Избалованный легко давшейся ему успешной карьерой, любовью женщин, работой на него дяди Вани и Сони, Серебряков бездушен, эгоистичен. За двадцать пять лет он ни разу не поблагодарил дядю Ваню, не прибавил ему ни копейки к его мизерному жалованью. И вот он приезжает со своей красавицей женой в имение, чтобы по необходимости поселиться здесь навсегда; он вышел в отставку, у него не хватает средств для жизни в столице.
Его приезд нарушает весь строгий трудовой порядок жизни в доме. Профессор тиранит всех окружающих своими капризами, своей подагрой, своим черствым эгоизмом. Все в доме вынуждены заботиться только о нем. Дядя Ваня переживает тяжелое состояние человека, которому под старость пришлось убедиться в бессмысленности всей прожитой им жизни. Если бы он не пожертвовал своих сил и способностей на служение «идолу», то он сам мог бы сделать много полезного, заслужить благодарность людей.
Так приходит дядя Ваня к своему трагически запоздалому «бунту». Он как будто требует обратно свою загубленную жизнь. Он влюбляется в жену профессора. Он впервые в жизни начал пить.
Его удручают мысли о том, что все потеряно, жизнь пропала.
И в этот критической момент профессор торжественно созывает домочадцев на совещание и объявляет им свой проект: продать имение, чтобы на вырученные деньги профессор мог жить в столице. Он не переносит жизни в деревне, он привык к городскому шуму. Дядя Ваня потрясен. Мало того, что он отдал и все свои средства и всю жизнь Серебрякову. Теперь, когда он стал стар, его вместе с Соней, в благодарность за все, гонят в шею на все четыре стороны из родного угла. Бунт дяди Вани доходит до своего апогея. «
Ты погубил мою жизнь! — кричит он Серебрякову: — Я не жил, не жил! По твоей милости я истребил, уничтожил лучшие годы своей жизни! Ты мой злейший враг!" Профессор бросает ему в лицо: «Ничтожество!» «Пропала жизнь! — восклицает дядя Ваня в полном отчаянии. -
Я талантлив, умен, смел… Если бы я жил нормально, то из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский… Я зарапортовался! Я с ума схожу…"
«Бунт» дяди Вани заканчивается выстрелом в Серебрякова. После этой кульминации дядя Ваня еще некоторое время лелеет мысль о самоубийстве, но затем, под влиянием нeжной и кроткой Сони, он возвращается опять к своему труду — все на того же Серебрякова.
После случившегося профессор с женой уже не могут оставаться в имении. Они уезжают, правда, не в столицу, а в Харьков. Происходит «примирение», и дядя Ваня говорит Серебрякову, что все останется по-прежнему. Отставной профессор, как и раньше, будет аккуратно получать весь доход.
В пьесе возникает протест против законов жизни буржуазно-дворянского общества, воплощением которого является тупой, самодовольный, бездушный Серебряков. Этот протест звучит в выстрелах дяди Вани, в недовольстве Астрова, во всей атмосфере пьесы.
Тема пропадающей, гибнущей красоты жизни является лейтмотивом пьесы. Она связывается со всеми главными действующими лицами.
Из рассказов А. П. Чехова становится понятно, что только труд, творчество, с точки зрения автора и его героев, создают человеческую красоту.
Как никто другой в мировой литературе до М. Горького, А. П. Чехов был вдохновенным поэтом труда. Все его творчество было и скорбной и светлой песней о труде, мечтой о творчестве во имя счастья родины. Труд был для него основой человечности, основой всей морали и эстетики, и тема труда всегда связывалась у него и у его героев с мечтой — о труде творческом, свободном. Эта мысль вложена и в реплики героев, в «Трех сестрах» Ирина горюет о своей разбитой мечте: «Труд без поэзии, труд без мыслей».
Как отмечает М. Г. Розовский, в течение всей пьесы «Дядя Ваня» акцент ставится на профессии Астрова: вся его роль — постоянное страдание на поприще профессионального занятия медициной и преодоление страдания путем экологических (т.е. непрофессиональных) забот. Благодаря умению Чехова четко выразить и описать то, что другие писатели изображают подробно, а также вследствие особого отношения автора к герою-врачу, связанному определенной профессией, и, безусловно, досконального знания писателем ежедневной жизни и работы медицинских деятелей, читателю становится возможным войти в ситуацию Астрова и до определенной степени прочувствовать его переживания и прошедшие в его душе изменения. И хотя перемены в Астрове проходят до действия драмы, они представляют ключевой аспект в изучении этого персонажа, так как значительно влияют на его характер, и превращают его в того человека, которым он стал: перед нами стоит доктор с притупившимися чувствами и ничего не желающий хотящий, утомленный не только работой, но жизнью вообще, в которой ему остались лишь забота о красоте земли и желание о слиянии человека с природой.
Можно исходить из того, что приступив к медицинской практике, Астров был предан работе. Ввиду того, что к началу 1860-х гг., описанных К. А. Тимирязевым как годы «пробуждения естествознания», можно было заметить возрастание интереса и к медицине, вполне обосновано мнение П. Долженкова, что Астров, обратившийся к медицине, видел в науке средство к достижению лучшего будущего. Самоотверженно посвятил он круглосуточно работе земским врачом целых 11 лет жизни, без одного свободного дня, не щадя своих сил и отказываясь от личных удовольствий навещал пациентов днем и ночью, качаясь по вязким дорогам и огромным расстояниям от больного к больному зимой и летом. Тяжелые условия работы, с которыми ему приходится бороться при исполнении своих профессиональных обязанностей, описывает не только он сам старой няньке; слишком очевидны, они не остаются скрытыми и для других: «что за жизнь у этого доктора! Непролазная грязь на дорогах, морозы, метели, расстояния громадные, народ грубый, дикий, кругом нужда, болезни, а при такой обстановке тому, кто работает и борется изо дня в день, трудно сохранить себя к сорока годам чистеньким и трезвым», — замечает Елена Андреевна.
Обоснованно исходить из того, что человек, взваливший на себя службу в таких темных, безнадежных условиях, со своей деятельностью связывает какие-нибудь мечты, видит какие-нибудь цели и стремления, которых хочет достичь. Человек, не воспринимающий свою работу как некую миссию, связанную с каким-нибудь идеалом и надеждой, вряд был бы готов к такой беззаветной работе, как Астров. «Я работаю <�…> как никто в уезде», — говорит он сам о себе. О том, что он трудолюбивый человек, не может быть никакого сомнения: труженик Астров считает необходимым иметь в жизни обязанности, а такую жизнь, какую ведет Елена Андреевна, которая «только ест, спит, гуляет, чарует всех <�…> своею красотой — больше ничего», он не выносит. Считая, что «праздная жизнь не может быть чистою», он почти до самопожертвования отдается работе, пока не понял, что «постарел, заработался, испошлился».
После десятилетней деятельности Астров хотя и сохранил такое отношение к труду, пропагандируя, что жизнь без сверхцелей не может быть прекрасной, и за исключением четвертого действия продолжая навещать больных, все-таки сильно изменился: у него «утомленное, нервное лицо», он постарел, пристрастился к водке.
Слова, произнесенные им, свидетельствуют о разочаровании, испытанном им вследствие многолетнего и непрестанного труда, в конце концов не принесшим желанных результатов. Как многие его коллеги-врачи как в реальности, так и в других произведениях А. П. Чехова, Астрову со временем пришлось осознать, что все усилия и старания, не сочетаемые версты, преодоленные им за десятилетие на пути к больным, не в силах принести значительного облегчения населению. Слишком непреодолимыми являются препятствия, мешающие достижению лучшего бытия. Астров чувствует, что сколько бы он ни работал, существенного изменения он никогда не достигнет своим трудом. В той глуши, в которой он призван лечить больных, условия жизни, мрачная реальность крестьянского быта значительно не меняются ни вследствие реформ 60-ых гг., ни трудом таких самоотверженных тружеников, как он сам. Стоит на этом месте приводить описание крестьянской жизни, изложенным на бумаге неким доктором П. Малиновском в 1846 г.: «Трудно найти что-нибудь грязнее, воняющее, нечистоплотнее, чем житье крестьянина.
В дождливое время вы должны благодарить бога, если вы доберетесь до его крыльца, не завязнув в грязи. Перейдя четыре или пять ступеней покосившегося крыльца, выходите в сени: пол кривой, просвечивают огромные щели, и на полу такая грязь, как на улице; у стен иногда два-три сундука, забросанные грязной изодранной одеждой; летом, на оглобле, воткнутой за перекладину, поддерживающую потолок, висит колыбель, и в ней пищит запачканный ребенок; в сенях вы непременно встретите овцу или свинью, да не одну, а несколько куриц; все эти животные украшают сени, чем они могут украшать, и развивают неприятный запах". Если сравнить это описание со словами, вложенными Чеховым в уста Астрова более полувека спустя, то крестьянская жизнь и избы явятся такими же грязными и воняющими. Существенной разницы в высказываниях этих двух докторов нет, краски, которыми описывают то, свидетелями чего ежедневно они становятся при исполнении своей работы, одинаково темны: «В избах народ вповалку… Грязь, вонь, дым, телята на полу, с больными вместе…
Поросята тут же…".
Работая в таких обстоятельствах Астров со временем стал другим, что заметно не только няньке, но и ему самому, когда он говорит какой скучной, глупой и грязной жизнь ему нынче кажется. Главный мотив доктора в пьесе — огорчение условиями жизни вокруг него и чувство вины, что ни он, ни медицина, ни общество не могут справиться с существующими проблемами. Жизнь в уезде остановилась, прогресса нет, и, как демонстрирует Астров, показывая Елене Андреевне картину уезда в настоящее время, «на смену не пришли заводы, фабрики, школы, — в уезде те же болота, комары, то же бездорожье, нищета, тиф, дифтерит, пожары». От осознания того, что ничего не меняется к лучшему, он устал, разочарован и неудовлетворен жизнью, чувствует себя чудаком, ничтожным существом, чья деятельность врача с учетом общих проблем и темной реальностью является донкихотством. Донкихотством в уезде, обывательскую жизнь которого Астров терпеть не может и презирает всеми силами своей души. Именно эту «уездную», «русскую» жизнь он не любит. А именно эта жизнь, как он объясняет Войницкому, способствовала его душевной деградации: «Во всем уезде было только два порядочных, интеллигентных человека: я да ты. Но в какие-нибудь десять лет жизнь обывательская, жизнь презренная затянула нас; она своими гнилыми испарениями отравила нашу кровь, и мы стали такими же пошляками, как все».
И в пьесе «Дядя Ваня» герой-врач видит причину своего разочарования в окружающих его обстоятельствах, подразумевая следовательно, что он был бы другим, если бы жил в другом месте или эпохе. И он как будто бы искал некое оправдание во влиянии пространства и времени, в которым ему придется жить, до определенной степени отвергая, таким образом, всякую личную ответственность за свою жизнь. Чудаком он стал из-за того, что живет в том же уезде, и если раньше считал чудаков больными, то со временем пришел к выводу, «что нормальное состояние человека — это быть чудаком» и сам стал приспосабливаться к течению провинциальной жизни: «Кругом тебя одни чудаки, сплошь одни чудаки; а поживешь с ними года два-три и мало-помалу сам, незаметно для себя, становишься чудаком. Неизбежная участь».
Усталость Астрова вытекает, прежде всего, из того, что он больше не знает, для чего он должен трудиться. Путешествие темным лесом — метафора его жизни: «Знаете, когда идешь темною ночью по лесу, и если в это время вдали светит огонек, то не замечаешь ни утомления, ни потемок, ни колючих веток, которые бьют тебя по лицу… Я работаю, — вам это известно, — как никто в уезде, судьба бьет меня не переставая, порой страдаю я невыносимо, но у меня вдали нет огонька». Огонек — синоним надежды, правды, идеи, показывающей путь, в который возможно было бы верить и который обогатил бы его жизнь высшим смыслом. Ради реализации такой идеи Астров готов пожертвовать собой, преодолеть свое утомление и не обращать внимания на тяжелые обстоятельства. Но огонек, который как прежде, давал бы ему силы выносить все трудности и препятствия, переносить все лишения и сохранять надежду на труд ради настоящей и продолжительной пользы для народа давно погас, оставляя героя пессимистом в убеждении, что его положение безнадежно.
Отсутствие огонька у Астрова и с ним связанные последствия подчеркнул в своей статье «Лишние люди» и В. В. Воровский, который этого врача поставил в один ряд с другими героями Чехова, на примере которых тот показал заключительный эпизод в жизни целого общественного течения, гибель всего поколения. «Это отсутствие огонька, отсутствие руководящей цели не может, в свою очередь, не парализовать действенной энергии, не может не вызывать полного упадка воли. Нет цели в жизни, нет воли работать, нет желания не только делать что-нибудь для ближнего, но даже любить этого ближнего. Апатия одолевает человека, осмысленная жизнь утрачивает всякую прелесть», отметил Воровский в отношении Астрова. И действительно, он потерял способность привязаться, полюбить другого человека, и, как было отмечено выше, равнодушен к людям — схожее поведение демонстрирует он как к Войницкому, советуя ему покончить с собой в лесу, так и к двум женщинам в пьесе: Соню, питающую к нему искреннее расположение, он игнорирует и жестоким образом отвергает, между тем как пытается соблазнить Елену Андреевну к супружеской измене, наконец целуя ее «от нечего делать».
Тем не менее, трактовка Астрова как лишнего человека, не испытывающего желания сделать что-нибудь для ближнего, так и не относится к нему. Действительно, Астров разочарован, устал, потерял прежнюю энергию, а жизнь, предстоящая перед ним, затягивает и наскучила ему так, что он частично душевно опустошен. Но он не упускает руки, и не только продолжает работать врачом, но и находит себе новую цель в жизни. Прежде мечтавший приносить пользу человечеству врачебной деятельностью, он, ставя под вопрос свое призвание к медицине, перенес свои надежды на другое занятие: новым наполнением его жизни стала защита русских лесов, которой он отдается с той же любовью, с которой, быть может, раньше отдавался медицине. Усталый и разочарованный работой земского врача, больше ничего хорошего для себя не ждавший, он полностью отдается борьбе за восстановление вырубленных лесов.
Астров, объявлявший, что его чувства притупились так, что уже не смог бы привязаться к человеку, говорит о лесах с невероятным энтузиазмом и восхищением. Леса представляют для него не только необходимую предпосылку здоровому климату и сохранению природы, и, в том числе, здоровью человека, но более того: по мнению Астрова, они учат человека понимать прекрасное и внушают ему величавое настроение. Таким образом его борьба за сохранение лесов в то же время является и борьбой за улучшение человека: «Леса смягчают суровый климат. В странах, где мягкий климат, меньше тратится сил на борьбу с природой и потому там мягче и нежнее человек; там люди красивы, гибки, легко возбудимы, речь их изящна, движения грациозны. У них процветают науки и искусства, философия их не мрачна, отношения к женщине полны изящного благородства». Неверно поэтому без оговорок приравнивать этого героя тем «лишним людям», мир которых — «мир бездеятельного прозябания, мир праздности и тунеядства». У Астрова остались пережитки общественного идеала, он единственный в драме кто действительно продолжает служить другим даже несмотря на понимание неплодотворности его усилий. Он не прекращает заботиться о благе людей, так как ведя борьбу за сохранение лесов хочет достичь лучшую жизнь для следующих поколений: «когда я прохожу мимо крестьянских лесов, которые я спас от порубки, или когда я слышу, как шумит мой молодой лес, посаженный моими руками, я сознаю, что климат немножко и в моей власти, и что если через тысячу лет человек будет счастлив, то в этом немножко буду виноват и я».
Вообще, желание приносить «громадную пользу» человечеству — одна из ключевых характеристик личности Астрова. А ведь это его стремление разоблачает прежде всего испытываемый им страх перед тем, что будущие поколения не только не будут помнить о нем и его современниках, но и будут осуждать их за неумение изменить общество и жизнь к лучшему, подобно тому, как в 1860-ые гг. новое поколение интеллигентов критиковало предшествующее за отсутствие реализации мыслей и идеалов: «Те, которые будут жить через сто, двести лет после нас и которые будут презирать нас за то, что мы прожили свои жизни так глупо и так безвкусно».
Но сколько бы Астров не стремился приносить пользу человечеству и успокоить свою совесть, он чувствует, что внесенный им вклад в улучшение мира остается минимальным: он знает, что его современники не извлекают никакой выгоды из его существования, и лишь с помощью алкоголя возвращает себе, прежние и давно уже потерянные мечтания и силы, что позволяет ему успешно совершать самые трудные операции, рисовать самые широкие планы на будущее, не видеть себя чудаком и верить, что он приносит человечеству «громадную пользу… громадную!». Настоящую жизнь он переносит лишь в пьяном состоянии, в трезвом же он пытается успокоить себя тем, что, по крайней мере, своей борьбой за восстановление лесов, этим «чудачеством», как говорит, пробивает дорогу тем, кто будет жить сто-двести лет, даже через тысячу лет после него. Это помогает ему не упускать руки и продолжать трудиться. Не для своих современников, а для будущего человечества.
Как подчеркивает П. Долженков, для Астрова работа над картами уезда — отдых; «возвышенная цель» таким образом «отчасти превращается в средство, средство выдержать тяжесть пошлой, обывательской уездной жизни».
Итак, мысли Астрова, направленные на будущее, которое для него потеряло реальные черты, воспринято им совершенно абстрактно. Он думает в веках и вечностью, размышляя о тех, кто будет жить после него. Судьбе будущих поколений он, никого не любящий, отдает столько, а быть может, даже больше размышлений, чем окружающим его людям. Среди своих современников Астров чувствует себя одиноким, ощущая, что отстает от них. Он не сможет слиться ни с интеллигенцией, ни с простым народом, занимая, таким образом, промежуточное положение: «Мужики однообразны очень, неразвиты, грязно живут, а с интеллигенцией трудно ладить. Она утомляет. Все они, наши добрые знакомые, мелко мыслят, мелко чувствуют и не видят дальше своего носа — просто-напросто глупы.
А те, которые поумнее и покрупнее, истеричны, заедены анализом, рефлексом… Эти ноют, ненавистничают, болезненно клевещут, подходят к человеку боком, смотрят на него искоса и решают: «О, это психопат!» или: «Это фразер!» А когда не знают, какой ярлык прилепить к моему лбу, то говорят: «Это странный человек, странный!». И именно это положение Астрова приводит его к одиночеству. Помимо этого чувствуется и некая надменность доктора, когда он говорит, что он и Войницкий представляли единственных интеллигентных людей во всем уезда; это чувство превосходства возвращается, когда он пьян: «все вы, братцы, представляетесь такими букашками… микробами».
Но обычно он видит себя ничтожным существом и говорит о себе словами, которыми говорит о себе Паратов из «Бесприданных» А. Н .Островского: «У Островского в какой-то пьесе есть человек с большими усами и малыми способностями… Так это я».
Наконец Астров, после отъезда профессора и Елены Андреевны и после месячного пренебрежения своим пациентам и лесам выпивает водку, от которой сперва оказался и затем снова требовал в первом действий, и от которой окончательно отрекся во втором. Сообщая о том, что пристяжная захромала, и что, «должно быть, в этой Африке теперь жарища», он уезжает, возвращается к своим лесам и жизни, от которой больше ничего не ждет, и оставляет любящую его женщину одну. Но несмотря на все жалобы доктора, жизнь Астрова не остается пуста — как подчеркивает П. Долженков, в пьесе «Дядя Ваня» «Чехов показывает, что только долг <�…> и красота удерживают его героя на краю пропасти». А ведь именно эти два качества — долг, ради которого он продолжает трудится, и красота, замечаемая им как в природе, так и в людях — единственное, к чему Астров неравнодушен, а именно эти качества удерживают его «от падения в пропасть полного душевного опустошения».
Заключение
Образы главных, любимых героев в творчестве А. П. Чехова репрезентируют авторские поиски решения проблемы национального характера. В каком-то смысле личные представления автора и то, что он пишет, противоречат друг другу. На уровне собственного миропонимания А. П. Чехов глубоко скорбел о безнадежности русской жизни, о непроходимой необразованности. Однако в своих произведениях в фокусе внимания он размещал не этих «безнадежных русских», а именно тех, кто стремился сделать жизнь иной. Однако чаще всего эти герои оказывались одиночками, их не ждало ничего хорошего в будущем, и та самая необразованная среда убивала их.
Одной из центральных черт «нового русского характера» у А. П. Чехова является любовь к труду и глубокий профессионализм человека. В силу того, что медицина занимала важное место в жизни А. П. Чехова, это отразилось и в его произведениях, в которых присутствует множество героев-врачей, каждый из которых представляет единственный в своем роде, со своей индивидуальной историей, собственными чувствам и переживаниями персонаж.
В изображении врачей А. П. Чехов может демонстрировать как нейтральное, так и иронически-отрицательное отношение и к отдельным представителям профессии, и ко всей ситуации в целом. Среди медицинских работников встречаются как профессиональные врачи, к которым видно уважительное отношение, так и неквалифицированные, говорящие неправильно, а также врачи-иностранцы.
Профессиональная некомпетентность, полнота, равнодушие и невнимание к пациентам, лень, стремление к роскоши относятся преимущественно к отрицательным характеристикам. Оппозитивными им являются доброта, заинтересованность в работе, внимание к больным, простая, небрежно сидящая одежда, профессионализм.
Поскольку к представителям данной профессии у Чехова-врача было особенное, личное, отношение, здесь видны не только художественно-оценочные высказывания автора, но и профессиональная рефлексия по поводу особенностей своих коллег. К непрофессионалам автор относится с недоверием, поскольку большинство их рекомендаций в лучшем случае бездейственны, в худшем — приводят к летальному исходу.
Чеховские доктора ощущают свою отделенность от народа, которому своей деятельностью хотят помочь. Автор подчеркивает дистанцию, отделяющую интеллигенцию, а именно врачей, от крестьянского населения. Идеализацию этого отношения читатель будет искать зря. В каком-то смысле Чехов нанес ущерб идеологии «хождения в народ», народничества, и теории малых дел.
Несмотря на то, что он сам занимался «малыми делами», сам посвятил себя службе народу, — прежде всего, в Мелихове, — он, соблюдая объективную манеру описания, не колебался указать на существующую пропасть. Так, доктор Астров, жалуясь на одиночество и уездную русскую жизнь, замечает, что «мужики однообразны очень, неразвиты, грязно живут». Его реплика о том, что «озябший, голодный, больной человек, чтобы спасти остатки жизни, чтобы сберечь своих детей, инстинктивно, бессознательно хватается за все, чем только можно утолить голод, согреться, разрушает все, не думая о завтрашнем дне», также показывает расхождение между интересами народа и намерениями интеллигентов, какими бы благородными они не были: борьба Астрова за восстановление вырубленных лесов ввиду элементарных потребностей людей кажется ненужной. Кому думать о следствиях разрушения лесов на климат, о мягкости и красоте человека, о процветающей науке, если неизвестно, чем накормить ребенка и как выжить на следующий день? Какими бы возвышенными ни были стремления Астрова, простому народу они не могут быть понятны. В рассказе «Ионыч» тот факт, что Старцев, осматривая выставленные на продажу дома, не только не обращает внимания на убогих людей, но и извлекает выгоду из бедствия других, звучит как издевательство. Рагин встречает мужиков лишь в больничных коридорах; именно они «взяли его за руки и за ноги и отнесли в часовню» после смерти.
Хотя в творчестве А. П. Чехова от одиночества страдают не одни только врачи, именно в связи с ними это явление особенно резко бросается в глаза и является одной из самых явных характеристик представителей этой профессии. Одиноки они все (Рагин, Астров, Ионыч), все они жалуются на то, что им не с кем поговорить, страдают от однообразия жизни в «глухих углах России». Дмитрий Тимофеевич Савельев, товарищ и друг Чехова, сетуя, так описал провинцию: «отсутствие товарищества и вообще какого-либо интеллигентного общества доводит до совершенного отчаяния <�…> весь мой кругозор здесь — больница и моя убогая квартира <�…> три месяца меня буквально разрывают на части <�…> годы такой деятельности я не выдержу: или сойду с ума или повешусь». Почти так же отзываются чеховские герои-врачи о своей жизни.
Таким образом, в творчестве А. П. Чехова идея о русском национальном характере реализуется в большинстве своем в пессимистическом ключе, что само по себе является ярким отражением русского менталитета.
Библиография
Художественные тексты Лесков Н. С. Собрание сочинений в двенадцати томах. Т. 5. Повести и рассказы. М.: Правда, 1989. 512 с.
Переписка А. П. Чехова в трех томах / Редкол.: В. Вацуро и др. М.; Наследие, 1996.
Чехов А. П. Избранные произведения в трех томах / ред. В. Пересыпкина, Г. Колосова. М.: Художественная литература, 1964.
Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в 30 томах / Н. Ф. Бельчиков, Д. Д. Благой, Л. Д. Опульская. М.: Наука, 1974.
Научная и критическая литература Азарова Н. И. О народных рассказах Толстого и Лескова // Яснополянский сборник. 1974
Статьи. Материалы. Публикации. Тула: Приокское кн. из-во, 1974. С. 92−100.
Аксаков К. С. Эстетика и литературная критика. М.: Искусство, 1995. 444 с.
Аникст А. Б. Теория драмы в России от Пушкина до Чехова. М.: Наука, 1972. 643 с.
Анненков П. Романы и рассказы из простонародного быта в 1853 году // Критические очерки. М.: РХГУ, 2000. 416 с.
Аннинский Л. А. Три еретика. Повести о А. Ф. Писемском, П.И. Мельникове-Печерском, Н. С. Лескове. М.: Книга, 1988. 352 с.
Арденс Н. Н. Народные рассказы // Творческий путь Л. Н. Толстого. М.: Изд-во АН СССР, 1962. 670 с.
Базанов В. Вокруг народных рассказов Л. Н. Толстого // От фольклора к народной книге. Л.: Художественная литература, 1973. С. 297−320.
Балабанович Е. Из жизни А. П. Чехова. М.: Советский писатель, 1976. 363 с.
Барлас Л. Г. Язык повествовательной прозы Чехова / отв. ред. Л. А. Введенская. Ростов н/Д: Изд-во Рост. ун-та, 1991. 205 с.
Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Советская Россия, 1979. 318 с.
Бердников Г. П. А. П. Чехов. Идейные и творческие искания. М.: Художественная литература, 1984. 511 с.
Бердников Г. П. Социальное и общечеловеческое в творчестве Чехова // Вопросы литературы. 1982. № 1. С. 124−151.
Бердников Г. П. Чехов-драматург: Традиции и новаторство в драматургии А. П. Чехова. М.: Искусство, 1981. 356 с.
Берковский Н. Чехов. От рассказов и повестей к драматургии // Русская литература. 1965. № 4. С. 21−63
Берковский Н. Я. Чехов: от рассказов и повестей к драматургии // Литература и театр. М.: Искусство, 1969. С. 48−185.
Билинкис Я. С. Многомерная подлинность человека в творчестве Чехова // Билинкис Я. С. Русская классика и изучение литературы в школе. М.: Просвещение, 1986. С. 154−166.
Бурсов Б. И. Чехов и русский роман // Проблемы реализма русской литературы XIX века. М.; Л.: АН СССР, 1961. С. 281−307.
Бычков С. П. Народные рассказы Толстого // Л. Н. Толстой: Очерк творчества. М.: Гослитиздат, 1954. С. 354−365.
Бялый Г. А. Чехов и русский реализм. Л.: Советский писатель, 1981. 400 с.
Варшавская К.О.
Введение
в чеховедение. Иркутск: Изд-во Иркутского университета, 1993. 156 с.
Воробьев Б. Циолковский. М.: Молодая гвардия, 1940. 256 с.
Гайдук В. К. Творчество А.П. Чехова 1887−1904 годов. Иркутск: Изд-во Иркутского университета, 1986. 125 с.
Гачев Г. Д. Ментальность народов мира. М.: Эксмо, 2003. 544 с.
Гвоздей В. Н. Меж двух миров: Некоторые аспекты чеховского реализма. Астрахань: Изд-во Астраханского гос. ун-та, 2003. 140 с.
Гвоздей В. Н. Проблема русского национального характера в творчестве А. П. Чехова. Дисс. … канд. фил. наук. М., 1984.
Гвоздей В. Н. Секреты чеховского художественного текста. Астрахань: Изд-во Астраханского гос. пед. ун-та, 1999. 128 с.
Голубков В. В. Мастерство А.П. Чехова. М.: Учпедгиз, 1958. 198 с.
Горелов А.А. Н. С. Лесков и народная культура. Л.: Наука, 1988. 317 с.
Григорьев А. А. Литературная критика. М.: Художественная литература, 1967. 630 с.
Громов Л. П. Книга о Чехове. М.: Современник, 1989. 384 с.
Громов М. П. Повествование Чехова как художественная система // Современные проблемы литературоведения и языкознания. М.: Наука, 1974. С. 307−316.
Громов М. П. Чехов. М.: Молодая гвардия, 1993. 394 с.
Гурвич И. А. Проза Чехова: человек и действительность. М.: Художественная литература, 1970. 181 с.
Елизарова М. Е. Творчество Чехова и вопросы реализма конца XIX века. М.: Художественная литература, 1958. 199 с.
Журавлева А. И. Проблема народа и художественные искания русской литературы 1850−60-х гг. // Вестник Моск. гос. ун-та. Серия «Филология». 1993.
№ 5. С. 10−16.
Земляная С. В. Концепция личности в прозе А. П. Чехова 1889−1890-х годов. Дисс. … канд. фил. наук. М., 2004.
Ибатуллина Г. М. Человек в параллельных мирах: художественная рефлексия в поэтике чеховской прозы. Стерлитамак: Стрелитамакаская государственная педагогическая академия, 2006. 200 с.
Ильин И. А. Национальная Россия. Наши задачи. М.: Эксмо, Алгоритм, 1992. 464 с.
Каминский В. И. Пути развития реализма в русской литературе конца XIX века. Л.: Наука, 1979. 197 с.
Камянов В. И. Время против безвременья: Чехов и современность. М.: Советский писатель, 1989. 378 с.
Катаев В. Б. Проза Чехова. Проблемы интерпретации. М.: Советский писатель, 1979. 264 с.
Катаев В. Б. Старцев и Ионыч // Русская словесность. 1998. № 1. С. 11−15.
Келдыш В. А. Русский реализм начала XX века. М.: Наука, 1975. 280 с.
Коварский Н. А. Герои «Чайки» // Страницы истории русской литературы. М.: Наука, 1971. С. 185−199.
Кожевникова Н. А. Язык и композиция произведений А. П. Чехова. Н. Новгород: б/и, 1999. 103 с.
Комиссарова О.В. «Вечные образы» в творчестве А. П. Чехова. Дисс. … канд. фил. наук. М., 2002.
Кубасов А. В. Рассказы А.П. Чехова: поэтика жанра. Свердловск: Изд-во СГПИ, 1990. 71 с.
Кузнецова М. В. Творческая эволюция А. П. Чехова. Томск: Изд-во Томского университета, 1978. 262 с.
Кулешов В. Нерешенные вопросы изучения русской литературы рубежа XIX—XX вв.еков // Вопросы литературы. 1982. № 8. С. 50−75.
Кулешов В. И. Реализм А.П.Чехова и натурализм и символизм в русской литературе его времени // Этюды о русских писателях. М.: МГУ, 1982. С. 245−261.
Лебедев А. А. Персонаж ранней прозы А. П. Чехова и традиция Н. В. Гоголя. Дисс. … канд. фил. наук. М., 2003.
Линков В. Я. Художественный мир прозы А. П. Чехова. М.: Изд-во МГУ, 1982. 128 с.
Лихачев Д. С. Раздумья о России. СПб: Изд-во ЛОГОС, 2001. 666 с.
Лосский Н. О. Характер русского народа. М.: Даръ, 2005. 336 с.
Маймин Е. А. Особенности реализма в драматургии А. П. Чехова // Проблемы реализма. Вып. 5. Вологда, 1978. С. 105−113.
Манн Ю. В. Человек и среда: заметки о «натуральной школе» // Вопросы литературы. 1968. № 9. С. 115−134.
Ожегов С.И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. М.: Русский язык, 1997. 763 с.
Основин В. В. Русская драматургия второй половины ХIХ века. М.: Просвещение, 1980. 190 с.
Паперный З.С. А. П. Чехов: Очерк творчества. М.: Гослитиздат, 1960. 303 с.
Погорельцев В. Ф. Проблема «лишних людей» в русской литературе XIX века. М.: Прометей, 1997. 180 с.
Полоцкая Э.А. О поэтике Чехова. М.: Наследие, 2001. 238 с.
Родина Т. М. Русский театр в конце XIX — начале XX веков // Художественные процессы в русском и польском искусстве XIX — начала XX века. М.: Наука, 1977. С. 159−190.
Русский очерк 1840−1850-х годов XIX века. М., 1956.
Семанова М. Л. Чехов и советская литература. 1917;1935. М.-Л.: Советский писатель, 1966. 311 с.
Скафтымов А. П. Нравственные искания русских писателей. М.: Художественная литература, 1972. 543 с.
Скафтымов А.П. О повестях Чехова «Палата № 6» и «Моя жизнь» // Скафтымов А. П. Нравственные искания русских писателей. Статьи и исследования о русских классиках. М.: Художественная литература, 1972. С. 381−403.
Соловьев Вл. Оправдание добра. М.: Академический проект, 2010. 672 с.
Сохряков Ю. И. Национальная идея в отечественной публицистике XIX начала XX вв. М.: Наследие, 2000. 254 с.
Страхова А. С. Принципы изображения человека в прозе А. П. Чехова: социально-психологический тип «барышни». Дисс. … канд. фил. наук. СПб., 2001.
Сухих И.Н. О системе жанров в раннем творчестве Чехова // Вестник Ленинградского ун-та. Сер. 2. История, языкознание, литературоведение. 1987. № 4. С. 39−44.
Сухих И. Н. Проблемы поэтики А. П. Чехова. Л.: Изд-во ЛГУ, 1987. 180 с.
Турков A.M. А. П. Чехов и его время. М.: Советская Россия, 1987. 523 с.
Тюпа В. И. Художественность чеховского рассказа. М.: Высшая школа, 1989. 133 с.
Чудаков А. П. Антон Павлович Чехов. М.: Советский писатель, 1987. 428 с.
Чудаков А. П. Поэтика Чехова. М.: Наука, 1971. 291 с.
Язык и стиль А. П. Чехова / Отв. ред. Л. В. Баскакова. Ростов н/Д: Изд-во Рост. ун-та, 1986. 121 с.
Ибатуллина Г. М. Человек в параллельных мирах: художественная рефлексия в поэтике чеховской прозы. Стерлитамак: Стрелитамакаская государственная педагогическая академия, 2006. С. 8
См.: Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. М.: Русский язык, 1997.
Гачев Г. Д. Ментальность народов мира. М.: Эксмо, 2003. С. 440.
Соловьев Вл. Оправдание добра. М.: Академический проект, 2010. С. 97.
Ильин И. А. Национальная Россия. Наши задачи. М.: Эксмо, Алгоритм, 1992. С. 245.
Гачев Г. Д. Ментальность народов мира. М.: Эксмо, 2003. С. 364.
Лихачев Д. С. Раздумья о России. СПб: Изд-во ЛОГОС, 2001. С. 47.
См.: Азарова Н. И. О народных рассказах Толстого и Лескова // Яснополянский сборник. 1974
Статьи. Материалы. Публикации. Тула: Приокское кн. из-во, 1974.
С. 92−100; Арденс Н. Н. Народные рассказы // Творческий путь Л. Н. Толстого. М.: Изд-во АН СССР, 1962. 670 с.; Базанов В. Вокруг народных рассказов Л. Н. Толстого // От фольклора к народной книге. Л.: Художественная литература, 1973. С. 297−320; Бычков С. П. Народные рассказы Толстого // Л. Н. Толстой: Очерк творчества.
М.: Гослитиздат, 1954. С. 354−365.
Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. (1932−1937). Т. 46. М.: Гослитиздат, 1937. С. 184.
Толстой Л. Н. Об искусстве и литературе. Т. 2. М.: Советский писатель, 1958. С. 446−447.
См.: Горелов А. А. Н. С. Лесков и народная культура. Л.: Наука, 1988. 317 с.
Лесков Н. С. Грабеж // Собрание сочинений в двенадцати томах. Т. 5. Повести и рассказы. М.: Правда, 1989. С. 302.
См.: Аннинский Л. А. Три еретика. Повести о А. Ф. Писемском, П.И. Мельникове-Печерском, Н. С. Лескове. М.: Книга, 1988. 352 с.
Воробьев Б. Циолковский. М.: Молодая гвардия, 1940. С. 191−192.
См.: Клуге Р.-Д. Отображение болезни в рассказах «Палата № 6» и «Черный монах» // Чеховиана — Мелиховские труды и дни. М., 1995. С. 53.
Неклюдова Е. С. Образ доктора в русской литературе XIX века // Русская филология. 1999. № 10. С. 64−65.
Долженков П. Н. Чехов и позитивизм. М.: Скорпион, 2003. С. 5.
Богданов К. А. Врачи, пациенты, читатели: Патографические тексты русской культуры XVIII—XIX вв.еков. М.: ОГИ, 2005. С. 84.
Лапушин Р. Е. Трагический герой в «Палате № 6» (От невольной вины к совести) // Чеховиана — Мелиховские труды и дни. М., 1995. С. 63.
Бердников Г. П. А. П. Чехов: Идейные и творческие искания. М.-Л.: Гослитиздат, 1961. С. 434−435.
Катаев В. Б. Проза Чехова — проблемы интерпретации. М.: Изд-во МГУ, 1979. С. 217.
Паперный З. С. Записные книжки Чехова. М.: Советский писатель, 1976. С. 52.
Розовский М. Г. Читаем «Дядю Ваню» (Действие первое) // Чеховиана — Мелиховские труды и дни. М., 1995. С. 172.
Долженков П. Н. Чехов и позитивизм. М.: Скорпион, 2003. С. 116.
Федотов Д. Д. Очерки по истории отечественной психиатрии: Вторая половина XVII и первая половина XIX века. Т. 1. М.: Министерство здравоохранения СССР, 1957. С. 67.
Воровский В. В. Лишние люди // А. П. Чехов: pro et contra. СПб: Изд-во РХГИ, 2002. С. 642.
Воровский В. В. Лишние люди // А. П. Чехов: pro et contra. СПб: Изд-во РХГИ, 2002. С. 647.
Долженков П. Н. Чехов и позитивизм. М.: Скорпион, 2003. С. 117.
Долженков П. Н. Чехов и позитивизм. М.: Скорпион, 2003. С. 117−118.
Там же. С. 117.
