Основные концепции и положения гендерной лингвистики

История гендерной лингвистики как дисциплины

Категория гендер (от gender — грамматический род, староангл. заимств. из лат. genus — род) была введена в понятийный аппарат социальных наук в 60-х — 70-х гг. XX века. Под гендером понимается совокупность социальных аспектов пола, то есть, по определению Н. Л. Пушкарёвой, «[всё], что формирует черты, нормы, стереотипы, роли, типичные и желаемые для тех, кого общество определяет как женщин и мужчин» [цит. по Кирилина 1999]. Потребность во введении понятия «гендер» была обусловлена необходимостью разграничить биологические и социальные, культурнодетерминированные аспекты пола — в противовес традиционному эссенциалистскому подходу, рассматривающему закреплённые за мужчинами и женщинами половые роли как непосредственное продолжение их биологических черт [Кирилина 1999; Костикова 2005]. Однако к 60-м гг. XX века стало очевидно, что представление о «биологической» природе половых ролей по меньшей мере сомнительно. Исследования таких этнографов и антропологов, как М. Мид, показали, что в других культурах возможны принципиально иные варианты распределения ролей [Мид, 1988]. В то же время, напряжение, вызванное растущим разрывом между навязываемыми женщинам традиционными ролями и реальностью современного мира, привело к подъёму так называемой Второй волны феминизма, деятельницы которой — в отличие от суфражисток Первой волны, добивавшихся прежде всего получения политических прав (голоса, владения имуществом) — стремились критически пересмотреть само понятие «женственности» и представления о том, как должна вести себя «настоящая женщина». Одна из ярких предшественниц Второй волны французская экзистенциалистка С. де Бовуар, автор основополагающего труда «Второй пол» («Le Deuxiиme Sexe», 1949) написала, что «…женщиной не рождаются, ею становятся», тем самым коротко сформулировав идею «гендера» задолго до того, как этот термин вышел в широкий оборот [Бовуар 1997].

Пересмотр традиционной роли женщины (и мужчины) и признание социальной природы гендера стали толчком к зарождению такого направление в науке, как гендерные исследования, анализирующие гендер как социальное и культурное явление.

Следует отметить, что ранние гендерные исследования концентрировались в основном на женской гендерной роли и «женственности» как социокультурном феномене, поскольку на тогдашней повестке дня «женский вопрос» стоял особенно остро. Распространённой была точка зрения, согласно которой в традиционной культуре «мужское» уравнивается с «общечеловеческим», тогда как женщина (и «женское») определяется именно через свои отличия от мужчины (и «мужского»); иными словами, «мужское» нейтрально, а «женское» гендерно маркировано. Следующее поколение гендерных исследователей отказалось от этой концепции, во всяком случае, в столь радикальном изводе, однако её влияние на развивающиеся «гендерные» дисциплины, в том числе и гендерную лингвистику, было достаточно существенным.

Естественным образом в этот период пробуждается интерес в том числе и к тому, как женщины говорят и пишут, чем женская речь отличается от мужской, отражается ли на специфике женской речи социальное положение женщины; наконец, в каких вообще взаимоотношениях состоят гендер и язык. В 1973 г. увидела свет книга американской лингвистки Р. Лакофф «Язык и место женщины» («Language and Woman’s Place»), ставшая отправной точкой для всего направления гендерной лингвистики. В этой работе Лакофф вводит понятие «женского регистра» (women's register), для которого характерны активное использование «вежливых» форм, подчеркнутая «грамотность» и «правильность» речи, избегание прямых вопросов и т. д. Для Лакофф существование такого особого регистра служит иллюстрацией к двусмысленному положению женщины в современном обществ:" If she refuses to talk like a lady, she is ridiculed and subjected to criticism as unfeminine; if she does learn, she is ridiculed as unable to think clearly, unable to take part in a serious discussion" [Lakoff, 2004]. Разумеется, Лакофф не стала в строгом смысле слова первооткрывательницей различий в мужском и женском языковом поведении. Так, в 1922 году выдающийся датский лингвист Отто Есперсен посвятил одну из глав фундаментального труда о происхождении и развитии языка особенностям женской языковой компетенции. Есперсен утверждал, что речь женщин отличается от речи мужчин своей вежливостью, более ограниченным словарем, более широким использованием интенсификаторов («ужасно», «чрезвычайно» и т. д.); на синтаксическом уровне женщины предпочитают эллиптические конструкции и паратаксис, в то время как в мужской речи чаще встречаются периоды и гипотаксис, что, по Есперсену, служит доказательством интеллектуального превосходства мужчин [Jespersen 1922; Кирилина 1999]. Работа Есперсена была доступна на английском языке, читалась в т. ч. американскими и английскими феминистками, многие ранние гендерно-лингвистические исследования полемизировали с ней или отталкивались от неё [Cameron 1998]. Однако до зарождения гендерной лингвистики как самостоятельной дисциплины подобные экскурсы были лишь эпизодическими, а их авторы, как правило, основывались на личных впечатлениях и некритично относились к традиционным стереотипам о женщинах [Кирилина 1999; см. также Coates 2003]. Новизна работы Лакофф заключалась в том, что она, во-первых, была полностью посвящена гендерной специфике в речевом поведении, во-вторых, описывала ее не изолированно, а в рамках социального контекста.

Необходимость опираться на собственные наблюдения была существенным минусом упомянутых ранних работ, так как допускала значительные искажения (в том числе мотивированные осознанным или неосознанным следованием стереотипам). Однако зарождение гендерной лингвистики совпало по временем с расширением технических и методологических возможностей социолингвистики. Благодаря новым технологиям стало возможным опираться не на данные нескольких информантов, а на обширные базы данных, а также уделять больше внимания фонологии (а не только лексике и морфологии). Широко известны публикации влиятельных социолингвистов У. Лабова и П. Традгилла, которые хотя и работали вне парадигмы «гендерных исследований», однако активно занимались вопросом гендерной специфики в произношении в рамках изучения социальной вариативности языка в целом. Их исследования показывают, в частности, что женщинам свойственна ориентация на более престижный произносительный стандарт, стремление использовать предпочтительные фонологические варианты. Это объясняется хрупкостью социального статуса женщины, выполняющей, как правило, роль матери и домохозяйки [Кирилина 1999; Trudgill 1972].

Феминистки, однако, интересовались не только особенностями женской речи, но и более общими вопросами о взаимосвязи гендера и языка. Каким образом, например, языковая картина мира влияет на гендерный порядок (и, наоборот, каким образом гендерный порядок влияет на язык)? Феминистские критики довольно рано обратили внимание на известную «андроцентричность» языка: так, во многих европейских языках понятия «человек» и «мужчина» обозначаются одним словом (англ. man, фр. homme и т. д.), а в языках, в которых имеется категория грамматического рода, мужской род употребляется «по умолчанию». Ключевой работой в этом направлении стала книга австралийской исследовательницы Дейл Спендер.

" Язык, созданный мужчинами" («Man Made Language», 1980, см. Spender 1998). Критики опирались на гипотезу Сепира — Уорфа, а также на наследие т. н. «лингвистического поворота» в современной философии: язык определяет картину мира; будучи «исключена» из языка, женщина оказывается исключённой и из жизни. На практике это привело к подъёму движения за преобразование языка, требовавшего, в частности, заменить гендерно-маркированные названия профессий гендерно-нейтральными (chairperson вместо chairman, flight attendant вместо stewardess и т. д.), использовать нейтральное местоимение «they» (вместо «he») в случаях, если гендер подразумеваемого человека не определён, и т. д.

Особенно тесно связана с современной философией была школа постмодернистской феминистской литературной критики и философии языка, сложившаяся в эти же годы во Франции и представленная такими фигурами, как Элен Сиксу, Люс Иригарей, Катрин Клеман и Юлия Кристева. Элен Сиксу, отталкиваясь от работ Ж. Лакана и Ж. Деррида, предложила понятие «женского письма» (йcriture fйminine), принципиально отличного от традиционного мужского текста. (Следует отметить, что «новое женское движение» вообще было в известной степени литературоцентрично: в таких влиятельных работах, как «Второй пол» де Бовуар и «Сексуальная политика» («Sexual Politics», 1969) К. Миллетт, значительное место уделялось анализу известных литературных произведений, а одной из главных своих предшественниц феминистки видели писательницу-модернистку Вирджинию Вулф, которая много писала о специфике женского писательства (и письма), см. Cameron 1998; Мой 2004).

В 1980;х гг. гендерная лингвистика уже вполне оформилась как самостоятельное направление в науке, однако новое десятилетие поставило перед исследователями новые вопросы. Новое поколение учёных усомнилось в существовании устойчивого и неизменного «женского регистра» или «женского языка». Так, в своей статье от 1980 года У. О’Барр и Б. Аткинс задаются вопросом, не следует ли трактовать описанный Лакофф «женский язык» как «язык бессильных» (powerless language). Анализируя стили речи свидетелей, выступающих на судебных заседаниях в США, О’Барр и Аткинс обнаружили, что специфические черты, приписываемые Лакофф «женскому регистру» (гиперкорректные грамматика и произношение, подчеркнуто вежливые формы, выразительное интонирование, активное использование переспросов и модальных ограничителей (хеджей) и т. д.) характерны для речи свидетелей обоего пола, принадлежащих к низшему социальному классу. Напротив, реже всего эти черты встречались в речи представителей высшего класса, а также в речи свидетелей, приглашенных в суд в качестве экспертов [Cameron, Kulick 2003]. О’Барр и Аткинс считают, что феномен «женского языка» /" языка бессильных" следует объяснять не через гендер, а через динамику власти и подчинения, причем расклад сил (и, соответственно, речевое поведение говорящего/говорящей) может меняться в зависимости от ситуации. По их мнению, этот «регистр» в целом характерен для речи людей, оказавшихся в зависимом и уязвимом положении и находящихся в ситуации взаимодействия с авторитетом/носителем власти, а то, что, что он настолько типичен для женщин, объясняется тем, что они исторически находились в подчинённом положении. Другие авторы задавались вопросом, допустимо ли говорить о «женском языке» или «женском регистре», не учитывая другие факторы (социальный класс, этническое происхождение, сексуальную ориентацию говорящей, а также обстановку, в которой она говорит, адресата, к которому она обращается и т. д.; см. Cameron). Таким образом осуществляется отход от представлений об имманентном и неизменном характере гендера и формируется представление о принципиальной важности контекста [Кирилина 1999].

Другой подход предлагают такие исследователи, как Дебора Таннен, автор как академических, так и популярных работ, в том числе бестселлера «Ты просто меня не понимаешь!» («You Just Don’t Understand!», 1990). Таннен предпочитает трактовать различия в коммуникативном поведении мужчин и женщин не в парадигме «доминирования», а в парадигме «различия». Её авторству принадлежит гипотеза «гендерных субкультур»: мужчины и женщины проходят социализацию по-разному и усваивают различные «гендерлекты» (термин Таннен), поэтому возникающие между ними недопонимания следует трактовать в том же ключе, что и недопонимания в общении представителей непохожих друг на друга культур. Работы Таннен, однако, подвергались критике со стороны как исследовательниц-феминисток (А. Утида, Д. Кэмерон и др.; см. Uchida 1998; Cameron, Culick 2003), считающих, что автор неосмотрительно закрывает глаза на фактор мужского доминирования, так и специалистов-лингвистов (таких, как Х. Коттхофф), показавших, что говорить о «гендерлекте» вряд ли правомерно (см. Кирилина 1998, Motschenbacher 2010). Рождение этих новых концепций совпало по времени с приходом т. н.

Третьей волны феминизма (конец 1980;х — 1990;е гг.), для которой вообще был характерен более эклектичный и менее радикальный подход (по сравнению с «новым женским движением» 60-х — 70-х). Иногда говорят, что в этот момент на смену преобладавшим ранее модели дефицита (женская речь «дефицитна», ограничена в средствах в сравнении с мужской) и модели доминирования (сама по себе женская речь не является эссенциально «дефицитной», но мужчины выстраивают коммуникацию таким образом, что женщины вынуждены «уступать») приходит модель различия (difference), наиболее наглядно представленная в работах Таннен, или модель разнообразия (diversity). В этот период пробуждается активный интерес к тому, как проявляется в языке маскулинность (а не только фемининность); продолжает пользоваться повышенным вниманием вопрос о взаимоотношении идентичностей (например, чем речь афроамериканки отличается от речи белой женщины, и сводятся ли эти отличия только к разнице между «белым» и «чёрным» произношением?) Под влиянием «политики идентичностей» (identity politics) появляется версия о «множественности» «женских языков» (или «регистров») в противовес идее Лакофф об универсальном «женском регистре»: вместо универсального «женского языка» выделяются «язык афроамериканок», «язык лесбиянок», «язык белых женщин среднего класса» и т. д. Эта концепция, однако, подвергалась критике за близость к эссенциализму, поскольку она рассматривает язык или вариант языка как нечто «привязанное» к расе, гендеру, сексуальной ориентации и т. д.

В целом к нашему времени гендерная лингвистика отказалась от представлений об имманентной и неизменной сущности гендера. Гендер представляется «плавучей» категорией, по-разному и с разной силой проявляющейся в различных ситуациях и в известной степени под влиянием ситуации и формирующейся — как в речи [Weatherall, Gallois 2003; Кирилина 2002], так и в других аспектах человеческого поведения и (само)восприятия. Согласно работам известного философа и теоретика Джудит Батлер, оказавшей значительное влияние на теорию гендера 1990;х и 2000;х, конструирование гендера как таковое происходит в процессе коммуникации, когда субъект обозначает себя как мужчину или женщину (в том числе и используя определённые языковые коды). Поэтому современная гендерная лингвистика часто старается не описывать гендерные особенности в речи мужчин и женщин изолированно, а отдаёт предпочтение анализу социальных ситуаций (social interactions) и гендера в дискурсе (gender in discourse). Кроме того, под влиянием работ всё той же Батлер и её последователей увеличивается интерес к речи негетеросексуальных людей и трансгендеров: поскольку они не соотносят себя ни с одной из сторон традиционной бинарной гендерной модели, их стратегии речевого поведения и (гендерной) языковой саморепрезентации также должны отличаться от традиционных и, как предполагается, могут рассказать многое о том, каким именно образом гендер конструируется в речи [Потапов, Потапова 2006; Cameron 2005].

В наши дни гендерная лингвистика представляет собой мультидисциплинарную область исследований, пограничную с социолингвистикой, культурной антропологией, гендерными исследованиями и психологией гендера. Изначально тесно связанная с феминистским движением, поставившим под вопрос «природность» половых ролей и способствовавшим формированию представления о гендере как о подвижном и социально обусловленном феномене, к настоящему моменту гендерная лингвистика в существенной мере утратила налёт «политической ангажированности», в которой часто подозревают дисциплины, связанные с изучением гендера. Вместе с тем, гендерная лингвистика по-прежнему занимается вопросами взаимоотношений гендера, власти и социального статуса, динамики доминирования и подчинения в социальных ситуациях, однако этими проблемами круг тем, к которым она обращается, вовсе не исчерпывается. В настоящем обзоре мы постарались осветить основные тенденции и концепции, преобладавшие в гендерной лингвистике на разных этапах её развития, а также очертить круг вопросов, которыми она занималась или занимается. К ним относятся:

• — языковые (фонетические, лексические) различия в речи мужчин и женщин;
• — гендерные различия в коммуникативно-речевых стратегиях, гендерная динамика в социальных ситуациях;
• — выражение/конструирование гендера в речи;
• — гендер в институциональном дискурсе;
• — влияние языковой картины мира на гендерный порядок (и наоборот);

а также множество более специальных проблем. Поскольку настоящая работа посвящена конструированию гендера в (медиа-)дискурсе, нас особенно интересуют первые четыре пункта.