Разложение абсолютизма. 
Япония в эпоху сёгуната Токугава

Экономические затруднения. В течение XVII века и материальная и духовная культура Японии сразу сделали большие успехи. После долгого периода бесплодных войн и умственного застоя во всех отраслях жизни шла усиленная работа. И всем этим страна была обязана относительному порядку и благоустройству, водворившемуся в ней вместе с династией Токугав. Для данного времени централизованная монархия, заступившая место феодальной анархии, была выгодна для страны. Но была одна черта в новом строе, благодаря которой значение его для страны со временем стало меняться, и меняться настолько, что положительные его стороны превратились в отрицательные, и вместо несомненной пользы он стал приносить явный вред. Черта эта — его косность, именно то, что в глазах его основателей придавало ему главную цену.

Когда строй этот только созидался, он отвечал потребностям страны, он дал возможность развиваться ее естественным силам. Но когда эти силы развились до некоторого предела, они в нем же встретили препятствие, мешавшее их дальнейшему росту.

Прежде всего это явление сказалось в экономической области. Формы экономических отношений, закрепленные данным строем, сначала вполне удовлетворяли существовавшим потребностям, но потом, с развитием самих потребностей, те же самые формы оказались стеснительными. А между тем, как и все в этом строе, они отличались совершенной косностью, нерастяжимостью. Все те успехи, которые могут быть сделаны в рамках натурального хозяйства, были уже достигнуты, а естественный переход к денежному хозяйству не мог совершиться на почве данного строя. Получился заколдованный круг, из которого страна не могла выбиться, не разбив связывавших ее пут.

Земледельческое население, оправившееся и отдохнувшее после водворения мира, стало быстро расти. Между тем, из той же земли, при тех же приемах хозяйства нельзя было извлечь больше. В то же время даймиосы, обремененные всевозможными обязательными расходами, старались всячески увеличить обложение, так что местами оно доходило до невероятной высоты. Были местности, где земледелец должен был выплачивать владельцу 80% сбора. Приходилось забирать под обработку неудобные земли, а на них труд земледельца иногда пропадал почти даром. Происходили неурожаи, еще больше подрывавшие народное хозяйство. Между тем, улучшить технику, завести более выгодные культуры, например, чайные или шелковичные плантации, и тем увеличить производительность той же земли, было невозможно. Не только у земледельческого населения, по даже у самих даймиосов, для которых это тоже было бы выгодно, не хватало на это денег. Следствием этого было почти повсеместное разорение сельского населения и в зависимости от этого обеднение всей страны.

В области обрабатывающей промышленности шел подобный же процесс. Ремесленная форма производства достигла полного расцвета и уже дальше не могла удовлетворять назревшим потребностям. Окаменевшие формы гильдий, охраняемых всевозможными исключительными законами, не давали никакого простора частной инициативе, мешали введению технических усовершенствований, расширению производства. Гильдии, достигшие высшего расцвета к концу XVIII века, начали клониться к упадку. Они не могли конкурировать с проникавшими в страну, несмотря на все запрещения, европейскими и американскими товарами, они не могли удешевить своего производства. В то же время дайме и правительственные чиновники старались тянуть с них возможно больше, а разоренное население представляло собой плохого покупателя. На эти затруднения гильдии могли отвечать только одним — требованием и от дайме, и от правительства все больших привилегий, все большей защиты своего монопольного характера. Весь восемнадцатый век наполнен настойчивыми петициями гильдий, просивших разных льгот, — главным образом, запрещения частным лицам заниматься теми же производствами и наивозможно более высоких пошлин на ввозимые из Китая и Кореи товары. Этим они могли, по крайней мере, охранить себя от конкуренции, и, если не понизить стоимости производства, то, по крайней мере, держать в своих руках цены на товары и произвольно повышать их. Правительство и дайме, в значительной степени зависавшие от них, — так как налоги с них служили главным источником доходов, — не имели возможности отказывать им. Издавались законы, строго каравшие за занятие разными ремеслами лиц, не принадлежавших к гильдиям, а на иностранные товары налагались почти запретительные пошлины. Ввозившиеся из Китая шелковый ткани, например, облагались такими таможенными пошлинами, что они должны были продаваться на 200—300% дороже своей нормальной цены. Конечно, они так же, как другие предметы роскоши, могли покупаться только исключительно богатыми людьми и то в редких случаях и не могли составить конкуренции гильдиям. Предметы же общего потребления почти совершенно не могли ввозиться из Китая в это время. Торговля европейскими товарами, происходившая через посредство голландцев в Дешиме, была поставлена в еще более стеснительные условия. Вся она находилась в руках одной купеческой гильдии Нагасаки. Помимо нее никто не мог непосредственно покупать товары у голландских купцов. Купеческая гильдия Нагасаки скупала их все и потом уже по собственному произволу назначала цены.

Таким образом, гильдейское законодательство, вместо того, чтобы, уступая требованиям времени, ослабевать, крепло еще более. А от этого страдало и население, так как цены на все товары страшно росли, и вся страна, так как ее производительные силы не имели выхода — свободные руки не находили работы, и естественные богатства не эксплуатировались. Словом, страна опять остановилась в своем развитии: она не только не богатела, но даже стала беднеть.

И отдельные дайме, и правительство испытывали постоянный недостаток денег, но в своих поисках за ними только еще ухудшали и без того трудное экономическое положение. С одной стороны, чтобы пользоваться доходами с гильдий, они увеличивали их привилегии и тем убивали возможность дальнейшего промышленного развития страны. С другой — когда доходов все-таки оказывалось недостаточно, они пробовали непосредственно увеличить количество денег.

Уже с середины XVIII века сегуны, испытывая постоянные финансовые затруднения, начинают прибегать к таким же финансовым опытам, какие проделывались в это время в Западной Европе. Они начинают произвольно выпускать значительные количества бумажных денег и таким путем увеличивать количество денежных знаков, не обеспеченных имеющимся у государства золотом. Бумажные деньги быстро наводнили страну, на юге, например, одно время обращались почти исключительно банкноты, потом они стали страшно падать, вызывая громадные экономические затруднения, так что в конце концов пришлось отменить законом эту неудачную финансовую меру. Но потом новые финансовые затруднения заставили забыть первый урок и снова стали повторяться попытки поправить финансовые дела, наделав побольше денежных знаков. Хуже всего то, что подобные опыты производились не только центральным правительством, но даже отдельными наиболее крупными дайме, сохранившими от прежних времен право чеканки монеты. Это, конечно, еще больше увеличивало экономическую неурядицу; так, в разных местах стали обращаться разные деньги, имевшие разную ценность. Правительство видело это зло, но не в силах было помешать ему.

Вообще по мере осложнения экономического положения страны и ухудшения государственных финансов положение правительства стало постепенно расшатываться. Явилось слишком много недовольных элементов, с которыми ему трудно было справиться. Действительно, почти все слои общества имели теперь причины для неудовольствия. Самую реальную причину имело, конечно, сельское население, несшее на себе страшный экономический гнет. Земли у него было мало, на его шее сидели непроизводительные классы — дайме и самураи, с него же тянуло и государство. Кроме того, в конце XVIII и в начале XIX века Японию посетил целый ряд неурожаев, а с 1833 года они стали почти хроническими. Сельское население отвечало на это глухим ропотом и частичными возмущениями. В начале XIX века в разных концах империи начали вспыхивать крестьянские бунты. Но, конечно, это были чисто стихийные вспышки, не направленные ни к какой сознательной общей цели, и поэтому затушить их враздробь не представляло особенной трудности. И крупные дайме, если это происходило на их землях, и правительство без труда усмиряли взбунтовавшуюся рабочую силу, и пулями внушали ей уважение к законному порядку.

Несколько труднее было справиться с горожанами. Они были и сознательнее, и богаче земледельцев и потому представляли элемент, с которым надо было обращаться более осторожно и бережно. Мы уже видели, что торговое и промышленное население городов, организованное в гильдии, часто вступало даже в торг с правительством и урывало у него значительные льготы. Правительство волей-неволей шло на такие сделки, — невыгодные, конечно, для страны, — так как оно чувствовало свою зависимость от разбогатевших горожан. Этим путем, оно, с одной стороны, пользовалось доходами с гильдий, а с другой — обеспечивало себе их молчаливую поддержку.

Но рядом с гильдиями в городах начинал возникать еще слой населения, не находивший в данном обществе никакого приложения для своих сил. Слой этот образовался из различных элементов, оказавшихся, так сказать, за штатом, благодаря чересчур уже неподвижным, негибким формам социальных отношений. Прежде всего тут были младшие сыновья ремесленников и торговцев, не получивших доступа в гильдии и промышлявших самыми разнообразными способами, в качестве мелких торговцев, разносчиков или фокусников, актеров и т. п. Постепенно и из деревни стали выделяться люди, присоединявшиеся к ним же. Земля уже не в силах была прокормить всего живущего на ней населения, и часть его, по большей части тоже младшие сыновья, не получавшие доли в отцовском наследии, уходила искать заработка на сторону. Пробавлялись они какой-нибудь тяжелой ручной работой, постоянного заработка в большинстве случаев не имели и представляли, вместе с первыми, низший слой городского населения, тоже недовольный своим положением, но тоже малосознательный и ничем не объединенный и поэтому более опасный для общественной тишины и спокойствия, чем для государственного порядка. В случае возникавших волнений, которые с начала XIX века опять стали вспыхивать то тут, то там, они представляли готовый элемент для беспорядков, но сам по себе этот городской пролетариат не составлял в то время силы.