Средневековая западноевропейская культура

Основные вопросы темы:

• 1. Средневековье как историко-культурная проблема.
• 2. Христианство — культура и антикультура.
• 3. Сословная организация сословной культуры.
• 4. Строительство «храма» в жизни и в искусстве.
• 5. Народная «смеховая» культура в системе средневековых ценностей.

В исторической науке понятие средневековья появилось в начале XIX в., когда, как известно, прежде всего благодаря французским историкам, торжествовали принципы критического переосмысления всех предшествующих знаний. Сам термин «средние века», отметим попутно, не слишком удачно переведен на русский — правильнее было бы, на наш взгляд, назвать их «срединные века», то есть своего рода «центральное» время. Однако, даже такая, уточненная применительно к французскому оригиналу формулировка, сегодня представляется очень приблизительной и оспаривается многими. В самом деле, можно ли под столь общее и невыразительное определение подвести целых 11 веков человеческой истории (от падения Рима до Английской буржуазной революции). Тем более условно звучит это определение, когда мы обращаемся к культурному наследию этого времени. Ведь сознание рядового галла-воина V в. отличалось от сознания его соотечественника и потомка — французского ростовщика эпохи первоначального накопления значительно сильнее, чем, допустим от классово близкого римлянина времен упадка Римской империи. А ведь, если чисто формально следовать принятой периодизации, то и несчастный, полудикий галл и преуспевающий ростовщик — жители средневековья. Что же у них общего в системе ценностей?

Вопрос, очевидно, остается риторическим. Это несопоставимые в принципе ценности. Мало того, мы обычно и совершенно справедливо выделяем в качестве особой культурной эпохи позднее средневековье и называем XIV—XVI вв. эпохой Возрождения. Однако Возрождение являет нам не просто другой — прямо противоположный тип сознания, тип культуры. Связывают же столь разные, с точки зрения опять же истории культуры, столь разноприродные понятия и явления, как, скажем, рыцарские романы и мозаики Равенны, исповедальные откровения Пьера Абеляра и кромешный ад сатанинских фантазий великого Иеронимуса Босха, фанатизм и изуверство Игнатия Лойолы и, допустим, предельно демократические, охальные вирши Франсуа Вийона лишь одно общее — принадлежность к эпохе утверждения и закрепления в общественном сознании христианского вероучения, христианской морали и христианских институтов власти.

Утверждая и воспевая глубинную связь между людьми без различия «эллина или иудея», полагая нравственные ценности первостепенными, формируя представление о мире как о дивном божьем творении, а о человеке, соответственно, как существе, обреченном пройти через юдоль страданий, чтобы войти в Царство Божье, внушая каждому возможность спасения от неизбежного Страшного Суда, предвещающего конец Света, только через веру и Бога, надежду на загробную жизнь и любовь к ближнему, христианство формировало стойкое эсхатологическое сознание, постоянное ощущение человеком своей греховности, порочности, заведомую готовностью ко всем мыслимым и немыслимым бедам испытаниям, рассматриваемым изначально как проявление воли Божьей. Однако, воспитывалось и усердие в мирских делах, трудолюбие, забота о чистоте чувств и помыслов — хотя бы и показная. В эпоху варварства церковь, безусловно, спасла в Европе и культуру и цивилизацию.

Однако, представляется исторически справедливым различать культурообразующую и цивилизующую роль вероучения и его лучших, образованнейших и наиболее искренних адептов — Василия Великого, Августина Блаженного, Франциска Ассизского и т. д. — и роль церкви как государственного института, крупнейшего собственника, землевладельца, идеологического монополиста — организатора «охоты на ведьм», «святой» инквизиции — то есть всего того, что можно было бы назвать антикультурой. Надо отметить, что с ростом цивилизованности в мире, развитием просвещения и образования, успехами естественных наук, развитием экономических, торговых отношений между государствами Европы, эта антикультурная, вторая жизненно важная и системообразующая функция церкви и христианства не только не ослабевала, но, напротив, усиливалась — уже в XVI в., в эпоху Возрождения, в эру великих географических открытий во имя Христа доблестные испанские «рыцари» истребляли коренное население и уничтожали индейскую цивилизацию в Южной Америке, а в 1600 г., накануне открытия Ост-Индской компании и создания Шекспиром «Гамлета» церковники отправили на костер Джордано Бруно.

На заре средневековья эти кричащие противоречия христианизированного мира еще не проявлялись в столь яркой форме. Напротив, тогдашние монастыри — поистине культурные центры. В сословной организации общества первому сословию отводилась особая роль, но и в первом сословии — духовенстве — были свои первые — наиболее определенная социальная группа — монашество. Монастыри, впервые появившиеся в Европе в VI в., были не только обителями послушания, утешения, благотворительности и т. п., но и вплоть до XII в. практически единственными очагами просвещения. Классический европейский монастырь эпохи зрелого средневековья сочетал в себе школу, библиотеку и своеобразную мастерскую по изготовлению и ремонту книг. Образование и воспитание были, разумеется, сугубо богословскими.

В то же время существовали серьезные различия в самой трактовке христианского вероучения, расколовшие монашество на три основных направления — ордена: бенедиктинцев, утверждавших, что главной добродетелью человека должен быть неустанный физический труд, что соответствовало известной заповеди о том, что каждый «должен возделывать свой сад»; доминиканцев, которые, вспоминая другие слова Христа «не мир я вам принес, но меч», брали их за основу своей «цивилизаторской деятельности», направленной на искоренение инаковерующих и изыскивание всевозможных ересей; и, наконец, францисканцев, проповедовавших, в первую очередь, добро и активное сострадание. При этом веротерпимость францисканцев просто поразительна.

Вообще, канонизация образа самого Франциска — совершенно исключительного по всем дошедшим до нас сведениям и фактическим, и легендарным, — человека, всей сутью своего вероучения, восстававшего против догматического агрессивного начала в католицизме, показывает, насколько непросто выделить какую-то одну, определяющую линию в культурообразующей функции католической церкви. Франциск проповедовал «бедную церковь», богатую духовностью своей, отличался необычайной приветливостью, открытостью нрава (монахи-францисканцы всегда ходят с откинутым назад капюшоном и открытым лицом), обогревал и привечал сирых и убогих, не спрашивая, какой они веры и из какой страны. В нем начисто отсутствовало показное величие и помпезность, свойственная официальной церкви, папскому престолу. Подобное сословное неединообразие высшего сословия отражало и разнообразную сословную ориентацию христианства, ориентированного на самые различные слои общества и к разным категориям обращавшегося разными своими сторонами.

Культура второго сословия — дворянства носила значительно более цельный характер. В основу дворянской морали эпохи был положен так называемый рыцарский кодекс чести.

Понятие чести играло системообразующую роль в структуре духовных ценностей сословия, причем сама честь понималась чрезвычайно широко и многопланово.

В понятие чести входили верность слову, обету, клятве, сеньору (вообще верность, преданность, и физическая сила), отвага и благородство в бою, на турнире, благородство происхождения, обязательная щедрость и, разумеется, служение Прекрасной даме, которое отнюдь не сводилось к платоническим чувствам, мелодическим и словесным их излияниям, но подразумевало и конкретную цель — непременное обладание предметом обожания. Столь прозаическая подоплека одного их самых романтических рыцарских культов имеет сугубо житейское обоснование: законы того времени ради предотвращения возможных конфликтов и дробления наследства запрещали женитьбу всем сыновьям феодала, кроме старшего.

Детей, как правило, и в зажиточных семьях тогда рождалось много, и рыцарям-холостякам ничего другого не оставалось, как добиваться взаимности прекрасных дам, которые, однако, по тем же неписаным законам чести, должны были далеко не сразу отвечать взаимностью, а по возможности медлить и играть роль недоступности в своеобразном спектакле, роли в котором были распределены заранее. Добиваться же взаимности надо было, демонстрируя свои рыцарские добродетели, главные из которых завоевывались в прямом смысле в боях. Когда же войн и значительных конфликтов в округе не было, рыцарю приходилось пускаться в странствия и искать подвигов на чужой стороне, в неустанных походах за воинской славой — вот откуда появилась фигура «странствующего рыцаря» .

Художественные достоинства рыцарской средневековой культуры огромны. Здесь и эпические повествования, вспомним хотя бы «Песнь о Роланде», и лирическое творчество миннезингеров и трубадуров, и светская инструментальная музыка, дошедшая до нас, к сожалению, в немногих образцах, но представляющая несомненный интерес, как первые образцы светской музыкальной культуры христианской Европы. В своих основных чертах, типологически, рыцарская культура предвосхитила дворянскую европейскую культуру более позднего времени.

" Третье" сословие включало в себя все прочее население, то есть крестьян, горожан, простолюдинов, разбойников, ремесленников, купцов, людей самых различных профессий, объединенных (в условиях городской культуры) в цеха и отличавшихся также своей «цеховой», узкосословной, внесословной моралью.

Народная культура эпохи наименее нам известна, ибо чаще всего анонимна и безгласна. Таланты же мастеров получали свое наиболее выразительное воплощение в пластических искусствах — в прекрасных базиликах романского стиля, в сложно организованных технически и эффектно вписывавшихся в природный ландшафт неприступных замках-крепостях и, прежде всего, строительстве храмов.

Храм был центром всей общественной жизни эпохи, средоточием ее культурного мироощущения, символом, знаком, стилевой доминантой. В эпоху классического средневековья храмы возводились, как правило, на средства городской общины, т. е. буквально «всем миром». Храмы строились и перестраивались веками — для Миланского собора срок строительства растянулся до 300 лет, примерно столько же строились и достраивались знаменитые соборы в Реймсе и Шартре, а Кельнский собор или Вестминстерское аббатство и вовсе целых восемь веков. Долгострой этот был вызван не какими-то производственными или творческими причинами. Дело в том, что основное внимание уделялось считавшемуся самым богоугодным делом самому процессу постройки, а не результату.

Многослойные напластования эпох и стилей порою уродовали внешний облик собора, придавали ему известную эклектичность. Так, например, собор в Севилье (Испания) поражает как изумительными масштабами и богатством своего трудно обозримого и даже обходимого интерьера — для того, чтобы бегло пройтись по всем внутренним коридорам и закоулкам этого величественного дворца требуется не менее полутора часов! — но и несколько странным внешним обликом, где влияние Арабского халифата мирно уживается с классической готикой и даже барокко. Создатели храмов, как и многих других скульптурных, литературных произведений эпохи большей частью нам неизвестны и по той причине, что ни сами они, ни, тем более, церковь не считали себя творцами в области художественного творчества, но лишь исполнителями Воли Божьей. Сам дух эпохи и ее художественный настрой принижал естественное, человеческое в человеке и абсолютизировал сферу чисто духовности — устремленные ввысь своды готических соборов подчеркивали ничтожность всего земного и величие небесного. В науке торжествовал схоластический идеал, догматическое богословие и чуть приукрашенное внешне замысловатой, но внутренне бессодержательной риторикой официальное мракобесие. И все-таки именно в эту эпоху растут и развиваются города как центры торговли, очаги относительно независимой социальной и культурной жизни, появляются первые европейские университеты — к исходу XIII в. их в Европе уже было 19! Уже в XI в. П. Абеляр сформулировал свой знаменитый тезис: «Понимаю, чтобы верить», утверждавший в культуре мышления примат рационального начала над иррациональным.

Серьезным противодействием церкви как основному наставнику в духовной жизни общества стала так называемая «смеховая культура» третьего сословия, воплощавшаяся прежде всего во всевозможных праздничных шествиях, процессиях, карнавалах, где торжествовало возникшее еще во времена античности «дионисийское начало». В этой параллельной культуре средневековья все традиционные ценности как бы выворачивались наизнанку — литургии противостояло «идольное богослужение», всевозможные «праздники дураков», торжественным представлениям на религиозные темы, на протяжении многих часов разыгрывавшимся в праздничные дни у стен Храма («ауто» — площадные, балаганные веселья, носившие подчеркнуто партийный характер.

Критическое отношение к господствующей официальной идеологии характерно было и для нарождавшейся из того же «третьего сословия» светской интеллигенции. Очень интересны в этом отношении песни вагантов — школяров, студентов, бродившим по дорогам не слишком благоустроенной Европы из города в город, из страны в страну и распевавших что-то наподобие — «наша вольная семья — враг поповской швали», воздававших хвалу дружбе, дружеской пирушке, свободным развлечениям свободного от предрассудков и достаточно образованного человека.

Дошедшие до нас шедевры творчества вагантов датируются уже IX веком, что показывает, насколько условны все общие характеристики разнообразного и в культурном отношении чрезвычайно многопланового, отнюдь не только «мрачного» средневековья.

Современное обращение к наиболее загадочным и художественно-эстетическим страницам культуры эпохи доказывает, что понятия «прогрессивного» и «реакционного» в истории культуры весьма относительны. Более того, наследующая классическому средневековью знаменитая и прославленная эпоха Возрождения многое растеряла и зачеркнула из наследия средневековой культуры весьма ценного и продуктивного и в некоторых отношениях упростила, приземлила общекультурную ситуацию в Европе. Но это уже новая тема для разговора.

Гуревич А. Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М., 1990.

М. Гофер Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992.

Ястребицкая А. Л. Западная Европа XI—XIII вв. Эпоха. Быт. Костюм. М., 1978.

Основные вопросы темы:

• 1. Открытие мира и человека.
• 2. Лицевая и оборотные стороны европейского гуманизма.
• 3. Титаны эпохи Возрождения. Титанизм как культурный феномен.
• 4. «Барокко» — культура роскоши и смятения. Кризис возрожденческих идеалов — причины и следствия.

Кризис официального христианского вероучения и самой Церкви, выразившийся в широко известной Реформации, университетская наука, где «семь свободных искусств» средневекового образца все более уступали место естествознанию и вообще опытным наукам, географические открытия и астрономические наблюдения, кардинально переменившие представления человека о мире и вселенной, наконец, широко известные успехи техники, развитие экономических, хозяйственных, культурных связей — все это не только ломало устои сословного, замкнутого, самодостаточного феодального общества, но и, что для нас особенно важно, кардинально изменило представления человека о самом себе. Человек, наконец, обнаружил свои возможности и способности как самостоятельной и далее самодовлеющей творческой силы. На наш взгляд, именно эти глубинные факторы, а не по-своему значительные, но все же второстепенные явления типа новых переводов античных классиков, способствовали неизбежному в такой ситуации обращении через голову отбрасываемого и изживаемого средневековья к наследию Греции и Рима.

Появились совершенно новые по характеру поведения и складу мышления люди, которые стали называть себя «гуманистами» и проводили время в многочасовых прогулках по садам и городским дворикам прекрасной Флоренции, услаждая свои неторопливые путешествия бесконечными беседами на самые разнообразные темы, обсуждая проблемы науки и веры, жизни и смерти, искусства и общества, прошлого и настоящего. Сам термин «гуманизм», приписываемый Л. Бруни, употреблялся в те времена (конец XIV — начало XV вв.) не совсем в том смысле, в каком мы говорим о гуманизме, гуманности сегодня.

Для итальянских гуманистов в центре мироздания стоял не человек как божье творение, но скорее человек естественный, во всем многообразии его чувств, помыслов, желаний и страстей. Позже, отмечая эту ограниченность ренессансного понимания гуманизма, Ф. Ницше вздохнет и скажет свое знаменитое: «Человеческое, слишком человеческое». Эпоха культивировала и воспитывала, с одной стороны, человека образованного, учтивого, утонченного ценителя красоты и всего изящного, свободно рассуждающего и мыслящего неординарно, но одновременно именно такого человека конституировала как «идеального придворного» (Б. Кастильоне). В частной жизни вообще торжествовал аморализм — впрочем, как и в общественной. Причины тому были естественны и просты: средневековая классическая христианская мораль оспаривалась или попросту отвергалась, а новые нормы еще не были утверждены как общеобязательные, Кроме того, исчезало с процессом смешения сословий и понятие сословной морали, сословных добродетелей.

Крайний аморализм сочетался с искушенным практицизмом и цинизмом (идеал политика по Маккиавелли — помесь шакала и лисицы и т. д.). Индивидуальность утверждалась через индивидуализм. Гуманизм оборачивался антигуманностью. Но в то же время во многом эта неповторимая, свойственная именно эпохе Ренессанса многосложность составляющих в системе ценностей порождала невиданный взлет талантов, титанов, дерзнувших соревноваться с Богом и в науках, и в ремеслах, и в литературе, и в художественном творчестве.

Классические шедевры Леонардо, Микеланджело, Бруналлески, Тициана, Рафаэля поражают не только гармоническим совершенством — прекрасно усвоенными уроками античности, но и невиданным ни в античные времена, ни в какие другие масштабом и дерзновенностью замыслов и свершений — совершенно исключительной работоспособностью. Имеется в виду и чисто физические колоссальные усилия вплоть до истощения сил. Столетний Тициан все писал и писал свои превосходные портреты, так и умерев за работой, равно как и Микеланджело, который практически ослеп, трудясь в течение нескольких лет в подвешенном состоянии вниз головой, расписывая потолок Сикстинской капеллы.

Это было время, когда человек брал по максимуму от жизни и требовал по максимуму от себя и в работе, и в развлечениях, и в делах, и в проектах. Конечно же, дело вовсе не в том, что Колумб открыл не то, что хотел открыть, а Коперник не совсем правильно рассчитал форму движения планет — ошибки и заблуждения эпохи лишний раз подчеркивали ее неисчерпаемый творческий дух. Универсализм мастеров эпохи Высокого Возрождения вовсе не был дилетантским, он означал лишь стремление вырваться на просторы мысли и оттолкнуться от средневековой схоластики.

Зарождающаяся наука ориентировалась на опытное знание, чувственное восприятие, доверяла человеческому разуму, глазомеру, вкусу, таланту. Открывавшийся мир поражал своей непредсказуемостью, многогранностью, бесконечными тайнами и загадками, которые чрезвычайно интересно было разгадывать. Интересно было впервые вскрывать человеческое тело и разбираться в его устройстве, интересно проектировать необычные летательные аппараты и колдовать с ретортами и пробирками в поисках эликсира молодости и философского камня, интересно было с цифрами в руках рассчитать идеальный женский портрет и, что тоже вполне в духе эпохи, отведать все мыслимые и немыслимые наслаждения жизни, пуститься в рискованное путешествие вокруг света, а то и примкнуть к веселой компании морских пиратов. Однако, эти новые знания, новые интересы, новые открытия диктовали и новое, отнюдь не гармоническое мироощущение. Чем больше познавал человек, тем дальше он уходил от гармоничных идеалов античности, тем более нарастало трагедийное, страстное, мятущееся начало в культуре, нашедшее свое стилевое выражение в так называемом барокко.

Барокко неправильно рассматривать лишь с искусствоведческой точки зрения, т. е. как чисто художественное направление, характерное причудливостью, вычурностью формы, сложными композиционными изысками и трагическим, смятенным настроением. Все это присутствовало и в загадочных нагромождениях стихотворных и языковых фантазий испанского волшебника поэзии Л. Гонгора-и-Арготе или в грандиозных по напряжению страстей и ярких по колориту, утонченных религиозных исступлениях другого великого испанца — художника Эль Греко, или же в беспрерывном нагромождении объемов и прихотливости складок одеяний у скульптурных мадонн великого Л. Бернини. Но главное заключалось в другом. Весь мир представлялся человеку эпохи Позднего Возрождения порочным, в нем не было ожидаемой и чаемой гармонии, его раздирали войны, междоусобицы, эпидемии, продолжавшийся террор инквизиции и религиозные и социальные конфликты. В нем было очень трудно ориентироваться человеку, лишенному привычного социального, сословного знака, религиозных установок и жаждущего просвещенным умом объяснить непросвещенную реальность.

Великолепно выразил это кризисное по сути мироощущение замечательный английский поэт Джон Донн: «Все в новой философии — сомнение. Огонь былое потерял значение. Нет солнца, нет земли — нельзя понять, где нам теперь их следует искать. Все говорят, что смерть грозит природе, раз и в планетах, и на небосводе так много нового: мир обречен, на атомы он снова раздроблен. Все рушится и связь времен пропала, все относительным отныне стало». То, что настроение Донна не исключительно, но типично для передовых людей эпохи, доказывает весьма схожее по духу высказывание шекспировского героя. В одном из переводов Гамлет утверждает очень схожую мысль, делая из похожей по форме мысли вывод совершенно в духе человека эпохи Ренессанса, человека не размышляющего, но действующего: «Век расшатался, и страшней всего, что я рожден восстановить его». Формулировка очень интересна, ибо она включает и очень важный момент личной ответственности за несовершенство мира, несовершенство века. Наступала какая-то новая эпоха. Контуры ее просматривались пока еще очень туманно.

Основные вопросы темы:

• 1. «Век просвещения» — просветители и «просвещенные» .
• 2. Классицизм — пародия на античность.
• 3. От романтизма к реализму. Поиски героев в негероическое время.

XVII в. — переломный век — остается до сих пор несфокусированным в картине культуры нового времени. Традиционно с ним связывают культ «рацио», пропагандировавшийся Р. Декартом, Б. Паскалем, Б. Спинозой и последователями этих великих философов. Но культ разума, рационального начала неизбежно должен был быть реализован каким-то образом в жизнеустройстве, которое естественно было начать с государственного устройства. Идеальной формой государственного устройства в этот век представлялась абсолютная королевская власть, сглаживающая и примиряющая все сословные интересы. Однако сама эта власть тоже не могла уже править по старинке и хотела быть или казаться просвещенной. Очень важно отметить, что просветительство, принявшее очень широкий размах в XVIII в., не сформировалось само по себе как некое культуртрегерское начинание, но было подготовлено и востребовано властью, нуждавшейся в своем оправдании не только и не столько церковью, сколько самим образованным обществом. Новому государству, полагающему себя культурным, необходима была государственная культура, официальная культура, ангажированная культура, верноподданная и управляемая.

Если такой культуры не было, ее необходимо было создать. В эпоху Ренессанса основными заказчиками были всевозможные знатные вельможи, а центрами культурной жизни — города и провинции, в условиях нового времени основным заказчиком становится королевский двор, а центром культурной жизни — королевские дворцы. Аристократическая культура XVII — первой половины XVIII в. лишена демократического содержания, она поистине «страшно далека от народа» и ничего просветительского, ни даже просвещенного в ней нет. Блестящие умы эпохи — Т. Гоббс, И. Лейбниц, И. Ньютон, несколько позднее — Ш. Монтескье, не были приближены ко двору и творили как бы сами по себе, сообразуясь с потребностями времени, а не власти. С другой стороны, в это же время центрами художественной культурной жизни становятся прежде не очень заметные Нидерланды и Испания — государства, еще недавно составлявшие одно целое, а теперь, после национально-освободительной Нидерландской революции жившие как-будто бы в разных временах.

Голландское искусство, особенно изобразительное, достигает в эту эпоху невиданного расцвета, открывая по сути впервые красоту обычной, заурядной, обывательской, с точки зрения любителей высоких материй, жизни. Кистью великанов — Рембрандта, Ван Дейка, Франса Хальса, и стараниями так называемых «малых голландцев» рядовой бюргер утверждается в качестве достойного объекта изучения и внимания. Ну, а испанское — также вполне реалистическое по форме искусство — остается придворным, аттестованным королевской властью, хотя и с трудом этой властью признаваемым. Вместе с тем и то, и другое искусство достигают высочайшего уровня в психологической характеристике человека, развивая традиции Ренессанса.

Германия переживает драматические времена — бессмысленную и кровопролитную Тридцатилетнюю войну, опустошившую и разорившую страну — тут уже было не до культуры, Англия вообще проходит через буржуазную революцию и последовавшую за ней диктатуру временщика — Кромвеля. Италия теряет свое культурное лидерство и отходит куда-то на периферию европейской жизни. Законодателем мод становится Франция. Но модой выбрано было отнюдь не новое, а что-то очень старое.

Классицизм — художественный стиль, господствующий в Европе на протяжении почти двух столетий — манифестировал нормативное искусство, идеальные образцы которого находил в античности. Классицисты чисто механически переносили нормы античной культуры в новое время. Оперируя понятиями гармонии и красоты, он не искал их в жизни, но лишь в наследии прошлого. С исторической точки зрения классицизм был безусловным шагом назад в культурном развитии общества, а идеологический его концентрат был направлен на оправдание и возвышение иерархического устройства общества, венчаемого просвещенным монархом. Теоретические установки классицистов поражали своим догматизмом и неуступчивостью, фактически ограничивали по всем статьям художника, разделяя жанры на высокие и низкие, слог на возвышенный и простонародный, обряжая героев нового времени в античную тогу и отвращая взор художника от реальности, от подлинных коллизий времени.

В настоящее время большинство творений, созданных по законам этого «заорганизованного» искусства совершенно устарели и могут восприниматься лишь как пародия на античность. Пейзажи Н. Пуссена насквозь условны, вненациональны, безжизненны, в его картинах совершенно нет воздуха, в его лес невозможно войти, а его муляжных героев нельзя оживить, хотя формально все признаки красивого, гармоничного, композиционно выверенного искусства — налицо. Точно то же самое можно сказать и о статуях А. Кановы, и о скучнейших трагедиях П. Корнеля или П. Кальдерона — очень немногое в их обширном наследстве заслуживает внимания. Но была такая сфера художественной жизни, где достижения классицистов бесспорны — речь идет о садово-парковой архитектуре и скульптуре, об искусстве создавать дворцовые сады. Здесь подражание античности оказалось очень уместным и до сих пор выражение «сады Версаля» означает высшую степень совершенства. В то же время нельзя не отметить, что для строительства регулярных, т. е. опять-таки нормативных, искусственно сконструированных парков и садов, вырубались естественные леса, искусственно разрушался природный ландшафт. Модной профессией и очень хорошо оплачиваемой стала профессия «ландшафтного архитектора» .

Идеи просвещения общества, впервые отчетливо сформулированные в работах целой плеяды великих французов — Вольтера, Д. Дидро, Ж-Ж. Руссо и их последователей пали на весьма специфическую почву. Ни идея общественного договора Руссо, ни монархические утопии Вольтера, ни сама знаменитая Французская энциклопедия, ставшая не только замечательным памятником эпохи, но и своеобразным манифестом просветительства — все это не понадобилось обществу, которое относилось к просвещению лишь как к своеобразной моде. Быт и нравы французского двора, как впрочем, и других королевских дворов Европы, никак не отвечал ни запросам просветителей, ни даже канонам классицизма. Пышный фасад лишь подчеркивал убогость содержания. Объективно идеи просветителей только возбуждали недовольство третьего сословия во Франции, которое чувствовало себя ничем, а «хотело стать всем» (Мирабо) и предопредили французскую революцию, которая под знаменем свободы, равенства и братства, выродилась в грандиозную гражданскую войну и привела к власти очередного диктатора — Наполеона.

На волне увлечения событиями во Франции, революции в Америке, свержения реакционных монархий и утверждения новых, капиталистических отношений утверждалась и новая культура. В противовес официальному, наскучившему классицизму по закону маятника могло появиться только нечто прямо противоположное, ориентированное на интересы личности, противопоставление этой самой личности бездарной толпе и бесполезной власти. Романтизм воспевал героическую личность, человека, не боящегося ни людского, ни божьего суда, обращал внимание на героев средневековья или еще более дальних исторических времен, уводил за собой в дальние экзотические страны (преимущественно заморские), увлекал атмосферой сказочного, фантастического мира, более богатого и более интересного, чем пошлая обыденная реальность. Интересно, что романтизм, родившийся буквально в «дыму» буржуазных революций, по самому внутреннему смыслу своему был насквозь антибуржуазен, что, впрочем, не случайно.

По всем неотвратимым законам большого исторического времени на смену тираноборцам неизбежно приходят лавочники: времена Наполеона и Вашингтона, Гарибальди и Байрона, Костюшко и Кощута переродились во времена, когда восторжествовали сытость и порядок. Свобода в результате стала лишь свободой денежного обращения, «равенство» оказалось справедливым лишь в отношении тех, кто ранее считал себя «третьим сословием», а сейчас стартовал в гонке за прибылью, а «братство» в борьбе против общего врага — неограниченного деспотизма, феодальной знати, цеховой замкнутости и сословной ограниченности повседневной жизни — враждой при дележе открывшихся вакантных постов, приоритетов и привилегий.

Эпоха романтизма — эпоха утверждения прекрасного в безобразном мире, героического идеала в безгеройном времени, умения мечтать и чувствовать, страдать и сочувствовать в условиях, когда хотелось только покоя, тепла и хорошего, нормального питания. Романтизм шел наперекор эпохе и поэтому стал эпохой в культуре. Особенно значительны достижения романтиков в наиболее возвышенных видах художественного творчества — поэзии и музыке. Романтизм воспитывал также уважение и интерес к историческим корням нации, к национальной культуре. Классицизм вненационален, романтизм — многонационален. Именно в романтическую эпоху формируются национальные культуры в таких, ранее периферийных государствах, как Польша, Чехия, Венгрия, США, Австрия, Дания — всему миру известны имена Э. По, Ш. Петефи, Ф. Листа, Ф. Шуберта, Ф. Шопена, Г. Х. Андерсена, а ведь это имена первооткрывателей национальных культур. Век романтизма был недолгим, пожалуй, лишь в музыке он немного задержался и продлился практически до конца XIX в. В других же областях художественного творчества он постепенно изживал себя. Реальность вступала в свои права, она требовала какого-то образного выражения, культурного осмысления, и это осмысление пришло, но время реалистического, демократического искусства на Западе оказалось очень скоротечным в силу целого ряда причин.

• 1. Некоторое угасание интереса к серьезному, общественно необходимому, нравственному, одновременно изящному и возвышенному искусству — век был прагматическим.
• 2. Серьезная поляризация социальных и культурных пристрастий внутри самого прежде единого «третьего сословия»: понятие единый художественный стиль уже не могло существовать в обществе, лишенном внутреннего единства и вновь раздираемом классовыми, социальными противоречиями.
• 3. Угасание интереса к культуре вообще в условиях превращения культуры и искусства в товар, который можно оценить, продать, перепродать, выбросить и т. д.

Вторая половина XIX в., знаменующая собой наступление века «буржуазного богатства», стала и временем наступления новой культуры, первообязанностью которой было как можно выгоднее продаться на рынке. Рубеж XIX — ХХ вв. стал временем формирования этой рыночной культуры, которая потом, в условиях научно-технического прогресса и дальнейшего роста буржуазного богатства восторжествует уже окончательно.

Брагина Л.М. и др. Культура эпохи Возрождения. М., 1997.

Баткин Л. М. Итальянское Возрождение: люди и идеи. М., 1994.

Бурхард Я. Культура Италии в эпоху Возрождения. М., 1996.

Кертман Л. Е. История культуры стран Европы и Америки. М., 1987.

Красильщиков В. А. Превращения доктора Фауста. М., 1994.

Лосев А. Ф. Эстетика Возрождения. М., 1974.

Оссовская М. Рыцарь и буржуа: исследования по истории морали. М., 1987.