Методология, пределы и потенциал синергетики

Реферат

Методология, пределы и потенциал синергетики

Темпоральное и сущностное время современности окончательно «расщепилось». Первое стремительно ускоряется в противовес второму. Уверенность, с какой мы фиксируем технологический прогресс и рост производительности труда, сменяется констатацией исторических тупиков известных «измов» и острым дефицитом предвидения исторической перспективы. Ясно одно: ситуация свидетельствует об исчерпании оптимистического кредо Просвещения: «Все к лучшему в этом лучшем из миров». Подобно известной сентенции Ф. Тютчева о России, социальный прогресс умом уже не понять, и в него можно только верить — подобно вере в античного deus ex machina. В русле мистического оптимизма, писал Ф. Кафка, это «бог — колесница триумфатора, которую… вытаскивают на сцену с помощью канатов» [2, с. 561].

«Каков ход вещей, таков ход идей» (Дж. Вико). Ясно выраженная Б. Спинозой классическая ньютоновская идея времени исходила из того, что «…в природе нет ничего, что можно было бы приписать ее недостатку, что природа всегда и везде остается одной и той же; ее сила и могущество действия, т. е. законы и правила природы, по которым все происходит и изменяется из одних форм в другие, всегда и везде одни и те же (курсив мой — И.Л.), а следовательно, и способ познания природы вещей, каковы бы они ни были, должен быть один и тот же, а именно — это должно быть признание универсальных законов и правил природы» [3, с. 445].

В такой логике смыслотермин «время» модерного Разума заключался в представлении о нем как «вместилище событий». В своей «натуре» оно индифферентно к их направленности, но способно обретать поступательный характер мудростью и волей мыслителей Модерна как колумбов «извечной природы» человека и инженеров ее оптимизации. Их миссия заключалась в постижении и реализации свободы как познанной необходимости. Предельные варианты — от консервативно-охранительного «все действительное разумно» до революционного «все разумное действительно».

Однако Разум, как вершитель судеб своего времени, по определению не мог выйти за рамки ньютоновской определенности и обусловленных ею рационализма и редукционизма. В этой системе координат человек оставался «вещью», хотя и разумной и доступной конструированию, а не творческим субъектом своей деятельности.

В констатации, что К. Маркс — «дитя Просвещения», есть значительная доля истины, и все же он писал, что «разум существовал всегда, но не всегда в разумной форме». В начале нашего столетия приходится констатировать, что неразумность — не исключение, а рок Разума. Это поддается объяснению его способностью действительно феноменально осваивать и конструировать линейные структуры и взаимосвязи, воспроизводить их жесткую определенность. Тем не менее, Разум бессилен перед неопределенностью, потребностью в выходе за пределы равновесия. Время для него движется как стрелка часов — по кругу.

Такая парадигма с очевидностью исчерпала себя. Симптомы кардинальных перемен — во всех сферах, где Разум еще инерционно правит. Иллюзии вскоре грядущего «постиндустриального общества», выражаясь языком классика, «крахнули» (см: [4]). Природа все более противится отношению к ней как к внешней человеку «окружающей среде», объекту неограниченного фаустовского активизма, и выявляет себя как имманентная человеку социально детерминированная экотехносфера (СЭТС), стремится вразумить свое блудное дитя к новому смыслу — единению в ноосфере (см.: [6] [8]). Компьютерные технологии отказываются «сотрудничать» с человеком как придатком машины и требуют «человеко-машинного» со-творчества. Экономика стремительно утрачивает самодостаточность производства ради производства, монопольные претензии Монтекки частной и Капулетти государственной собственности, добиваясь их симбиоза. Для значительных социальных слоев, перешедших рубикон выживания, востребован жизненный уклад, центрируемый вокруг постэкономических потребностей. Эти потребности все более несовместимы с дирижизмом сверхсобственников, «одноклеточной» классовой структурой, психологией «стенка на стенку» и тяготеют к автономизации малых групп и индивидов, росту удельного веса их социального и интеллектуального капитала. Благословенность двухполюсного мира сменяется возрождением идеи Дж. Бруно о множественности миров и поисками динамического равновесия многомерного мира. В духовной жизни угасают инфантильные споры вокруг «полноценных», «неполноценных» и «ущербных» культур, за которыми всегда маячил Командор принудительной модернизации, и на смену приходит идея и практика социокультурной идентичности. Самоидентификация, подлинность народов, социальных групп и общностей, личностей, их способность полноценно проживать свое время — таково знамение времени.

Смена знаков традиционного времени «по кругу» с плюсов на минусы обрела такой устойчиво повторяющийся и имманентный потребностям социально-исторической эволюции характер, что тотальность смены смыслов представляется очевидной. Именно смыслов, потому что тенденции направленности сущностного времени указывают не на один, а на множество становящихся миров.

Однако эти тенденции сформировали и новую уникальную закономерность. Ее суть в следующем. В известные кризисные периоды истории проблема заключалась в том, чтобы от выживания переходить к новому витку подлинного development. Напротив, «лица необщее выраженье» современной ситуации — в инверсии этих слагаемых эволюции человека в мире и мира человека. Отныне условием развития является выживание человечества как рода. Решение такой беспрецедентной задачи требует инновационного подхода.

Среди таких представлений особую роль играет синергетика (synergeia — сотрудничество, содружество, или взаимодействие различных потенций или видов энергий в целостном действии). Взаимодействие влечет за собой кумулятивный эффект, содержащий альтернативные возможности и перспективы. По сути, их обсуждали уже Еклессиаст и стоики.

Н. Маккиавелли утверждал, что, хотя человек наполовину зависит от необходимости (судьбы), но другая половина — это его свобода (фортуна).

Со временем отмеченные гениальные интуиции подверглись рационализации. Стало очевидным, что «любая попытка „привести вещи в порядок“ сводится к оперированию вероятностями тех или иных событий… Постижение вероятностей и тем самым волшебное превращение хаоса в порядок есть чудо, которое повседневно вершится культурой» [9, с. 40]. Принцип неопределенности становился властителем дум. Уже в 1918 г. известный польский философ и логик Ян Лукасевич построил и обосновал систему трехзначной логики. В ней вводилось промежуточное значение между «истиной» и «ложью», понимаемое как «возможно». Впоследствии Лукасевич расширил идею трехзначной логики до идеи п-значной логики, где «0 интерпретируется как ложь, 1 — как истина, а другие числа в интервале 0−1 — как степени вероятности, соответствующие различным возможностям» [10, р. 130].

Позднее физик А. Эйнштейн обнаружил относительную зависимость временной определенности от структуры пространственно-временного континуума. «Физик и лирик» И. Пригожин недаром именуется «вторым Эйнштейном». Согласно ему, детерминация времени обусловлена не «отражением» человеком мира, а его со-творчеством. Оно, по сути, есть синтез объектной динамической неравновесности и субъектной творческой интуиции как ее теоретического и практического освоения, т. е. свободы.

Такая установка легла в основу современного контекста понятия «синергетика». С точки зрения фундаторов синергетики (Г. Хакен, И. Пригожин, И. Стенгерс), мир человека не является ни абсолютным Космосом, ни абсолютным Хаосом. Основная идея Пригожина символически выражена на обложке его книги «Конец определенности»: летящая стрела подрезает плодоножку яблока. Падающее яблоко — символ ньютоновского видения мира, его определенности, жесткой необходимости. Летящая стрела — конец этой неопределенности, творческая свобода.

И. Пригожин в обращении к участникам посвященных его концепции Международных чтений (Минск, 1998) отметил, что «неожиданным результатом оказалось открытие новых пространственно-временных структур в состояниях, далеких от равновесного». В письме к участникам Чтений мыслитель подчеркнул, что «…новое представление динамики разрушает временную симметрию, и для нее основной величиной является вероятность, а не траектория или волновые функции». На Чтениях отмечалось, что синергетический хаос не есть безначальный и первозданный хаос мифологии с нулевой информацией. Вместе с тем хаос — и не распад в абсолютное ничто. Он — не вся реальность, а лишь промежуточная фаза от порядка «до» к порядку «после». Это хаос, под которым и над которым огромный массив порядка. Хаос имеет своей предысторией определенную организацию и порядок, и сам является предпосылкой, фазой движения, перехода к будущему новому порядку. Необратимость трактуется как механизм, который создает порядок из хаоса.

Проблема — в характере хаоса / порядка, степени их соответствия эволюции жизни на Земле. В переходные периоды особую значимость для формирования направленности «стрелы времени» обретают два состояния — бифуркация и «одноплоскостное развитие».

В своей эволюции структуры многократно доходят до пределов, когда равновесие не может быть восстановлено, до точек бифуркации, за которыми обнаруживаются многие пути и устанавливаются новые порядки. Невозможно знать заранее, какими они окажутся. Случайность — это зыбкое состояние, в котором ничтожная причина способна привести к радикальному изменению пути развития процесса. Например, сегодня это возможности оператора, ответственного за мирную / милитарную ядерную «кнопку», или маньяка, которого, как персонажа Достоевского, внезапно «осенит»: «Всех уничтожить — правых и неправых, виноватых и невиноватых». В контексте современного терроризма это судьбоносная для человечества проблема.

Парадоксальным образом угроза Армагеддона может вырастать из внешне стабильного одноплоскостного развития. Это понятие в 1960;х гг. было предложено мной и коллегой (см [11, с. 86]). В отличие от четко выраженной прогрессивной или регрессивной направленности «стрелы времени», эта форма изменений характерна для определенного класса ограниченных во времени, но по-своему масштабных исторических процессов, и прямо связана с такой особенностью структурно сложных процессов, как их многокачественностъ. В самом деле, сравнительно просто расценить смену феодализма буржуазным устройством, но задача значительно усложняется, когда мы пытаемся характеризовать направленность процессов в пределах определенных общественных укладов.

Однако понятие одноплоскостного развития не позволяет дифференцировать элементы стагнации и «порядка», с одной стороны, в форме кругового движения, а с другой — действительные, но еще латентные сдвиги, которые представляют собой частные количественнокачественные изменения — предтечи смены основных качеств. Нарастающие дисфункции способны привести к состоянию бифуркации. К примеру, успехи генной инженерии пока имеют частный и периферийный характер и как будто не выходят за пределы одно-плоскостного развития. Но потенциально они превосходят угрозу «ядерной кнопки». Благие побуждения респектабельного профессора-генетика не отменяют зловещего смысла сентенции персонажа Достоевского: «Если Бога нет, значит, я — Бог». Такие «боги» — большие специалисты по «бифуркациям» с непредсказуемыми последствиями.

Риторический вопрос: достаточен ли потенциал синергетики для определения характера таких процессов, их воздействия на sustainable development? Сам И. Пригожин видит потенциал и пределы своих идей достаточно строго: «…Мы находимся еще в начале нового направления…». Возведенная в абсолют, универсализированная синергетическая методология провоцирует, говоря его словами, «ущербную онтологию». Синергетика так же незаменима, как и несамодостаточна, и должна быть вписана в более емкое, философское «всеведение» (Ф. Ницше) глубинных оснований человека и его мира.

Ключевая проблема, требующая вписать синергетику в более емкий контекст, заключается в том, что она оперирует анонимными объектами и «равнодушна», по сути, к главному в социокуманитарном знании — к реальным субъектам «стрелы времени». Этим вирусом страдает и концепт «sustainable development». Между тем, его содержание и направленность не могут быть определены с объективистских, лишенных субъектности позиций рода «Человек».

Пробным камнем, или основным интегративным критерием «sustainable development» может быть становление, развертывание и реализация потенциала, расширение и обогащение исторически определенной меры освобождения и гуманизации реальных субъектов культуротворческой деятельности — людей творческого труда — в масштабе эпохи глобализации. Именно их интересы и ценности должны стать отправной точкой постижения основной направленности стрелы нашего времени.

Сегодня все в большей мере становится очевидным, что дальнейшее развитие науки как целостной и вместе с тем сложнодифференцированной системы невозможно без ее математизации. Усиление математической составляющей в ее содержании являет собой не внешнее заимствование теоретических средств, а внутреннее преобразование своих собственных понятийных конструктов. Это обусловлено дискретностью и непрерывностью состояний познающего объекта, его изменчивостью и целостностью, что возможно отобразить лишь в развивающихся, взаимосвязанных понятиях, их уточнении и совершенствовании. С этой целью и заимствуются математические средства, которые по сравнению с теми, какие могли бы предложить другие науки, являются более рациональными. Можно смело утверждать, что математика есть язык современной науки. Но сводится ли ее предназначение только лишь к построению научных теорий и на их основе объяснению познающего объекта.

В этой связи философски осмыслим объяснение как основу духовного освоения реальности человеком. Объяснение в самой общей форме можно определить как подведение конкретного факта под некоторый закон или теорию. Под термином «факт» подразумевается суждение или высказывание о реальном явлении или событии, а «подведение» следует понимать как его логический вывод из закона или теории. В случае положительного результата он становится «научным фактом», понимание которого, в свою очередь, уже составляет основу образовательного процесса.

Под пониманием научного факта будем подразумевать его сознательное освоение на основе законов логики, семантики и прагматики. Другими словами, понимание выступает формой сознательного освоения научного факта как знания. Такова простая схема осмысления научных фактов в процессе образования. Казалось бы, все ясно, да не зря говорится, что «хорошо все было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить».

В реальном образовательном процессе (особенно гуманитарном) существует немало методологических просчетов, сводящих сущностное раскрытие социальных явлений к созерцательному описанию. В силу ограниченности семантического пространства, остановимся лишь на некоторых аспектах этой сложной и важной проблемы.

Во-первых, в диалектико-материалистической гносеологии, являющейся сегодня, по-нашему мнению, методологией научного познания (оговариваемся, ибо есть и другие «образцы» познания) рассмотрим одно из ее положений, вернее, его вторую часть, что «сознание не только отражает объективный мир, но и творит его». Допустимость такой предпосылки в принципе возможна, но только в том случае, если преобразующая роль сознания рассматривается на уровне практики, предметного отношения человека к миру. В методологическом же плане, сознание теряет свой преобразующий, предметно-практический характер. В данной связи есть смысл говорить лишь о том, что сознание составляет основу рационального познания, но не сводимо, не тождественно познанию как духовному процессу освоения объективного мира человеком. Сознание представляет идеальную копию явлений, воспроизведение которых может происходить на уровне чувственного восприятия. Познание же выражает иной, более высокий уровень отражения и представляет собой его результат — систему научного знания, в которой реальность репрезентируется через практику, посредством активного освоения объекта субъектом.

Сознание отличается от познания также по своему содержанию и функциональной роли. Сознание есть субъективный образ объективного мира, его духовная репрезентация. Познание же представляет деятельность духовного освоения объективного мира. Сознание может быть пассивным процессом, тогда как познание предметно и целенаправленно, включает практику и активные действия субъекта, ориентированные на преобразование реальности. Это не феноменологический образ объектов, а знание о них, причинах их существования и развития.

Во-вторых, поставив знак равенства между сознанием и познанием, можно подвести под одну основу, принципиально различные по своей сути формы понимания: объяснение и толкование. Понятие объяснения рассмотрено выше. Под толкованием сегодня понимают раскрытие первоначального смысла суждений и высказываний, раскрытие целей, мотиваций, действий и поступков людей, оперирующих этими суждениями и высказываниями. Такое понимание ничем практически не отличается от телеологического объяснения. Считается, что если мы раскроем этот смысл, то тем самым поймем его. С этим в какой-то части можно согласиться, когда речь идет не об ученых или образователях, а о переводчиках. Для большинства из них и в XXI веке главной целью является сделать перевод без искажений и собственных добавлений, донести до читателей смысл авторского текста. Уподобляться им, исследователям, смерти подобно. Ведь если мы будем раскрывать лишь авторский смысл, то все сведется, в принципе, к непрерывному воспроизведению того же самого смысла.

В отличие от толкования, объяснение основывается на более широкой и развитой позиции, включающей знания и опыт новых поколений, дает научное представление не только о том, что было, но раскрывает сущность настоящего и содержит возможность предсказания будущего.

Таким образом, если мы будем толковать математику как язык науки, то это будет неверно, а если будем объяснять как одну из ее функций, то это будет верно. Остановимся подробнее на философской рефлексии современной математики, с одной стороны для того, чтобы подтвердить вышесказанное, а с другой, и это главное, рационально осмыслить необходимость радикальных преобразований в математическом образовании.

Во-первых, математика как феномен культуры составляет единое целое с конкретноисторической практикой и связана не только с развитием методов исследования, разработкой специфических научных подходов к репрезентации реальности, но и с реализацией функций перехода от истинных суждений к истинным выводам, равно как и к другим. Во-вторых, математика, будучи особым видом духовной деятельности, представляет собой определенную систему средств выражения и воспроизведения конкретного способа деятельности. Именно в этой деятельности математика обретает свой предмет и своеобразие своего метода. В-третьих, математика, будучи особым способом репрезентации реальности, охватывает несколько родовых ее типов: математическую реальность, тождественную объективной деятельности; собственную объективную реальность математики, открываемую ею в сфере высших областей и в мире вы — сокоабстрагированных форм и многообразий с включением возможных, потенциальных форм; виртуальную реальность и др.

Споры о природе объекта (и предмета) математики как науки колеблются от непризнания его в полном смысле данного слова до предельно четкого указания на количественную определенность вещей и отношений объективной действительности. Реальность отношений, с которыми имеет дело математика, есть рафинированное выражение потенциально мыслимых форм для выявления сущности объективного мира, взятых в предельно абстрактном исполнении. Они включают мыслимые формы возможного, которое не может быть «указано» ввиду отсутствия в действительном мире его непосредственно зримых экспликатов в качестве принадлежащих объективному миру структур.

Тем не менее, возводимый математикой мир понятий, который облекается в абстрактную оболочку и представляет собой лишь умопостигаемые вещи, открываемые (а не изобретаемые) на основе свойственного данному способу ресурса (логика, дедукция, аналогия и др.), есть реальность, столь же объективная, как и мир материальных вещей. Не признать этого — значит утратить представление о добываемых математикой истинах как действительных структурах данной реальности и оказаться сторонником «чистого умопорождения», что окрашено только в субъективные тона, несет отпечаток чистого вымысла, а, следовательно, чуждо объективному миру, бытию как таковому. Пространство, в котором «опредмечивается» математическая рефлексия, математическая концептуальность, математическое теоретизирование, математическое мышление о сущем, представляет собой особую форму структур, посредством которых природа организует свои порядки, но позволяет человеку выражать их критериальность на более высоких уровнях обобщенности, нежели та, что обнаруживает себя действенной на уровне непосредственно данного. Без эшелонированного обобщения, абстрагирования и построения многозвенной цепи абстракций от абстракций невозможно проникнуть в сущность предмета математики, а также в те цели (или суперцели), которые движут ее развитием, ориентируют на прогресс.

Математическое познание мира представляет собой экспликацию количественной определенности объективной реальности, ее построения в некоторой данной системе средств, не будучи актом ее описания. Эта экспликация является продуцированием не ее реального объекта, а существующей его математической «модели». Математические понятия, вовлеченные в этот процесс, могут иметь смысл лишь постольку, поскольку они рассматриваются в определенных отношениях друг с другом. Неправомерно ставить вопрос об их объективном значении вне этой системы отношений, так как объективное значение может иметь вся система в целом, но не отдельные ее элементы (и даже подсистемы). Их содержание определяется отношением к другим математическим понятиям и интерпретационным процедурам. Непонимание этих обстоятельств лежит в основе положений, в которых отрицается всякая связь математики с реальным миром.

В то же время в своей практической деятельности человек имеет дело с таким многообразием связей и отношений, составляющих количественную определенность вещей, которое несопоставимо с миром математических объектов, ее репрезентирующих. Это несоответствие решается созданием новых математических средств постижения количественной определенности явлений действительного мира.

Сегодня уже не нужно доказывать, что математическое познание является особым способом репрезентации реальности. Доказанным является и то, что математические теории представляют собой не какой-то формализм, обладающий пустым содержанием, а модели объективной реальности, в силу чего и возможна их содержательная интерпретация.

Своей многогранной деятельностью человек возвел грандиозную систему математического знания, придал ей жизненный импульс «решателя задач», встающих на его пути, и связал с ней свои надежды. Генезис культуры человечества и генезис, встроенный в нее на правах неотъемлемого компонента всего комплекса математических знаний, если и не совпадают, то во многом однонаправлены. И поэтому ответ на вопрос о целях математического познания следует искать в системе его содержащей. Будучи более масштабной и в своих границах, и в своей функциональности, она требует то или иное орудийное оснащение для преобразующего мир субъекта, ибо предоставляет свободу творческому процессу, результатом чего является в высшей степени абстрактный продукт как условие и средство дальнейшего обогащения тех же методов практической деятельности.

Практика, польза, выгода (непосредственные нужды общества) или красота, мера, гармония (более высокие духовные ценности и идеалы) — что является ведущим звеном и основным фактором математического познания? Однозначного ответа, универсально пригодного для всех исторических фаз становления математики, культуры и общественного прогресса в целом, нет. Здесь имеет место движение и перемещение ценностей от одного полюса к другому. Истина состоит, по-видимому, в том, что на каждой фазе развития математики как науки уместно подразумевать мерное соединение тех и других, гармонию этих начал. Как ни странно, произошедший в середине XX века раскол математики на традиционную, которая своими корнями уходит в нужды практики, и новую, основой которой выступает очищенный от всякой эмпирии и конкретики аксиоматический метод, подтверждает вышесказанное.

В самом деле, раскол, произошедший в математике, не является «катастрофой» в рамках рационалистических форм и институтов математической мысли, как считают многие, не предвестник или воплощение кризиса культуры общества, его «духовной агонии», не отказ совокупного ума человечества от дальнейшего продвижения в глубины сущности мира, от наращивания технологического могущества общества посредством разработки и внедрения в оборот новых математических идей. Напротив, данное событие представляет собой результат естественного процесса диалектизации научного знания в его высшей наиболее всеобщей математизированной форме. Это — продукт внутреннего развития математики, породившего в лоне одного и того же единства две фундаментальные противоположности, две полярные силы. В процессе их взаимодействия, синергизма и достигаемой в итоге самокоррекции каждой из них, возникают новые возможности дальнейшего прогресса, рождаются дополнительные импульсы, открываются неизвестные ранее источники продвижения вперед и наращивания математического потенциала.

По этой причине математическое образование в методологическом плане с необходимостью должно представлять собой единство творческой деятельности математика по репрезентации количественной определенности объективной реальности, ее построения в некоторой системе математических средств и активности познающего субъекта, который посредством математических абстракций высокого уровня не только конструирует существующие на данный момент состояния объективной реальности, но и прогнозирует их изменение и развитие в будущем. Другими словами, математическое образование должно являть собой процесс «творения» такого математического эрудита, универсала, который хорошо видит не только грандиознейший мир математики, но и могущего созидать переходы к другим областям знаний, лежащих в основе научно-производственной деятельности человека.

Таким образом, математика выступает методологической основой в поиске приемов и средств не только познания, но и образования, а творческая деятельность математика представляется как образец, идеал познавательной активности субъекта с целью преобразования объективной реальности.

время синергетика ньютоновский

1. Ницше, Ф. Воля к власти. — М., 1994.

2. Кафка, Ф. Америка. Процесс. Из дневников. — М., 1991.

3. Спиноза, Б. Избр. произведения. В 2 т. — Т. 1. — М., 1957.

4. Левяш, И. Я. Постиндустриальное общество: проблема адекватности концепта // Общественные науки и современность. — 2001. — № 3. — С. 153−161.

5. Левяш, И. Я. Взаимосвязь экологии и НТР // Социальные аспекты экологии. — Минск, 1983. — С 56−64.

6. Левяш, И. Я. Функции экологического прогнозирования // Марксистско-ленинская концепция глобальных проблем современности. — М., 1985. — С. 324−327.

7. Левяш, И. Я. Предмет социальной экологии и биологические науки // 8-й Международный конгресс по логике, методологии и философии науки (LMPS'87). — М., 1987. — С. 344−346.

8. Levyash, I. Chernobyl in the Context of Sovereignty of the Ukraine and Belorussia // Environmental policy review. — Jerusalem, 1991. — Vol. 5.

9. Бауман, З. Индивидуализированное общество. — М., 2002.

10. Lukasiewicz, J. Selected Works. — Amsterdam-Warszawa, 2000.

11. Левяш, И.Я., Сирин А. Д. О понятии «общественный прогресс» // Труды Иркутского института народного хозяйства. Вып. 2. Серия общественных наук (философия). — Иркутск, 1966. — С. 86−87.

12. Левяш, И.Я. «Стрела времени»: новые смыслы // Великие преобразователи естествознания. Илья Пригожин. Международные чтения. — Минск, 2008. — С. 125−126.

13. Пригожин, И., Стенгерс И. Порядок из хаоса: новый диалог человека с природой. — М., 1986.