Деградация личности в рассказах А, П. Чехова «Ионыч» и «Человек в футляре»

Именно это ощущение испытал Ионыч ночью на кладбище (всюду ему видится не мрамор надгробий, а белые обнаженные женские тела). Чехов показывает глубинные процессы, происходящие в человеческой душе: оказывается, что не слабостью характера и не порочностью объясняется стремление Ионыча солгать, что Котик играла прекрасно, не критиковать роман Веры Иосифовны и нежиться в лени, поверить в записку Котика — это объясняется ещё и глубоким, сокровенным желанием человека вернуться в райское состояние гармонии, беззаботности, бесконечной любви, благости, желанием скрыться от пошлого и жестокого реального мира. За такое душевное движение осудить Ионыча мы не можем. Кроме того, волен ли Ионыч (и любой другой человек) управлять такими желаниями; скорее всего нет, значит перед нами не только конфликт человека и среды, а внутренний конфликт человека, труднообъяснимый, не сводимый к двум простым полюсам «хорошо» и «плохо». Иначе говоря, идея рассказа Чехова «Ионыч» заключается не в изображении духовной деградации человека с подробным рассмотрением причин и обстоятельств этого процесса, а в мысли о том, что нельзя однозначно судить о виновности среды или человека в случившемся, человек «устроен» гораздо сложнее, чем привычно о нем судят обыватели.

Чем ближе к финалу рассказа, тем более сложным и непонятным становится смысл истории об Ионыче.

Получив отказ от Котика, Ионыч срывает с себя маску, роль («…Он прежде всего сорвал с себя жесткий галстук и вздохнул всей грудью. Ему было немножко стыдно…»). Ни читатель, ни автор, ни сам Ионыч до конца не понимают, что с ним происходит. Ясно одно: ненасыщенная любовью, страстью, азартом желаний жизнь становится скучной. Может быть лучше даже такая ненастоящая романтическая любовь, создающая волнение, порождающая сильные впечатления, чем отсутствие всякой любви?.. Скука превращает Ионыча в банального обывателя: «Опыт научил его мало-помалу, что пока с обывателем играешь в карты или закусываешь с ним, то это мирный, благодушный и даже не глупый человек, но стоит только заговорить с ним о чём-нибудь несъедобном, например, о политике или науке, как он становится в тупик или заводит такую философию, тупую и злую, что остается только рукой махнуть и отойти.

Когда Старцев в обществе, за ужином или чаем, говорил о том, что нужно трудиться, что без труда жить нельзя, то всякий принимал это за упрек и начинал сердиться и назойливо спорить. При этом обыватели не делали ничего, решительно ничего, и не интересовались ничем, и никак нельзя было придумать, о чем говорить с ними. И Старцев избегал разговоров, а только закусывал и играл в винт, и когда заставал в каком-нибудь доме семейный праздник и его приглашали откушать, то он садился и ел молча, глядя в тарелку; и всё, что в это время говорили, было неинтересно, несправедливо, глупо, он чувствовал раздражение, волновался, но молчал". Его умершую душу уже не пробуждает запоздалый интерес к нему Котика: «<�…> Когда вошли в дом и Старцев увидел при вечернем освещении ее лицо и грустные, благодарные, испытующие глаза, обращенные на него, то почувствовал беспокойство и подумал опять: „А хорошо, что я тогда не женился“. Он стал прощаться <�…>»

Столь радикальное изменение героя, происходящее на глазах у читателя, которое показал Чехов в рассказе «Ионыч», — материал, более соответствующий жанру романа, а не рассказа. Вместо изображения одного главного события из жизни героя, как это обычно бывает в жанре рассказа, Чехов показывает чуть ли не всю его жизнь. Однако из «Ионыча» романа не вышло: в романе по мере изменения героя меняется к нему отношение автора (и читателя), а в данном случае, в рассказе Чехова «Ионыч», позиция автора остаётся неизменной. С самого начала он иронизирует над героем, не верит в здравый смысл и самостоятельность Старцева, потом, ближе к концу рассказа, ирония автора оказывается оправданной — Старцев действительно пренебрег здравым смыслом и поддался влиянию среды в ущерб самостоятельности. Однако рассмотрение самых глубоких, подспудных мыслей и желаний Дмитрия Старцева заставляло иногда автора и читателя испытать к герою если не симпатию, то по крайней мере сочувствие, понимание.

Чехов отличается, как известно, своим особым стилем, суть которого сводится к тому, что он изображает предмет (вещь, человека и т. д.) не в эмоциональной оценке, то есть не выделяет в предмете главное или типичное, а изображает его как он есть в жизни со всем необъяснённым противоречием. Именно по этой причине герой у Чехова — средний обыкновенный человек со всем набором дурных привычек, опасных и безобидных. При создании образа героя Чехов не освобождает его от случайных, нетипичных, нехарактерных свойств, а оставляет все как в реальной жизни. Его герой может иметь привычку мять манжеты, поглаживать себя по груди или голове, щелкать пальцами и т. п. — это никак не объясняет их характер, зато придает образам живость, настоящесть, правдоподобие; Чехов не пытается все свести в одну точку, в один фокус, он показывает его с нерешенным противоречием. Герой рассказа «Ионыч» именно таков.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Необходимо обратить особенное внимание на губительное влияние «человека в футляре» на окружающее. Беликов при ближайшем с ним знакомстве оказывается не забавным, не нейтральным, а зловредным. Он заключает в футляр не только свое существование, но и всячески стремится вызвать у других потребность в футляре, вытравить индивидуальность, уничтожить естественное стремление к общественности, к новому. Своей «отрезвляющей» трусливой формулой «как бы чего не вышло» он сеял опасения, сомнения в необходимости даже таких невинных нововведений, как драматический кружок, читальня или чайная; своей «осторожностью, мнительностью, чисто-футлярными соображениями» не только досаждал, но и угнетал, давил всех и, в результате, добился своего — создал в городе и в гимназии «удушающую атмосферу» всеобщего страха, заторможенности, подавленности.

Чехов видел особую опасность Беликовых в том, что они могли ввести в заблуждение окружающих. Беликовы не выступали с открытой, грубой силой, которая могла породить противодействие, а говорили тихо, деликатно, осторожно, захватывали «исподтишка», как паук в свою паутину.

Наиболее частотный способ в раскрытии литературного характера в цикле рассказов Чехова — это внешний блок приемов, т. е. портретная характеристика и описание бытового антуража героя.

Вспомним финал нравственной деградации Ионыча: он стал известным, довольно богатым («есть имение и два дома в городе»), он «пополнел, ожирел, тяжело дышит», «горло заплыло жиром, голос у него изменился, стал тонким и резким». Всё это явно напоминает судьбу «толстых чиновников» по классификации Чичикова: «<�…> У толстого <�…> глядь — и явился где-нибудь в конце города дом, купленный на имя жены, потом в другом конце другой дом, потом близ города деревенька, потом и село со всеми угодьями». Чичиковская типология чиновников наглядно показывает механизм вырождения человека и превращения его в мёртвую душу чиновника. Подключение такого контекста позволяет уточнить идею чеховского рассказа: у Ионыча произошло не просто нравственное упрощение, обеднение, а полное перерождение личности, как бы вымирание в нём живой индивидуальности, он превратился в мёртвую душу. Благодаря наличию такого контекста становится понятным, что Чехов показывает не единичный случай и даже не судьбу поколения в образе Дмитрия Старцева, — поглощение человека средой, общественным мнением, безликим множественным числом («все», «люди говорят», «так не делают»), возможно является серьёзной проблемой в жизни русских людей многих поколений (по крайней мере в XIX веке — от Гоголя до Чехова).

С учётом такого контекста рассказ «Ионыч» воспринимается как более масштабное произведение, в котором речь идёт не только о конфликте между человеком и общественной средой, но о конфликте между личными устремлениями человека и непонятной властной стихией жизни.

1. Бердников Г. А. П. Чехов. Идейные и творческие искания. М., 1994.

2. Бялый Г. А. История русской литературы: А. П. Чехов. М., 1997. Т.

9. Ч.

2.

3. Ермилов В. В. А. П. Чехов. М., 1999.

4. Заманская В. Пути художественного воплощения характера в русской литературе конца XIX — начало XX века. Магнитогорск, 2001.

5. Михайловский Н. К. Литературная критика: Статьи о русской литературе конец XIX — начало XX века. М, 1996.

6. Полоцкая Э. Пути чеховских героев. М., 1993.

7. Турков А.А. П. Чехов и его время. М., 1998.

8. Чехов А. Рассказы. М., 1995.

9. Чудаков А. П. Мир Чехова: Возникновение и утверждение. М., 1999.

Бялый Г. А. История русской литературы: А. П. Чехов. М., 1997. Т.

9. Ч.

2. С. 236.

Заманская В. Пути художественного воплощения характера в русской литературе конца XIX — начало XX века. Магнитогорск, 2001. С. 218.

Полоцкая Э. Пути чеховских героев. М., 1993. С. 144.

Чудаков А. П. Мир Чехова: Возникновение и утверждение. М., 1999. С. 294.

Полоцкая Э. Пути чеховских героев. М., 1993. С. 112.