Вот то новое, что вносит Булгаков, по сравнению с Новым Заветом, в свое «благовествование» о Христе. Однако, ничего особенно оригинального со времен не только древнейших ересей, но и с самих евангельских времён (еще правоверные иудеи отказывались видеть в Иисусе Сына Божия) в сюжете нет.
Иешуа же не может никому и ничего прощать, ибо простить можно лишь вину, грех, а он не ведает о грехе. Он вообще как бы находится по другую сторону добра и зла.
Тут можно и должно сделать важный вывод: Иешуа Га-Ноцри, пусть и человек, не предназначен судьбой к совершению искупительной жертвы, не способен на нее. Это — центральная идея булгаковского повествования о бродячем правдовозвестителе, и это отрицание того важнейшего, что несет в себе Новый Завет.
Иешуа слаб, потому что он не ведает Истины. Вот центральный момент всей сцены между Иешуа и Пилатом в романе — диалог об Истине: «Что такое Истина?» — скептически вопрошает Пилат.
(Христос здесь безмолвствовал. Все уже было сказано, все возвещено. И что было говорить тому, кто стоял перед Истиной — и не видел ничего в духовной слепоте своей.)
Иешуа необычайно многословен. Нет никакой скрытой глубины за теми словами, никакого потаенного смысла. Истина оказалась сведенной к тому факту, что у кого-то в данный момент болит голова.
В данном случае — это не принижение Истины до уровня обыденного сознания. Истина, по сути, отрицается тут вовсе, она объявляется лишь отражением быстротекущего времени, неуловимых изменений реальности. Иешуа всё-таки философ. Слово Спасителя всегда собирало умы в единстве Истины. Слово Иешуа побуждает к отказу от такого единства, к дроблению сознания, к растворению Истины в хаосе мелких недоразумений, подобных головной боли. Поэтому-то нищий философ сводит под конец все мудрствования не к прозрению тайны бытия, а к сомнительным идеям земного обустройства людей. Иешуа предстает носителем утопических идей социально-политической справедливости: «В числе прочего я говорил, — рассказывает арестант, — что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть».
Роман Булгакова посвящен вовсе не Иешуа, и даже не в первую очередь самому Мастеру с его Маргаритой, но — сатане. Воланд есть главный персонаж всего произведения, его образ — своего рода энергетический узел всей сложной композиционной структуры романа. Главенство Воланда утверждается изначально эпиграфом к первой части: «Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».
Но сатанинская претензия на обладание исходящим от Бога благом — воспринимается автором «Мастера и Маргариты» как безусловная истина, и на основании доверия к дьявольскому обману Булгаков и выстраивает всю нравственно-философскую и эстетическую систему своего творения.
Иная роль у Маргариты, возлюбленной Мастера. В силу неких особых присущих ей магических свойств она становится источником той энергии, которая оказывается необходимой всему бесовскому миру в определенный момент его бытия, ради чего и затевается сам «бал». Если смысл Божественной Литургии в евхаристическом единении с Христом, в укреплении духовных сил человека, то анти-литургия дает прибыток сил обитателям преисподней. Не только неисчислимое сборище грешников, но и сам Воланд-сатана как бы обретает здесь новое могущество, символом чего становится изменение его внешнего облика в момент «причащения», а затем и полное «преображение» сатаны и его свиты в ночь, «когда сводятся все счёты».
Перед читателем, таким образом, совершается некое мистическое действо: завершение одного и начало нового цикла в развитии запредельных основ мироздания, истину которых дано познать только самому автору.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Важнейшее качество нашей отечественной словесности ХХ века — ее православное миропонимание, религиозный характер отображения реальности. Религиозность литературы проявляется не только в связи с церковной жизнью, и не в исключительном внимании к сюжетам Священного Писания, а в особом способе воззрения на мир. Православие на протяжении веков так воспитывало русского человека, так учило его осмыслять свое бытие, что он не мог до конца отрешиться от православного миросозерцания.
Процессы, развивающиеся в ренессансном по духу искусстве, есть следствие самообожествления человека, неявное проявление идеи человекобожия. Весь мир, все истины становятся малосущественными перед напором самоутверждающейся вольной фантазии творца-художника.
Именно Православие повлияло на пристальное внимание человека к своей духовной сущности, на внутреннее самоуглубление, отраженное литературой. Православие — основа русского миропонимания и русского способа бытия в мире.
Искусство, и литература в частности, может в необозримом пространстве души замкнуться в тех областях, где душа соприкасается с телесным естеством, но может возвыситься и до сфер, пограничных с пребыванием духа. Такова в высших своих достижениях русская литература ХХ века.
Проблема заключается в том, что знать Истину и следовать Истине не одно и то же. Это и стало предметом эстетического осмысления и отображения в русской литературе ХХ века. Но не поводом для отстраненного созерцания и холодного рассудочного анализа, а предметом и собственного душевного терзания писателя.
Дунаев М. М. Вера в горниле сомнений// Православие и русская литература в XVII—XX вв.еках.
М.: Изд. Совет Русской Православной Церкви, 2003. — 1056 с.
Минералова И. Г. Русская литература серебряного века: Поэтика символизма.
М.: Флинта: Наука, 2003. 272 с.
Полная хрестоматия русской поэзии// Под ред. И. Мизина.
М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2003. 975 с.
Привычное ощущение кризиса в мировой литературе.
М.: Наследие, 1999. 320 с.
Русская литература XX века в зеркале критики// Сост. С. И. Тимина, М. А. Черняк, Н. Н. Кякшто.
СПБ.: Филологический факультет СПбГУ; М.: Изд. центр Академия, 2003. 656 с.
Русская литература XX века// Под ред. В. В. Агеносова.
М.: Дрофа, 1997. 352 с.
Русская литература XX века// Под ред. Л. П. Кременцова.
М.: Изд. центр Академия, 2003. 496 с.
Русская литература ХIX-XX веков.
М.: Аспект-Пресс, 2000. 462 с.
Минералова И. Г. Русская литература серебряного века: Поэтика символизма.
М.: Флинта: Наука, 2003. с. 137
Русская литература XX века// Под ред. Л. П. Кременцова.
М.: Изд. центр Академия, 2003. с. 544
Русская литература XX века в зеркале критики// Сост. С. И. Тимина, М. А. Черняк, Н. Н. Кякшто.
СПБ.: Филологический факультет СПбГУ; М.: Изд. центр Академия, 2003. с. 233
Дунаев М. М. Вера в горниле сомнений// Православие и русская литература в XVII—XX вв.еках.
М.: Изд. Совет Русской Православной Церкви, 2003. — с. 450
