Проблема изучения творчества Довлатова

Реферат Купить готовую Узнать стоимостьмоей работы

Проблема изучения творчества Довлатова (реферат, курсовая, диплом, контрольная)

Содержание

1. Биография Довлатова С. Д
2. Жизнь и творчество
3. Исследование проблематики творчества Довлатова
Заключение
Список литературы

Не случайно в поиске кардинальных сходств в диапазоне от «Довлатов и ряд русской классической литературы (Пушкин, Гоголь, Достоевский, Чехов, Зощенко, Платонов)» — до «Довлатов и нью-йоркская школа (Хемингуэй, Сэлинджер, Апдайк, Рот, Беллоу)» зоркий критический взгляд Марка Липовецкого приковывает «исповедальная проза» 1960;х годов: «В этом смысле Довлатов, начинавший писать на исходе 1960;х, не продолжает, а отталкивается от „исповедальной прозы“ оттепели. В этой прозе герой был литературной тенью своего поколения, его полномочным представителем».

В исследовании Ж. Ю. Мотыгиной также приводится целый ряд свидетельств о намеренно подавляемых писателем сентиментально-романтических элементах, имеющих близкородственное отношение к лирической прозе начала 1960;х годов и вышедших наружу лишь на последнем этапе довлатовского творчества в форме ретроспективных повествований о любви («Филиал»). Рассматривая творчество писателей, относящихся к представителям лирического направления прозы 1960 — 80-х годов, в едином контексте с прозой Сергея Довлатова, мы извлекаем и учитываем только те критерии и параметры, которые удостоверяют типологическое сходство метапрозы Довлатова с лирической прозой 1960 — 80-х годов. Однако утверждение, что Сергей Довлатов «вырастает» из традиционной лирической прозы 1960;х годов, не означает, что речь будет идти лишь о некотором типологическом сходстве (сородственность абсолютно не обусловлена сознательной ориентацией Довлатова на рассмотренную творческую манеру). Сравнение подобного плана призвано подтвердить основательность произошедших в литературе перемен (демократизации литературного процесса в целом) и раскрыть внутренний потенциал прозы Довлатова, формирующейся в ходе сложных жанрово-стилевых исканий в рамках новой эстетической парадигмы; помочь выявить своеобразие авторской позиции и позиции автобиографического героя Довлатова.

Привлекая в исследование в качестве ведущего многозначный и не вполне литературоведческий термин идентификация и используя его применительно к творчеству Сергея Довлатова, мы, возможно, поступаем рискованно. Истоки употребления понятия идентификация применительно к творческому феномену Сергея Довлатова можно объяснить своеобразием рассматриваемых проблем, для решения которых потребуется терминологическая конкретность. Осмысливая термин идентификация в качестве ведущего, представим ряд вариантов из академических научных источников, дающих определение понятия идентификация. Термин идентификация широко распространен во многих областях научных знаний: в литературоведении, в психологии, этнологии, криминалистике, культурологи, философии и других науках. В литературоведении значение данного термина дифференцировано на уровне анализа взаимоотношений между читателем и литературным персонажем: «самоотождествление читателя с литературными персонажами» расценивается как нормосозидательный процесс, продиктованный прежде всего психологическими потребностями читателя в усвоении чужого опыта.

Л.Я. Гинзбург в работе «О литературном герое» говорит о литературе, которая веками решала проблемы идентификации героя тем, что его «не выдумывали, а брали, заимствовали из разных источников — исторических или фантастических, или исторических и фантастических одновременно». По словам исследователя, сам «…литературный герой ориентирован на те или иные представления, уже существующие в сознании читателя». В данном случае идентификация — это адекватный выбор героя для литературы согласно исторической, культурной и бытующей в общественном сознании потребности. Впервые в психологии понятие идентификация было дифференцировано в работах Зигмунда Фрейда, в частности, в его «Психологии масс и анализе человеческого «Я» «. В системе защитных механизмов, классифицируемых по критерию направленности против фрустраторов (внешних и внутренних), рассматриваются следующие механизмы: бегство (уход) от ситуации; отрицание; идентификация; ограничение «Я»; фантазия и др.

Важнейшим шагом для того, чтобы личность смогла ощущать себя репрезентантом этнической группы также является процедура идентификации. Выведением термина на данный научный уровень мы обязаны В. Тернеру, Э. Эриксону, их трудам по теории идентичности и проблемам этничности. Актуальной для нашего исследования является идентичность в культурологическом осмыслении — в качестве процесса эмоционального и социального самоотношения индивида с другим человеком, группой, образцом или идеалом, в результате которого формируется идентификация личности.

Обращаясь к понятию «идентификация», мы предпринимаем попытку сложить о герое Довлатова представление, как: — о личности маргинальной, испытывающей неудобства в мире абсурда и хаоса;

не дающей законченной оценки всем возникшим в результате идентификационной практики тождествам, парам, сочетаниям, сторонящейся диктата, дидактики, убеждения, могущего быть абсолютным и непогрешимым. Довлатов неоднократно «перекраивает» собственную биографию, и в этом состоит оригинальность его жизненной позиции, нацеленной на защиту от привнесения в мир однозначного суждения о человеке и действительности. Его текст ведет себя так же: «фактически теряет линейность. Он превращается в набор возможных вариантов развития».

Динамичная игра писателя со своей судьбой (игра с текстом, с читателем, с персонажами, языковая игра) выступает как стратегическая программа, не дозволяющая воспринимать судьбу как строго предназначенную стезю.

Важной стилевой тенденцией в этот период (в меньшей степени в литературе последующего десятилетия) становится авторская потребность (и думается, что она пробуждена не только социально-идеологическими причинами) воспроизведения образа эпохи в максимально независимой от соцреалистического канона форме; возможность воспринять эпоху в качестве источника «готовых» сюжетов и героев; предоставление в творческую мастерскую собственной жизни в качестве содержательного и структурного материала, а художественного творчества как «терапевтической» поддержки автора в акте духовной самостабилизации.

Мы стремимся структурировать идентификационную практику довлатовских героев, отмечая узловые точки соприкосновения лирической прозы и прозы Сергея Довлатова, выявляя те самостоятельные составляющие, из которых она складывается в прозе последнего. Ценность идентификационной практики у героев Довлатова определяется, по нашему мнению, преимущественно двумя факторами: неизменным проецированием довлатовским героем на себя подчеркнуто сниженных человеческих качеств и регулярной его включенностью в состояние игры или контригры, высвечивающих нравственную состоятельность играющего Размышления Лотмана Ю. М. о «Бесах» Ф. М. Достоевского могут в данном случае послужить прямой аналогией к творчеству Сергея Довлатова. Так как игровая ситуация упраздняет всякое притязание на овладение истиной и позволяет формировать невозмутимое отношение к миру как данности зыбкой, модифицирующейся, немотивированной (где нет границ между верхом и низом, вечным и сиюминутным, бытием и небытием — идеи М. Бахтина, Й. Хейзинги, Е. Финка, Г. Гессе, М. Липовецкого), довлатовский герой осознанно отдает предпочтение игровой идентификации с целью гармонизации действительности. В нашем исследовании мы используем теоретические работы по семиотике Ю. М. Лотмана, труды М. М. Бахтина о народной карнавальной культуре Средневековья и Ренессанса и об особенностях диалоптированной структуры.

Обретение цельности, разработка «возрожденческой» программы по реконструкции распадающегося мира, поиск «связи сущего» во имя изживания хаоса и достижения цельности, гармонии в мире — ревностные идеи XX века. Идея индивидуализма особым образом была отрефлектирована литературным поколением 1960;х годов и воспринята им как программная. В качестве предпосылок нестабильности, зыбкости мироощущения героев прозы 1960;х — 80-х годов мы пытаемся вскрыть социальные, культурные и религиозные особенности этой эпохи.

В докладе «Кто отражается в зеркале», прозвучавшем на первой международной конференции «Довлатовские чтения», Борис Рохлин отмечает немаловажную особенность в обращении автора со своими героями. С одной стороны, это целенаправленная установка на «одновременность расстояния», с другой — «взаимопроникаемость»: окружение — зеркало, в котором автор пытается отобразить себя и найти с окружающим устойчивые, а иногда мнимые черты сходства, подобия, общности, родства.

Заключение

Большинством исследователей творчества Сергея Донатовича Довлатова отмечалось, что стиль его прозы очень похож на стиль некоторых образцов американской прозы, например, на стиль Хемингуэя, что, конечно же, сыграло свою роль в адекватном восприятии текстов Довлатова американским читателем. Так, практически сразу после эмиграции в Америку в 1978 году Довлатов печатается в престижном литературном журнале «Нью-Йоркер». Обстоятельство, на которое со смешанным чувством восхищения и ревности отреагировал в письме к Довлатову Курт Воннегут: «Дорогой Сергей Довлатов, я Вас тоже люблю, но Вы разбили мое сердце. Я родился в этой стране, бесстрашно служил ей во время войны, и тем не менее мне ни разу не удалось продать свой рассказ журналу «Нью-Йоркер». И тут появляетесь Вы — и раз! У Вас тут же покупают рассказ… Буду рад видеть Вас снова и прочесть Ваши новые вещи. Ваши дарования нужны этой безумной стране.

Нам повезло, что Вы приехали сюда". К тому же оказалось, что по своему мироощущению и по тональности своих произведений Довлатов близок Америке: «Все 11 лет в Америке мне дико везло с литературой, именно везло, говорю это без всякого кокетства. Мне повезло в том смысле, что Бродский захотел мне помочь…, мне повезло с переводчиками, с агентом (у меня общий агент с Найполом, Беккетом, Салманом Рашди и Алленом Гинзбергом), мне повезло даже, я бы сказал, стилистически: мои сочинения легко переводить, а между тем Зощенко наш любимый до сих пор толком не переведен на английский».

Сложилось несколько традиций читательского восприятия прозы Довлатова. К первой, и, наверное, самой обширной, относятся читатели, которые воспринимают тексты Довлатова как увлекательные юмористические рассказы из жизни самого автора. Здесь творчество писателя близко к тому, чтобы быть отнесенным к массовой культуре: «Довлатов всегда стремился именно к этому — обрести массового читателя. Он был искренно убежден в том, что пишет книги для всех, что только такие книги и стоит писать. Довлатов не доверял эзотерическому творчеству, морщился, встречая заумь, невнятицу, темное многословие в чужом тексте… Проза Довлатова действительно образец той массовой культуры, которую так часто презирают в России. Это самый достойный образец из всех, которыми может похвастать сегодня русская литература».

Вторая традиция, в которую входит очень немногочисленный по сравнению с первой круг читателей, определяет прозу Довлатова как прозу для ограниченного числа людей, прозу для себя. Читатели эти — современники писателя, его друзья и знакомые, многие из которых являются персонажами произведений Довлатова. Представляется, что эта категория читателей наиболее рельефно выделялась еще при жизни писателя, когда какая-либо новая история могла вызвать чувство обиды или оскорбления у человека, который был одним из действующих истории, и когда автору можно было обратиться с претензией насчет несоответствия изображенного в рассказе действительному положению дел.

Третья читательская традиция определяет прозу Довлатова как прозу высокохудожественного качества, несмотря на всю ее непритязательность, абсолютную беспафосность.

Границы между этими тремя группами довлатовских читателей довольно зыбки и размыты, поэтому отдельные читатели могут совмещать в себе черты всех трех означенных групп. Так или иначе, но можно говорить, что Довлатов — писатель для всех. Ю. Карабчиевский отмечает: «У него был талант особого рода — талант прямого разговора с читателем, так что каждый мог считать его своим и только своим».

Список литературы

Арьев А., Дорога в новую реальность (о прозе Сергея Довлатова), СПб.: 2002.

Арьев А., Послесловие к книге Сергея Довлатова «Заповедник», СПб.: Азбука-классика, 2005.

Бондаренко В., Плебейская проза Сергея Довлатова, М.: Наш современник, 1997.

Власова Ю.Е., Жанровое своеобразие прозы Сергея Довлатова, М.: Компания Спутник +, 2001.

Власова Ю.Е., Место анекдота в творчестве Сергея Довлатова., М.: Компания Спутник +, 2001.

Власова Ю.Е., Сергей Довлатов: рассказчик, прозаик, писатель, М.: 1999.

Власова Ю.Е., Язык произведений Сергея Довлатова., М.: Аспирант и соискатель, 2001.

Генис А., Довлатов и окресности. Филологическая проза, М.: 1999.

Генис А., На уровне простоты. Малоизвестный Довлатов, СПб.: 1999.

Генис А., Пушкин у Довлатова, СПб.: Звезда, 1999.

Гинзбург Л.Я., О литературном герое, М: 1996.

Глэд. Д.С., Довлатов / Беседы в изгнании, М.: 1999.

Довлатов С., Собрание прозы в 3-х томах, СПб.: 1995.

Ефимов.И., Сергей Довлатов. Эпистолярный роман, М.:

1998.

Карабчиевский Ю., Памяти Сергея Довлатова, М.: Литературная газета. 1990.

Курганов Е., Сергей Довлатов и линия анекдота в русской прозе, СПб.: Звезда, 1999.

Липовецкий М., «Учитесь, твари, как жить» (паранойя, зона и литературный контекст), М.: Знамя. 1997.

Мотыгин Ж.Ю., С. Довлатов: Творческая индивидуальность, эволюция, поэтика, М.: 1995.

Рохин Б., Кто отражается в зеркале, М.: 1996.

Сухих И., Довлатов и Ерофеев: соседи по алфавиту, М.: 1999.

Сухих И., Сергей Довлатов: время, место, судьба, СПб.: 1996.

Штерн Л., Довлатов, добрый мой приятель, М.: Культура, 2004.

Янг Е., Нарративная структура «Зоны». Сергея Довлатова, СПб.: 1999.