Психологизм романа-эпопеи Л. Н. Толстого «Война и мир»

Глава 1. Психологизм как художественное средство раскрытия внутреннего мира литературного персонажа

1.1 Понятие о психологическом изображении в прозаическом произведении Задача данной главы: постараться сжато определить основные особенности толстовского психологического стиля в «Войне и мире», отчасти суммируя наблюдения и выводы, уже сделанные в научной литературе.

По мнению Выготского Л. С. существуют два значения слова психологизм — широкое и узкое. В широком смысле под психологизмом подразумевается всеобщее свойство искусства, заключающееся в воспроизведении человеческой жизни, в изображении человеческих характеров. Отражая и художественно осваивая социальную, общественную характерность жизни людей, искусство и, в частности, литература создаёт не только общественные, но прежде всего психологические типы.

Воссоздавая тот или иной характер, стержнем которого является прежде всего некая социальная определенность, писатель воплощает его в персонаже, создает как бы новую индивидуальность, личность, обладающую неповторимыми особенностями. Совокупность устойчивых черт личности — реальной или вымышленной — называется в научной психологии и обыденной речи характером. Характер — это, безусловно, явление психологическое. Видимо, благодаря этому слова психология и характер сблизились и стали синонимами или почти синонимами.

В таком значении слово психология проникло и в литературоведческий обиход: так, часто говорят, что Лесков изобразил психологию русского человека, хотя терминологически гораздо точнее говорить здесь о характере — как воплощении главных, устойчивых черт явления в их индивидуальной конкретности. В других гуманитарных науках такое употребление слова психология не вызывает недоразумений и путаницы, а в литературоведении оно ведет к неразличений общих и специфических свойств литературы. Ведь если писатель всегда изображает в своих произведениях «психологию» героев, то есть создает характеры, типы, то это вроде бы и есть художественный психологизм, и, таким образом, все искусство, вся литература психологичны.

А между тем за термином психологизм в литературоведении прочно закрепилось другое, более узкое значение, согласно которому психологизм является свойством, характерным не для всего искусства и не для всей литературы, а лишь для определенной их части. При этом подчеркивается, что «писатели-психологи» изображают внутренний мир человека особенно ярко, живо и подробно, достигают особой глубины в его художественном освоении. ПСИХОЛОГИЗМ — это способ изображения душевной жизни персонажа в произведении; воссоздание и изображение в художественном произведении внутренней жизни человека; художественное выражение глубокого интереса писателя к динамике внутренней жизни человека, смене его душевных состояний, свойствам его личности. Психологизм может быть явным — открытым, демонстративным (например, «диалектика души» (определение Н.Г. Чернышевского) в произведениях Л. Н. Толстого, В. В. Набокова) и неявным — скрытым, уведенным в «подтекст» (например, «тайная психология» в романах И. С. Тургенева).

Вот об этом специфическом свойстве некоторых писателей и литературных произведений в дальнейшем и пойдет речь.

Необходимо сразу же сказать, что отсутствие в том или ином произведении психологизма в этом узком и точном значении слова не недостаток и не достоинство, а объективное свойство.

Тема этого раздела так или иначе приводят к Л. Н. Толстому. Это закономерно. Творчество Л. Н. Толстого — высшая точка аналитического, объясняющего психологизма XIX века. Все его возможности выразились у Л. Н. Толстого с предельной мощью и с той последовательностью, которая означает не нарастание, не развитие предшествующего, но переворот творения Л. Н. Толстого являются поэтому, единственным в своем роде материалом для постановки теоретических вопросов художественного психологизма. Одно из основополагающих открытий Толстого — это открытие нового отношения между текучим и устойчивым началом душевной жизни.

" Герой Л. Н. Толстого" стал предметом специального анализа в статье С. Г. Бочарова и трудах П. П. Громова, Л. Я. Гинзбург, В. Д. Днепрова. П. П. Громов композиционно следует за текстом «Войны и мира» и дает глубокий комментарий сценам и характерам, выходя к большим проблемам, в том числе и к проблемам общения. Л. Я. Гинзбург обращается к отдельным категориям психологического анализа Л. Н. Толстого. Таким образом, определяется место Л. Н. Толстого в движении психологической прозы. Одно из крупнейших открытий Толстого, по мысли Л. Я. Гинзбург, — изображение в каждой конкретной ситуации, «среза общей жизни». Отдельные грани «диалектики души» представляют собой «срезы» внутреннего мира всех людей, и поэтому значение психологических наблюдений Толстого выходит далеко за пределы эстетической реальности его книг.

Общим и частным особенностям психологизма Льва Толстого посвящена огромная научная литература.

Художественное миросозерцание Л. Н. Толстого, чрезвычайно сложное и противоречивое, изменявшееся на протяжении его долгой жизни. Мы сосредоточимся здесь лишь на тех его сторонах, которые непосредственно влияли на складывание толстовского психологизма 1860-х годов.

Л.Н.Толстой с самого начала творчества отчетливо сознавал всю несостоятельность русской жизни его времени, особенно подчеркивая в ней несправедливость общественного устройства. Толстой-художник рассматривал ее, прежде всего с точки зрения моральной, делая акцент не на социальной, а на нравственной стороне вопроса. Корень всех бед он видел в том, что современный ему человек (прежде всего это касалось, конечно, высших классов, дворянства) утратил твердую и ясную нравственную позицию, живет недостойной жизнью, руководствуясь ложными интересами. С огромной художественной силой Л. Н. Толстой запечатлел ту переоценку ценностей, которую считал губительной для человека: вместо того чтобы стремиться к добру, истине и любви, люди стремятся к богатству, власти, наслаждениям праздной жизни, самым подавляется естественная натура человека, он неизбежно опутывает себя массой недостойных мелочей, ложью и неискренностью.

Но если Л. Н. Толстой видел источник зла в нравственном мире человека, то в той же области он искал и противостоящих начал. Спасение человека и человечества также должно, по мысли Л. Н. Толстого, начинаться изнутри, с души. Писатель верил, что в каждом Человеке обязательно живут начала добра, пусть и подавленные неестественным укладом жизни. В каждом человеке есть главное: врожденная нравственная мерка, совесть, которая никогда не молчит, оценивая каждый поступок, каждую мысль по самым строгим нравственным законам. И хотя люди научились более или менее успешно заглушать голос своей совести, он никогда не замолкает совсем: человек всегда знает (другое дело, что часто не хочет знать), поступил он дурно или хорошо. А это значит, что для каждого человека открыта и вполне реальна возможность стать нравственно чище и лучше, исправить себя и переменить свою жизнь, приведя ее в согласие с голосом совести, с естественной моральной природой человека. Для этого необходима сознательная внутренняя работа, честность по отношению к себе, постоянная проверка своих поступков, желаний, побуждений высшей моральной нормой — идеей добра, любви и справедливости. Человек может и должен быть лучше, чем он есть, по мнению А. Б. Есина — это одна из центральных идей Толстого, идея нравственного самосовершенствования. В своих лучших героях Толстой постоянно подчеркивает это ценнейшее, с его точки зрения, качество — «не оставляющее желание быть лучше» .

Как считал А. Б. Есин, нравственному самосовершенствованию Л. Н. Толстой придавал универсальное значение не только в жизни отдельного человека, но и в жизни общества, человечества Моральный ориентир добра и единения людей, который и ведет их по пути нравственного самосовершенствования, представлялся Толстому универсальным организующим принципом мироздания. Это был философский подход, благодаря чему все творчество Толстого проникнуто философичностью. В процессе идейно-нравственных исканий герои писателя ищут не просто собственную жизненную позицию, а абсолютную истину: конкретный вопрос «Как жить мне?» неразрывно связан с общефилософскими проблемами бытия. «Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?» — спрашивает себя Пьер Безухов.

Идейно-нравственные поиски героев приобретали в этих условиях чрезвычайную интенсивность и остроту, они становились стержнем проблематики всего произведения. Искания лучших героев Толстого — это искания смысла жизни, организующей, управляющей всем идеи мира. Отсюда чрезвычайная интенсивность внутренней жизни героев, отсюда и то огромное место, которое закономерно занимает в толстовских произведениях изображение внутреннего мира героев. Одной из художественных задач Л. Н. Толстого была воспитательная: ему необходимо было заставить читателя поверить в то, что нравственное самосовершенствование не просто возможно и необходимо, а является единственным способом нахождения смысла жизни, достижения добра и справедливости. Л. Н. Толстому важно было, чтобы читатель прошел вместе с героями по сложному, извилистому пути духовных исканий и пришел к определенному нравственному выводу, поверил в этот вывод. Писатель понимал искусство как «заражение» читателя чувствами автора, как выразился Н. Г. Чернышевский: «Настоящее произведение искусства делает то, что сознание воспринимающего уничтожается разделение между ним и художником» .

Особенности проблемного подхода Л. Н. Толстого к человеку и его внутренней жизни обусловили принципы психологизма в его романах. Важнейшим из них стал принцип «диалектики души», то есть постоянного изображения внутреннего мира героев в движении, в развитии. Этот принцип вполне проявился уже в ранних рассказах и повестях Л. Н. Толстого; Н. Г. Чернышевский, рецензируя эти произведения («Детство», «Отрочество», «Военные рассказы»), так писал о главной особенности толстовского психологизма: «Внимание графа Толстого более всего обращено на то, как одни чувства и мысли развиваются из других; ему интересно наблюдать, как чувство, непосредственно возникающее из данного положения или впечатления, подчиняясь влиянию воспоминаний и силе сочетаний, представляемых воображением, переходит в другие чувства, снова возвращается к прежней исходной точке и опять и опять странствует, изменяясь по всей цепи воспоминаний; как мысль, рожденная первым ощущением, ведет к другим мыслям, увлекается дальше и дальше, сливает грезы с действительными ощущениями, мечты о будущем с рефлексиею о настоящем» .

В системе композиционно-повествовательных форм, использующихся для воспроизведения внутреннего мира, важнейшую роль играет внутренний монолог и психологическое изображение, идущее от повествователя (в дальнейшем для удобства мы будем называть его авторским психологическим изображением). Без этих форм мы просто не можем представить себе психологизм, да и чисто количественно, по объему текста, они явно преобладают над всеми другими формами психологического изображения.

В отличие от авторского психологического изображения, которое с равным успехом воссоздает как рациональную, так и эмоциональную сферу сознания и психики, внутренний монолог используется почти исключительно для изображения мыслей героев; для воспроизведения эмоциональной сферы он менее пригоден. Ощущения, эмоции, настроения могут передаваться во внутреннем монологе двумя путями. Первый путь: если ту или иную эмоцию сам персонаж как-то осознал и включил в поток своей внутренней речи, (то есть, во внутренний монолог введены и мысли персонажа по поводу его эмоционального состояния), например, первый бал Наташи, из «Войны и мира»: «Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всем для меня?» (т.II, часть третья, гл. XXXIII).

Нейтральный повествователь может прокомментировать, самоанализ героя, рассказать о тех душевных движениях, которые сам герой не может заметить или в которых не хочет себе признаться, как, например, в следующем эпизоде из «Войны и мира»: «Наташа со своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она… нарочно обманула себя. «Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю» , — почувствовала она и сказала себе: «Нет, я, верно, ошибаюсь, он должен быть так же весел, как и я» «.

Одновременно повествователь может психологически интерпретировать внешнее поведение героя, его мимику и пластику. Во-вторых, повествование от третьего лица дает небывалые возможности для включения в произведение самых разных форм психологического изображения: в такую повествовательную стихию легко и свободно вливаются внутренние монологи, публичные исповеди, отрывки из дневников, письма, сны, видения. Такая же композиционно-повествовательная форма, как рассказ от первого лица, или роман в письмах, или роман, построенный как имитация интимного документа, дает гораздо меньше возможностей разнообразить психологическое изображение, делать его более глубоким и всеохватывающим. Собственно, для повествовательных структур данного типа единственной, естественной формой психологического изображения является психологический самоанализ, для введения же любою другого приема неизбежно приходится прибегать ко всякого рода условностям.

В-третьих, повествование от третьего лица наиболее свободно обращается с художественным временем, оно может подолгу останавливаться на анализе скоротечных психологических состояний и очень кратко информировать о длительных событиях, имеющих в произведении, например, характер сюжетных связок. Это дает возможность переключать интерес читателя с подробностей события на подробности чувства. Кроме того, психологическое изображение в этих условиях может достигать небывалой детализации и исчерпывающей полноты: психологическое состояние, которое длится минуты, а то и секунды, может растягиваться в повествовании о нем на несколько страниц. Едва ли не самый яркий пример тому — отмеченный еще Н. Г. Чернышевским эпизод смерти Праскухина в «Севастопольских рассказах» Л. Н. Толстого.

Наконец, психологическое повествование от третьего лица дает возможность изобразить психологически многих героев, что при любом другом способе повествования сделать чрезвычайно трудно, почти невозможно.

По наблюдениям А. Б. Есина, форма повествования от третьего лица не сразу стала использоваться в литературе для воспроизведения внутреннего мира человека. Первоначально существовал как бы некий запрет на вторжение в интимный мир чужой личности, даже во внутренний мир выдуманного самим автором персонажа. Вероятно, введение прямого авторского (от третьего лица) психологического повествования противоречило бы принципу правдоподобия (так сказать, «чужая душа — потемки»). А возможно, литература просто не сразу освоила и закрепила эту художественную условность — способность автора читать в душах своих героев так же легко, как в своей собственной. Может быть, дело также и в том, что в первых психологических романах герои часто были автопортретны, то есть в каких-то основных чертах своей личности, своего характера тождественны автору. Тогда психологическое повествование от третьего лица было попросту ненужным, ибо не было еще задачи и изобразить в полном смысле чужое сознание.

Как бы там ни было, но вплоть до конца XVIII века для психологического изображения использовались по большей части неавторские субъектные формы повествования, главным образом письма («Опасные связи» Лакло, «Памела» Ричардсона, «Новая Элоиза» Ж.Ж. Руссо) и рассказ от первого лица («Сентиментальное путешествие» Стерна, «Исповедь» Руссо). Эти формы позволяли наиболее естественным образом сообщать о внутреннем состоянии героев, сочетать правдоподобие (человек сам говорит о своих мыслях и переживаниях — ситуация, вполне возможная в реальной жизни) с достаточной полнотой и глубиной раскрытия внутреннего мира.

Одно дело, когда литература изображает одинаковые для всех и потому схематичные проявления чувств, эмоций и не идет дальше, и совсем другое — когда изображается, скажем, тщательно индивидуализированный внешний мимический штрих (подрагивающая верхняя губа у Раскольникова, например), причем не изолированно, а в сочетании с другими формами анализа, проникающими в глубину, в скрытое и не получающее внешнего выражения.

Внешние детали используются лишь как один из видов психологического изображения — прежде всего потому, что далеко не все в душе человека вообще может найти выражение в его поведении, произвольных или непроизвольных движениях, мимике. Такие моменты внутренней жизни, как интуиция, догадка, подавляемые волевые импульсы, ассоциации, воспоминания, не могут быть изображены через внешнее выражение.

Постепенно освоенная литературой сложность психологического мира человека усложняет и изображение связи внешнего с внутренним. По одним только внешним признакам практически нельзя определить, что происходит в душе героя, так как эти признаки неоднозначны, могут быть по-разному истолкованы. Вообще растет несоответствие между внешним и внутренним состоянием, что часто используется писателями как особый, своеобразный художественный прием, усиливающий остроту положения или напряженность внутреннего состояния героя, оттеняющий какие-то особенности его внутреннего мира.

В внешних психологических деталях есть особая форма психологического изображения: портрет. В широком литературоведческом обиходе существует тенденция называть любое портретное описание психологическим — на том основании, что оно раскрывает определенные черты характера, психологии человека. Всякий портрет характеристичен (иначе он просто был бы не нужен в литературе), но не всякий психологичен. Поэтому нам представляется необходимым отделить собственно психологический портрет от других разновидностей портретного описания. Например, в портретах чиновников и помещиков в «Мертвых душах» Н. Г. Гоголя ничего от психологизма нет. Эти портретные описания косвенно указывают на устойчивые, постоянные свойства характера, но не дают представления о внутреннем мире, о чувствах и переживаниях героя в данный момент; в портрете проявлены устойчивые черты личности, не зависящие от смены психологических состояний.

А вот противоположный пример — Л. Н. Толстой пишет о Пьере: Осунувшееся лицо его было желто. Он, видимо, не спал эту ночь". Здесь мы можем по чертам лица героя судить о его психологическом состоянии. У Н. Г. Гоголя штрихи портрета прямо увязываются с авторскими характеристиками героя, с указанием на устойчивые черты его личности («медведь» и «кулак» Собакевич, «дубинноголовая» Коробочка и т. д.) — А у Л. Н. Толстого детали портрета связаны с другими способами психологического изображения. Так, в нашем примере портретный штрих окружен воспроизведением мыслей Пьера и имеющими психологический смысл деталями его мимики и поведения.

Таким образом, психологический и непсихологический портреты входят в разные стилевые микросистемы.

В психологическом повествовании мы находим богатую систему повествовательно-композиционных форм, с помощью которых осуществляется изображение различных сторон внутреннего мира, разных душевных состояний. Прежде всего, отметим значительную роль, которую играет психологическое повествование от третьего лица. Повествование, которое ведется «нейтральным», «посторонним» рассказчиком, обладает рядом преимуществ в изображении внутреннего мира, хотя в научной литературе часто можно встретить противоположное утверждение, согласно которому более органичной формой психологизма является повествование от первого лица. Посмотрим, что же дает нейтральное повествование со стороны в плане изображения внутреннего мира.

Во-первых, оно ориентировано прежде всего на такую форму психологического анализа, как авторское повествование о мыслях и чувствах героя. Это именно та художественная форма, которая позволяет автору без всяких ограничений вводить читателя во внутренний мир персонажа и показывать его наиболее подробно и глубоко.

Событие или поступок читатель воспринимает уже не просто в их прямом, объективном смысле, а как стимул или итог определенной внутренней, эмоционально-мыслительной работы или как проявление определенного душевного состояния. Внешние детали, конечно же, мотивируют внутреннее состояние героя, формируют его настроение, влияют на особенности мышления — иногда прямо, иногда очень опосредованно и косвенно, но, как мы уже писали, внешняя деталь не является ведущим приёмом в психологическом изображении, так как воспоминание, догадку, интуицию нельзя изобразить через внешнее выражение. Внешние детали могут не прямо входить в процесс внутренней жизни героев, а лишь косвенно соотноситься с ним. Очень часто такое соотнесение наблюдается при использовании пейзажа в системе психологического письма, когда настроение персонажа соответствует тому или иному состоянию природы или, наоборот, контрастирует с ним. Так, например, в XI главе «Отцов и детей» природа как бы аккомпанирует мечтательно-грустному настроению Николая Петровича Кирсанова — и он «не в силах был расстаться с темнотой, с садом, с ощущением свежего воз духа на лице и с этой грустию, с этой тревогой…» А для душевного состояния Павла Петровича та же самая поэтическая природа предстает уже контрастом: «Павел Петрович дошел до конца сада, и тоже задумался, и тоже поднял глаза к небу. Но в его прекрасных темных глазах не отразилось ничего, кроме света звезд. Он не был рожден романтиком, и не умела мечтать его щегольски-сухая и страстная, на французский лад мизантропическая душа…» (гл. XI).

В общем, что в системе психологизма практически любая внешняя деталь, так или иначе, соотносится с внутренними процессами, служит целям психологического изображения. Сказанное относится и к тем художественным деталям, с помощью которых показываются внешние проявления внутренней жизни героя (мимика, пластика, жестикуляция, речь на слушателя, физиологические изменения), она способна дать лишь самый схематичный и поверхностный рисунок душевного состояния Ведущее место занимает внутренний монолог и авторское повествование о скрытых душевных процессах, но писатель всегда имеет возможность прокомментировать психологическую деталь, разъяснить ее смысл. Вот как развернуто раскрывает, например, Л. Н. Толстой психологический подтекст такого обыкновенного мимического движения, как улыбка: «Она никак не могла бы выразить тот ход мыслей, который заставил ее улыбаться; но последний вывод был тот, что муж ее, восхищающийся братом и уничтожающий себя перед ним, был неискренен. Кити знала, что эта неискренность его происходила от любви к брату, от чувства совестливости за то, что он слишком счастлив, и в особенности от не оставляющего его желания быть лучше, — она любила это в нем и потому улыбалась» («Анна Каренина» (гл.XXV).

Итак, мы сделаем вывод, что психологизм представляет собой определённый принцип организации художественных элементов в некое единство.

1.2 Традиции психологического повествования в русской литературе конца XVIIIначала XIX веков В Европе условия развития психологизма сложились впервые, очевидно, в эпоху поздней античности (II—IV вв. н. э.). В таких произведениях, как романы Гелиодора «Эфиопика» и Лонга «Дафнис и Хлоя», мы наблюдаем достаточно развернутое, а временами и глубокое изображение внутреннего мира личности. Рассказ о чувствах и мыслях героев составляет уже необходимую часть повествования, временами персонажи даже пытаются анализировать свой внутренний мир. Вот характерное психологическое изображение из романа Лонга — Хлоя размышляет о своем чувстве к Дафнису: «Сколько раз терновник царапал меня, и я не стонала, сколько пчел меня жалило, и я мед есть продолжала. То же, что теперь сердце ужалило, много сильнее всего. Дафнис красив, но и цветы красивы, прекрасно звучит его свирель, но так же прекрасно поют соловьи, а я ведь о них не думаю» .

Это был первый этап развития психологизма. Хотя само по себе освоение внутреннего мира человека было огромным шагом вперед в развитии художественной литературы, с современной точки зрения, а именно по мнению Бухштаба Б. Я., бой определённый принцип организации художественных элементов в некое единство. оминание, догадкупсихологизм античных авторов предстает еще очень несовершенным, временами неубедительным и наивным. Нет еще подлинной глубины психологического изображения, литературе доступны лишь относительно простые душевные состояния, слаба их индивидуализация, сам диапазон чувств слишком узок (изображаются в основном любовные переживания). Формы изображения также довольно примитивны: это в основном внутренняя речь, построенная к тому же по законам речи внешней, без учета специфики психологических процессов.

Античный психологизм, конечно, имел внутренние возможности развиваться и совершенствоваться, но, как известно, в V—VI вв.еках вся античная культура погибла. Соответственно пресеклась и эта ветвь развития психологизма. Художественной культуре Европы пришлось развиваться как бы заново, начиная с более низкой ступени, чем античность. Культура европейского средневековья была типичной авторитарной культурой; ее идеологической и нравственной основой были жесткие, непреложные догмы монотеистической христианской религии. Поэтому в литературе этого периода мы практически не встречаем психологизма.

Положение принципиально меняется в эпоху Возрождения, когда средневековая культура испытывает явный кризис, создавший предпосылки для широкого развития литературного психологизма.

В эпоху Возрождения активное освоение внутреннего мира человека мы находим в таких произведениях, как «Декамерон» Боккаччо, «Дон Кихот» Мигеля де Сервантеса. Психологизм этих произведений по своим особенностям весьма похож на психологизм поздних античных авторов, но имеет несколько большую художественную разработанность.

С эпохи Возрождения развитие психологизма в европейских литературах уже практически не прерывается. Особенно плодотворной стадией такого развития оказывается рубеж XVIII—XIX вв.еков, с литературными направлениями сентиментализма и романтизма. С середины XVIII века, по словам Г. Н. Поспелова, «в деградирующем феодальном обществе, уже потерявшем свои прежние сословно-иерархические устои и представляющем собой довольно пестрый конгломерат различных прослоек, стали постепенно вызревать основные классовые группировки нового, капиталистического общества, а на этой почве возникали и различные течения общественной мысли, начиналась все более углубляющаяся и усложняющаяся идеологическая борьба». Это повышало ценность личности в системе культуры, ставило с особой остротой вопрос о ее индивидуальном, самостоятельном нравственном и идейном самоопределении, стимулировало развитие идейно-нравственной проблематики. Это вело к качественным сдвигам и в развитии психологизма.

В произведениях таких европейских писателей, как Ж. Ж. Руссо («Новая Элоиза», «Исповедь»), Ричардсон («Памела»), Стерн («Сентиментальное путешествие»), Гете («Страдания юного Вертера»), А. Мюссе («Исповедь сына века»), Гюго, Э.Т. А. Гофман, Л. Тик, изображение внутреннего мира приобретает подлинную глубину. Воспроизведение чувств и мыслей героев становится подробным и разветвленным, делаются успешные попытки проанализировать внутренние состояния и отчасти даже воспроизвести динамику душевной жизни.

Таково в общих чертах развитие психологизма в европейских литературах.

Однако, в XII веке русская литература еще не накопила почти никакого собственного опыта, не было необходимого запаса художественных форм и приемов, с помощью которых можно было бы освоить такой сложный и тонкий предмет, как душевная жизнь человека. Не сложился еще и тот гибкий, выразительный, богатый литературный язык, который позволил бы в полной мере выразить оттенки психологических состояний. Поэтому сколько-нибудь значимый психологизм мог возникать лишь в единичных случаях, а более-менее отчетливо проявился лишь в одном произведении — «Житии» протопопа Аввакума (1673—1675 годов). Автор «Жития» стремится уже не просто рассказать о событиях, но запечатлеть те индивидуальные переживания, которые ими вызваны, дать психологическую мотивировку своим действиям; в некоторых случаях делаются попытки изобразить душевную борьбу и смуту. Но все же и в этом произведении психологизм был еще очень робким, почти все время рационалистичным; он использовал лишь одну форму изображения — психологическое самораскрытие. Главное же в том, что психологизм здесь еще не стал свойством стиля — он появляется лишь от случая к случаю и только в тех фрагментах повествования, в которых оно приобретает характер исповеди.

Широкое же развитие психологизма в русской литературе начинается только в конце XVIII—начале XIX века, в творчестве прежде всего сентименталистов и романтиков — Карамзина («Бедная Лиза», «Остров Борнгольм»), Радищева («Путешествие из Петербурга в Москву»), Бестужева-Марлинского («Поездка в Ревель», «Замок Венден», «Роман и Ольга»), Загоскина («Рославлев», «Юрий Милославский»), Погорельского («Двойник», «Монастырка»), раннего Лермонтова («Княгиня Лиговская»). Художественные особенности изображения внутреннего мира в русской литературе этого периода в основном совпадают с характером психологизма в соответствующих западноевропейских направлениях.

Качественно новый этап в развитии психологизма наступает в XIX веке, особенно во второй его половине. Это связано с широким распространением и все большей содержательной глубиной реалистического метода. Основной эстетической установкой реализма является установка на познание объективной действительности в ее типических свойствах. В творчестве писателей-реалистов важное значение приобретает раскрытие корней изображаемого явления, установление причинно-следственных связей. Одним из главных становится вопрос о том, как, под влиянием каких жизненных факторов, впечатлений, путем каких ассоциаций складываются и меняются те или иные идейно-нравственные основы личности героя, вследствие каких событий, размышлений и переживаний герой приходит к постижению той или иной моральной или философской истины. По мнению Л. Гинзбург, всё это, естественно, ведет к повышению, изменению его качества, к детализации, подробности, а следовательно, и точности в фиксации психологических процессов и состояний.

Реалистический принцип предполагает изображение личности не только как продукта определенных обстоятельств, но и как индивидуальности, вступающей в активные, широкие и многообразные отношения с окружающим миром: с отдельными людьми, обществом в целом, с социальными институтами, философскими и моральными учениями. В таких связях с действительностью характер раскрывается с разных сторон, идейно-нравственная проблематика становится шире, реальная сложность и богатство характера, а следовательно, и внутреннего мира с большей полнотой воплощается в художественном произведении. Потенциальное богатство характера, рожденное в его связях с действительностью, становится практически неисчерпаемым. Все это непосредственно ведет к углублению психологизма и возрастанию его роли в литературе. В XIX веке отчетливо проявились и общекультурные предтечи психологизма. Во-первых, на протяжении всей человеческой истории неуклонно повышается ценность личности и одновременно возрастает мера ее идейной и нравственной ответственности. Во-вторых, в процессе общественного развития усложняется сам исторически складывающийся тип личности, потому что развивается и обогащается система общественных отношений — объективная основа богатства каждой отдельной личности. Связи и отношения человека становятся более многообразными, их круг шире, сами отношения по своей сути сложнее. Человек оказывается в центре отношений бытовых, семейных, деловых, идеологических, моральных, правовых, и эти связи все больше сплетаются друг с другом, вызывая сложные реакции человека, ставя перед ним жизненно важные идейные и нравственные проблемы. Связи людей становятся интенсивнее, личность начинает жить более напряженно, ускоряется темп жизни, в том числе и внутренней.

Развивается и усложняется и мышление человека о мире: появляется множество нравственных, политических, философских теорий и систем, нередко чрезвычайно сложных и внутренне противоречивых, в «диалог идей» (который тоже становится все более интенсивным) активно включаются произведения искусства; они также являются своеобразным осмыслением жизни и иногда воплощают в себе законченные этические или философские системы. Духовная культура человечества, а следовательно, и культурный кругозор каждого отдельного человека увеличивается и обогащается. В результате существующая в реальной исторической действительности личность потенциально усложняется. Ясно, что эти процессы прямо и непосредственно стимулируют развитие психологизма.

Все это приводит к тому, что реалистический психологизм XIX века уже полностью реализует возможности литературно-художественного освоения внутреннего мира человека и достигает эстетического совершенства. Психологизм таких писателей, как Геккерей и Диккенс, Стендаль и Флобер, Золя и Мопассан, отличается именно нравственно-философскими поисками. Психологизм становится в полном смысле слова ведущим (или одним из ведущих) свойством стиля, а сама задача воспроизведения душевной жизни человека начинает пониматься сентименталистской и романтической эстетикой как одна из первоочередных в искусстве.

Обогащается и «техническая» сторона психологизма: литература осваивает новые продуктивные приёмы и способы воспроизведения внутреннего мира — авторское психологическое повествование, психологическую деталь, композиционные формы снов и видений. Широко применяется психологический пейзаж как средство косвенно воспроизвести прежде всего эмоциональное настроение персонажа по аналогии с «настроением» природы. Начинает активно использоваться внутренний монолог, и делаются попытки хотя бы отчасти построить его по законам внутренней речи. С использованием этих форм литературе становятся доступны сложные психологические состояния, появляется возможность анализировать область подсознательного, художественно воплощать сложные душевные противоречия, т. е. сделать первый шаг к художественному освоению «диалектики души» .

Резкое усиление роли психологизма в художественной культуре, его эстетическое совершенствование и возрастающая содержательная значимость в литературе второй половины XVIII— начала XIX века закономерны. Эти процессы связаны как с социальными сдвигами в обществе, о которых говорилось выше, так и с той огромной ролью, которую приобрела личность в системе ценностей сентименталистской и еще более романтической культуры.

Однако сентиментальный и романтический психологизм, при всей своей разработанности имел и свой предел, связанный с абстрактным, недостаточно историчным пониманием личности в мировоззренческой системе этих направлений. Сентименталисты и романтики мыслили человека вне его многообразных и сложных связей с окружающей действительностью, их внимание было сосредоточено на личности как таковой, а не на взаимоотношениях личности со средой. Это обедняло само представление о внутренней жизни человека, сужало диапазон изображаемых психологических состояний, не давало полностью и широко развернуться идейно-нравственным поискам, а в сочетании с возвышенным пафосом придавало психологизму некоторую абстрактность и риторичность. Преодолеть эти ограничения можно было лишь в системе реалистического метода. Но, несмотря на это, надо подчеркнуть, что для своего времени сентименталистский и особенно романтический психологизм был крупнейшим открытием, своего рода прорывом в глубокие и часто тайные области внутренней жизни человека. Полностью соответствуя своему содержанию, психологизм этого периода не был неполноценным в эстетическом отношении по сравнению с реалистическим психологизмом, и свою художественную ценность он вполне сохраняет.

Психологизм Л. Н. Толстого заставляет внешние детали описания работать на изображение внутреннего мира. Внешние детали и в психологизме сохраняют, конечно, свою функцию непосредственно воспроизводить жизненную характерность, непосредственно выражать художественное содержание. Но они приобретают и другую важнейшую функцию — сопровождать и обрамлять психологические процессы. Предметы и события входят в поток размышлений героев, стимулируют мысль, воспринимаются и эмоционально переживаются. Как ни важна, например, с точки зрения сюжета дуэль Пьера с Долоховым, как ни характеристичен сам по себе этот эпизод, все-таки пожалуй, наиболее существенная его функция — служить эмоциональным и мыслительным материалом для Пьера. Дуэль не только прямо вызывает у Пьера поток мыслей и переживаний, она еще вспомнится ему позже, в ряду других, столь же бессмысленных, как ему кажется, событий; всплывет она и в одном из ключевых внутренних монологов, где ставятся центральные этические вопросы романа.

Русская классика не раз показывала, что забвение высоких нравственных идеалов ведет к деградации, разрушению личности, часто — к трагической обреченности на одиночество, на безразличие, на разрыв связей с миром, на запоздалое потому горькое осознание скверно прожитой жизни. Психологизм и здесь оказывался незаменимой формой изображения, притом, что именно подробное и глубокое воспроизведение чувств, переживаний героев позволяет художественно убедительно и эмоционально действенно воплотить нравственный крах, распад личности, забывшей, по словам Чехова, «о высших целях бытия, о своем человеческом достоинстве». Психологизм, таким образом, есть также и форма гуманизма, форма утверждения высоких идейных и нравственных норм.

Итак, мы видели, что психологизм является таким свойством литературно-художественной формы, которое возникает в произведении закономерно, для воплощения определенного содержания — идейно-нравственной проблематики, процесса философско-этических поисков. Таким образом, мы можем говорить о психологическом повествовании, точнее — даже о множестве психологических повествований, так как различия в конкретных особенностях проблематики каждого писателя и даже каждого произведения порождают и соответствующее многообразие индивидуально неповторимых сталей; поэтому у каждого писателя — «свой психологизм» .

Очевидно, развитый и богатый психологизм мы наблюдаем в творчестве Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского, М.Ю. Лермонтова… Но психологизму этих авторов предшествовала долгая история его развития, освещенная в этом параграфе работы.

Глава 2. Своеобразие психологизма романа — эпопеи Л. Н. Толстого «Война и мир»

2.1 Изображение внутренней жизни персонажа в произведениях Л. Н. Толстого с 1852 — 1862-х годов. («Детство» -1851−1852, «Казаки» — 1860 годов) Уже в раннюю пору творчества Толстой пришёл к мысли о том, что живой человеческий характер представляет собой сложное сочетание различных, нередко противоречивых черт и качеств. Мысль о «текучести» человека, о его способности изменять и совершенствовать свой характер — основная в толстовской концепции человека.

Весной 1851 г., находясь в Москве, Л. Н. Толстой начал работу над повестью «Детство». Значение трилогии «Детство», «Отрочество», «Юность» в истории творчества Л. Н. Толстого в том, что в ней впервые появился типичный толстовский герой — искатель истины, правдолюбец, наделённый даром наблюдательности. Все эти черты героя трилогии Николеньки Иртеньева постепенно формируются, растут, и укрепляются в его натуре, определяя развитие его характера. В «Детстве» Л. Н. Толстой показывает два мира: мир взрослых и мир детей, выбирает мотив сна, который ведёт на действительную смерть матери.

Приём «мелочности» Л. Н. Толстой использует для изображения внутренней жизни персонажа, его переживаний. Например, эпизод смерти мамы Николеньки: «Я был в сильном горе в эту минуту, но невольно замечал все мелочи. В комнате было почти темно, жарко и пахло вместе мятой, одеколоном, ромашкой и гофманскими каплями. Запах этот так поразил меня, что, не только когда я слышу его, но когда лишь вспоминаю о нём, воображение мгновенно переносит меня в эту мрачную, душную комнату и воспроизводит все мельчайшие подробности ужасной минуты» (гл. XXVI). VI. ту мрачную, душную комнату и воспризводит все мельчайшие подробности ужасной минутынём, воображение мгновенно переносит ме Л. Н. Толстой использует такой приём как «смена пространства» для отражения внутреннего мира героя. Время в провинции растянуто (больше внутренних монологов), герой много размышляет, переживает, сочувствует, например, когда Николенька наблюдал за Карлом Ивановичем: «Бывало, он меня не замечает, а я стою у двери и думаю: «Бедный, бедный старик! Нас много, мы играем, нам весело, а он — один — одинёшенек, и никто — то его не приласкает» (гл.I). А в Москве обобщенное, сокращённое, больше диалогов (сообщение информации).

Развитие действия определяет мир чувств. Взросление персонажа (Николеньки) — открытие в себе фальши, лицемерия (хорошего и плохого). Например, сцена погребения мамы: «Я презирал себя за то, что не испытываю исключительно одного чувства горести, и старался скрывать все другие; от этого печаль моя была неискренна и неестественна. Сверх того, я испытывал какое — то наслаждение, зная, что я несчастлив, старался возбуждать сознание несчастия, и это эгоистическое чувство больше других заглушало во мне истинную печаль» (гл. XXVI). Сцена похорон — время останавливается, оно приторможено, эта сцена для воссоздания душевных переживаний.

Основной темой произведения «Детства» является тема самопознания, как мы уже это доказали на примерах. Конфликт — внутреннего мироощущения и внешнего поведения Николеньки. Проблематика — что доминирует в Николеньке? Идея — детская доброта, так как он к этому стремиться. Не зря главным героем является ребёнок, так как Л. Н. Толстому важно показать весь путь духовного развития. Сам Л. Н. Толстой сделал такое признание (весной 1908 года): «Когда я писал „Детство“, то мне казалось, что до меня никто ещё так не почувствовал и не изобразил всю прелесть и поэзию детства» .

" Казаки" - 1860 г.

Л.Н.Толстой в этом произведении использует романтическую трактовку. У главного героя (Оленина) утопические мечты. Герой постоянно размышляет, хочет быть успешным в сражениях, в любви. Но все мечты разрушаются при столкновении с реальным миром. Жизнь на Кавказе для Оленина была открытием нового мира, который сначала глубоко заинтересовывает его, а потом неудержимо влечёт к себе. Излюбленный приём Л. Н. Толстого для изображения внутренней жизни героев — это внутренний монолог, который прослеживается на протяжении всей повести, например, по дороге на Кавказ Оленин думает: «Уехать совсем и никогда не приезжать назад, не показываться в общество» (гл.III). В станице он вполне осознаёт всю мерзость, гадость и ложь своей прежней жизни. Герой стремится к самопознанию и к самореализации, он хочет стать настоящим казаком.

Так же Л. Н. Толстой использует приём как авторский комментарий, например, эпизод во время охоты: «Он вспомнил и о боге, и о будущей жизни так, как не вспоминал этого давно» (гл.XX). Дневник как психологическое средство изображения внутренней жизни героя, глубоко раскрывает душевные переживания Оленина: «Я нынче вернулся домой, увидал её, свою хату, дядю Ерошку, снеговые горы с своего крылечка, и такое сильное новое чувство радости охватило меня, что я всё понял. Я любил эту женщину настоящею любовью, в первый единственный раз в моей жизни» (гл.XXXIII).

В этой повести Л. Н. Толстой рисует характер целого народа, каким он сложился в своеобразных исторических условиях. Важно отметить, что в этой попытке пройти путь к народу совершенно отсутствуют религиозные идеи, которые станут для Л. Н. Толстого столь существенными в дальнейшем.

2.2 «Диалектика души» как ведущий приём воссоздания душевной жизни героев в романе — эпопея «Война и мир» (1863 года) Психологический анализ пользуется разными средствами. Он осуществляется в форме прямых авторских размышлений или в форме самоанализа героев, или косвенным образам — в изображении их жестов, поступков, которые должен аналитически истолковать подготовленный автором читатель. Среди всех этих средств анализа особое место принадлежит внешней и внутренней речи персонажей. Их поведение, переживание писатель переводит на язык слов, тогда как, изображая речь человека, он пользуется той же системой знаков, и средства изображения тождественны тогда изображаемому объекту. В прямой речи действующих лиц таятся, поэтому особые возможности непосредственного и как бы особенно достоверного свидетельства их психологических состояний. Слово персонажа может стать до предела сжатым отражением его характера, переживаний, побуждений своего рода фокусом художественной трактовки образа.

2.2.1 портрет как психологическое средство изображения внутреннего мира персонажа Прочитав роман — эпопея «Война и мир» Льва Николаевича Толстого, мы заметили, что Толстой уделяет большое внимание изобразительному средству — как портрет, для раскрытия глубины внутреннего мира. Вот, например, Долохов. Он беден, не знатен, а друзья (Курагин, Безухов, Ростов)

— графы, князья — денежные, удачливые. У Курагина и Ростова сёстры — красавицы, у Долохова — горбунья. Он полюбил девушку «небесной чистоты», а Соня влюблена в Николая Ростова. Как и в Печорине свет убил в Долохове лучшие качества души. Но если Печорин не дорожил светским обществом и презирал его, то Долохов напрягает все силы, чтобы быть в этом обществе равным. Для этого надо постоянно играть роль светского льва.

Обратим внимание на деталь портрета: «рот… его всегда имел себе подобие улыбки»; взгляд «светлый, холодный. Во время карточной игры Николая Ростова неотвратимо притягивает «широкостные красноватые руки с волосами, виднеющимися под рубашки» .(т.I. ч. третья, VI, 249с.) «Подобие улыбки», «холодный взгляд», хищные, жадные руки — детали, рисующие жестокий, неумолимый облик одного из людей — масок.

Дополняют психологический портрет героя его впечатления от окружающего мира. Причём у Толстого это передаётся нейтральным рассказчиком через чувства и переживания героя. Так, эпизод Бородинской битвы читатель видит глазами Пьера, а Кутузов на военном совете в Филях передаётся через восприятие крестьянской девочки Малаши.

2.2.2 Жест как психологическое средство изображения внутреннего мира персонажа Ещё очень важной психологической деталью у Толстого является: взгляд, жест, улыбка — указывает внимательному читателю на душевное состояние или мгновенное внутреннее движение героя, например, взгляд Сони и Николая Ростова. «Она просила своим взглядом прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил её за предложение свободы и говорил, что, так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить её» (т.II, ч. первая, I) Или вот такой пример: «Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова ещё у двери, как будто он давно ждал его» (т.II.ч. вторая, XIII, 450с.) Это внешнее проявление говорит о бездушье Долохова.

2.2.3 Внутренний монолог как психологическое средство изображения внутреннего мира персонажа Приёмом возникновения в психологию действующего лица художественного произведения является — внутренний монолог — размышления, думы, персонажа. Толстой же часто внутренний монолог сочетает с несобственно-прямой речью, т. е. вторгается в потаённые мысли героя, перебивает их, разъясняет, ищет причины тех или иных поступков, от себя передаёт впечатление персонажа.

Вот один из примеров: размышление Пьера Безухова после дуэли с Долоховым:

" Он прилёг на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний поднялись в его душе, что он не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твёрдо — насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, каким оно было, когда он повернулся и упал в снег.

— Что же было? — спрашивал он сам себя. — Я убил любовника, да, любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я до этого дошёл?

— Оттого, что ты женился на ней, — отвечал внутренний голос" (т.II, ч. первая, VI)

Одна мысль вызывает другую; каждая в свою очередь переходит цепную реакцию соображений, выводов, новых вопросов…

По мнению Лидии Гинзбург привлекательность ищущих, думающих, сомневающихся героев заключается именно в том, что они страстно хотят понять, что такое жизнь, в чём её высшая справедливость? Отсюда — непрерывное движение мыслей и чувств, движение как столкновение, борьба

(«диалектика») разнообразных решений. Открытия, которые делают герои, — это ступени в процессе их духовного развития.

Лидия Гинзбург различает два типа внутреннего монолога: задача одного из них — аналитически расчленить переживания героев. Например: «Накануне Аустерлицкого сражения князь Андрей думает: «Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придётся наконец показать всё то, что я могу сделать.» (т.I. ч. третья, II)

— задача другого — исследовать процесс внутренней речи в соответствии полусна, явление действительности, как, например, этот эпизод показывает внутренний монолог Николая Ростова: «Да, бишь, что я думал? — не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то — это завтра. Да, Да! На ташку, наступит, тупить… нас — кого? Гусаров. А гусары и усы. По Тверской ехал этот гусар с усами, ещё я подумал о нём, против самого Гурьева дома…(т.I, ч. третья, II)

Одна из задач толстовского психологизма — обусловленность и целенаправленность слова персонажей, этого микрокосмоса характеров, свойств, побуждений, событий, ситуаций.

2.2.4 Диалог как психологическое средство изображения внутреннего мира персонажа Диалектика душевных движений отражаются в диалогах: собеседники перебивают друг друга, речь одного вклинивается в речь другого, — и это создаёт не только естественную прерывистость разговора, но и живое смешение мыслей. Что и помогает Толстому раскрыть внутренний мир своих героев.