Роль православия в развитии менталитета русской культуры

Общая судьба народов диктовалась в значительной мере их общим менталитетом, т. е. фактически развертывалась как совокупность культур, сопряженных в единстве цивилизации.

Особое значение здесь приобретают социальнои культурно-исторические аналогии между различными, далеко стоящими друг от друга эпохами (например, Смутное время конца XVI — начала XVII веков, период революций 1917 г. и последовавшей за ними гражданской войны, современный этап драматического распада СССР; деспотическое правление Ивана Грозного, Петра I, Николая I, Ленина и Сталина; либеральные реформы Екатерины И, Александра II, Столыпина, Хрущева и т. д.). С точки зрения единства менталитета российской цивилизации, социокультурные соответствия подобных отдаленных эпох вполне объяснимы. «При помощи культурно-исторических аналогий легко убедиться в преемственности разных культурных и социальных эпох, в ритмичности периодических смысловых совпадений, наблюдающихся между различными фазами исторического процесса, и фактически в неизменности (метаисторичности) менталитета русской культуры и российской цивилизации, взятых как целое — в модусе своей непрерывности и преемственности».

В данном случае, разумеется, будет точнее говорить не о национальном или эпохальном менталитете, а о менталитете цивилизационном. Рассматривая менталитет русской культуры как наиболее общий фундамент социокультурных процессов на протяжении всей, более чем тысячелетней истории нашего отечества (Руси — России — СССР…), мы имеем дело не с одним национально-русским менталитетом, но и с ментальностями более общего, межнационального или наднационального характера.

С одной стороны, к исконному, хотя и не вполне сформировавшемуся менталитету восточных славян конца первого тысячелетия нашей эры постоянно примешивались еще менее определенные ментальности территориально смежных с восточными славянами народов — кочевых народов Востока (печенегов, половцев, хазар, татаро-монголов Золотой Орды, а также различных финно-угорских и тюркских народностей Евразии) и оседлых народов ближайшего Запада (варяги, болгары, греки Византии, поляки, литовцы и др.).

С другой стороны, национально-русский менталитет оказывал значительное влияние на менталитеты смежных народов, входивших прежде всего в состав Руси, Российской империи, СССР, тем самым ментально сближая их с русской культурой. Таким образом, менталитет русской культуры — это нечто гораздо большее, нежели национально-русский менталитет, это менталитет целой российской цивилизации, сформировавшейся в конечном счете под непосредственным и определяющим влиянием русского народа, его культуры, его образа жизни и мышления, сложившегося типа хозяйствования и соответствующего жизненного уклада, характера религиозности и государственного строя.

Это менталитет суперэтноса, включающего в себя целый ряд взаимосвязанных культур; более того, это менталитет межили надэтнической общности, т. е. культурного или цивилизационного союза. При этом речь идет не только о менталитете, общем для восточно-славянских народов, «отпочковавшихся» от некогда единого «ствола» — древнерусской народности (великороссов, украинцев и белорусов), но и о ментальном единстве культур, генетически восходящих к различным этническим, языковым и цивилизационным корням (татарской, башкирской, бурятской, якутской, казахской, молдавской, армянской, грузинской, азербайджанской и т. д.), но связанных общей исторической судьбой, геополитическими интересами и единством территории, а также традициями межкультурного диалога в ценностно-смысловом пространстве русской культуры. Подобный интернациональный, надэтнический менталитет, как говорилось выше, исторически начал складываться еще в глубокой древности, и в этом отношении сам менталитет русской культуры уже не был чисто национальным менталитетом. Тем более не был таковым менталитет, общий для народов Российской империи, как он складывался на протяжении XIX — начала XX веков, или Советского Союза.

В этом отношении ментальные факторы цивилизации оказываются общими для ряда народов и даже этносов, а в случае России носят определенно надэтнический или межэтнический характер, т. е. оказываются действующими, более того, системообразующими для целого ряда генетически различных культур, связанных между собой общей исторической судьбой, единством территории, сходными геополитическими и природными условиями (ландшафтом, климатом, почвенным строением, акваторией, фауной и флорой и т. д.), принципами земледелия и скотоводства, чертами быта, а постепенно и особенностями религиозно-конфессиональными, государственно-институциональными, а подчас и самим типом социокультурной динамики. Так, обладая своеобразными культурами, многие народы, населявшие Россию, — тюркские и финно-угорские, закавказские и среднеазиатские — оказались причастными к единой, общей для них российской (а затем и советской) цивилизации, и даже обретение национальной независимости и государственной самостоятельности не освободило большинство из них от общих цивилизационных закономерностей и тяготений. В этом смысле не только Дон и Кубань, Карелия, Татарстан, Саха-Якутия, Калмыкия, Бурятия, но и Украина, Беларусь, Молдавия, Казахстан, Грузия, Армения и т. д. принадлежат одной цивилизации, при всех своих существенных типологических отличиях.

Более того, даже народы и культуры, настойчиво стремящиеся сегодня выйти из-под «руки Москвы» — за пределы СНГ и во что бы то ни стало интегрироваться с Западной Европой (Прибалтика), как показывают наблюдения за тенденциями их постсоветского развития, в цивилизационном отношении оказываются до сих пор гораздо ближе русским — и народу, и культуре (а также любым российским регионам, всем народам бывшего Советского Союза), нежели, например, немцам, полякам и населению других восточно-европейских или скандинавских стран. В данном случае имеет смысл говорить о менталитете большего, нежели русская культура, ценностно-смыслового единства, например, о менталитете российской или — шире — евразийской цивилизации, к которой в различной степени оказываются причастны многие народы и культуры, развивавшиеся под эгидой России или СССР.

Можно сказать, что общероссийский, а затем и советский менталитет, будучи в значительной мере надили интернациональным, действительно соответствовал некоему цивилизационному единству, которое в позднесоветское время (брежневско-андроповское, горбачевское) именовалось «новой исторической общностью» — советским народом. Над этим самоназванием впоследствии, особенно после распада СССР, много иронизировали, даже издевались, считая такое образование — словесное и фактическое — нонсенсом. Однако так или иначе сначала российская, а затем советская общность — ментальная, цивилизационная, культурная, духовная, идеологическая, государственно-политическая, экономическая и т. д. — существовала реально, пока существовала Российская империя, Советский Союз, т. е. построенная на тех или иных глубинных основаниях империя. Среди таких необходимых оснований единства был и общий для многих народов и народностей нашего отечества, объединенных общей территорией и цивилизационной судьбой, российско-советский менталитет. Вместе с развалом СССР, т. е. в связи с сопровождавшим его территориальным, политическим и религиозным размежеванием, начался процесс распада единого менталитета. У народов восточных (например, монголоидных и тюркских) стали более определенными тяготения к религиозно-цивилизационным общностям — буддийско-ламаистской и исламской цивилизациям. В Прибалтике активизировались тяготения к Западной или, по крайней мере, к Восточной Европе (Германия, Польша, скандинавские страны). Молдавия потянулась к этнически ей близкой Румынии, а в основном русскоязычное Приднестровье — к России или Украине.

Таким образом, с изменением геополитической карты страны, характера государственности, общественно-политического строя, господствующей идеологии, ценностных ориентации и норм, авторитетных в обществе, среди других составляющих переходного процесса начал претерпевать серьезные изменения и менталитет, который стал надламываться изнутри и приобрел во многих случаях амбивалентный и проблемно-поисковый характер. Сообщенные менталитету культуры в принципе не свойственные ему противоречивость и динамизм свидетельствовали о ментальном кризисе, драматически переживаемом постсоветской цивилизацией; сохранив внешнюю преемственность с советской и российской цивилизационными системами, постсоветская система демонстрировала все большее и большее расхождение с ними — институциональное, ценностно-смысловое, ментальное.

Так, отказ от коммунистических идеалов, реабилитация «общечеловеческих ценностей», расширение цивилизационного выбора в ситуации культурно-исторического перепутья привели, с одной стороны, к появлению религиозной доминанты (православной, исламской, буддийской и т. п.); с другой — к деполитизации культуры и усилению общего интереса к повседневности, к нарастанию утилитаризма. Вместе с тем в какой-то мере сохранились и прежние (российские и советские) интегративные доминанты менталитета, пока еще удерживающие большую часть фрагментов бывшей советской цивилизации в едином ценностно-смысловом и геополитическом пространстве — в качестве «постсоветской цивилизации».

Однако на этом основании строить далеко идущие прогнозы относительно перспектив возможного восстановления единой государственности, экономики, культуры, идеологии и сплочения цивилизационного единства народов бывшего Советского Союза было бы преждевременно и стратегически опасно. Нельзя исключать и того, что мы являемся невольными свидетелями начавшихся процессов прогрессирующего распада не только советской, но и российской цивилизации, а значит, присутствуем при становлении не только постсоветской, но и построссийской цивилизационной системы. Вместе с тем это означает, что вместе с «глубоким и разрушительным кризисом менталитета российско-советской цивилизации наступает (очень медленно и постепенно) действительный конец не только советской, но и российской цивилизаций, на развалинах которых будет формироваться какое-то иное, неведомое нам цивилизационное единство, которое условно можно назвать «Пост-Россия».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Ментальность не фиксируется и не определяется сознанием, не формулируется дискурсивно, но в большей степени переживается (эмоциально, чувственно) и реализуется (поведенчески, спонтанно). Как правило, тот или иной человек не способен ответить на вопрос, какова его картина мира или объяснить свое поведение, мироощущение. Между тем, именно ментальная картина мира включает в себя наиболее общие и мало изменяемые от поколения к поколению представления в их соотнесенности между собой: о пространстве и времени, о добре и зле, о свободе и равенстве, о праве и норме, о труде и досуге, о семье и сексуальных отношениях, о ходе истории и национальном своеобразии, о соотношении нового и старого, о жизни и смерти, о бессмертии и Боге, о личности и ее отношении к социуму, в том числе государству, обществу, власти, коллективу, нации.

Менталитет воплощает в себе то общее, что лежит в основе сознательного и бессознательного, логического, рационального и эмоционального, интуитивного, мышления и поведения, веры и образа жизни, общественного и индивидуального, теоретического и практического, рутинного существования и неповторимого творчества, истории и современности, изменчивого и неизменного — в эпохе, этносе, нации, церкви, гражданском обществе, типе деятельности, культуре, цивилизации. Именно предельная обобщенность конституирующего национальную культуру содержания делает его неуловимым и не формулируемым для его носителей, не перетекающим ни в понятийные, ни в конкретно-образные формы; его абстрактность выразима лишь в условных метафорических, ассоциативных формах или воспринимается интуитивно и провиденциально (как ниспосланность свыше, как судьба, историческая миссия, богоданность или в случае кризиса — как историческая заброшенность, рок, нравственно-духовная исчерпанность, богооставленность).

Национальным менталитетом мы называем глубинные структуры культуры, складывающиеся на протяжении длительного времени и определяющие типологическое — как национально-этническое, так и эпохально-историческое, своеобразие цивилизации. При этом эпохально-исторические компоненты менталитета вторичны: они подчинены национально-этническим составляющим менталитета и определяются ими. Этим объясняется ценностно-смысловое различие сходных стадиальных эпох в истории разных национальных культур, подчас весьма значительное. Достаточно сравнить, например, в истории русской и западно-европейской культуры эпохи средневековья, Просвещения, романтизма, модерна и т. п. Еще меньше общего мы обнаружим при сравнении стадиальных эпох, если вовлечем в исторический кругозор восточные культуры, обладающие совершенно особым историзмом. Напротив, ментальное сходство между стадиально различными эпохами в рамках одной национально-культурной истории велико и может быть объяснено лишь тем, что исторически различные этапы культурного развития опираются на общее (глубинное) семантическое основание, т. е. связаны с ним напрямую, вне опосредовании через предшествующие культурные эпохи.

Черты, определяющие в целом ментальность той или иной культуры, в отличие от идеологических, социально-политических, коммерческих и иных культуротворческих факторов, характеризующихся значительным динамизмом, спонтанной «текучестью», а значит, поверхностностью, отличаются большой стабильностью и не изменяются столетиями. Более того, менталитет национальной культуры, даже претерпевая некоторые изменения в ходе истории, все же остается в своей основе постоянным, что позволяет идентифицировать культуру на всем ее историческом пути — от зарождения до расцвета и, может быть, гибели. Так, национальное своеобразие русской культуры узнаваемо и на стадии Крещения Руси, и в период монголо-татарского ига, и в царствование Ивана Грозного, и во время «Петровских реформ», и при жизни Пушкина, и в Серебряный век, и при советской власти, и в эмиграции, и на современном, смутном этапе посттоталитарного развития России. Речь идет, таким образом, не столько о самоидентичности культуры на протяжении тысячелетия сколько о цивилизационном единстве России, и здесь следует говорить о чем-то большем, нежели национально-культурный менталитет, а именно о ментальных предпосылках, или основаниях, сложившейся в России цивилизации, т. е. о факторах цивилизациогенеза в России. Но этот вопрос уже выходит за рамки данной работы и, безусловно, требует отдельного исследования.

Авдонова Н.В. «Умом Россию не понять…"// Учительская газета, № 28, 2001.

Ануфриев Е.А., Лесная Л. В. Российский менталитет как социально-политический и духовный феномен. // Социально-политический журнал. 1997. № 3−6.

Бердяев Н.А. О назначении человека // Культурология: хрестоматия. Минск, 2004.

Брушлинский А. В. Психология субъекта // Психологический журнал, № 1, 2002.

Булгаков С. Благодатные заветы преподобного о. Сергия. «Путь» № 5, 1926.

Бычков В. Духовно — эстетические основы русской иконы. М., 1994.

Гуревич П. С. Культурология. М, 2001.

Дорфман Л., Леонтьев Д., Петров В. Некласический подход в эмпирических исследованиях искусства // Творчество в искусстве — искусство творчества. М., 2000.

Иванова Т. В. Ментальность, культура, искусство. // Общественные науки и современность. № 6, 2002.

Кондаков И. В. Архитектоника русской культуры // Общественные науки и современность. 1999. № 1.

Кондаков И. В. История культуры России. М., 2003.

Лебедев В. Н. Икона как средоточие и форма синтеза духовной культуры России. СПб, 2001.

Лебедев Л. Богословие Русской земли как Обетованной земли Царства Небесного. «Богословие и духовность» М. 1987.

Пушкарев Л. Н. Что такое менталитет? Историографические заметки. // Отечественная история. 1995. № 3.

Российская ментальность: методы и проблемы изучения истории. РАН. Институт российской истории. М., 1996.

Самохвалова В. И. Культурология. М., 2002.

Семенов В. Е. Искусство как межличностная коммуникация. СПб, 1995.

Семенов В. Е. Социальная психология искусства. Л., 1988.

Федотов Г. П. Стихи духовные. М., Прогресс, 1991.

Флиер А. Я. Культура как смысл истории // Общественные науки и современность. 1999. № 6.

Флоренский П. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991 г.

Щученко В. А. Вечное настоящее культуры. — СПб., 2001.

Щученко В. А. Образы русской культуры: к проблеме объективного осмысления национального ценностного мира // Ценностный мир русской культуры. — СПб., 1995.

Щученко В. А. Проблема прерывности в историко-культурном развитии.// Русская культура: прерывность и непрерывность исторического развития. СПб, 2003.

Пушкарев Л. Н. Что такое менталитет? Историографические заметки. // Отечественная история. 1995. № 3.

Пушкарев Л. Н. Что такое менталитет? Историографические заметки. // Отечественная история. 1995. № 3.

Федотов Г. П. Стихи духовные. М., Прогресс, 1991 г.

Булгаков С. Благодатные заветы преподобного о. Сергия. «Путь» № 5 1926г.

Лебедев В. Н. Икона как средоточие и форма синтеза духовной культуры России. СПб, 2001 г.

4 Там же стр.

Лебедев Л. Богословие Русской земли как Обетованной земли Царства Небесного. «Богословие и духовность» М. 1987 г.

Флоренский П. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991 г.

Бычков В. Духовно — эстетические основы русской иконы. М., 1994 г.

Российская ментальность: методы и проблемы изучения истории. РАН. Институт российской истории. М., 1996.

Кондаков И. В. История культуры России. М., 2003.

Кондаков И. В. История культуры России. М., 2003.

Кондаков И. В. История культуры России. М., 2003.