Постмодернизм в культуре русского зарубежья третьей волны Эмиграции (на примере творчества С. Довлатова, Э. Лимонова, Синявского)

«Моя сознательная жизнь была дорогой к вершинам банальности, — пишет он в Зоне. — Ценой огромных жертв я понял то, что мне внушали с детства. Тысячу раз я слышал: главное в браке — общность духовных интересов. Тысячу раз отвечал: путь к добродетели лежит через уродство. Понадобилось двадцать лет, чтобы усвоить внушаемую мне банальность. Чтобы сделать шаг от парадокса к трюизму».

Стремлением «восстановить норму» порожден стиль и язык Довлатова. Довлатов — писатель-минималист, мастер сверхкороткой формы: рассказа, бытовой зарисовки, анекдота, афоризма. Стилю Довлатова присущ лаконизм, внимание к художественной детали, живая разговорная интонация. Характеры героев, как правило, раскрываются в виртуозно построенных диалогах, которые в прозе Довлатова преобладают над драматическими коллизиями. Довлатов любил повторять: «Сложное в литературе доступнее простого». В Зоне, Заповеднике, Чемодане автор пытается вернуть слову утраченное им содержание. Ясность, простота довлатовского высказывания — плод громадного мастерства, тщательной словесной выделки. Кропотливая работа Довлатова над каждой, на первый взгляд банальной, фразой позволила эссеистам и критикам П. Вайлю и А. Генису назвать его «трубадуром отточенной банальности».

Позиция рассказчика вела Довлатова и к уходу от оценочности. Обладая беспощадным зрением, Довлатов избегал выносить приговор своим героям, давать этическую оценку человеческим поступкам и отношениям. В художественном мире Довлатова охранник и заключенный, злодей и праведник уравнены в правах. Зло в художественной системе писателя порождено общим трагическим течением жизни, ходом вещей: «Зло определяется конъюнктурой, спросом, функцией его носителя. Кроме того, фактором случайности. Неудачным стечением обстоятельств. И даже — плохим эстетическим вкусом» (Зона). Главная эмоция рассказчика — снисходительность: «По отношению к друзьям мною владели сарказм, любовь и жалость. Но в первую очередь — любовь», — пишет он в Ремесле.

В писательской манере Довлатова абсурдное и смешное, трагическое и комическое, ирония и юмор тесно переплетены. По словам литературоведа А. Арьева, художественная мысль Довлатова — «рассказать, как странно живут люди — то печально смеясь, то смешно печалясь».

В первой книге — сборнике рассказов Зона — Довлатов разворачивал впечатляющую картину мира, охваченного жестокостью, абсурдом и насилием. «Мир, в который я попал, был ужасен. В этом мире дрались заточенными рашпилями, ели собак, покрывали лица татуировкой и насиловали коз.

В этом мире убивали за пачку чая". Зона — записки тюремного надзирателя Алиханова, но, говоря о лагере, Довлатов порывает с лагерной темой, изображая «не зону и зеков, а жизнь и людей». Зона писалась тогда (1964), когда только что были опубликованы Колымские рассказы Шаламова и Один день Ивана Денисовича Солженицына, однако Довлатов избежал соблазна эксплуатировать экзотический жизненный материал. Акцент у Довлатова сделан не на воспроизведении чудовищных подробностей армейского и зековского быта, а на выявлении обычных жизненных пропорций добра и зла, горя и радости. Зона — модель мира, государства, человеческих отношений. В замкнутом пространстве усть-вымского лагпункта сгущаются, концентрируются обычные для человека и жизни в целом парадоксы и противоречия. В художественном мире Довлатова надзиратель — такая же жертва обстоятельств, как и заключенный.

В противовес идейным моделям «каторжник-страдалец, охранник-злодей», «полицейский-герой, преступник-исчадие ада» Довлатов вычерчивал единую, уравнивающую шкалу: «По обе стороны запретки расстилался единый и бездушный мир. Мы говорили на одном приблатненном языке. Распевали одинаковые сентиментальные песни. Претерпевали одни и те же лишения… Мы были очень похожи и даже — взаимозаменяемы. Почти любой заключенный годился на роль охранника. Почти любой надзиратель заслуживал тюрьмы».

В другой книге Довлатова — Заповедник — всевозрастающий абсурд подчеркнут символической многоплановостью названия. Пушкинский заповедник, в который главный герой Алиханов приезжает на заработки, — клетка для гения, эпицентр фальши, заповедник человеческих нравов, изолированная от остального мира «зона культурных людей», Мекка ссыльного поэта, ныне возведенного в кумиры и удостоившегося мемориала. Прототипом Алиханова в Заповеднике был избран Иосиф Бродский, пытавшийся получить в Михайловском место библиотекаря. В то же время, Алиханов — это и бывший надзиратель из Зоны, и сам Довлатов, переживающий мучительный кризис, и — в более широком смысле — всякий опальный талант. Своеобразное развитие получала в Заповеднике пушкинская тема. Безрадостный июнь Алиханова уподоблен болдинской осени Пушкина: вокруг «минное поле жизни», впереди — ответственное решение, нелады с властями, опала, семейные горести. Уравнивая в правах Пушкина и Алиханова, Довлатов напоминал о человеческом смысле гениальной пушкинской поэзии, подчеркивал трагикомичность ситуации — хранители пушкинского культа глухи к явлению живого таланта. Герою Довлатова близко пушкинское «невмешательство в нравственность», стремление не преодолевать, а осваивать жизнь.

В сборнике Компромисс, написанном об эстонском, журналистском периоде своей жизни, Довлатов — герой и автор — выбирает между лживым, но оптимистичным взглядом на мир и подлинной жизнью с ее абсурдом и ущербом. Приукрашенные журналистские материалы Довлатова не имеют ничего общего с действительностью, изображенной в комментариях к ним. Довлатов уводит читателя за кулисы, показывая, что скрывается за внешним благополучием газетных репортажей, обманчивым фасадом.

В интервью журналу «Слово», очень серьезном — о сути литературной деятельности и о писателях в эмиграции, Довлатов сказал: «Я не знаю, для кого я пишу. Спросите петуха, для кого он кукарекает, или какую-нибудь осину, для кого она машет ветками?.. Существует множество определений того, что такое литература, в том числе и парадоксальных. Это и сведение личных счетов, и преодоление горестей, и желание скрыть правду о себе, и что-то, связанное с полом, если верить несчастному Фрейду… Это еще и способ убить время, это почетное хобби, рычаг достижения власти и так далее. Определений множество, и ни одного вразумительного.

Что такое литература и для кого мы пишем?

Я лично пишу для своих детей, чтобы они после моей смерти все это прочитали и поняли, какой у них был золотой папаша, и вот тогда, наконец, запоздалые слезы раскаяния хлынут из их бесстыжих американских глаз!"

В творчестве Довлатова — редкое, не характерное для русской словесности соединение гротескового мироощущения с отказом от моральных инвектив, выводов.

В русской литературе ХХ века рассказы и повести писателя продолжают традицию изображения «маленького человека».

Сегодня проза Довлатова переведена на основные европейские и японский языки.

Глава 3. Постмодернизм в творчестве Эдуарда Лимонова

3.

1. Творческий путь Скандально известный писатель, журналист, общественно-политический деятель, основатель и глава ликвидированной Национал-большевистской партии, главный редактор ее печатного органа, газеты «Лимонка». С июля 2006 года — активный участник оппозиционного Кремлю движения «Другая Россия», организатор ряда «Маршей несогласных» .

Настоящее имя — Эдуард Вениаминович Савенко. Родился в Дзержинске в семье офицера.

Молодые годы провел в Харькове, затем переехал в Москву, где вошел в круг молодых художников, писателей, диссидентов — «культурному андеграунду». Писал стихи. В 1967 г. переехал в Москву, где примкнул к литературной группе «Конкрет»; в 1968 г. опубликовал в самиздате сборник стихов «Кропоткин и другие стихотворения» .

В 1974 г. был выдворен из Советского Союза. Жил в Нью-Йорке и Париже.

Работал грузчиком, лакеем. В 1976 г. написал первый роман «Это я — Эдичка» с резкой критикой Америки. С 1979 г. — профессиональный писатель. В 1979 г.

Лимонов опубликовал этот роман, а также сборник стихотворений «Русское». В ноябре 1980 г. роман был издан на французском языке под названием «Русский поэт предпочитает больших негров». Книга имела успех и была переведена на 15 языков.

В 1980 г., окончательно испортив отношения со всеми кругами русской эмиграции, покинул Нью-Йорк; с 1983 г. жил в Париже, в 1987 г. получил французское гражданство, входил в редколлегию газеты «Идиот Интернасьональ», печатался в крайне правом издании «Шок дю Муа» .

С 1991 г. участвует в политической жизни России. Примкнул к радикальной правой оппозиции.

В СССР Лимонов начал печататься с 1989 года («У нас была великая эпоха»), также в советское время вышло первое издание романа «Это я — Эдичка» (1990). В 1994 году были изданы произведения, написанные Лимоновым ранее — «Коньяк Наполеон», «Убийство часового», сборник публицистических статей «Исчезновение варваров» и «Лимонов против Жириновского». В 1990;е годы начинают выходить собрания сочинений Лимонова. В 2000;х годах были изданы «Книга мертвых», «В плену у мертвецов», «Книга воды», «Моя политическая биография», «Охота на Быкова», «Торжество метафизики» и «Такой президент нам не нужен: Лимонов против Путина» .

Из всех «тюремных» книг писателя эта — самая искусная и лиричная. Кем бы ни был Лимонов, но он — писатель. Главное в этой книге — портреты. Описанные живо, эти лица (морды, хари, фейсы) буквально стоят перед глазами. И как мучаются заключенные от невыносимой скуки и тоски. «В тюрьме все равны — и разбойник, и мытарь, и святой, — все мы корчимся на наших крестах, на нашей Голгофе. На преступление уходит мгновение, если оно необдуманное, и несколько дней, ну недель в жизни, если оно готовилось. А в мрачных чистилищах тюрем люди живут годами, а впереди еще — дисциплинарный ад зон…»

В 1992 г. вернулся в Россию, где организовал Национал-большевистскую партию (НБП), объединившую часть левых радикалов. Произведения Лимонова — нарочитый эпатаж публики, «пощечина общественному вкусу» (как говорил Маяковский). Среди его романов выделяются «Палач» (1986) и «Убийство часового» (1993). Статьи и рассказы Лимонова регулярно публиковались в издаваемой им газете НБП «Лимонка» .

Со временем писатель отошел от художественной литературы и практически полностью посвятил себя публицистике и политической деятельности. В 2001 году был обвинен в хранении оружия и создании незаконных вооруженных формирований и приговорен к четырем годам лишения свободы. Находясь в заключении, продолжал писать: «В плену у мертвецов», «Русское психо», «Священные монстры». В июне 2003 года Эдуард Лимонов получил условно-досрочное освобождение. В настоящее время продолжает заниматься публицистикой и литературой.

3.

2. Литературная и публицистическая деятельность Эдуард Вениаминович (Савенко) Лимонов — замечательный русский писатель и очень двусмысленный политик, автор целого ряда нашумевших романов, эссе и публицистических текстов.

В 1976 г. он пишет свой первый роман «Это я — Эдичка», принесщий автору всемирную известность, после этого им было написано к 1992 году ещё восемь романов и шесть книг рассказов, которые издавались во многих странах мира. Признавая за писателем право на индивидуальность, уважая и ценя эту индивидуальность, читатель вступает с писателем в диалог. Диалог, который ведет писатель с читателем, сложен, оценки автора порой резки и неординарны, он спорит с устоявшимися, привычными представлениями и настаивает на своей правоте.

С середины 1990;х занимается преимущественно политической деятельностью, как литератор выступает с мемуарно-публицистической прозой. Опубликованы две книги стихов, 12 книг прозы. Премия Андрея Белого (2002).

Каждый, кто знаком с художественными и публицистическими сочинениями Лимонова, не может не признать, что Эдуард Вениаминович Савенко весьма плодовитый, многосторонне одаренный писатель и публицист. Он не просто литератор, а и своеобразный мыслитель, остро чувствующий дух истории интеллектуал, всегда предлагающий читателю неповторимо оригинальный взгляд на самые обычные вещи.

Он неуемно энергичен и жизненно подвижен. Создал самобытную газету «Лимонка», написал разнообразные по жанру и содержанию книги. Вот как он сам говорит о своих литературных трудах в статье «Отравленный подарок»: «Что у меня есть за душой как у писателя? Первый же мой роман был написан в жанре крика. Первая же книга выделила меня из толпы обивающих пороги литературы. Там было все, о чем может мечтать автор: новый герой, новая среда, экзотика Америки, безжалостная правда о природе женщины, безжалостная правда об обществе, шокирующие сцены. (

Они меня самого до сих пор шокируют.) Это были шаги дальше в том же направлении, в каком ушел Селин в «Путешествии на край ночи». Это было здорово… Что еще у меня за душой? Великолепный «Дневник Неудачника», краснознаменная «У нас была Великая эпоха», «Подросток Савенко» … Несколько томов мускулистых рассказов, красивый зеленовато-золотой мини-роман «Смерть современных героев». Разоблачительное и хлесткое исследование «Дисциплинарный санаторий», препарирующее западное общество мягкого насилия.

Военные репортажи из «горячих точек», собранные в двух книгах: «Убийство часового» и «Анатомия героя». Наконец, стихи, статьи, газета «Лимонка», Национал-большевистская партия, мои женщины, моя пестрая жизнь, полная приключений, которых хватило бы на несколько жизней. География и характер этих приключений несносным режущим светом бьют в глаза и в «Убийстве часового», и в «Анатомии героя», и в «Книге мертвых», и в только что написанной в тюрьме «Книге воды». Послужной список, которому позавидует любой писатель любой эпохи. Ничуть не хуже, чем у последних Великих, чем у Пазолини и Жени… Казалось бы, Родина, я твой, бери и владей!

Все мое — это то, чем ты сможешь гордиться. Чем еще может гордиться Родина, как не качеством рожденных ею талантливых людей — слегка безумных хемингуэев, оруэллов, миллеров, пазолини… Моя Родина оказалась слепа и глуха. Ее традиция — замордовать талантливого человека и гордиться им, замучив" .

3.

3. Постмодернизм в творчестве Совершенно очевидно, что постмодернизм — это особое мирочувствование, не сводимое к четкой «формуле» или «системе взглядов», очень разноприродное и изменяющееся. Для постмодернистов «теория становится универсальным занятием и особой профессией», хотя налицо то «странное смешение литературы, критики и философии, которое столь характерно для „постмодернистской чувствительности“ конца ХХ века».

Чтобы говорить о постмодернизме в творчестве Эдуарда Лимонова, следует немного напомнить о характере зарождающегося русского социалистического постмодернизма.

Русский постмодернизм специфичен тем, что возникнув не «после модернизма, но после соцреализма, он стремится оторваться от тотально идеологизированной почвы идеологизированными же — но сугубо антитоталитарными — методами. А что касается последних лет, выделяет две линии развития отечественного постмодернизма. Первая плавно вытекает из соц-арта как пародийной рифмы к соцреализму; ее характерная черта антинормативность как принцип, обнимающий все сферы — от морали до языка — выливается в шоковую эстетику (Э. Лимонов, Вик. Ерофеев, В.

Пьецух). Вторая отмечена «стремлением сосредоточиться на чистой игре, стилизации, превратить пародию в абсурд», что явно в произведениях Д. Пригова, Л. Рубинштейна, В. Сорокина, И. Кабакова.

Норме в социальном пространстве противостоят такие формы репрессированного традиционной культурой сознания как гомосексуализм (или сексуальная ненормативность), расовая (когда актуализируется образ еврея, негра и т. д.) и социальная ненормативность (различные виды асоциального поведения), способные накапливать психоисторическую и социальную энергию, которую только увеличивает давление социума. Чем реальнее это давление, тем отчетливее репрессированное сознание приобретает характер аккумулятора, который использует соответствующая практика, перераспределяя власть давления и противодействия, осуждения и непризнания, легитимируя нелегитимные для традиционной культуры социальные позиции.

Художественную практику Лимонова часто интерпретируют как «исповедальную», хотя исповедальность здесь представляется лишь одним из приемов, позволяющих перераспределять власть определения в социальном пространстве нормативных, легитимных позиций. Инновационной оказывается связка герой-повестователь, причем герой — поэтому инновационность практик Лимонова была сразу узнана — принципиально неблагороден (один из признаков социальной ненормативности). Это не хрестоматийный, правоверный бунтарь и последовательный эксцентрик эпохи романтизма, а две разные социальные позиции, соответствующие различным формам репрессированного сознания, борьба за легитимность которых соответствует и борьбе за доминирование в культуре разных психотипов, и логике использования утопий для присвоения власти (в данном случае — утопии естественности в противовес аристократической искусственности), и поиску наиболее энергоемких (а, следовательно, и социально более престижных) социальных стратегий. Однако позиции, манифестируемые Лимоновым, различаются, как различается и генезис их персонажей, и соотношение генезиса с поведенческой практикой, позволяющей выстроить имидж автора — дополнительный семиотический ключ.

Стратегию Лимонова неоднократно увязывали с романтической, подростковой установкой, которая обязательно требует подтверждения текста поведенческой практикой. Лимонов использует энергию и власть подросткового протеста, репрессированного и подавляемого иерархической структурой социального пространства, в котором ребенок принципиально лишен легитимных властных функций. Этот протест соответствует процессу обретения статуса естественности у ранее нелегитимных в традиционной европейской культуре позиций и проявляется в постепенном переходе от изменения гендерных ролей к снятию разнообразных возрастных ограничений.

Однако Лимонов присваивает не только символический капитал подросткового протеста, он умножает его романтической манифестацией своей исключительности, артикулируя свою позицию как позицию «экзистенциальной личности», как позицию плебея среди аристократов, как аутсайдера, отвергающего социально признанные способы фиксации успеха.

Персонажи Лимонова — неблагородны и аморальны, но по-разному; в рамках тенденциозной литературы они лишь очередные транскрипции образа «маленького человека».

Исповедальность создает ощущение, что между «героем» (а также его двойником — повествователем) и автором не существует дистанции.

Практика Лимонова ориентирована на высвобождение энергии ненормативности, но так как Лимонов принципиально ориентирован на победу, то предпочитает самоопределяться в границах института хамства. Лимонов одним из первых обнаружил и достоверно описал тип не лишенного обаяния негодяя, артистичного хама, физиологически точного эгоцентрика, которого автор не только не осуждает, а искренне, откровенно и восхищенно любит. Как самого себя.

«Автобиографичность придает статус сакрального частному случаю. Он передается, доверяется герою как безусловная, абсолютная, общая ценность. Чтобы она как таковая воспринималась, необходима конкретная осведомленность об авторе. Что скрепляет его и читателя в особенное единство — кулуарности, клановости, избранности. То есть выделяет, ритуализирует само пространство функционирования „новой“ прозы как капище».

В своем творчестве на протяжении тридцати лет, Лимонов использует энергию скандала, резервируя для себя роль антифлюгера, постоянно указывающего на позицию «меньшинства», пытающегося легитимировать свое положение в обществе и присвоить его власть. Но сама манифестация стратегии «меньшинства» — видовое свойство бестенденциозной прозы, синхронное концепции политкорректности.

Заключение

Итак, в заключение работы, мы подходим к самому интересному — сравнению творческих подходов двух авторов, чье наследие было исследовано во второй и третьей главах дипломного проекта.

Подробно были рассмотрены характерные особенности обоих писателей. С четкой определенностью можно сказать, что это совершенно разные люди с отличными друг от друга взглядами на реальность, жизнь с ее законами и правдой, отношения людей, будущее страны и ее народа. Впрочем, ключевые вопросы и темы времени третьей волны эмиграции российских писателей перекликаются у обоих, актуальны как для Довлатова, так и для Лимонова. Парадоксальная разница в их творчестве в их мироощущении, которое они контрастно передают в своих произведениях на суд читателю.

К примеру, что касается жанра исповеди, то определяющее одно — личность рассказчика. Сразу чувствуется, он симпатичен или нет. Вот талантливый писатель Лимонов — тоже исповедальный, и у него имя главного героя совпадает с именем автора. Почему герой Лимонов несимпатичен, а герой Довлатов — симпатичен? Вероятно потому, что у Лимонова вся его нутряная идеология — это претензия к миру: мир мне должен, но недодал. У Довлатова совершенно нет претензий к миру.

Так, проникаясь творчеством обоих авторов, поочередно прочитывая произведения каждого, общее настроение совпадает. Совпадает сначала с Лимоновым, потому что чувствуется проживаемое каждым человеком состояние неустроенности в жизни, завышенность претензий к миру, желание обвинить обстоятельства в личных неудачах. Но позже совпадает с Довлатовым, когда за эмоциями остаются объективное восприятие реальность, благодарность трудностям, которые закаляют и более терпимое отношение к окружающим. Поэтому, а также в силу некой объективности, Лимонов и Довлатов являются двумя самыми крупными бытописателями русского Нью-Йорка. Довлатов — писатель правильный. Лимонов же, как изнанка Довлатова, своей иррациональностью дополняет конформизм первого.

В какой-то мере необходимо рассматривать нью-йоркский период Довлатова и Лимонова как одно литературное целое. Вместе они создают объемный, стереоскопичный эмигрантский мир. Большинство людей этого социального круга мечется именно в пространстве заданном ими — между ироничным обывательством одного и мятежным романтизмом другого.

Контрастная разница повествования в творчестве авторов в том, что у Довлатова мир людей эмиграции описывается как внешний антураж, но с первого взгляда, если прижиться, всмотреться в них, то вместо радости и яркости появятся равнодушие, сдержанность, холодность, некая безысходность.

Лимонов же, напротив, пытается найти из этой безысходности выход. В его придуманном мире — общество должно прогнуться под поэта, по одной простой причине, потому что поэт — талант и он выше общества. Эта уже другая, светлая, утопическая крайность. Это еще не потерянный рай, но, если придерживаться в этом анализе определённой композиции и противопоставлять Лимонова Довлатову в этом ключе, то — некое подобие Рая.

В «Эдичке» Лимонов требует. Он предъявляет обществу счет. Общество должно распознать в Эдуарде Вениаминовиче гениального поэта. Того, что он был признан талантливым поэтом в богемных московских кругах, того, что в издательстве «Ардис» ему протежировал Иосиф Бродский, который протолкнул сборник его стихов «Русское», ему мало — ему хотелось больше. Сравнивая отзывы и мнения людей о том и о другом авторе, не трудно столкнуться с некой раздвоенностью и неопределенностью в понимании и восприятии этих писателей. Каждый из них заслуживает признания и восхищения хотя бы тем, что умеют вынуть на поверхность истинные мотивы и отношение к ним. Но манера подачи по-разному встречается публикой.

То, что может быть преподнесено легко, смешно, с иронией у Довлатова, крайне резко и с надрывом просматривается у Лимонова. Но и то, и другое необходимы публике. Хотя, и сейчас сложно однозначно ответить, насколько нравственна литература Лимонова. Мнения здесь расходятся и некоторые произведения Эдуарда просто не рекомендуют читать. Такие личности как Лимонов всегда являлись подрывателями национального спокойствия и уверенности в государстве как гаранта будущего процветания и успеха на мировой арене. Творчество человека призвано выражать самого человека. И экстремистские настроения в рассказах Лимонова тому подтверждение.

У Довлатова же, напротив, творчество переносит читателя к пониманию нормы вещей, когда необходимо задуматься над выбором ценностей и приоритетов в жизни. Что абсолютно противоречит лимоновскому подходу, где нет норм морали и этики, где есть личная потребность в достижении желаемого неважно каким путем.

Довлатов примыкает своим творчеством больше к тем писателям эмиграции, которые восстанавливали духовно-нравственный образ человека. Лимонов же больше революционер, саботажник, непримиримый боец за ту же справедливость человеческих прав и свобод.

Ключевым отличаем, на мой взгляд, в творчестве обоих авторов является их нравственно-моральная основа, направляющая читателя к поиску ответа на поставленные вопросы. Общее для них одно — это образ загнанного человека, общества в целом с наступлением нового времени, обесценивание человеческих норм, призыв к раскрепощению и высвобождению внутреннего «Я». Но пути разные. Разные мотивы поиска себя в их повествованиях. И это не обесценивает ни одного из них, так как оба дают общественности выбор по совести каждого читателя. И резонанс есть у почитателей обоих писателей. И это свидетельствует о разноплановости мироощущения людей, относительности сознания масс и многогранности культурного облика мировой читательской аудитории.

Список литературы

Богданова О. В. Постмодернизм в контексте современной русской литературы. — М.: ЮНИТИ, 2005.

Бондаренко В. Л. Эдуард Лимонов. — М.: Филинъ, 1992.

Васильев Г. В., Башкирова Г. Б. Эмигранты. — М.: ЮНИТИ, 1990.

Гумилев Н. С. Письма о русской поэзии. — М.: Словесность, 1990.

Дарк. А. Писательский подход. — М.: Верфь, 1994.

Довлатов С. Ремесло: Повесть в двух частях. — СПб.: Ардис, 1985.

Довлатов С. Собрание прозы в трех томах. — СПб.: «Лимбус Пресс», 1995.

Ильин И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа. — М.: Интрада, 1998.

Ильин И. П. Постмодернизм и прочее. — М.: ЮНИТИ, 2003.

Каверин В. К. Философские основания эстетики постмодернизма. Научно-аналитический обзор. — М.: ИНИОН, 1993.

Курицын Н. Русский литературный постмодернизм. — М.: Дрофа, 2004.

Ланин Б.К.

Литература

3ей волны эмиграции. — СПб.: Питер, 2003.

Лимонов Э. Другая Россия. М.: Ультра. Культура, 2003. С. 46.

Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. — М.: Алетейя, 1998.

Липовецкий М. Н. Осмысление русского постмодерна в монографиях. — СПб.: Питер, 2003.

Лосский Н. О. Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция. — М.: Дрофа, 2005.

Маньковская Н.Б. «Париж со змеями»: (Введение в эстетику постмодернизма). — М.: ИФРАН, 1995.

Михайлов О.Г.

Литература

русского зарубежья. — М.: ЮНИТИ, 1995.

Патнэм Х. Философия сознания. — М.: Дом интеллектуальной книги, 1999.

Пятигорский А.М. О постмодернизме. Избранные труды. — М.: Наука, 1996.

Погребная Я. В. Смена адюльтера инцестом как вектор развития современной прозы // Русский язык и литература рубежа XX—XXI вв.еков: специфика функционирования: Всероссийская научная конференция языковедов и литературоведов (5−7 мая 2005 года). — Самара: Изд-во СГПУ, 2005.

Ратькина Т. Э. Творчество А.Д. Синявского в восприятии западных литературоведов. — М.: Словестность, 2007.

Скоропанова И. С. Русская постмодернистская литература. Учебное пособие. — М.: Слово, 2001.

Струве Г. Русская литература в изгнании. Париж — М.: Дрофа, 1996

Теймер-Непомнящи К. Абрам Терц и поэтика преступления. -Издательство Уральского университета, 2003.

Терещенко А. В. Постмодернизм в российской культуре: специфика и особенности появления. — М.: Филинъ, 2004.

Ушкалов И.Г., Иванов С. Л. Эмиграция: взгляд с Востока и Запада. — М.: Знак, 1991.

Эпштейн М. Н. Постмодерн в России: Литература и теория. — М.: изд. Р. Элинина, 2000.

Александрова Р. И. Русское зарубежье: духовность, философия, нравственность // Гуманитарные науки и образование: проблемы и перспективы. — Саранск, 1997.

Беньямин В. В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости // Киноведческие записки. ВНИИК. — 1989. — № 2. — стр. 151−173.

Берг М. Глава 2. В. Ерофеев и А. Битов. Э. Лимонов и Е.

Харитонов // Литературократия. — 2007. — № 2. — стр. 33 — 50.

Вишневецкая Ю. Красные дьяволята // Эксперт. — 2003. — № 8. — стр. 72.

Генис А. Андрей Синявский: эстетика архаического постмодернизма // Новое литературное обозрение. — 1994. — № 7. — стр. 24 — 47.

Генис А. Новый Архипелаг, или Конец эмигрантской литературы // Континент. — 1999. — № 102. — стр. 45 — 60.

Гидденс Э. Последствия модернити // Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология. — М.: Academia, 1999.

Голлербах Е. Прогулки с Терцем // Звезда. — 1993. — № 7. — стр. 36 — 55.

Голынко-Вольфсон Д. Империя сытых анархистов // НЛО. — 2003. — № 64. — стр. 175.

Демидова М. Мемориал Довлатова // Жизнь Питера. — 2005. — № 6. — стр. 8 — 10.

Джеймисон Ф. Постмодернизм и потребительское общество // Вопросы искусствознания. — 1997. — № 2. — стр. 54−61.

Довлатов С. «Дар органического беззлобия». Интервью Виктору Ерофееву// Заря. — 1989. — с. 5.

Жолковский А. Блуждающие сны // Огонек. — 1994. — № 2. — стр. 21 — 33.

Жолковский А. Бунт «маленького человечка» // Огонек. — 1991. — № 41. — стр. 9 — 25.

Иноземцев В. История и методологические основы постиндустриальной теории // Звезда. — 2004. — № 7. — стр. 10−64.

Кулибина Н. В. Довлатов С. Поплиновая рубашка // Русский язык за рубежом. — 2001. — № 1. — стр. 23 — 35.

Лимонов Э. Отравленный подарок // Литературная газета. — 2001. — № 10. — стр. 6 — 9.

Липавский Л. Исследование ужаса // Логос. Философско-литературный журнал. — 1993. — № 4. — стр. 79, 85.

Малахов В. С. Постмодернизм, постмодерн // Современная западная философия. Словарь. — М.: ТОН-Остожье. 1998.

Пономарев Е. Психология подонка: Герои Э. Лимонова и низовая культура // Звезда. — 1996. — № 3. — стр. 18 — 36.

Рейн Е. Несколько слов вдогонку // Звезда. — 1994. — № 3. — стр. 12 — 20.

Рорти Р. Философия и будущее // Вопросы философии. — 1994. — № 6. — стр. 33.

Синявский А.Д. «О различии Синявского и Терца». Интервью парижскому корреспонденту Дмитрию Савицкому. — 1995.

Тырышкина Е. В. Русская литература 1890-х — начала 1920;х годов: от декаданса к авангарду // Литературная газета. — 2002. — № 5. — стр. 151 — 157.

Эпштейн М. Синявский как мыслитель. // Синтаксис. — 1995. — № 36. — стр. 86−105.

http://www.svobodanews.ru/content/Transcript/445 808.html

Эпштейн М. Н. Постмодерн в России: Литература и теория. — М.: изд. Р. Элинина, 2000. — стр. 64.

Богданова О. В. Постмодернизм в контексте современной русской литературы. — М.: ЮНИТИ, 2005. — стр. 81.

Там же. — стр. 39.

Погребная Я. В. Смена адюльтера инцестом как вектор развития современной прозы // Русский язык и литература рубежа XX—XXI вв.еков: специфика функционирования: Всероссийская научная конференция языковедов и литературоведов (5−7 мая 2005 года). — Самара: Изд-во СГПУ, 2005. — стр. 653.

Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. — М.: Алетейя, 1998. — стр. 87.

Пятигорский А.М. О постмодернизме. Избранные труды. — М.: Наука, 1996. — стр. 124.

Ильин И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа. — М.: Интрада, 1998. — стр. 174.

Богданова О. В. Постмодернизм в контексте современной русской литературы. — М.: ЮНИТИ, 2005. — стр. 136.

Курицын Н. Русский литературный постмодернизм. — М.: Дрофа, 2004. — стр. 133.

Гумилев Н. С. Письма о русской поэзии. — М.: Словесность, 1990. — 196.

Генис А. Новый Архипелаг, или Конец эмигрантской литературы // Континент. — 1999. — № 102. — стр. 50.

Михайлов О.Г.

Литература

русского зарубежья. — М.: ЮНИТИ, 1995. — стр. 211.

Каверин В. К. Философские основания эстетики постмодернизма. Научно-аналитический обзор. — М.: ИНИОН, 1993. — стр. 199.

Тырышкина Е. В. Русская литература 1890-х — начала 1920;х годов: от декаданса к авангарду // Литературная газета. — 2002. — № 5. — стр. 151.

Липавский Л. Исследование ужаса // Логос. Философско-литературный журнал. — 1993.

— № 4. — Стр.

79.

Скоропанова И. С. Русская постмодернистская литература. Учебное пособие. — М.: Слово, 2001. — Стр. 208.

Эпштейн М. Синявский как мыслитель. // Синтаксис. — 1995. — № 36. — стр. 86.

Там же.

Эпштейн М. Синявский как мыслитель. // Синтаксис. — 1995. — № 36. — стр. 87.

http://www.svobodanews.ru/content/Transcript/445 808.html

Синявский А.Д. «О различии Синявского и Терца». Интервью парижскому корреспонденту Дмитрию Савицкому. — 1995.

Ратькина Т. Э. Творчество А.Д. Синявского в восприятии западных литературоведов. — М.: Словестность, 2007. — стр. 142.

Теймер-Непомнящи К. Абрам Терц и поэтика преступления. — Издательство Уральского университета, 2003. — стр. 309.

Ратькина Т. Э. Творчество А.Д. Синявского в восприятии западных литературоведов. — М.: Словестность, 2007. — стр. 148.

Эпштейн М. Синявский как мыслитель. // Синтаксис. — 1995. — № 36. — стр. 90.

М. Демидова. Мемориал Довлатова // Жизнь Питера. — 2005. — № 6. — стр. 10.

Довлатов С. Ремесло: Повесть в двух частях. — СПб.: Ардис, 1985. — стр. 84.

Там же, стр. 94.

Довлатов С. Собрание прозы в трех томах. — СПб.: «Лимбус Пресс», 1995. — стр. 17.

Рейн Е. Несколько слов вдогонку // Звезда. — 1994. — № 3. — стр. 15.

Кулибина Н. В.. С. Довлатов. Поплиновая рубашка // Русский язык за рубежом. — 2001.

— № 1. — стр. — 27.

Довлатов С. «Дар органического беззлобия». Интервью Виктору Ерофееву// Заря — 1989. — стр. 42.

Лимонов Э. Отравленный подарок // Литературная газета. — 2001. — № 10. — стр. 6.

Пятигорский А.М. О постмодернизме. Избранные труды. — М.: Наука, 1996. — стр. 365.

Ильин И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия. — М.: ЮНИТИ, 2005. — стр. 9.

Липовецкий М. Н. Осмысление русского постмодерна в монографиях. — СПб.: Питер, 2003. — стр. 197.

Берг М. Глава 2. В. Ерофеев и А. Битов. Э.

Лимонов и Е. Харитонов // Литературократия. — 2007. — №

2. — стр. 40.

Пономарев Е. Психология подонка: Герои Э. Лимонова и низовая культура // Звезда. — 1996. — № 3. — стр. 24.

Жолковский А. Бунт «маленького человечка» // Огонек. — 1991. — № 41. — стр. 9.

Дарк. Писательский подход. — М.: Верфь, 1994. — 290.