Экзистенциальная проблематика в творчестве А. М. Ремизова: на материале дореволюционных рассказов

К изучению экзистенциального сознания в русской литературе XX в. отечественная наука обратилась лишь в 80-е гг. на волне усилившегося чувства общности европейской цивилизации и путей ее исторического развития. Последующие, 90-е гг. и начало XXI в. поставили перед отечественным литературоведением задачу дифференциации западноевропейского и русского художественного экзистенциализма и уточнения временных границ последнего. В этом плане многое может прояснить обращение к сложным, синтетическим художественным мирам ряда писателей начала XX в., среди которых видное место принадлежит A.M. Ремизову.

До сих пор экзистенциальная проблематика привлекала внимание исследователей главным образом в дореволюционных романах автора и автобиографических книгах периода эмиграции. Необходимость комплексного осмысления художественной системы A.M. Ремизова и места русского экзистенциального сознания в судьбе европейского экзистенциализма обусловливает актуальность изучения экзистенциальной проблематики в рассказах писателя 1900;1910;х гг.

Избирая в качестве основного материала исследования ранние рассказы писателя, мы руководствовались недостаточной изученностью экзистенциального сознания, представленного в его художественных произведениях малой повествовательной формы, относящихся к дооктябрьскому периоду В работе проанализировано 30 текстов Ремизова, среди которых 3 повести («В плену», «Эмалиоль», «Петушок») и 27 рассказов, составляющих сборники «Зга. Волшебные рассказы», «Чертов лог и полунощное солнце», а также рассказы 1900;1910;х гг., вышедшие отдельными изданиями. Дополнительными материалами являются дореволюционные романы («Пруд», «Часы», «Крестовые сестры», «Неуемный бубен», «Пятая язва», «Плачужная канава»). Для характеристики системы философскоэстетических взглядов Ремизова используются материалы большого автобиографического «цикла» эмигрантского периода («Подстриженными глазами», «Иверень», «Взвихренная Русь», «Встречи. Петербургский буерак», «Кукха. Розановы письма», «По карнизам», «Учитель музыки. Каторжная идиллия», «О происхождении моей книги о табаке. Что есть табак»), автобиографических и литературно-эстетических заметок и эссе, вошедших в книги «Пляшущий демон. Танец и слово», «Мерлог», «Огонь вещей. Сны и предсонье», а также дневники, письма писателя и воспоминания современников.

Объектом изучения является раннее творчество A.M. Ремизова. Предмет исследования — экзистенциальное сознание, нашедшее отражение в его ранних рассказах.

Главной целью данной работы является рассмотрение основных экзистенциальных проблем и своеобразия их художественного воплощения в дореволюционном творчестве писателя.

Достижение этой цели предполагает решение следующих задач:

1. Проанализовать миропонимание A.M. Ремизова в сопоставлении с философскими взглядами основных представителей экзистенциализма.

2. Сопоставить эстетические взгляды Ремизова с эстетической позицией Л. И. Шестова и А. Камю.

3. Проанализировать концепцию человека в ранней прозе Ремизова.

4. Выявить основные образы и мотивы в художественном мире ранних рассказов писателя, соотнесенные с экзистенциалистской трактовкой человеческого бытия.

5. Раскрыть особенности художественного воплощения проблемы «Человек и время» в дооктябрьском творчестве Ремизова, отвечающие принципам философии существования.

6. Определить специфику художественного воплощения характерной для экзистенциализма проблемы «ЯДругой» в ранних рассказах писателя.

Обозначенные цели и задачи определяют научную новизну данного исследования. В работе впервые рассматриваются дореволюционные рассказы писателя как единая и целостная художественная система, соответствующая комплексу экзистенциальных представлений С. Кьеркегора, Н. А. Бердяева, Л. И. Шестова, К. Ясперса, Ж.-П. Сартра и А. Камю. Впервые выдвигается гипотеза об антиномическом характере художественной системы раннего Ремизова.

Творческое наследие писателя активно осваивается современным литературоведением. По убеждению большинства ученых, проблематика раннего Ремизова тяготеет к философским, бытийным вопросам, а специфика художественного мира автора может быть описана в системе универсалий (нравственно-философских категорий). В ряде работ были предприняты попытки конкретизировать философскую направленность художественного сознания писателя посредством выявления взаимосвязи его мироощущения с философией существования. Так, некоторыми исследователями были отмечены отдельные типологические параллели между мировоззрением Ремизова и I принципами экзистенциальной философии Л. И. Шестова. Рассмотрев биографический контекст взаимоотношений писателя и философа, А. А. Данилевский [Данилевский, 1990; Данилевский, Данилова, 1992], Л. А. Колобаева [Колобаева, 1994], А. Пайман [Pyman, 1987] и др. приходят к выводу, что Ремизова и Шестова сближали взгляды на характер человеческого бытия, сопряженного с непреодолимым трагизмом, утверждение необходимости для личности отстаивать «право на субъективность» и самоопределение, осознание ограниченных возможностей разума в познании мира. Кроме того, Е. Р. Обатниной [Обатнина, 2000] была выявлена взаимосвязь между эстетическими взглядами писателя и пониманием языка М. Хайдеггера.

Опора на концепцию человеческого существования, изложенную в трудах Л. И. Шестова, позволила некоторым ученым установить в ранних произведениях Ремизова ряд общих для философа и писателя проблем. Так, М. В. Козьменко [Козьменко, 1982; Козьменко, 1990] выделяет в дореволюционном творчестве писателя мотив случая, обнажающий трагизм человеческого бытия. Сосредоточив основное внимание на романах Ремизова («Пруд», «Часы», «Крестовые сестры»), исследователь упоминает в связи с отмеченным мотивом и некоторые рассказы писателя («Серебряные ложки», «Занофа», «Царевна Мымра», «Суд Божий», «Галстук»). Кроме того, М. В. Козьменко показывает соотнесенность концепции художественного времени в «Часах» и философских взглядов М. Хайдеггера и Л. И. Шестова. JI.A. Колобаева, обращаясь к повести «Крестовые сестры», утверждает, что близость мировидения писателя философии Шестова находит выражение в схожей трактовке проблемы отчуждения человека от мира. Согласно позиции исследователя, для Ремизова, как и для Шестова, отчаяние становится не только знаком «остановки личности», но и «ее побудительной силой» [Колобаева, 1990, 119]. Аналогичная точка зрения представлена в работе М. Очадликовой, утверждающей, что страдание, с точки зрения и философа, и писателя, «предназначено» человеку для его «очеловечивания» [Цит. по: Данилевский, 2000, 511]. По наблюдениям JI.A. Колобаевой [Колобаева, 1994, 52], метафора стены в художественной системе ранних романов Ремизова также напрямую восходит к философии Шестова. Е. Горный [Горный, 1992; Горный, 1994] выявляет мотивы метафизического протеста, «овладения миром», «одиночного заключения» [См. также: Михайловский, 1935], остановки времениуказывает на преобладание деструктивных сил, на их принципиальную непознаваемость в художественном мире романа «Часы». Ю. В. Розанов [Розанов, 2004] художественное пространство рассказа «Новый год» характеризует как пространство «экзистенциального отчаяния». В работе X. Вашкелевич [Вашкелевич, 1994] анализируется проблема порабощения личности на материале повести «В плену».

Однако при исследовании взаимосвязи мировоззрения Ремизова и Шестова оказались неучтенными как несколько этапных трудов мыслителя («Шекспир и его критик Брандес», «Киркегард и экзистенциальная философия», «Potestas clavium (Власть ключей)» и др.), так и биографические материалы (переписка с различными корреспондентами, воспоминания современников), которые позволяют выявить новые параллели между миропониманием писателя и концепцией человеческого существования в работах философа (взгляд на проблему Другого, на характер познания мира, на сущность времени и др.). До сих пор не прояснен вопрос соотнесенности художественного сознания Ремизова с философией Н. А. Бердяева, С. Кьеркегора, К. Ясперса, А. Камю, Ж.-П. Сартра, а также взаимосвязи художественно-эстетических поисков писателя со взглядами на задачи искусства А. Камю и Л. И. Шестова. Главное внимание ремизоведов сосредоточено на дореволюционном романном «цикле» автора, тогда как многие его ранние рассказы по-прежнему остаются вне поля зрения исследователей.

Методология данной работы строится на сочетании сравнительно-типологического, историко-генетического, системного, мифопоэтического, мотивного подходов, разработанных в трудах М. М. Бахтина, Б. М. Гаспарова, Б. О. Кормана, Е. М. Мелетинского, З. Г. Минц, Б. В. Томашевского, В. В. Федорова и др. Задача проанализировать творчество Ремизова в контексте экзистенциальной литературы XX в. определила обращение к работам Ю. В. Бабичевой, С. И. Великовского, В. В. Ерофеева, В. В. Заманской, Л. А. Колобаевой, С. Г. Семеновой, Р. С. Спивак и других исследователей, рассматривающих экзистенциальную проблематику в творчестве русских писателей XX в.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Система философских взглядов и художественно-эстетические поиски Ремизова соответствуют экзистенциальному типу мышления.

2. В основе художественной модели мира в дореволюционном творчестве писателя находится идея «неподлинного» бытия, которая отражает первостепенные для экзистенциального сознания проблемы преодоления человеком границ собственной судьбы (вопрос «проектирования» существования) и обретения подлинной духовной свободы.

3. Одной из наиболее актуальных для экзистенциального сознания раннего Ремизова становится проблема утраты Дома, которая связана с вопросами поиска экзистенциальной «укрытости» и обретения человеком своего места в мире.

4. Ставя вопрос «Человек и время», писатель откликается на одну из первостепенных для философии существования проблему человеческого бытия. В дооктябрьских рассказах Ремизова художественное время отражает экзистенциальные представления автора о неизбежности и необратимости разрушительных и отчуждающих процессов в мире, об агрессивности времени по отношению к носителю индивидуального, а также мифологического сознания.

5. Проблема «Я-Другой» в дореволюционном творчестве писателя связана с идеями онтологического одиночества человека, невозможности установления подлинного духовного контакта между людьми в мире «неистинного» существования, передачи собственного духовного опыта Другому.

6. Художественное мышление раннего Ремизова, как представителя русской экзистенциальной литературы, антиномично. В пределах единого художественного мира рассказов писателя сосуществуют противостоящие друг другу точки зрения на человеческое бытие, которые находят выражение в образах «дружественного» («мира свободы») и «враждебного» («мира необходимости») космоса.

Теоретическая значимость исследования заключается в дополнении и уточнении представлений о месте русского экзистенциального сознания в общеевропейском литературном процессе и особом национальном варианте экзистенциальной литературы.

Практическая ценность. Материалы и выводы работы могут найти применение в общих лекционных курсах по истории русской литературы, а также в специальных курсах по русской экзистенциальной литературе и творчеству A.M. Ремизова.

Структура исследования. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения и списка использованной литературы.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Предпринятый в данной работе анализ экзистенциальной проблематики раннего Ремизова показывает, что писатель откликнулся на важнейшие проблемы философии существования («Человек и время», «Я-Другой», «Я-Бог», «Я-мир»), объединяющие его произведения с философией Шестова, Бердяева, Кьеркешра, Ясперса, Сартра, Камю.

Сопоставление дореволюционного творчества Ремизова с творчеством И. Ф. Анненского, Ф. Сологуба, JI.H. Андреева, а также писателей русского зарубежья (Г. Иванова, Г. Газданова, Б. Поплавского, Ю. Одарченко), позволяет выделить ряд общих для русского экзистенциального сознания проблем, таких, как проблема утраты Дома, выхода из Мира-тюрьмы (преодоления границ собственной судьбы), обретения подлинной духовной свободы, поисков экзистенциальной «укрытости» и своего места в мире, «проектирования» существования, а также контакта с Другим.

Направленные на осмысление места человека в мире и сущности человеческого бытия, ранние произведения Ремизова предваряют художественную концепцию «пороговой» личности Сартра и Камю. Но если в творчестве Сартра показателем экзистенциального кризиса является «тошнота», в творчестве Камю — «скука», в произведениях Андреева — «ужас» (страх), то в дореволюционных рассказах Ремизова корнем экзистенции и показателем «несчастного», отчужденного сознания выступает страдание.

Экзистенциальное отчуждение человека от мира в ранних произведениях писателя проявляется в боли. Во многих рассказах боль вызвана нравственными муками героя, утратившего близкого человека («Петушок», «Покровенная», «Галстук»), связь с Богом («Суд Божий», «Жертва», «Часы»), свободу или прежнюю жизнь («В плену», «Опера», «Крепость»), мечты и надежды на будущее («Царевна Мымра, «Новый год», «Казенная дача»). В ряде произведений к утрате связи с миром героя приводит болезнь («Чертик»,

Пятая язва", «Неуемный бубен», «Слоненок» и др.). В ситуации экзистенциального кризиса большинство героев ощущают не только боль, но и страх, порожденный чувством незащищенности, «заброшенности» во Вселенной («Пожар», «Пруд», «Жизнь несмертельная» и др.). В некоторых рассказах галлюцинации и бессоница выступают свидетельством полной отторженности человека от мира («Святой вечер», «Эмалиоль», «Новый год»),

В пределах «неподлинного» существования многие герои ощущают непреодолимость одиночества и невозможность обретения истинной духовной свободы. «Выброшенный» за пределы «всеобщего» (С. Кьеркегор), т. е. за рамки обыденного существования, человек в малой прозе писателя оказывается в чуждом, враждебном мире, где у него нет видимых опор, где он предоставлен самому себе.

Художественной моделью «неистинного» существования в ранних рассказах Ремизова является образ-символ Мира-тюрьмы. Его обязательными атрибутами становятся «сквозные» мотивы темноты, пыли, камня, стены, лабиринта, бесконечности. Лишенный доступа к музыке, теплу, свету, в Мире-тюрьме человек сталкивается с проблемой утраты Дома.

В сознании многих героев категория Дома связана с «миром свободы» (экзистенциальной сферой личности) (Н.А. Бердяев), т. е. ассоциируется со «своим» пространством. Однако в границах «неистинного» бытия обретение Дома становится невозможно, а значит, невозможно восстановление связи с миром. «Бездомность» как основополагающий статус человека в раннем творчестве писателя поддерживается посредством мотивов потери, отсутствия, разрушения дома, утраченного детства, холода, опустелости.

Утрата семейного благополучия («Жертва», «Петушок», «Галстук», «Часы», «Чертик» и др.) указывает на то, что в Мире-тюрьме Дом перестает быть экзистенциальным «укрытием». Так появляется образ дома-тюрьмы, соотнесенный с мотивом «одиночного заключения». Утратившие ощущение целостности и гармоничности бытия, Палагея Сергеевна («Покровенная»),

Кудрин («Новый год»), Занофа и другие герои обращаются к своему прошлому, нередко к детству, когда их экзистенциальную «укрытость» составляли Дом и семья.

Проблема обретения Дома во многих произведениях Ремизова связана с поисками героем своего места в мире. Однако художественное пространство «неподлинного» бытия постоянно стремится к окончательному вытеснению человека («Казенная дача», «Святой вечер», «Серебряные ложки», «Опера» и др.), что ведет его к ощущению потерянности в бесконечном мире («Крепость», «Новый год»).

Ставя проблему смысла человеческого бытия, Ремизов, как и другие писатели-экзистенциалисты, приходит к выводу о взаимосвязи, существующей между экзистенциальным «ядром» личности (Н.А. Бердяев) и «проекцией» человека. Идеальный «проект», по Ремизову, свидетельствует о духовной активности личности. Стремление многих героев к обновлению или возрождению жизни находит выражение в мечтах о других странах («В плену», «Новый год», «Крестовые сестры»), о работе («Серебряные ложки»), о музыке («Опера», «Музыкант»), об отдыхе («Казенная дача»), о личном, семейном счастье («Занофа, «Пруд», «Покровенная», «Жертва») и т. д. Однако, каковы бы ни были их надежды, писатель показывает, что они невоплотимы в реальной жизни, тем самым утверждая непреодолимый трагизм бытия. С утратой будущего человек оказывается в ситуации личностного кризиса, который приводит его к неизбежной духовной («Серебряные ложки», «Новый год», «Чертик» и др.), а иногда и физической гибели («Занофа», «Жертва», «Пятая язва» и др.). Так, автор утверждает, что без мечты или надежды духовная жизнь обречена на разложение и самораспад. Утрата «проекции» становится признаком «несчастного», отчужденного сознания.

Оставшись без надежд на будущее, человек сталкивается с проблемой непреодолимости границ Мира-тюрьмы, невозможности переступить очерченные судьбой (обстоятельствами) границы. Вот почему писатель уподобляет жизнь многих героев каторге или тюрьме («Эмалиоль», «В плену», «Казенная дача», «Крестовые сестры» и др.), или «одиночному заключению» («Часы»). Лишенные возможности свободного самоопределения в жизни, герои оказываются перед непроницаемой Стеной «неистинного» бытия.

Обращаясь к вопросу «Человек и время», Ремизов, как и философы-экзистенциалисты, приходит к выводу, что именно время выступает основным разрушительным и обезличивающим фактором существования. Враждебность времени человеку передается посредством мотивов затухания, замедления и остановки времени («Слоненок», «Крепость», «Опера», «Святой вечер», «Серребряные ложки» и др.), которые свидетельствует о росте взаимного отчуждения между людьми. Кроме дезорганизации окружающего героя пространства («сквозной» мотив энтропии мира), время приводит к всесторонней деструкции самого человеческого существования.

Портретные характеристики демонстрируют необратимость качественных изменений во внешнем облике человека и его внутреннем мире. Обезображивание внешности героя может быть вызвано как травмами («Пожар», «Занофа», «Чертик», «Тоска неключимая» и др.), так и давлением неблагоприятных обстоятельств, которые приводят к преждевременному старению («Жертва», «Покровенная»). Энтропийные процессы затрагивают эмоционально-волевую сферу (мотив «обессиливания», экзистенциальной тревоги, бессоницы), интеллектуальные способности большинства героев (мотив разрушения мысли, изменения сознания).

Показывая взаимозависимость мира (его фундаментальных пространственно-временных характеристик) и человека, Ремизов проводит мысль о неизбежном саморазрушении мира, протекающем в соответствии с процессами духовной аннигиляции личности (затуханием духовной активности). В момент экзистенциального потрясения, в «предельной», кризисной ситуации многие герои теряют зрение, слух или речь («Опера», «Новый год», «Пожар», «Жертва», «Казенная дача», «Часы»). Духовное отчуждение личности от мира оказывается необратимым, и вторичное «обживание» «враждебного» космоса становится практически невозможным.

Взгляды Ремизова на исторический процесс и взаимоотношения индивидуального и массового сознания в истории обнаруживают точки пересечения с концепцией К. Ясперса. В раннем творчестве писателя историческое время проявляет свою агрессивность по отношению к носителю индивидуального сознания. Человек не может обрести экзистенцию в стремлении слиться с «общим» делом, «общими» целями. Вот почему судьба героев-ссыльных трагична и безысходна. В мире истории, который стремится подавить человеческую индивидуальность и поставить превыше всего общественные интересы, восстановление духовной целостности становится невозможным. Неудивительно, что герои рассказов «Новый год», «Эмалиоль», «Серебряные ложки» и др., которые стремились к всеобщему благу, оказываются и одиноки, и несчастны. Ремизов был убежден в том, что построение «всеобщего» счастья является подменой подлинных духовных интересов личности, связанных с ее индивидуальными потребностями.

Историческое время агрессивно и по отношению к носителю мифологического сознания. За пределами «дружественного» христианского (мифологического) мира герой или гибнет («Петушок»), или испытывает непреодолимое ощущение враждебности бытия («Святой вечер», «Царевна Мымра»).

Ремизов был одним из первых писателей, близких экзистенциализму, которые с наибольшей последовательностью и полнотой раскрыли онтологический статус одиночества человеческого существа в мире, вызванного необратимым разрушением межличностных и социальных связей.

Концепция одинокого, «закрытого» человека, носителя монологического сознания, находит воплощение в образе интровертированного героя, коммуникативная активность которого направлена на внутренний монолог.

В пределах «неистинного» бытия отношения между людьми подкреплены только извне, основаны на принуждении, а не на подлинном стремлении к духовному общению. Вот почему в Мире-тюрьме установление истинного контакта между людьми затруднено, а общение анонимно: люди не знают имен друг друга, а значит духовный мир, запросы и потребности Другого остаются неизвестны. Для обозначения личности в пределах «мира необходимости» нередко оказывается достаточно одного прозвища («Бебка», «Слоненок», «Святой вечер», «Эмалиоль», «В плену», «Пятая язва», «Часы» и др.).

Большое значение в раннем творчестве Ремизова имеет редукция континуума, также поддерживаемая на разных уровнях текста: редуцирование исторического времени, «эллипсы» сюжета (намеренный пропуск логических звеньев фабулы), редукция имени, редукция восприятия действительности в сознании героя. Редукция художественного континуума свидетельствует о невозможности воссоздания автором целостной картины мира вследствие отсутствия системы абсолютов, звеньев взаимообусловленности явлений в самой действительности. Образ принципиально неполного, незавершенного, стремящегося к саморазрушению универсума согласуется с экзистенциалистскими представлениями о мире, так как сама реальность, с точки зрения Л. И. Шестова, является принципиально незавершимой, постоянно воздвигающейся и вновь разрушающейся.

Ремизов утверждает онтологическую неустойчивость существования. Вытесненные за пределы «обжитого» мира, большинство героев попадают во «враждебный» им космос. Так называемый случай, занимающий большое место в художественной системе писателя, связан с одним из центральных для экзистенциализма понятием «покинутости» человека Богом. Как и в философии Л. И Шестова, Ж.-П. Сартра, случай в ранних произведениях Ремизова показывает непредсказуемость и беззащитность человеческого существования.

Особое внимание писателя привлекает проблема смерти. Смерть, как абсолютный предел человеческого бытия, нередко становится единственной реальной оппозицией человеческим страданиям. Так возникает мотив смерти-избавительницы («Пруд», «Эмалиоль», «Жертва», «Покровенная» и др.) В Мире-тюрьме смерть представляется героям последней возможностью разрыва пределов «неистинного» существования. Таким образом, решая вопрос преодоления человеком границ собственной судьбы, автор утверждает, что, оказавшись во враждебном мире, человек навсегда лишен возможности гармонизировать бытие.

Художественное сознание раннего Ремизова антиномично. В пределах единого художественного мира сталкиваются различные точки зрения на судьбы человека в мире. У некоторых героев появляется возможность изменить отношение к собственному уделу. Изображая носителя христианского сознания, писатель ведет их к едва брезжущей надежде на преодоление неискоренимого трагизма бытия («Пруд», «Крестовые сестры», «Покровенная», «Петушок» и др.).

Хотя конфликт между человеком и миром оказывается неустраним, носитель христианского сознания получает возможность сгладить ощущение безысходности жизни. Носитель «просветленного типа миросозерцания» противопоставляется носителю пассивной жизненной позиции, который ищет утраченной гармонии с миром обращаясь к звездам. «Обоженному» герою, проявляющему духовную активность, противостоит носитель деструктивного сознания, чья деятельность направлена на разрушение («Пожар», «Чертик», «Жертва», «Жизнь несмертельная» и др.). Свою духовную и литературную родословную Ремизов связывал с именами Н. С. Лескова и Ф. М. Достоевского. Их герои-праведники, обретающие веру, пройдя через цепь испытаний и искушений, призваны стать оплотом «философии надежды», без которой немыслимо человеческое бытие.

Антиномичность художественного мышления раннего Ремизов объясняется колебаниями авторской позиции между «философией надежды», унаследованной писателем от русской литературы XIX в. и прежде всего от творчества Ф. М. Достоевского и Н. С. Лескова, и «философией трагедии», явившейся откликом автора на концепции человеческого бытия в философии А. Шопенгауэра, Ф. Ницше, Л. Шестова. Закономерно, что ощутившие себя на пересечении этих двух мировоззренческих систем, такие художники, как J1.H. Андреев, Ф. Сологуб, И. Ф. Анненский, воплотят в своих произведениях драму «богооставленного» человечества, вместе с тем утверждая непреходящую ценность и красоту бытия.

Затрагивая вопрос соотнесенности в раннем творчестве Ремизова различных типов мифологического сознания, нельзя не отметить, что целостность мифологического миросозерцания в раннем творчестве писателя оказывается поколебленной.

В книге «Посолонь» автор стремится воссоздать гармоничность архаического (дохристианского) мироощущения. Здесь возникает множество образов и мотивов, связанных с его ранними рассказами и объясняющих некоторые их них.

В «Посолони» появляется образ Корочуна, соотносимый с Корочуном из рассказа «Святой вечер». Тревога героя рассказа за «старого деда», которого может убить рыжий дворник, связана с переживаниями Скороходова, вызванными общим неблагополучием современного мира, в котором уничтожаются следы светлого, гармонического мироощущения. Именно в «Посолони» создаются образы дружественных стихий (света, солнца, звезд), которые найдут свое подкрепление в некоторых ранних рассказах автора («Покровенная», «Царевна Мымра», «В плену», «Петушок»).

Появившаяся в том же 1907 г. книга «Лимонарь. Луг духовный» отражает представления писателя о расколотости мифологического сознания. Для «Лимонаря», основанного на апокрифической, «отреченной» литературе, Ремизов избрал исполненные трагизма сюжеты новозаветной истории (казни Иоанна Крестителя, распятия Христа и др.), отображая момент утраты человеком Бога и показывая драму «богооставленного» мира.

Именно здесь появляются некоторые мотивы, с помощью которых воплощается экзистенциалистская концепция человеческого бытия в ранних рассказах автора. Так, мотив вихря в рассказе «Занофа», навсегда лишающий героиню возможного счастья, может быть соотнесен с вихрем «бесовской пляски» Иродиады («О безумии Иродиадином»), демонстрируя враждебность стихии человеку. Не случайно в дореволюционном творчестве Ремизова такие значимые символы, как символ птицы, собаки, насекомого, солнца, звезд и др., такие мотивы, как мотив песни, колокольного звона, огня, тишины, смеха и др., приобретают характер двойственный, антиномический, обозначая или «дружественный», или «враждебный» космос, свидетельствуя о разорванности самого бытия в представлениях писателя.