсолютно правильный):

Все кошки знают французский язык[32].

Некоторые цыплята — кошки следовательно) Некоторые цыплята знают французский язык!

Стало быть, рассматриваемый нами пример есть случай суждения, не учитывающего неоднородность структуры характеризуемого объекта — логики и некорректно работающего с понятием «целое» .).

• 12 (28) Заключение о целом по часта (fallacia a sensu diviso ad sensum compositum) — также взятое применительно к структуре силлогизма — представляет собой ошибочную демонстрацию, в ходе которой свойства «части» распространяются на целое. Вывод, получаемый посредством такой неправомерной логической операции, опять же не может считаться истинным (при той же самой оговорке), если предварительно не сформулировано условие гомогенности предмета.
• · Модель:

Скупой рыцарь жаден Скупой рыцарь — герой А. С. Пушкина.

(следовательно?).

Герои А. С. Пушкина жадны '.

· Пример:

Встречаясь с подростками на улице, следует быть особенно осторожным.

• (Логическая ущербность примера вполне ощутима, несмотря на то, что в принципе понятно, что могло руководить автором этого высказывания. Однако из того, что подростковая преступность растет, отнюдь не следует, что от любых представителей этой возрастной группы следует шарахаться на улице. Иными словами, по неблагополучной части (малолетние преступники) нейтрального целого (подростки) едва ли возможно составить Себе логически корректное представление о целом.)
• 13 (29) От возможного к действительному (a posse ad esse поп vallet consequentia) — так называется еще одна ошибка демонстрации. Как и другие ошибки, она объясняется либо поспешностью вывода, либо просто его некорректностью. Правило, лежащее в основе данной ошибки, формулируется так: «От возможного не следует заключать к действительному» .

Формулировка эта весьма прозрачна и едва ли нуждается в комментариях. Нелишне, может быть, только заметить, что данная ошибка весьма близка к только что рассмотренной — заключению о целом по части, ибо возможное соотносится с действительным по схеме: «временный (или случайный) признак => постоянный (или существенный) признак». Не нужно быть особенно проницательным, чтобы заметить, что практически эта же самая схема составляет основание ошибки «частный признак ==> общий признак».

Заключение

от возможного к действительному, разумеется, также не гарантирует логической состоятельности вывода.

· Модель:

Яблоки дешевые Яблоки — фрукты (следовательно?).

Фрукты — дешевые.

· Пример:

Тинойджеров в церкви много, как никогда. Именно они составляет сегодня ядро русского православия. '.

• (Очевидный паралогизм: из того, что на той или иной службе — скажем, в церкви МГУ на ул. Герцена! — тинэйджеров больше, чем людей иного возраста, не следует, что так бывает всегда. А потому .на этом основании нельзя сделать вывода о том, что ядро сегодняшнего русского православия-тинойджеры; в частности еще и потому, что^{составлять} ядро" чего-либо есть не только вопрос количества!)
• 14 (30) Аргумент, страдающий избыточностью доказательств (argumentum nimium probans) — является причиной ошибки, нестрого определяемой в качестве многословия. Лишние доводы квалифицируются в риторике не только как не необходимые, но и как непосредственно «вредные», то есть мешающие доказательству. Qui nimium probat, nihil probat (кто доказывает много, тот ничего не доказывает) — в форме такой латинской поговорки оценивалась речевая деятельность говорящего, склонного к избыточной аргументации.

Опасность же избыточной аргументации усматривали в том, что так называемые «лишние доказательства» могут легко вступать в противоречие с основным. В этом случае вся логическая конструкция оказывается под угрозой разрушения и вместо ожидаемого вывода иногда следует нечто непредсказуемое, v.

· Модель:

Тезис: сон полезен Демонстрация: Полезно то, что успокаивает нервы Сон успокаивает нервы Во сне человек отдыхает Во сне человек не совершает физических действий Во сне человек не трудится.

(следовательно?).

Не трудиться полезно.

· Пример:

Пришедших на смену коммунистам стали по праву называть демократами. Действительно, «новички» сделали ставку на новые, гуманные формы взаимоотношений между государством и личностью, объявили войну тоталитаризму, авторитарности и любой из форм деспотизма. И не беда, что трудности роста на первых порах сопровождались мучительным поиском достойной социальной структуры и перегибами в области преследования «бывших»; диктатура нового времени должна была уметь защищать себя не хуже диктатуры пролетариата.

• (Классический пример реализации схемы «начать во здравие — кончить за упокой» — с лишними аргументами в качестве причины паралогизма. Желая доказать тезис о демократическом характере социальных преобразований, автор высказывания, находя все больше и больше аргументов «за», фактически приходит к отрицанию демократического характера новой власти и в конце концов прямо характеризует ее как диктатуру, то есть тоталитарный, авторитарный и деспотический режим.)
• 15 (31) Ошибка последнего основания (ad infmitum) — чрезвычайно распространенный тип логической ошибки. Он напоминает предшествующий, связанный с избытком доказательств, с той лишь разницей, что в первом случае доказательства не неизбежны, а во втором — могут действительно оказаться желательными.

Паралогизм этот провоцирует так называемую «цепь доказательств» потому, что суждение, приводимое в качестве аргумента, недостаточно сильно само по себе и требует более сильного аргумента, который в свою очередь требует более сильного аргумента, который опять-таки требует более сильного аргумента, — и так до бесконечности, из-за невозможности установить последнее основание в цепи оснований или последнюю причину в цепи причин.

Речь фактически идет об утверждениях, недоказуемых в принципе, именно в силу невозможности привести наконец достаточно веское доказательство, завершающее процесс демонстрации в целом. Традиционный пример из риторики — рассуждение о том, что первично, курица или яйцо.

· Модель:

Газеты должны содержать сенсации, поскольку сенсации любит читатель, а газеты выпускаются для читателей, поскольку читатель покупает газеты, а газеты должны покупаться, поскольку в противном случае они становятся нерентабельными/ а нерентабельная газета прекращает существование и в этом случае читатель оказывается без газет, не имея более возможностей читать о сенсациях, но читатель любит сенсации, и т. д.

· Пример:

Пожилые специалисты должны освобождать рабочие места для молодых специалистов.

(Дефектность данного, на первый взгляд безобидного суждения оказывается очевидной при первой же попытке его аргументации. Поставленная проблема принадлежит к разряду неразрешимых: гипотетически можно привести столько же доводов в пользу необходимости сохранения пожилых специалистов на рабочих местах (опыт, однородность коллектива, доскональное знакомство с функциями и проч.), сколько и в пользу необходимости назначения молодых специалистов (избыток энергии, нестереотипность мышления, свежий взгляд на положение дел в отрасли и т. д.).

Отметим также, что приведенный пример вполне может оказаться не утверждением, а всего-навсего мнением, отнюдь не требующем пространной аргументации. В этом случае его, разумеется, не стоит рассматривать как паралогизм: право на мнение (даже если это мнение типа: «Всех велосипедистов надо подвергать смертной казни через сожжение») — святое право каждого!).

• 16 (32) Аргументы, не связанные между собой с необходимостью (fallacia fictae necessitatis) — составляют следующий вид логических ошибок. Это весьма коварный и трудноуловимый дефект демонстрации. Речь идет о ситуациях, когда аргументы могут находиться, а могут и не находиться в корреспонденции друг с другом. Иначе говоря, предполагаются нестабильные, вариабельные отношения между аргументами.
• · Модель:

Проблема судьбы есть серьезная проблема Серьезные проблемы подлежат немедленному разрешению.

(следовательно?).

проблема судьбы подлежит немедленному разрешению.

· Пример:

Какой же вывод следует из того, что больные— люди, как правило, психически нестабильные, притом что психически нестабильные люди агрессивны?

(К сожалению, никакого разумного вывода из двух предложенных посылок не следуетразумеется, если не считать выводом логически несостоятельный 'тезис «Больные агрессивны». Этот тезис возникает именно вследствие использования аргументов, которые не связаны между собой с необходимостью: с одной стороны, психически нестабильные люди отнюдь необязательно больны, с другой — психически нестабильные люда далеко не всегда агрессивны.

Дело, как мы видим, в среднем термине, который в данном случае — как и вообще в случаях с паралогизмом данного типа как бы неспособен уравновесить понятия в составе умозаключения. Именно эта его особенность и делает связь между аргументами, условно говоря, призрачной или, по крайней мере, неустойчивой.).

• 17 (33) Аргумент вне области обсуждаемого вопроса (aigumentum extemum) — это ошибка, которая возникает по причине отсутствия единства между частями доказательства. В качестве самостоятельного паралогизма он рассматривается потому, что отсутствие этого единства представляет собой вполне конкретное нарушение «механизма связи» суждений. В данном случае имеется в виду то, что аргумент «выпадает» за пределы границ речевой ситуации. Точнее говоря, в доказательстве используется нерелевантный довод (то есть, напомним, довод, который либо не соотносится с темой, либо не соответствует условиям места или времени, либо направлен не по тому адресу). В любом случае попытка демонстрации неспособна привести к разумному выводу.
• · Модель:

Щуки едят карасей Щуки — по-немецки Hechte.

(следовательно?).

Hechte едят карасей.

· Пример:

Революция — это всегда насилие, ибо движущей силой любого конфликта является вражда.

• (Даже если оставить на совести автора содержание его аргумента и обратиться только к анализу того, насколько данный аргумент здесь на месте, очевидно, что соответствующий (или несоответствующий!) довод явно «из другой оперы». Тезис по поводу революции, может быть, и требует некоторого обоснования — учитывая, например, что существуют так называемые «бархатные», то есть бескровные революции. Однако предложенный аргумент обосновывает довольно далекую от тезиса мысль, а именно: конфликт способен существовать и развиваться лишь при условии явной недружелюбности сторон. Читателям самим предлагается решить, к чему автор привел это соображение.)
• 18 (34) Аргументацию ложными суждениями (fallacia faisi medii) иногда еще называют ошибкой ложного основания или «основным заблуждением». Имеется в виду, что в качестве одного или даже двух аргументов могут использоваться доводы, заведомо не являющиеся истинными. Доводы эти бессознательно (а при предосудительной коммуникативной цели — даже сознательно!) предлагаются тем не менее в качестве истинных.

Однако объективная их неистинность фальсифицирует результаты демонстрации, делая вывод логически непригодным. Так, говорящий может оперировать непроверенными сведениями, искаженными данными, мнениями, слухами, сплетнями. Разумеется, на таком «основании» трудно построить полноценный тезис.

· Модель:

Хрюша и Степаша артисты Артисты морально неустойчивы.

(следовательно?).

Хрюша и Степаша морально неустойчивы.

· Пример:

Средний класс в Западной Европе, разумеется, состоятельнее, чем в сегодняшней России, в частности потому, что товары повседневного спроса там гораздо дешевле.

(Умозаключение вполне может быть охарактеризовано как ошибка по линии ложного основания; состоятельность среднего класса на Западе неверно аргументировать низкими ценами на товары повседневного спроса. Цены эти, как правило, несколько, а иногда и значительно 'выше, чем в России.

Однако вполне возможно аргументировать тот же самый тезис высоким уровнем зарплат и пенсий, а также хорошо развитой системой социального обеспечения в Западной Европе. При том аргументе, который выбран автором суждения, тезис его фактически остается необоснованным.).

19 (35) Аргументация недостоверного недостоверным rincerta incertibus) может пониматься как один из вариантов только что охарактеризованной ошибки с той лишь разницей, что в случае с данной логической ошибкой ложными оказываются как сам тезис, так и аргументы.

Видимо, излишне повторять, что неистинность их может быть как сознательно спровоцированной, так и не осознаваемой говорящим. Заметим, что даже если на уровне приводимых ниже модели и примера ошибка эта покажется слишком очевидной, обольщаться насчет быстрой ее распознаваемости не стоит. Фокус данного паралогизма состоит в том, что внешне умозаключение способно производить впечатление вполне правдоподобного, поскольку никакой собственно логической ошибки здесь, как и в предшествующем случае, обычно не наблюдается. Более того, демонстрация часто оказывается вполне безукоризненной, однако умозаключение тем не менее находится в конфликте с действительностью по линии истинности, а значит и не состоится.

· Модель:

Язык инопланетян — телепатический Телепатический язык совершеннее, чем человеческий.

(следовательно?).

Язык инопланетян совершеннее/ чем человеческий язык.

· Пример:

Психические расстройства в принципе неизлечимы, свидетельством чему служат многочисленные публикации последних лет, в которых постоянно говорится о возможных рецидивах практически любого заболевания такого рода.

• (Ошибка демонстрации вполне отчетлива: безосновательный тезис о неизлечимости психических расстройств — несмотря на то, что разумеется, существует и прямо противоположная точка зрения, а также кое-какие подтверждения ее возможной состоятельности — поддержан глухой ссылкой на некие исследования последних лет (не названные и не документированные), в пару к которым, конечно же, существуют и другие исследования ставящие проблему в прямо противоположную плоскость. Однако недостоверность тезиса и аргумента вполне могла бы пройти незамеченной, поскольку внешне высказывание имеет все признаки вполне и вполне приемлемого.)
• 20 (36) Порочный круг (circulus vitiosus) называют еще кругом в демонстрации (circulus in demonstrando) или кругом в доказательстве (circulus in probando). Названия говорят сами за себя: строящий умозаключение возвращается по окончании построения к исходному пункту, замыкая, таким образом, круг и фактически бесславно завершая рассуждение.

Практическое описание порочного круга может быть таким; тезис подтверждается теми же самыми аргументами, из которых выводится; или доказательство, в предпосылках которого уже заключено то, что требуется доказать.

· Модель:

Норвегия — скандинавская страна Скандинавские страны — это страны, находящиеся в Скандинавии.

• (следовательно?) Норвегия находится в Скандинавии
• · Пример:

Только тот, кто сам служит образцом высоких моральных норм, может быть удостоен чести принести клятву Гиппократа. Ведь это именно она делает врача носителем подлинной нравственности.

(Порочный круг объединяет в данном случае клятву Гиппократа и того, кто ее приносит, — врача. При этом врач ставится в чрезвычайно сложное положение: от него требуется до произнесения клятвы Гиппократа быть образцом высоких моральных норм", чего, оказывается, можно достичь лишь после произнесения клятвы Гиппократа. Вопреки желанию автора этого высказывания клятва Гиппократа в таких условиях становится пустой формальностью, поскольку, если ты «образец высоких моральных норм», тебе явно незачем обещать стать «носителем подлинной нравственности» !).

21 (37) Смешение нескольких вопросов в одном (fallacia plurium mterrogationum) предполагает следующий тип ошибки: выносимый на обсуждение тезис оказывается неконкретным и не может быть доказан в ходе одной логической процедуры, поскольку заключает в себе, по крайней мере, два вопроса. Вот почему аргументы, предлагаемые для его обоснования, не в состоянии выполнить требуемых от них функций: они либо акцентируют лишь один из аспектов тезиса, либо являются и вовсе невразумительными.

· Модель:

Тезис: Все спорящие либо приходят к решению, либо нет Демонстрация;

Все спорящие всесторонне обсуждают предмет спора Всесторонне обсуждающие предмет спора приходят к решению.

(следовательно?) Все спорящие приходят к решению Никакие спорящие всесторонне не обсуждают предмета, спора Не обсуждающие предмета спора всесторонне не приходят к решению (следовательно?).

Никакие спорящие не приходят к решению.

· Пример:

Классикой принято считать то, что нравится большинству. Достаточно посмотреть, какой длины очередь на выставки Шилова, чтобы признать его современным классиком.

(Ошибка вследствие смешения в посылке — «классикой принято считать… „таких вопросов, как“ „что такое классика?“ и „что такое популярность?“. Автору высказывания приходится акцентировать один из аспектов классики (количество „потребителей“) и игнорировать как минимум еще один из ее аспектов — качество '» продукции" Результатом оказывается парадоксальный вывод, связанный с «современным классиком [противоречие в определении!] Шиловым» .).

• 22 (38) Смешение причины и следствиялогическая ошибка, описываемая латинской формулой post hoc, ergo propter hoc, что переводится как «после этого значит по причине этого». Эта ошибка представляет собой типичное заблуждение в ходе демонстрации, при котором событие, происшедшее после другого события, рассматривается как событие, происшедшее по причине этого события. Иначе говоря, движение событий друг за другом трактуется в качестве причин и следствий.
• · Модель:

Волк съел овцу — овца умерла.

· Пример:

Заканчивая среднюю школу, тинэйджеры выходят в мир уже хорошо подготовленными ловкачами от коммерции. Мир нечестной торговли встречает их с распростертыми объятиями.

(Легко читается «смешение причины и следствия»: тинэйджеры становятся ловкачами, не «потому что» этому учат в средней школе, а «после того как» заканчивают среднюю школу. К этому времени опыт ловкачества, приобретенный за пределами школы, становится достаточным для дальнейших действий в «мире нечестной торговли». Однако, строя высказывание так, как оно приводится выше, автор ухитряется косвенным образом возложить ответственность за состояние коммерции на среднюю школу.).

Итак, некорректные способы логической демонстрации были расписаны как развернутая система продемонстрированных только что ошибок — ненамеренных паралогизмов. Под демонстрацией же впоследствии стали понимать просто наглядную иллюстрацию предмета, явления или процесса, то есть его «физическое» или вербальное (посредством точного словесного описания) предъявление слушателям: процедура эта получила название ad oculus («перед глазами»).