Это подтверждает гипотезу о том, что речь рядоположена субъекту. В. З. Демьянков 1992, с. 34] Речь субъективна уже по своему определению. Используя явление объективности применительно к языку-речи (языковому или коммуникативному пространству речевого взаимодействия), следует толковать ее как речевую толерантность — активное проявление терпимости к «нестандартным» способам и средствам общения. Если в медицине толерантность («переносимость» организма учитывается при пересадке чужих органов и тканей, то в лингвистике (эколингвистике) — толерантен ли русский национальный язык к «пересадке» в его нормативную систему таких, например, «тканей», как жаргон и арго, обсценная лексика, иноязычная лексика? И где пределы или границы подобной толерантности?
К концу ХХ века реально сложилась такая языковая ситуация, что толерантность речевого общения «совместила» в себе оба подхода. С одной стороны, традиционно русский язык постоянно приспосабливается к новым условиям коммуникации, перманентно приспосабливается и адаптируется к различным внешним влияниям: например, «стойко» переносит иноязычную экспансию в те или иные переломные эпохи, отсекая (ср. отторжение тканей при пересадке органов) всё лишнее и «переваривая» «полезный» языковой материал. С другой стороны, в нынешнее время толерантность проявляется, во всяком случае внешне, в СМИ и некоторых иных сферах общения — как терпимость и даже снисходительность к вторжению жаргонизмов, арготизмов, обсценизмов, американизмов и пр. в те коммуникативные ниши, которые ранее были «табуированы» и закрыты для «чужеродной» лексики.
Этот факт известен. Таким образом, речевая толерантность предстает как довольно неоднозначное явление. Отсюда и проблематичность самой «толерантности к толерантности». Проблема «вторжения» или внедрения «чужеродной» языковой материи в нормативную систему русского национального языка (адаптация или отторжение?) становится еще более неоднозначной при интерпретации такого языкового явления, как инвективность.
Б.Я. Шариффулин 1952, с. 119] Не рассматривая пока обсценные средства русского языка (поскольку понятие инвективности шире, чем просто употребление бранной лексики), отметим, что инвективность нельзя считать чем-то чужеродным, привнесенным извне, это органичное явление русской речи, так как отражает естественную инвективную функцию языка вообще. Если мы терпимы (или должны быть таковыми) к чужой культуре и обычаям, то как это проявляется в русском языке? Здесь, думается, иная плоскость: инвективность не является фактом чужой культуры или обычаев, она ингерентна для русского языка, как и для других языков. Необходимо различать, вероятно, «социокультурный» (условно говоря) и «бытовой» уровни речевой толерантности по отношению к тому или иному явлению русского языка, причем не только инвективности. В этом случае, как мне кажется, возможно ввести понятие градации, «ступенчатости» толерантности. Скажем, одна ступень («уровень») толерантности характерна для «бомжа», другая для обычного человека, третья — для представителя СМИ, и т. п. В современных «элитных» кругах уровень речевой толерантности может быть снижен или занижен, или наоборот.
Сейчас мы наблюдаем скорее первое: употребление жаргонизмов, арготизмов, обсценизмов считается вполне обычным явлением и чуть ли не «модой». Социокультурная толерантность и толерантность речевая (языковая) в этом плане, видимо, противопоставлены друг другу: общество (этика, культура, право) не могут быть толерантны к проявлению речевой агрессии, нанесению вербального оскорбления (как и агрессии вообще и физического оскорбления). Язык же вынужден быть толерантным к своим инвективным средствам и инвективности вообще. Вот такой парадокс.
Видимо, при решении проблемы соотношения толерантности и инвективности следует различать также и разные уровни речевого взаимодействия в рамках русского языкового пространства. Одно дело — пространство экспрессивное, другое дело — информационное пространство (здесь инвективность неуместна). Есть еще уровень когнитивного пространства и т. п. И, возможно, речевая толерантность есть производное от самого процесса речевой коммуникации. В речевых событиях толерантно всё, что способствует эффективности общения, кооперативному взаимодействию и т. п. А инвективность, собственно говоря, представляет собой особый тип речевого взаимодействия, значит, уровень толерантности будет варьировать. Для автора инвективного высказывания это обычный способ общения. Другое дело — восприятие инвективы, уровень языковой рефлексии адресата. Если говорить о речевой толерантности более конкретно, то по отношению к инвективе, особенно к употреблению обсцентной лексики, можно выделить два типа толерантности — официальную и бытовую.
А.П. Сковородников 2000, с. 70−78]Бытовая толерантность — это естественная рефлексия одной языковой личности по отношению к другой: если тебя вербально оскорбили или «послали по матушке», ни о какой толерантности речи быть не может, поскольку речевая агрессия со стороны адресанта в данной коммуникативной ситуации очевидна. Ты либо вступаешь в ответное инвективное и чаще всего также обсценное общение, либо от вербального взаимодействия переходишь сразу к физическому. Иначе говоря, инвектива на уровне бытового общения не толерантна, хотя, конечно, есть и иные ситуации. Что касается речевой толерантности на уровнях более или менее официального общения (в широком смысле), то дело обстоит сложнее. С позиций социокультурного, культурно-речевого, эколингвистического и юрислингвистического подходов вроде всё более или менее понятно.
Вербальное оскорбление, использование инвективных и обсценных средств с позиций права, например, является уголовно или административно наказуемым. С другой стороны, если так называемое «широкое» общественное мнение в целом не толерантно к проявлению речевой агрессии с позиции предосудительности публичного нанесения вербального оскорбления, то в отношении неинвективного употребления обсценной лексики оно настроено (как «элита», так и низы общества) довольно терпимо. Подобное явление, конечно, требует своего анализа. Итак, в толковании проблемы речевой толерантности вообще и её отношений с инвективностью в частности всё же остаётся много неясного.
Видимо, потому, что само понятие толерантности для отечественной коммуникативной русистики еще совсем новое. Можно, конечно, предложить, например, формат «регулируемой толерантности» [А.Д. Васильев 2004, с. 67], тем более, что это вписывается в рамки предложенной нами градации уровней речевой толерантности. Необходимо, видимо, действительно вводить теоретическое понятие речевой толерантности и её типологию — прежде всего, применительно к русскому литературному языку, к системе его норм и т. п. Это может оказаться полезным, например, для решения эколингвистических или юрислингвистических проблем.
Заключение
Лексическая нормативность языка обеспечивает основные качества речи: точность, выразительность, правильность. Основные критерии лексических норм языка обеспечивают процессуальность — познание сущности процесса жизни через значение его составляющих. В качестве синонима «процессуальности» в широком смысле понимается «динамика языка», в узком — выражение предикативного значения. Динамика языка обусловлена открытостью, неравновесностью, диссипативностью, самоорганизуемостью его системы. Разнообразие лексики на уровне различных языков обуславливается картиной мира носителя языка. Разнообразие лексики в отдельном языке является предметом изучения лексической стилистики и позволяет выйти на проблемы оценки лексики. Проблема относительности оценки в лингвистике актуальна в решении философского вопроса сущности бытия, в аспекте вызвавшей споры концепции Сепира-Уорфа и в вопросе лингвистического прогнозирования. Проблема субъективности оценки связана с невозможностью разграничить понятия «речь» и «язык» при оценке лексической нормы, поскольку она регулирует качество речи. Большинство исследователей склонно считать оценку лексической нормы субъективной. Проблема объективности оценкикак активного проявление терпимости к «нестандартным» способам и средствам общения раскрывает ряд противоречий: общество носителей языка необъективно в оценке лексических явлений, а языковая система всегда объективна в восприятии любых инвективных средств; общество носителей языка не объективно в оценке речевой агрессии с позиции предосудительности публичного нанесения вербального оскорбления, но в отношении неинвективного употребления обсценной лексики оно довольно терпимо.
Список литературы
Апресян Р. Г. Из истории этики Нового времени. Этический сентиментализм. М.: МГУ, 1986. -
80 с. Бекешева Е. В. Формы языковой репрезентации гносеологических категорий в клинической терминологии. — Самара, 2007. 401 с. Булыгина Т. В. К построению типологии предикатов в русском языке//Семантические типы предикатов.
— М., 1982. — С. 7−85.Васильев А. Д. Об относительных преимуществах толерантности / А. Д. Васильев // Актуальные проблемы изучения языка и литературы: толерантность и интеграция. ;
Абакан, 2004. — С. 54−68.Введенская Л. А. Риторика и культура речи/ Л. А. Введенская, Л. Г. Павлова. — Издание 6-е. — Ростов-на-Дону: Феникс" 2005. -
С. 103−126.Войцехович В. Э. Фрактальная картина мира как основание теории сложности [Электронный ресурс] / В. Э. Войцехович // Известия науки / 14.
03.2006. — Режим доступа:
http://www.inauka.ru/.Гак В. Г. О семантической организации повествовательного текста // Сборник научных трудов МГПИИЯ им. В. И. Ленина. М., 1976. — вып.
103. — С. 5−14. Гельгардт Р. Р. О языковой норме// Вопросы культуры речи, вып. 3. — М., 1961. — С.
24.Гойхман О. Я., Надеина Т. М. Основы речевойкоммуникации: Учебник для вузов / Под ред. проф. О. Я.
Гойхмана. — М.: ИНФРА-М, 1997. —
272 с. Голуб И. Б. Стилистика русского языка. — М., 1997. — 356с. Гончаренко, П. Г.
Язык с позиций синергетики [Электронный ресурс] / П. Г. Гончаренко // Глобальный инновационно-образовательный портал. — Режим доступа :
http://www.giop.ru/REOS/nauka.nsf/0/.Граудина Л. К., Ширяев Е. Н. Культура русской речи. — М.: Издательская группа НОРМА-ИНФРА М, 1999. — 560 с. Демьянков
В.З. Личность, индивидуальностьисубъективностьвязыкеиречи // «Я», «субъект», «индивид» в парадигмах современного языкознания. — М.: ИНИОН РАН, 1992. -
С.9−34.Кобляков А. А. Синергетика, язык, творчество [Электронный ресурс] / А. А. Кобляков. — Режим доступа :
http://spkurdyumov.narod.ru/CULTURE.htm.Коряковцева Е. И. Имена действия в русском языке: История, словообразовательная семантика. — М., 1998. — 220с. Куайн У.В.О. / Сокр. пер. А.
А. Печенкина // Современная философия науки. — М., 1996. — С.40—61.Лазарев С. С. Эволюция бытия и теория времени: от гравитации до этики [Электронный ресурс]/ С. С. Лазарев.
— Режим доступа :
http://www.evolbiol.ru/lazarev1.htmМорель Д. А. Изоморфизм и гомоморфизм в организации систем концептов и средств их лексикализации [Текст] / Д. А. Морель Морель // Актуальные проблемы филологии и педагогической лингвистики: межвуз. сб. научн. трудов / под ред. Т. Ю.
Тамерьян. — Владикавказ: Изд-во Северо-Осетинского гос. ун-та им. К. Л. Хетагурова, 2008.
— Выпуск 10. — С. 39−45.Мусорин
А. Ю. Основынаукиоязыке: учеб. Пособие. -
Новосибирск: Новосибирское книжное издательство, 2004. — С. 15. Новая иллюстрированная энциклопедия в 20 томах. Том 15. — М.: Большая Российская энциклопедия, 2003.
— 387с. Сковородников А. П. К становлению системы лингвоэкологической терминологии / А. П. Сковородников // Речевое общение: специализированный вестник. — Красноярск, 2000. — Вып. 3(11). — C.
70−78.Терентьева Е. В, Семантика перфектности в древнерусских формах прошедшего времени от глаголов действия, состояния, отношения: Автореф. дис. …канд. филол. наук. Волгоград, 1999. — 122с. Формановская Н. И. Речевое общение: коммуникативно-прагматический подход. — М.: Русский язык, 2002.
— 225с. Шарифуллин Б. Я. Толерантность и объективность// Речевое общение: специализированный вестник. — Вып. 8−9 (16−17).
— Красноярск, 1952. — С. 118−121
