Садовский как консерватор, ученый и экспериментатор в русской поэзии

Фигура Садовского неоднозначна и многослойна. В предисловии к своей первой книге стихов «Позднее утро» Садовской ясно обозначил свою литературную позицию: будучи организациoнно связанным с символистами, себя он символистом не считал, педалируя свою приверженность «классической традиции». Характеризуя сборник, Н. Гумилев писал: «Борис Садовской поддерживает воспоминание о традициях пушкинской эпохи, учась у ее второстепенных поэтов. Кажется, его совершенно не коснулось веяние модернизма. Однако сухая четкость ритмов и образов, вкус и благородное стремление к работе над стихом — обличают близость поэта к новому направлению, без которого ему вряд ли бы удалось освободиться от пут реализма, так как по темпераменту он — не завоеватель» Гумилев Н. С. Поэзия в «Весах» // Письма о русской поэзии. М., 1990. С. 111.

Популярность Садовского стремительно возрастает в 1910—1916 годах. В этот период выходят его книги: «Узор чугунный» (1911), «Пятьдесят лебедей» (1913), «Самовар» (1914), «Косые лучи» (1914), «Лебединые клики» (1915), «Адмиралтейская игла» (1915), «Полдень» (1915), «Озимь» (1915), «Ледоход» (1916) и «Обитель смерти» (1917). В сборниках «Озимь» и «Ледоход» он «объединил статьи о русской поэзии, где отвергал акмеизм как „бездуховную псевдопоэзию“, а футуризм как наглую вакханалию, и утверждал в качестве идеала традицию, например, творчество А. Фета, которым Садовский занимался более детально» Казак В. Лексикон русской литературы XX века. — М.: РИК «Культура», 1996. С. 360. В этот период Садовской активно печатается в «Русской мысли», не без помощи связей с Бросовым. Однако в 1913 году между ними происходит разлад, и в книге «Озимь» Садовской обрушивается на Брюсова с резкой критикой.

Этот разлад обусловлен историей, связанной с самоубийством молодой поэтессы Надежды Григорьевны Львовой. Владислав Ходасевич так описывает этот сюжет: «…с ней отчасти повторилась история Нины Петровской: она никак не могла примириться с раздвоением Брюсова — между ней и домашним очагом. С лета 1913 г. она стала очень грустна. Брюсов систематически приучал ее к мысли о смерти, о самоубийстве. Однажды она показала мне револьвер подарок Брюсова. Это был тот самый браунинг, из которого восемь лет тому назад Нина стреляла в Андрея Белого. В конце ноября, кажется 23-го числа, вечером, Львова позвонила по телефону Брюсову, прося тотчас приехать. Он сказал, что не может, занят. Тогда она позвонила к поэту Вадиму Шершеневичу: „Очень тоскливо, пойдемте в кинематограф“. Шершеневич не мог пойти — у него были гости. Часов в 11 она звонила ко мне — меня не было дома. Поздним вечером она застрелилась. Об этом мне сообщили под утро… Частица соучастия в брюсовском преступлении лежала на многих из нас, всё видевших и ничего не сделавших, чтобы спасти Надю» Ходасевич В. Некрополь / В. Ходасевич. М.: РИПОЛ классик, 2015. С. 40. — а какое отношение к теме Вашей работы имеет история с Львовой?

Садовской переезжает в Петербург в пору расцвета Серебряного века: «Он вездесущ: его имя мелькает в журналах, в газетах, его можно встретить в литературных кругах, среди коллекционеров. Бывает у Блока, Ремизова Садовской Б. Записки / Публ. С. Шумихина // Российский Архив. Т. 1. М., 1994. С. 172., Городецкого, Розанова, Вяч. Иванова („Все принимают радушно… Петербуржцы меня вообще любят“, — сообщает он отцу). Некоторое время заведует отделом в журнале „Современник“, в газете „Русская молва“ (с 9 декабря 1912 по 9 января 1913). Его письма полны радостных эмоций: как хорошо устраиваются дела в Петербурге, сколько предстоит работы!» Морозные узоры: стихотворения и письма / Борис Садовской; [Т. В. Анчугова, сост., послесл., коммент.]. Москва: Водолей, 2010. .

Таким образом, Садовской являлся довольно значимой фигурой. Тем не менее, его роль в исторической перспективе оказалась не столь велика. Он не смог вписаться в «петербургский Серебряный век», даже будучи на пике свой литературной карьеры. Его кумиром и наставником на раннем этапе творчества был такой крупный поэт, как Валерий Брюсов; это обеспечило развитие комплекса поэтической неполноценности. Вероятно, вследствие этого Садовский в какой-то степени соотносил себя с Фетом. В «Записках» находим: «Любовь моя к Фету стала болезненной страстью. Я жил вдвойне: за Фета и за себя. Иногда я почти видел его, слышал его голос. День и ночь читал „Воспоминания Фета“, ездил в полночь на Плющиху к его дому, повторял постоянно его стихи. Обдумывал план отправиться на могилу Фета, вскрыть гроб и насмотреться на кости. Кошмары эти были приятны. В Нижнем на святках я целыми ночами просиживал над Фетом. Засыпал к утру, вставал к обеду. Танцовал, влюблялся, писал стихи, был весел и остроумен. Ждал неизбежного и много думал о смерти».

Модернизм был ему чужд; являясь консерватором, монархистом и реакционером, Садовской подчеркивал свою привязанность к старине даже внешне. В 1909 году берет псевдоним: в стремлении придать свой фамилии дворянский колорит, меняет её окончание на «ой». К. И. Чуковский так характеризовал его: «тихий самоварный уют, провинциальная домовитость, патриархальность, семейственность были и в самом деле его идеалом. Связанный всеми корнями со своей нижегородской усадьбой Романовной, со своим домом и садом, он бывал в столицах лишь наездами и чувствовал себя здесь чужаком. Не проходило и месяца, как его уже тянуло обратно — к своему родному самовару. Все современное было враждебно ему. Большой любитель и знаток старины, он усердно стилизовал себя под человека послепушкинской эпохи, и даже бакенбарды у него были такие, какие носил когда-то поэт Бенедиктов. Не было бы ничего удивительного, если бы он нюхал табак из „табакерки“ Михаила Погодина и оказался приятелем Нестора Кукольника или барона Брамбеуса. На него надвигались две мировые войны и величайшая в мире революция, а он пытался отгородиться от этого неотвратимого будущего идиллическим своим „Самоваром“, стихами своего боготворимого Фета, бисерными кошельками, старинными оборотами стилизованной речи» Современники: портреты и этюды / Корней Чуковский. — Изд. 5-е, испр. и доп. — Москва: Молодая гвардия, 2008. Подобное поведение, а также консервативно_монархическая ориентация (носил красную дворянскую фуражку, являлся поклонником политики Николая I) неизбежно отталкивало «блистательный Петербург». О Петербурге и Москве Садовской отзывался так: «В творчестве, как и в жизни, бывают явления самобытные, т. е. возникающие органически, и надуманные или головные. К первым относятся средневековые рыцари, Москва, поэзия Фета; ко вторым: партия октябристов, Петербург, труды Валерия Брюсова» Кузнецов Д. Елизавета, или Повесть о странных событиях жизни моей / Предисловие Бориса Садовского. М.: ВСО_ПО, 1929. С. 4. Ранее, в книге «Озимь» (1915), «две столицы объединены в единое явление — Города, разлагающего молодые души ядами современной культуры (в определении Садовского: „брюсовщина“, „футуризм“, „бальмонтовские яды“, „общеевропейское нивелирующее начало“, „подчинившее себе русскую поэзию — исконную дочь Деревни“)» Цит. по: Морозные узоры: стихотворения и письма / Борис Садовской; [Т. В. Анчугова, сост., послесл., коммент.]. — Москва: Водолей, 2010. .

Таким образом, с одной стороны, Садовской — консерватор-неоклассицист, ревнитель традиций Пушкина и Фета (убежденный, что они — панацея против того, что происходит в русской поэзии в современном ему мире). С другой — «малый поэт», в начале творческого пути — рабски преданный ученик Брюсова, убежденного экспериментатора, любителя поэтических опытов, впоследствии вступающий с мэтром в конфликт.

В сборнике «Самовар» есть «смысловое» заглавие, посвящение, предисловие, ее стихотворения отчетливо складываются в некоторый сюжет, распадающийся на два: внешний — биографический (далее, в разборе стихотворений будет показано, как от стихотворения к стихотворению Садовской излагает свою биографию) и внутренний — ностальгический. В центре книги — «эстетизированный мир дворянской усадьбы с ее непременным атрибутом — шумом самовара» Шумихин С.В. Садовской Борис Александрович // Русские писатели. 1800−1917: Биографический словарь. Т. 5. М., 2007. С. 446. При этом усадьба как место действия отчётливо возникает лишь в двух стихотворениях сборника: в «Родительском самоваре» и в «Разочаровании».

Сборник «Самовар» — книга об утраченном прекрасном прошлом, посвященная «идолу русских патриархальных вечеров». Именно поэтому в стихотворениях оживают поэты прошлого, неоднократно упомянут Николай I (которого Садовской буквально боготворил как монарха и человека), а кончается книга строками об «ампирном самоваре» (дворянском самоваре прошлого, XIX века):

Мой идеал покой. О, если б я встречал

Все ночи в комнате, лазоревой и мирной,

Где б вечно на столе томился и журчал

На львиных лапках самовар ампирный! Садовской Б. А. Самовар: [Стихи] / Борис Садовской. — Москва: Альциона, 1914.

В XIX веке функция заглавий поэтических сборников русских поэтов часто была служебной. Однако уже «заглавие книги Е. Баратынского „Сумерки“ или фетовское заглавие „Вечерние огни“ закономерно воспринималось читателем как до предела сжатый метафорический конспект всей КС (книги стихов — К. А), вобравший в себя ее ключевые темы, но не сводимый ни к одной из них Кржижановский С. Поэтика заглавия // Кржижановский С. „Страны, которых нет“: Статьи о литературе и театре. Записные тетради. М., 1994; Поэтика заглавия. Сборник научных трудов. М. — Тверь, 2006.. Четыре отечественных модерниста старшего поколения — В. Брюсов, К. Бальмонт, И. Коневской и А. Добролюбов дали всем своим ранним авторским КС яркие говорящие заглавия» Лекманов О. А. Книга стихов как «большая форма» в русской поэтической культуре начала XX века, О. Э. Мандельштам «Камень», 1913 г.: диссертация … кандидата филологических наук: 10.01.01. — Москва, 1995.

У Садовского образ самовара, появляясь в каждом стихотворении сборника, оказывается связующим элементом, возникающим на протяжении различных этапов человеческой жизни. К такому выводу надо еще подойти.

«Самовар» — образец модернистской книги стихов. Это книга «с отброшенным ключом», адресация в ней — для двух типов читателя: широкого, не осведомленного о подробностях личной жизни автора, и читателя «своего», близкого к автору человека (отчасти сходно будет устроена «Поэма без героя» А. Ахматовой). Любопытно в этом контексте оказывается название: самовар, как общеизвестный элемент застолья, является и тем, что объединяет незнакомых людей, и тем, что собирает вокруг себя узкий, интимный семейный круг.

В сборнике одиннадцать стихотворений: «Издателю», «Страшно жить без самовара», «Родительский самовар», «Студенческий самовар», «Самовар в Москве», «Самовар в Петербурге», «В санатории», «Умной женщине», «Монастырские мечты», «Новогодний самовар» и «Разочарование». Особой строкой в разделе «Содержание» подчеркивается: «Все стихотворения появляются в печати впервые»; в предисловии находим шутливую апологию самовара, с задающим тему всей книги эпиграфом из стихотворения Я. П. Полонского «Колокольчик»: пять строк, в числе которых строка «Самовар мой кипит на дубовом столе…». Все это оказывается важным в контексте того, что Садовской строит свой сборник как целостный текст, стихотворения для которого-были написаны, чтобы сложиться в книгу. Здесь очевидна ориентация на Брюсова (предисловия к собственным книгам которого имели, как известно, в конце XIX — начале ХХ вв. огромное значение для понимания книги стихов как «большой формы»): «книга стихов должна быть не случайным сборником разнородных стихотворений, а именно книгой, замкнутым целым, объединенным единой мыслью. Как роман, как трактат, книга стихов раскрывает свое содержание последовательно от первой страницы к последней. Стихотворение, выхваченное из общей связи, теряет столько же, как отдельная страница из связанного рассуждения. Отделы в книге стихов — не более как главы, поясняющие одна другую, которых нельзя переставлять произвольно» Брюсов В. Urbi et Orbi. Стихи 1900—1903 гг. М.: Скорпион, 1903.

Брюсов, как известно, последовательно вырабатывал свой идеал книги, соответствующий определенным поэтическим задачам. Это происходило в ответ на футуристические лозунги: «Книгу в искусстве (мертвая форма словопредставленья посредством бумаги и шрифта) — совершенно уничтожить, а перейти непосредственно к искусству жизни, помещая стихи и мысли на заборах, стенах, домах, фабриках, крышах, на крыльях аэропланов, на бортах кораблей, на парусах, на небе электрическим свечением, на платьях». Каменский В. Его — Моя биография Великого Футуриста. М., 1918. С. 6. Брюсову, выступавшему против «антикнижности», была близка мысль о книге, как об особом средстве общения с читателями, о мощном орудии пропаганды идей; именно поэтому в ней так важна цельность и отлаженность: «книга элегантна, стройна в композиции, многосоставной и симметричной… это античный храм с четкой планировкой, разработанностью всех элементов, с парадными входами» Гужиева Н. В. Книга и русская культура начала ХХ в. (Брюсов) // Русская литература. 1983.С.163. Как ученик Брюсова, Садовской в книге «Самовар» соблюдает единство книги, всех ее составных частей.