Лирика 1820-1930-х годов. 
Связь с декабристами

Евгений Абрамович Баратынский родился 19 февраля 1800 г. и получил воспитание, типичное для представителей состоятельных дворянских семей. Французским языком он владел наравне с русским и еще ребенком писал на нем стихи.

Весной 1812 г. Баратынский впервые приехал в Петербург. Здесь, в стенах немецкого пансиона, который считался одним из лучших частных училищ столицы, его готовили к вступительным экзаменам в Пажеский корпус.

В конце 1812 г. будущий поэт был зачислен в корпус. Науки там преподавались бессистемно и мало кого увлекали. Вместе с товарищами он создал «Общество мстителей» и участвовал в шалостях, доставлявших немало хлопот корпусному начальству. Некоторое время игра в разбойники была сравнительно безобидной, но в феврале 1816 г. Баратынский и его приятель Ханыков совершили кражу в доме одного из пажей. Их поймали. По личному распоряжению Александра I обоих исключили из корпуса с запрещением принимать на какую-либо службу, кроме военной, и только рядовыми.

Пойти на военную службу рядовым, выразить этим свое раскаяние, заслужить производство в офицеры, а вместе с ним и реабилитацию — таков был единственный путь вернуть себе положение в обществе, и после некоторых колебаний Баратынский встал на него. Прожив два года в имении своих родных, он вновь приехал в Петербург, чтоб вступить здесь в лейб-гвардии егерский полк.

В столице начинающий поэт быстро завязывает широкие литературные связи. Он знакомится с Дельвигом, Пушкиным, Кюхельбекером, А. Одоевским, Ф. Глинкой, Гнедичем и скоро становится своим человеком в их кругу.

1820 год ознаменовался новыми переменами в жизни Баратынского. Он был произведен в унтер-офицеры и переведен в Финляндию, где пробыл до октября 1825 г. Большую часть этого времени молодой поэт прожил в доме командира своего полка Г. А. Лутковского, давнего знакомого семьи Баратынских. Атмосфера растущего недовольства аракчеевским режимом, которая окружала Баратынского и в Петербурге, и в Финляндии, рано отразилась в его творчестве.

В 1820 году создается элегия «Финляндия», с которой Баратынский начинается как вполне самобытный поэт.

В «Финляндии» еще присутствуют в элегии традиции русской романтической поэзии, а также Державина. Но вот личность Баратынского, его душевное мужество и самостоятельная жизненная позиция, совершенно отличная от других литературная судьба проявляются уже здесь. Описывая «граниты финские, граниты вековые» и себя в окружении каменных громад — ровесников мира, поэт не просто восклицает, но произносит как клятву:

Подобно им, да будет он Во все годины неизменным!

В предисловии к поэме «Эда» Баратынский писал о своем стремлении «идти новою собственною дорогою». Эти слова могли бы служить эпиграфом ко всему его творчеству. Он всегда шел «собственною дорогою». Своеобразны были и его общественная позиция, и его место в русском романтизме, и его реалистические искания.

Как известно, романтическое движение имело два основных направления: активный и пассивный романтизм. Поэзия Баратынского связана с обоими направлениями. На протяжении первого периода своего творческого пути Баратынский движется от пассивного к активному романтизму. Но это движение не по прямой линии. В одних стихах с большей силой проявляется то, что сближает Баратынского с гражданской поэзией, в других — дают себя знать настроения, отграничивающие его от нее, затем вновь звучат декабристские мотивы.

Баратынский начал свой путь как поэт школы Жуковского и Батюшкова, начал с развития ее традиций, с усвоения ее достижений, с разработки характерных для нее жанров и тем. Но позднее элегическая грусть Жуковского, эпикурейские и анакреонтические мотивы Батюшкова переродятся в поэзии Баратынского, наполнятся новым общественным содержанием. В его стихах появится внутренняя полемика со своими предшественниками.

В отличие от Жуковского и Батюшкова Баратынский испытал сильнейшее воздействие поэзии классицизма.

От классицизма Баратынский воспринял рассудочность, рационализм, дидактичность, характерные для его творчества. И хотя классицизм (как и романтизм) преобразуется поэтическим сознанием Баратынского, его влияние будет сказываться на протяжении всей творческой биографии поэта.

«Особая дорога», сложность связей с декабризмом — вот причина, по которой недооценивалось вольнолюбие, прогрессивность общественной позиции Баратынского.

Вскоре, после появления на литературном поприще, Баратынский был заочно принят в члены «Вольного общества любителей российской словесности». Приезжая из Финляндии в Петербург, он читал свои стихи на заседаниях «Вольного общества», но нередко произведения опального поэта приходилось обсуждать в его отсутствие. В таких случаях в протоколах появлялась запись: «Не присутствовал по известным причинам».

Идеи декабристов нашли в поэзии Баратынского широкое и многогранное воплощение. Хотя поэт стоял дальше от эпицентра декабризма, чем Пушкин и даже Вяземский, его путь во многом определялся историческими судьбами первого поколения русских революционеров. Эти судьбы наложили свой отпечаток на все творчество Баратынского, именно не на то или иное отдельное стихотворение, а на все существо его поэтической мысли, как сказал впоследствии Белинский, на «всю тайну его поэзии».

Одной из тем, получивших широкое распространение в декабристской литературе, была тема дружбы. Дружба была не только формой личных отношений, но и идейным товариществом. Вот почему эта тема в декабристской литературе имела особый социально-политический подтекст, Воспевание «святого братства», сплочения людей по внутренним, идейным мотивам в борьбе против враждебной судьбы особенно характерно для первого восьмилетия творчества Баратынского (1818−1825 гг.). Его поэтический словарь богат словами, семантически связанными с темой дружбы: «дружба», «дружество», «друг», «товарищ» и т. д. (в последующие 19 лет они встречаются все реже и реже). Такие дружеские беседы вольнолюбцев рисует поэма «Пиры» (1820). Баратынский начинает ее с иронического воспевания хлебосольства богатой московской знати, довольства продолжительных пиров. И резко оборвав рассказ о пирах богачей, поэт вспоминает, как в углу безвестном Петербурга соединялась в шумный круг «наша верная семья». Неоднократно повторяемые местоимения «мы», «наш» имеют глубокий смысл.

В русле декабристской поэзии написаны такие стихотворения, как «К-ну» «Буря», «Товарищам», «К…» (1821), «Дельвигу» (1821), «Истина» (1823) и другие.

Близость Баратынского к декабризму несомненна. Но близость не означает тождества. То, что Баратынский остался вне тайных обществ, не случайно. Причина этого — не только его вынужденная удаленность от Петербурга, но само мировоззрение поэта. Увидеть Баратынского таким, каким он был, — значит увидеть и то, что сближает его с декабризмом, и то, что отграничивает его от декабризма.

В 1821 г. Баратынский написал стихотворение «Родина». Поэт мечтает об уходе от света: «Пускай другие чтут ревнивый суд невежд». Ему чужды карьеризм и стремление к богатству, он не станет молить небо «о почестях и злате». Это чувства вольнолюбца, в основе их лежит знакомая нам мысль «Воспоминаний»: «Всего милей свобода!» Он хочет быть «свободен» от всего, что неизбежно в свете, «от суетных надежд, от беспокойных снов, от ветреных желаний…».

Но это не чувства декабриста. Тема свободы связана здесь с не характерной для декабристской литературы темой мирного труда, служения родине не мечом, а оралом.

Я с детства полюбил сладчайшие труды.

Прилежный, мирный плуг, взрывающий бразды, Почетнее меча; полезный в скромной доле, Хочу возделывать отеческое поле.

У Баратынского почти нет темы борьбы, занимающей большое место в декабристской литературе. Даже Прометей в его стихах не столько борец, сколько жертва.

Иное решение получила у Баратынского и тема поэта и поэзии. Декабристская литература создала образ поэта-гражданина, борца за общее благо. Декабристы призывали не к раздумьям над жизнью, а к ее переделке. Они стремились обнажить ее противоречия, показать непримиримость добра и зла. Для их стихов типичны резкие контрасты: «святая свобода» и «тяжкое иго самовластья», «бурный мятеж» и «праздная нега», «люди» и «трупы хладные», «тиран» и «враг царей Катон».

Стихи Баратынского создали образ поэта-исследователя.

То занят свойствами и нравами людей, Поступков их ищу прямые побужденья, Вникаю в сердце их, слежу его движенья И в сердце разуму отчет стараюсь дать.

«Гнедичу».

В этих строках целая эстетическая программа. Поэт углублен в раздумья над жизнью. Он стремится разобраться в ней именно потому, что не удовлетворен ею, потому что действительность не соответствует его идеалам. Он хочет отделить подлинные ценности от мнимых. Поэтому рядом с полными противопоставлениями (счастье — несчастье, любовь—ненависть) у Баратынского большое место занимают противопоставления счастья и «счастья мнимого», счастья и упоения, счастья и «тщетного блеска», «любви надежной» и «слепой жажды сладострастья», «буйного наслаждения», любви, которая дает «забаву легкую, минутное забвенье» и любви, в которой находят «нужд живейших утоленье».

Баратынский обращается к истории не для того, чтоб поставить Брута и Кассия в пример своим современникам. Он хочет, чтобы прошлое научило его правильно понимать настоящее, он хочет проникнуть в причины «всемирных перемен»:

Века минувшие из тьмы своей восстали;

Народы поздние урокам внемлют их, Как гласу мудрому наставников седых…

Все, все вещает здесь уму, воображенью.

Внимайте времени немому поученью!

«Воспоминания».

Декабристы видели в поэзии средство преобразования жизни. Для Баратынского ценность ее в другом: она помогает познанию жизни. Поэзия для него — область внутренней, духовной свободы. Свет презирает ее, но она дает человеку силы, чтобы не покориться деспотизму.

Меня тягчил печалей груз;

Но не упал я перед роком, Нашел отраду в песнях муз И в равнодушии высоком, И светом презренный удел Облагородить я умел.

«Стансы».

В поэтических исканиях Баратынского присутствуют несомненные реалистические тенденции, которые наиболее полно воплотились в одном из его лучших стихотворений — «Признание».

С реалистической точностью, с холодной трезвостью анализирует Баратынский процесс охлаждения человеческого чувства. Судьба лирического героя «Признания» — это неповторимая в своем своеобразии индивидуальная судьба человека, и неповторима она не потому, что этот человек — исключительная, особенная личность, — она неповторима, как судьба каждого отдельного человека. Но при этом она несет в себе так много типического, общего для всех людей, что может служить материалом для философского вывода, заключенного в последних четырех строках стихотворения. Одновременно с любовной темой, а вернее, в ней самой, подспудно звучит тема прощания с юностью, с какими-то высокими идеалами «любви первоначальной», с надеждами и «мечтаньями» первых юношеских лет. У Баратынского любовь вполне конкретна, автобиографична, и рассказ о ней — это исповедь когда-то любящего, но опустошенного или остывшего сердца. Причина — не только в разлуке, а, скорее всего, в «бурях жизненных». В сущности, это стихотворение — прощание с юностью, повесть о постепенном остывании человеческого сердца под влиянием жизненного хлада. Опустошение настолько велико, что лирический герой стихотворения предсказывает:

Грущу я; но и грусть минует, знаменуя Судьбины полную победу надо мной;

Кто знает? мнением сольюся я с толпой;

Подругу без любви — кто знает? — изберу я.

Сквозь микромир психологии любви, сложных отношений поэта с любимой женщиной мы видим макромир философии Баратынского, общественного бытия его поколения. «Признание» — это стихи не только о любви, но стихи о жизни. Это мысли человека, который «пережил свои желанья» и «разлюбил свои мечты».

Мы грустим, но наша грусть бесплодна. Мы избираем новые пути, но мы не властны в самих себе. Душа любви желает, а впереди обдуманный брак, который соединит не сердца, а жребии. Пессимизм, сознание своего бессилия чужды декабристскому духу протеста и борьбы. Но если мы вспомним, как часто звучат в стихах и письмах членов тайных обществ мысли о своей обреченности, предчувствия неминуемой гибели, то увидим, что в «Признании» отразились судьба и мироощущение поколения, связанного с декабризмом. Общественной подосновой трагизма «Признания», душевной драмы его героя было сомнение в возможности изменить жизнь. В «Признании» — зерно будущей философии Баратынского. Здесь итоги целого периода его творческих исканий. Отсюда тянутся нити и к тому, что уже написано («Дельвигу», «Разуверение»), и к тому, что будет написано («Фея», «К чему невольнику мечтания свободы?», «Недоносок», «Осень»).

Реалистические устремления, толкнувшие Баратынского на коренную ломку традиционных элегических норм, волновали поэта и тогда, когда он впервые пробовал свои силы, а эпическом жанре, когда он создавал поэму «Эда». баратынский творчество стихотворение декабрист Работа Баратынского над «Эдой» совпала с бурными дискуссиями, которые развернулись вокруг романтизма, проблемы народности и общественного назначения литературы. На страницах альманахов «Мнемозина» и «Полярная звезда», в журналах «Сын отечества», «Невский зритель», «Соревнователь просвещения и благотворения» появлялись статьи, формулирующие принципы декабристской эстетической программы. Основными требованиями этой программы были героическая гражданственность и народность, понимаемая декабристами прежде всего как национальная самобытность, обязательность «национального духа» и «местного колорита».

Среди писателей, к которым обращались эти требования, был и Баратынский. Его положение «гонимого поэта», уже не первый год томящегося в финской ссылке, его дружеские связи с декабристами и антиправительственные высказывания — все это давало основание думать, что его первое эпическое произведение явится творческим воплощением требований декабристской эстетики.

Требованию национального своеобразия, наличия «местного колорита» «Эда» вполне удовлетворяла. Здесь и описания финской природы, и подзаголовок поэмы «Финляндская повесть», и предисловие, в котором говорилось, что «долгие годы, проведенные сочинителем в Финляндии, и природа финляндская и нравы ее жителей глубоко напечатлелись в его воображении». Но зато с точки зрения второго требования — героической гражданственности, свободолюбия, тираноборчества — «Эда» была для декабристов совершенно неприемлема. Декабристы хотели, чтобы в центре поэмы стоял человек необычной, таинственной и трагической судьбы, мрачный мятежник, не удовлетворенный жизнью и противопоставивший себя «свету», жадно ищущий «призрак свободы», волнуемый противоречивыми, но исключительно сильными страстями. Такой герой, духовно близкий и автору, и читателю, сообщал бы всему произведению особый «лирический тон», которого Баратынский сознательно «не принял» в своей повести.

Он создал образ ничем не примечательного гусара-соблазнителя, неглубокого, легкомысленного, заброшенного в Финляндию весьма прозаическими обстоятельствами — «полков бродячею судьбиной». В первой редакции «Эды» Баратынский рассказывает о прошлой жизни своего «бесчинного шалуна»: звон бокалов, «преступные победы» над женскими сердцами, снискавшие ему среди «соратных братьев» репутацию удальца.

Обыденная ситуация, ничем не примечательный герой соответствовали авторской установке на изображение «совершенно простого». В отличие от романтических поэм, где главное внимание уделялось герою, у Баратынского в центре героиня, именем которой и названа финляндская повесть.

Образ Эды — большое творческое достижение Баратынского, одна из первых в нашей литературе попыток изобразить человека в движении. Пушкин восхищался тем, как в «Эде» «развита» женская любовь. Не «изображена», не «описана», не «нарисована», а именно «развита». Баратынский рисует чувство в динамике, пристально следит за тем, как каждое изменение в нем накладывает свой отпечаток на характер Эды, на ее образ жизни, на ее внешний облик, на ее речь.

Стремление к «совершенно простому», обыденность сюжета, индивидуализация речи действующих лиц, углубленность психологической характеристики героини, разговорные интонации в языке автора — все это говорит о реалистической установке Баратынского. Эпилог поэмы, проникнутый сочувствием к «падшему народу», побуждает осмыслить трагедию «Эды» как трагедию беззащитного финского крестьянства, изнуренного поборами и произволом русских военных властей. Первая поэма Баратынского знаменовала собой веху на пути, который прошла наша литература от «Бедной Лизы» к «Станционному смотрителю». Но вместе с тем реализм «Эды» — незавершенный и непоследовательный. Социально-историческое осмысление происходящего, обоснование характера героев их временем, взрастившей их средой остается в «Финляндской повести» на втором плане. Сам Баратынский остался не удовлетворен «Эдой» и всегда давал ей весьма скромную оценку.

Закончить «Финляндскую повесть» в Финляндии поэту не довелось. Вскоре после производства в офицеры он вышел в отставку. Резкие изменения в жизни поэта совпали по времени с разгромом декабристского движения.