Разделение властей выглядит столь убедительно, что его записали в число непременных признаков [17, 30] и отнесли даже к необходимым условиям конституционной демократии. Французская Декларация прав человека и гражданина 1789 г. так и объявила, что общество, в котором не проведено разделения властей, не имеет конституции. Это утверждение, однако, в идейно-вдохновляющем смысле, быть может, и полезное, представляет собой преувеличение и оттого не вполне соответствует действительности.
Конечно, демократия невозможна без независимых судов, и если искать разделение властей лишь в судебной независимости, то оно и в самом деле было бы непременным свойством демократии. Однако суд, совершаемый по закону «невзирая на лица», подобно греческой Фемиде или римской Юстиции, — принадлежность не одной лишь конституционной демократии. Неверно сводить независимость судов к полезному разделению труда, равно как и к разделению властей. Не исключая этих оснований, в основании судебной независимости нужно видеть прежде всего служение праву, ни к чему иному не сводимое. Лишь в таком служении правосудие не зависит ни от кого, включая само государство. В сущности, вернее, чем разделение властей, независимость судов обеспечивает исторически сложившаяся независимость судейского сословия и даже сообщества юристов в целом, объединенных в своего рода касту, обособленную от политиков и администраторов, сплоченную на почве профессиональной общности и корпоративных интересов, дисциплинированную правилами собственной этики.
Как идеал беспристрастный суд известен задолго до Magna Charta, Дж. Локка, Ш.-Л. Монтескье, американских «отцов-основателей» и прочих излагателей идеи разделения властей. Идеал, конечно, недостижим и как состояние недействителен, но обладает достоверностью как цель и движение к ней. А в этом смысле беспристрастное правосудие не чуждо даже абсолютной монархии, которая разделения властей не знает. Независимость суда хотя и входит в систему разделения властей, но не маркирует ее как признак, свойственный только ей. И заметим, что беспристрастный суд возможен даже без формального обособления судебной власти от прочих властей, столь необходимого в системе сдержек и противовесов. Палата лордов британского Парламента всю свою историю оставалась высшей судебной инстанцией, а должность лорд-канцлера вопреки началам разделения властей, вызывающе отрицая «сдержки и противовесы», соединяла права главы судебной системы, министра юстиции и главы Палаты лордов, позволяя, однако, правосудию оставаться независимым.
Разделение властей между политическими институтами государственной власти неубедительно, например, в ФРГ, где правительство и парламент друг от друга не обособлены, но едины на почве правящего парламентского большинства. Независимость немецкого правосудия внушительна, но, повторимся, беспристрастный суд разделения властей сам по себе не создает, не предопределяет его. Суд может в разделении властей участвовать, лишь если эта система образована «сдержками и противовесами» противопоставленных друг другу органов, владеющих, в отличие от судов, политическими, административными, финансово-бюджетными, внешнеполитическими полномочиями, правами назначать и увольнять, связанных электоральными обязательствами или служебной субординацией и наделенных вместе с тем свободой усмотрения, позволяющей действовать не только во исполнение закона, но и в силу целесообразности. Немецкое разделение властей можно подозревать в двухпалатности федерального парламента, но и это спорно, если даже иные из немцев, почему-то отказывая бундесрату в звании верхней палаты, тем самым отрицают бикамерализм своего парламента. Тем более нет разделения властей в Великобритании, где Корона во власти решающим образом не участвует, права Палаты лордов угнетены в пользу прав Общин, а те, в свою очередь, политически едины с кабинетом в силу партийной солидарности министров и парламентского большинства. Сказанное действительно более или менее для всех форм правления, основанных на политическом верховенстве парламента. В самом деле, о каком разделении властей говорить в парламентской форме правления, если в ее основу положено верховенство парламента (а у англичан — даже парламентский «суверенитет» с отрицанием судебного контроля над актами парламента)? И позволяет ли логика совместить политическое верховенство одного из органов государственной власти с разделением властей, где тот же орган должен быть поставлен в систему других органов, сопоставимых с ним по влиянию и оттого способных быть ему противовесом, сдерживать его в принятии решений?
Но, вероятно, скажут, возражая: как отрицать разделение властей, когда разные органы власти выполняют разный труд? Разделение властей, однако, не в том состоит, что институты государственной власти выполняют разные административно-политические работы, а в том, что сопоставимые друг с другом органы государства актуально или хотя бы потенциально между собой разобщены и в силу этого могут соперничать, не имея один над другим постоянного преобладания, подобного тому, какое имеет парламент над правительством в парламентских республиках или монархиях. Примечательно, что даже классики разделения властей по-разному определяли титулы и компетенцию умозрительно разъединяемых властвующих институтов — Дж. Локк, Ш.-Л. Монтескье и другие патриархи этой теории сходились, конечно, в том, что в разделении властей участвует законодательная власть, но в остальном говорили об исполнительной международной, просто об исполнительной власти, включая и власть судебную, о федеративной и о других властях. Иначе говоря, если теорию разделения властей не опровергает разноголосица в предметах властного ведения или в наименованиях участников этой системы, значит, главное не в том, по каким делам и органам разделение проведено, а в том, чтобы оно установилось само по себе, разобщая институты власти и полномочия.
Если бы разделение властей исчерпывалось полезным разделением труда в области публичной власти, то его можно было бы найти везде, даже в абсолютной монархии или в государственности советского типа, которая, поддерживая принципы единства и полновластия советов, позволяет ведать составлением и принятием законов, административными и судебными делами разным властвующим учреждениям. И напротив, если бы разделение властей состояло именно в строгом распределении законодательных, исполнительных и судебных дел, оно осталось бы выдумкой, ибо даже в «классике» разделения властей парламенту достаются не только правотворческие, но, что, может быть, важнее, финансово-бюджетные права, полномочия вводить налоги, контрольные и отчасти административные и юрисдикционные полномочия; исполнительная же власть не только исполняет законы, но и принимает нормативные акты — в дополнение к законам или даже в конкуренции с ними, проектирует бюджет и львиную долю парламентских законов, притом что ее законопроекты имеют выдающиеся преимущества перед законодательными начинаниями самих депутатов. С другой стороны, в дела внешней политики, отведенные, казалось бы, исполнительной власти, парламент вмешивается столь заметно, что и эти прерогативы теряют свою исключительность. Иначе говоря, функциональное распределение законодательного, административного и юрисдикционного труда лишь намечает разделение властей, причем приблизительно и условно, но не определяет его; разделение же властей, со своей стороны, допускает смешение занятий [15; 10,11], поскольку не к тому предназначено, чтобы свести «ветви» власти в дружной работе под общим началом, а для того, чтобы не позволить власти собраться в одном из ее институтов и образовать в нем прочное властвующее единство. Главный смысл такого разобщения в том и состоит, чтобы препятствовать устойчивой концентрации власти, которая оттого угрожает свободе, что монопольно властвующие лица и общности действуют бесконтрольно, когда нет сопоставимых им и способных с ними состязаться субъектов. Оставить американскую конституцию в ее первоначальном виде без Билля о правах было, в общем, не ошибкой, но в известном смысле намеренным решением, ибо «отцы-основатели» главную угрозу свободе видели в «тиранической» власти, а гарантией прав считали не их декларацию, а разделение властей. И они не слишком ошибались, судя по тем режимам, что украшены пышными каталогами свобод, но не в силах себя удержать от их попрания.
Останься разделение властей главной или единственной гарантией демократии, ее судьба была бы печальна. Демократию обеспечивают разные гарантии, способные не только дополнить разделение властей, но даже возместить его отсутствие. Если условие демократии в том, чтобы пресечь монополию на власть, то исполнить его может в известной мере распределение полномочий между центром и составляющими государство частями: федерализм, местное самоуправление, территориальная автономия при удобных условиях способны дать своего рода территориальное разделение властей как в отсутствие институционального разделения, так и наряду с ним. Еще важнее многопартийность, где оппозиция способна противостоять правящей партии или коалиции, в особенности же те (бинарные) партийные системы, в которых две влиятельные партии или коалиции сменяют у власти и взаимно контролируют друг друга. Многопартийность, тоже не мешая установиться прочному господству, делит власть между партиями, но только не в политическом пространстве, а во времени, давая оппозиции сменить правящую партию или, по крайней мере, реально угрожать ей падением. Это не просто аналог разделения властей, который возможен в комбинации со «сдержками и противовесами». Многопартийность, обеспечивающая реальную конкуренцию сопоставимых друг с другом партийных соперников, образует не факультативное, но, в отличие от «сдержек и противовесов», необходимое условие конституционной демократии.
Изложенное имеет заметное значение в конституционном правосудии, поскольку способно влиять на суждения, полагаемые в основание актов конституционной юстиции.
Во-первых, разделение властей между органами государства действительно представляет собой одну из гарантий конституционной демократии. Политическая же общность парламента и правительства в парламентских формах правления конституционной демократии не противопоказана, но не создает ее гарантий и даже провоцирует министериализм (преобладание правительства — министров, назначаемых из партийных лидеров и функционеров парламентского большинства). При известных обстоятельствах это позволяет авторитарным премьерам, господствуя над парламентским большинством, монополизировать власть. «Парламентская тирания», не ограниченная властвующим главой государства, известна не только в отвлеченных угрозах, но и в действительном их осуществлении. Об опасности такой тирании «отцы-основатели» США говорили не только уверенно, но и небеспричинно, если вспомнить популизм легислатуры Род-Айленда, британские эксцессы революционного парламентаризма, не говоря уже о кровавом якобинском Конвенте. И не забудем социалистическую государственность с полновластием представительных органов, как и парламентское большинство, которое при обессилевшем президенте П. фон
Гинденбурге сделало А. Гитлера полновластным канцлером, а Б. Муссолини — столь же полновластным премьер-министром.
Во-вторых, политическое разделение властей с участием парламента, главы государства и правительства — это условие важное, но не единственное и даже не обязательное для демократии. Демократии жизненно нужны независимое правосудие и межпартийное соперничество, чтобы она не обратилась в морально-политическое единение, где вместо покорности праву и взамен его верховенству господствуют свободное от права единовластие, беззаконное и всегда объясняемое благом народа и государства (Первым актом Гитлера был Декрет «Об охране народа и государства», который ради интересов нации, конечно, «приостановил» действие положений Веймарской конституции о правах граждан).
В-третьих, само по себе формальное разделение институтов высшей государственной власти авторитарного режима не исключает, если правящее лицо и возглавляемое им сообщество контролируют условно разобщенные органы государственной власти, т. е. не участвуют в «сдержках и противовесах» в качестве одной из весовых единиц, а управляют всей их системой. Тогда разделение властей проявит себя лишь в ритуальном смысле, оставляя демократические свои ресурсы на будущее, которое, быть может, и не наступит.
Следовательно, выполняя работы по защите конституционной демократии, правосудие не может считать свое дело исполненным, если обеспечены лишь формальные условия разделения властей, а сама публичная власть действует при столь мирном согласии ее ветвей, что между ними нет актуального или хотя бы потенциального соперничества. Такое согласие может быть приятным на вид, но для гражданской свободы оно опасно. Вместе с тем даже вялое состояние системы сдержек и противовесов, например при партийной общности президента, правительства и парламентского большинства, не означает каждый раз демократическую катастрофу, если есть оппозиция, способная хотя бы в перспективе внушительно угрожать правящей власти перспективой политического ее поражения по демократическим правилам.
Состояние демократии, однако, как и способность системы разделения властей обеспечить ее, определяет по большому счету сообщество граждан, которое либо не терпит монополию власти, либо позволяет ей быть или даже ее поддерживает. Конституционное правосудие имеет веские средства, включая свою независимость, но дать судебную защиту можно только той конституционной демократии и тому разделению властей, которые находят в обществе верную гражданскую поддержку.
Заключение
В работе предпринят попытка свести к одному знаменателю ценности демократии и государства.
Государство, которое развивается по «западному» предоставляет своим гражданам различные возможности, которые можно реализовывать через демократические процедуры. В работе показано, что демократические ценности имели в качестве своих корней такие установки как Справедливость и Право, рассматриваемые в античности как основа государственного устройства. Античные идеи, реализованные в позднем Риме предполагали, что Справедливость это правовая защищенность граждан. К моменту формирования средневековых государств, государство уже рассматривалось как следствие несовершенства человека, и справедливость заключалась в том, чтобы путем ограничений защитить граждан от собственного излишка свободы.
Современные демократические государства, признавая и декларируя демократические установки как высшие ценности, тем не менее, должно управляться, что происходит посредством бюрократии. Бюрократия является проводником интересов общества и государства, частью и механизмом государственного управления. В работе проведен анализ моделей бюрократии М. Вебера и К. Маркса, который призван выявить возможности бюрократии в вопросе реализации демократических ценностей. Анализ показал, что в идеальной ситуации, чиновник может быть носителем демократии и в условиях частной собственности на средства производства, однако такие условия непредставимы в реальной жизни.
Революции рассматривались в работе с точки зрения их способности достичь идеалов Справедливости и Права. На первых этапах революционных достижений в обществе сохраняются ориентиры на такие вещи, но впоследствии к бюрократическому управлению допускаются люди, являющиеся представителями тех или иных групп, что нивелирует или даже исключает возможность равной реализации прав всеми и для всех, и социалистическая революция исключением не была.
Список литературы
Антонов М. В. Концепция демократии в контексте чистого учения о праве: к 40-летней годовщине со дня смерти Ганса Кельзена (1881 — 1973) // Российский юридический журнал. 2013. N 1. С. 45 — 55.
Арановский К. В. Разделение властей как условие конституционной демократии // Журнал конституционного правосудия. 2012. N 6. С. 16 — 21.
Гегель Г. В. Ф. Лекции по философии истории. СПб.: Наука, 1993. С. 282.
Гулевич О. А. Межгрупповые отношения: направления социально-психологического исследования. М.: Ин-т психологии им. Л. С. Выготского, 2006. Ч. 1. Когнитивный подход.
Зорькин В. Д. Вызовы глобализации и правовая концепция мироустройства // Журнал конституционного правосудия. 2010. N 5. С. 1 — 8.
Клименко А. И. Проблема понимания правовой идеологии // Юридическая психология. 2011. N 4. С. 3.
Кулакова Ю. Ю. Способность государства к демократии // История государства и права. 2012. N 11. С. 42 — 44.
Кулакова Ю. Ю. Способность государства к демократии // История государства и права. 2012. N 11. С. 42 — 44.
Малахов В. П. Методологические и мировоззренческие проблемы современной юридической теории. М.: ЮНИТИ-ДАНА: Закон и право, 2011. С. 317.
Мамардашвили М. Мой опыт нетипичен. СПб.: Азбука, 2000. С. 251.
Недобежкин С. В. От полицейского государства к правовому: эволюция идеи: Сб. научных статей. Проблемы развития государства и права в современном российском обществе. Вып. VIII. К пятилетию Московского университета МВД России. М.: Мос
У МВД России, 2007.
Путин В. В. Демократия и качество государства // Коммерсант. 06.
02.2012.
Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре, или Принципы политического права // Трактаты. М., 1969.
Санников С. В. Философские и правовые источники представлений Аврелия Кассиодора о «справедливом» правлении Вестник Новосибирского государственного университета. Серия: Философия. Новосибирск, 2010. Т.
8. Вып.
3.
Сергевнин С. Л. Судебная власть и правосудие в контексте разделения властей // Конституционное правосудие. 2012. N 2(26). С. 10, 11
Сокольский С. О политической стабильности системы // Мировая экономика и международные отношения. 1991. N 5. С. 74.
Танчев Е. Разделение властей по Конституции Болгарии 1991 г. // Конституционное правосудие. 2012. N 1(25). С. 30.
Токвиль А. Демократия в Америке. М., 1992. С. 202.
Торкунов А. В. Российская модель демократии и современное гражданское управление // Международные процессы. 2006. Т. 4. N 1.
Фогт А. Социальные утопии. М.: Ком
Книга, 2007.
Чистое учение о праве Ганса Кельзена: Сб. пер. М., 1987
Вып. 1. § 4(а) Чистое учение о праве Ганса Кельзена: Сб. пер. М., 1987
Вып. 2. Антонов Чуров В. Е., Эбзеев Б. С. Демократия и управление избирательным процессом: отечественная модель // Журнал российского права. 2011. N 11. С. 5 — 20.
