Д. М. Тревельян как историк повседневности

Д.М. Тревельян как историк повседневности

• Введение
• Глава I. Повседневность и социальная история в британской историографии: либеральная и социалистическая парадигмы
• Глава II. Теория социальной истории в интерпретации Дж.М. Тревельяна (1876−1962)
• Глава III. История Англии в трудах Д.М. Тревельяна
• Заключение

• Список использованных источников

  и литературы

Обоснование темы и актуальность. На рубеже двух веков и тысячелетий историческая наука переживает весьма противоречивый и болезненный период, связанный как с накопившимися проблемами ее внутреннего развития, так и с общими процессами в интеллектуальной сфере и — еще шире — с ломкой культурной парадигмы, которая вызвала пересмотр эпистемологических основ гуманитарного знания.

Смена исследовательских ориентаций историографии происходит параллельно с интенсивным переосмыслением самого идеала научности и с резким падением престижа «социально-научной» истории. Историографическая ситуация последнего десятилетия неизменно характеризуется как кризисная, а направление социальной истории как практически полностью себя исчерпавшее. Однако критический анализ представительного корпуса конкретных работ в обширном исследовательском пространстве социальной истории позволяет глубже осмыслить текущие тенденции исторической науки и сосредоточить внимание на наиболее плодотворных из намечающихся сегодня перспектив.

В XIX веке появился термин «альтернативный мир», который впервые употребил английский критик и писатель Исаак Дизраэли в работе «The Curiosities of Literature», чуть позже он развил идею в сборнике эссе «Of a History of Events Which Have Not Happened"(1849). Однако первым автором полноценного научного альтернативного исторического подхода сочетавшегося с социальной историей и историей повседневности стал знаменитый британский историк Джордж Тревельян. Правда, произошло это еще в относительно молодые годы ученого, когда он победил в одном конкурсе с работой «Если бы Наполеон выиграл битву под Ватерлоо» (1907), и на тот момент эта статья не привлекла особого внимания. Труды Тревельяна, Тойнби и сборник Скуайра и явились основанием для «научно-исторической альтернативы», в течение длительного времени считавшейся пасынком исторической науки.

В Британской исторической науке анализ повседневности имеет солидную традицию, которая берет свое начало в творчестве ряда историков, одним из которых был Д. М. Тревельян. Эта традиция в Британии существовала в русле социальной истории, именно поэтому более корректно называть повседневную историю в Британской историографии первой половины 20 века социальной.

В настоящей работе история повседневности понимается как часть социальной истории. Данное понимание исходит из того, что повседневность как специальная область исторических исследований была обозначена и стала популярной недавно, основные аспекты ее рассмотрения у Тревельяна — это история труда, быта, отдыха и досуга, обычаев, различных срезов культуры и т. д. изучались давно и традиционно (в русле социальной истории), чаще в отдельных фрагментах.

Конечно, повседневность всего лишь один ракурс рассмотрения общества, не способный дать решающей информации для понимания его исторической динамики, а лишь дополняющий, конкретизирующий научные подходы, вскрывающие его сущность. История повседневности не может охватить всю социальную историю. Изучение того или иного фрагмента истории человечества непременно должно включать в себя изучение повседневности, и в тоже время невозможно только через повседневность понять всю суть исторического развития общества. В изучении Тревельяном истории повседневности доминирует описательность всего того, что было, а не аналитичность.

Актуальность выбранной темы определяется малоизученностью в Российской историографии вопросов развития британской исторической науки первой половины 20 века. Кроме того, на сегодняшний день в отечественной исторической науке не существует на одного специального исследования творчества Тревельяна как социального историка.

В работе предпринято изучение не только научных факторов развития социальной истории в британской историографии, но и анализ ее политической конъюнктуры, определявшейся в то время борьбой идеологических установок в рамках либеральной и социалистической парадигм. Это позволяет сформулировать проблему в более узком ключе и охарактеризовать особенности исключительно социально-исторической проблематики, не расширяя предмет исследования до истории всей британской историографии в первой половине 20 века, чему посвящено большинство научных исследований.

Кроме того, учитывая то, что современная историческая наука развивается под мощным воздействием социоантропологического и историко-психологического подходов к пониманию и изучению прошлого, закономерно актуализируются исследования связанные с анализом теоретических положений данных подходов. Изучение теоретических представлений Тревельяна на предмет социальной истории и истории повседневности дает возможность понять историю развития этого подхода и уяснить его роль во всеобщей историографии, что является одной из актуальных задач современного социогуманитарного знания.

Современная ситуация плюрализма научных идей и мнений требует пересмотра многих выводов, данных в рамках советской историографии. Проблематика, связанная с историей британской историографии в целом и деятельности Тревельяна в частности, так же, как и многие политические и социальные темы нуждается в новом раскрытии.

Настоящая работа посвящена анализу социальной истории в творчестве Тревельяна как одного из представителей британской историографии первой половины 20 века и как ведущего историка в этой дисциплине, анализу ее интеллектуальных традиций, внутренних противоречий, последовательных трансформаций, нерешенных проблем и открывающихся перспектив. В данной работе рассматривается смена парадигм социальной истории на всем протяжении эволюции этой сферы исторического знания в британской историографии первой половины 20 века. В связи с центральным предметом ставятся и более общие теоретико-методологические вопросы, выявляются сущностные черты и различные тенденции историографического процесса, эпистемологические сдвиги, а также изменения в проблематике и структуре британской социальной истории, описанной в трудах Тревельяна.

Изучение трансформаций социальной истории опирается на выявление качественных изменений в самом понятии социального, влекущих за собой переопределение ее предмета, перестройку проблематики, обновление методов, наконец, переоценку ее статуса как исторической дисциплины. В работе рассматриваются взаимоотношения социальной историографии и британской политики в первой половине 20 века, дискуссии о предмете и методах социальной истории, о ее месте в структуре традиционной британской историографии исследуемого периода. Прослеживаются интегративные тенденции, проявившиеся в середине 1940;х годов, анализируются напряженные поиски и альтернативные модели истории, предложенные Тревельяном.

Существенным моментом является также анализ теоретических интерпретаций, данных Тревельяном на предмет «социальной истории» и методологической составляющей его работ с точки зрения их включенности в историографический контекст британской историографии первой половины 20 века.

Цель работы — проанализировать научное творчество Д. М. Тревельяна как социального историка.

Данная цель требует решения следующих задач:

1. Охарактеризовать особенности социальной истории в британской историографии XX века.

2. Проанализировать теорию социальной истории в интерпретации Дж.М. Тревельяна.

3. Охарактеризовать интерпретацию истории Англии в трудах Тревельяна.

Источники. Главный источник, используемый в дипломной работе — книги Д. М. Тревельяна, среди которых можно назвать: Англия в эпоху Уиклифа (England in the Age of Wycliffe, 1899); Англия в царствование Стюартов (England under the Stuarts, 1907); Британская история в девятнадцатом столетии (British History in the Nineteenth Century — 1782−1901, 1923); История Англии (History of England, 1926); Англия при королеве Анне (England under Queen Anne, 3 vols., 1930;1934); Социальная история Англии (English Social History, 1944).

Историография. С позиций достижений современной науки появляется возможность рассмотреть творчество Тревельяна в контексте его подлинного научного значения. Подобные исследования ведутся в отечественной историографии сравнительно недавно, что обуславливает их фрагментарность. На данный момент не существует ни одного специального исследования, посвященного определению места и роли Исторической концепции Тревельяна в исторической науке.

Говоря о советской историографии данной темы, следует назвать единственную специальную работу, посвященную Тревельяну как социальному историку. Это кандидатская диссертация Жеравиной Ольги Александровны, защищенная в 1986 году под руководством Б. Г. Могильницкого на тему: «Д. М. Тревельян и дискуссии о природе истории в современной буржуазной историографии». В этой диссертации рассматриваются вопросы творчества историка с позиций классового подхода.

В современной отечественной историографии существуют исследования, в которых раскрываются общие вопросы развития британской историографии в 20 веке. Среди них следует назвать работы И. И. Шарифжанова на предмет истории развития британской историографии. Шарифжанов И. И. Английская историография в ХХ веке. Казань, 2004. — 240 с. Кроме того, следует назвать работы исследователей и РГГУ, а так же из института всеобщей истории АН Согрин В. В, Зверева Г. И., Репина Л. Г. Современная историография Великобритании. М., Наука. МВМ АНС, 1991. — 226 с.; Репина Л. П. «Новая историческая наука» и социальная история. М., ИВИ РАН, 1998. — 278 с.; Румянцева М. Ф. Теория истории. Учебное пособие. М., 2002. Большая часть этих работ затрагивает общие вопросы развития британской историографии.

В зарубежной историографии существует специальная работа о Д. М. Тревельяне, его биография, написанная в 1993 г. американцем Дэвидом Каннадине: «Д. М. Тревельян: жизнь в истории» Cannadine, David, G.M. Trevelyan: a life in history, New York: W.W. Norton, 1993. Эта работа не переведена на русский язык. Кроме того, можно назвать мемуары Мурмэн Мэри Тревельян: «Джордж Макколей Тревельян: мемуары» Moorman, Mary Trevelyan, George Macaulay Trevelyan: a memoir, London; North Pomfret, Vt.: Hamilton, 1980.

Кроме того, среди англоязычных источников можно назвать так же такие работы таких авторов как: Plumb J. H., Mehta. V., Kenyon J. Cannadine D.G.M. Trevelyan: a life in history, New York: W.W. Norton, 1993. 243 p.; Plumb J. H. The Making of an Historian: The Collected Essays of J.H. Plumb. — New York: Harvester-Wheatsheaf, 1988. — 182 p.; Plumb J. H.G.M. Trevelyan. — London, Longman’s: Green and Co., 1951. — 95 p.; Mehta. V. Fly and Fly Bottle: Encounters With British Intellectuals Boston: Little, Brown and Company, 1962. — 198 p.; Kenyon J. The History Men: The Historical Profession in England Since the Renaissance London: Weidenfeld and Nicolson, 1983. — 234 p.

Методология. Следует отметить, что реконструкция представлений Тревельяна о социальной истории в русле повседневной жизни англичан, неизбежно ставит ряд методологических проблем, которые связаны со сложностями обобщения и оценок многообразных, часто взаимоисключающих данных, раскрывающих внутреннюю неоднородность и изменчивую динамичность хода повседневной жизни. Исследовательский процесс должен обязательно сопровождаться реконструкцией отдельных элементов системы теоретических представлений Тревельяна в единую систему их взаимосвязей в его концепции социальной истории Англии. Поэтому при изучении Тревельяна как историка повседневности необходима оговорка, заключающаяся в необходимости учитывать специфику труда Тревельяна в области социальной истории Англии. Она в том, что Тревельян был одним из первых исследователей в этой области, и его труды как любое начинание содержали ряд недостатков и в современном смысле слова не могли считаться классическим примером анализа истории повседневности, в большей мере являясь исследованиями социальной истории. В работе применялись компаративный метод для сравнения точек зрения, имеющихся в историографии, а так же общие методы и принципы, среди которых принцип историзма, объективности, системности, использованные при анализе концепции социальной истории Англии Тревельяна.

Объект исследования — научное творчество Д. М. Тревельяна.

Предмет исследования — социально-историческая концепция Тревельяна, изложенная им в трудах по социальной истории Англии.

Хронологические рамки исследования определены деятельностью Тревельяна как профессионального историка и охватывают период первой половины 20 века — как период складывания и развития его авторской концепции и его представлений на природу социально-исторического процесса.

Структура работы определена логикой целей и задач исследования и состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованных источников и литературы.

Глава I. Повседневность и социальная история в британской историографии: либеральная и социалистическая парадигмы К середине XX в. социальная история уже выражала себя в качестве многосоставной субдисциплины профессионального исторического знания Великобритании. В то же время в его поле стихийно втягивались исследовательские области из искусствознания (истории искусств), литературной критики (филологических «британских исследований» и истории литературы), философии (истории философии), психологии (истории психологии), науковедения (истории науки). В большой степени эта близость задавалась общей исторической ориентацией дисциплин социально-гуманитарного знания, которая утвердилась в XIX в. в период господства научного исторического метода и его модификаций (генетической, компаративной, типологической). Согрин В. В, Зверева Г. И., Репина Л. Г. Современная историография Великобритании. М., Наука. МВМ АНС, 1991. — С. 61.

В первой половине XX в. внимание социальных историков Британии все больше перемещалось с констатации предметной области, представляемой как часть объективной реальности в ее материальной и завершенной формах («что?»), — на выработку конкретных аналитических инструментов, которые бы позволяли производить точный, научный анализ проблемных полей («как?»). Там же — С. 47. Именно поэтому социальная история часто шла в русле с историей повседневности.

В настоящее время достаточно убедительно определено место истории повседневности в истории исторической мысли как попытки переосмысления традиционных представлений о прошлом человечества. Это стало результатом «антропологического поворота» в мировой историографии, т. е. переноса акцентов изучения с глобальных структур на уровень повседневности, что предполагает совершенно иную оценку феномена человека и его роли в историческом процессе.

За прошедшие десятилетия во многих странах (Англия, Германия, США, Франция, Швеция и др.) сложилась довольно обширная историография по вопросам повседневности, а в некоторых — предпринимаются лишь первые шаги в этом направлении. Для историографической традиции, с одной стороны, характерна несомненная общность подходов, с другой — более или менее национальные особенности.

Первоначально в становлении истории повседневности определенную роль сыграли инициативные движения — «мастерские истории». Например, в ФРГ в конце 80-х гг. существовало около 40 таких подвижнических групп, насчитывающих свыше 300 человек. В Западной Европе в целом к началу 80-х гг. насчитывалось 1600 научных исторических кружков, члены которых изучали подобного рода проблемы, в том числе условия труда на различных предприятиях, жилищный и другие вопросы. ^{Гуревич А.Я. Социальная история и историческая наука / А. Я. Гуревич // Вопросы философии. 1990. — № 4. — С. 24.}

«Мастерские» истории ставили своей целью изучение повседневной жизни тех, кого называли «безымянными статистами», или винтиками, общественных процессов. Деятельности подобных групп благоприятствовала обстановка внутренних демократических реформ, которые пробудили интерес к забытым традициям. При этом осознание таких традиций постепенно сопровождалось пониманием более емкого характера панорамы, которая начала складываться в науке на основе изучения широкого исторического, социологического и этнографического материала.

Наиболее полное научно-теоретическое обоснование понятие исторической повседневности получило в историографии ФРГ. В конце 70-х — начале 80-х гг. несколько молодых исследователей из института истории им. М. Планка (Геттинген) предложили отказаться от изучения социально-политических структур и процессов и перейти к исследованию таких вопросов, которые ранее либо рассматривались с позиции неконструктивной критики, либо вообще замалчивались, в том числе роль «маленького» человека в истории, его повседневная жизнь, взаимоотношения с социальными структурами. Этот вопрос диктовался не только стремлением приверженцев в истории повседневности «отстоять» человека в истории, но и тем, что само общество оказалось в состоянии кризиса. Развитие немецкой истории повседневности привело к тому, что в начале 90-х гг. она стала самостоятельным направлением, выходящим за рамки национальной историографии и играющим существенную роль в мировой исторической науке. Гуревич А. Я. Социальная история и историческая наука / А. Я. Гуревич // Вопросы философии. 1990. — № 4. — С. 23.

На Национальном конгрессе историков, состоявшемся в 1992 г. в Ганновере, была образована специальная секция «Что будет после истории повседневности?». Этот факт свидетельствовал о сформировавшейся группе учёных (А. Людтке, X. Медик, Р. Ван Дюлмен и др.), признающих историю повседневности тем научным направлением, которое является своеобразной «корректировкой исторической науки и дает значительные шансы для новой оценки прошлого». Цит. по: Гуревич А. Я. Социальная история и историческая наука / А. Я. Гуревич // Вопросы философии. 1990. — № 4. — С. 25.

Группа сложилась на основе идеи консолидации различных направлений в социальной истории с ориентацией на её междисциплинарность и сравнительный подход. В 1993 г. этой группой был налажен выпуск периодического издания «Историческая антропология. Культура. Общество. Повседневность», задачей которого провозглашалось «иллюстрация» истории «через призму жизненных обстоятельств людей». Оно действительно объединило учёных, работающих в Германии и за рубежом над различными проблемами социальной истории. Его статьи характеризуются многообразием тематики и подходов к их раскрытию — от социального портрета средневекового общества до сюжетов из гендерной, этносоциалъной и рабочей истории, от истории города до истории детства, частной жизни, от конкретного содержания, включая научную жизнь, до обзорного и методологического характера.

А. Людтке определяет историю повседневности как «детальное историческое описание устроенных и обездоленных, одетых и нагих, сытых и голодных, раздора и сотрудничества между людьми, а также их душевных переживаний, воспоминаний, любви и ненависти, тревог и надежд на будущее». По его мнению, представления обычного человека, как и поступков значительно большей степени, чем это было принято полагать, зависят от его повседневного личного опыта.

Такие общественные категории, как экономика, политика, идеология, законодательство, существовали и действовали лишь опосредованно, «просеиваясь» сквозь призму жизненного опыта людей, вызывая определенные ответные реакции и действия.

Повседневность — проявление массового сознания людей и их традиционные представления и стереотипы. Она понимается как частное выражение общественных процессов. Это комплексный объект, выступающий как единство многообразных функций или воплощение социальных связей, как исторически конкретная социально-пространственная форма существования общественной системы, воспроизводящей и концентрирующей её основные элементы и отношения. Повседневность — одна из наиболее устойчивых форм общественного развития: меняются политические системы и режимы, идеология и её социальные носители и др., но повседневность остается незыблемой константой исторического процесса. Она играет существенную роль в определении форм социального поведения, выступает важным средством выражения духовных запросов и идейных ориентиров различных слоев общества.

Заложив современные основы истории повседневности, германские исследователи наполнили её собственными категориями. Одна из них — способы «присвоения мира» (Aneignug). Суть Aneignug состоит в том, что человек, оказавшись в той или иной жизненной ситуации, будет вести себя в соответствии со своим мировоззрением, отношением к действительности, зачастую не следуя определенным социальным нормам. Объяснять поведение человека приходится не с точки зрения бездумного подчинения его системе групповых норм, а с позиции вариативности ситуации и неповторимости каждого человека. В этой связи А. Людтке приводит в качестве примера традицию празднования 1 Мая — дня национального труда в гитлеровском рейхе. Большинство немцев сознательно шло в этот день на митинги, демонстрации, поддавшись нацистским идеям. Однако многие участие в подобных акциях расценивали как лишний шанс увеличения заработной платы, повышения по службе и др.

Характер взаимоотношений между людьми, гарантирующий социальную упорядоченность, ставит каждого человека перед необходимостью выбора сложных жизненных решений, принятие которых самым непосредственным образом затрагивает его интересы. Чем обусловлен его выбор стратегии своего поведения, которое является серьёзным элементом формирования картины мира? А. Людтке убеждён в том, что всё определяется характером человека, его своенравностью и упрямством (Eigensinn), игнорированием общих групповых установок.

Таким образом, Eigensinn выступает другой важной категорией истории повседневности, означающей своеобразную форму социальной организации индивида, в генезисе которой условно можно выделить два этапа: на первом этапе происходит кристаллизация определённых черт характера субъекта (самоуверенность, самоуважение, своенравность и др.); на втором — все более определённо обнаруживаются тенденции к конфронтации между субъектом и сложившимися в обществе социальными структурами. В этих условиях, поскольку сама система общественной организации на протяжении длительного времени аккумулировала, как правило, исторический опыт в области управления социальными процессами и стала способной успешно противостоять всем социальным инновациям, индивид чаще всего вынужден был реализовывать себя в ограниченном пространстве. Например, стремление заводских рабочих избавиться от контроля администрации было причиной роста авторитарных тенденций в семьях с их стороны.

На это обстоятельство обращает внимание также историк Р. Зидер, констатируя тот факт, что сопротивление переменам в семейной жизни было частью борьбы за самоуважение и идентификацию. Если на предприятии рабочий находился в рамках жесткой производственной иерархии, под постоянной угрозой увольнения из-за колебаний рынка, то в семье он мог относительно самостоятельно принимать решения. Гуревич А. Я. Социальная история и историческая наука / А. Я. Гуревич // Вопросы философии. 1990. — № 4. — С. 25.

В истории повседневности, считают её сторонники, целесообразно выделить проблему насилия. Американская исследовательница Д. Вирлинг высказала мысль о том, что повседневность становится своего рода бастионом простого человека против всего угрожающего насилия государственной власти. Власть в данном случае выступает не только в качестве норм, установок и предписаний, регламентирующих повседневную жизнь, но и как социальная практика.

В результате этого общественные процессы принимают форму сложной диалектики и модели развития, в рамках которого имеет место и взаимодействие, и конфронтация людей и власти. Традиционная формула, в которой человек подчинен системе, объясняется способностью власти на основе экономических и социально-политических институтов осуществлять экспансию, т. е. интегрировать общество в единый, монолитный организм. Такой взгляд на природу насилия является господствующим в современной исторической науке. Реже раскрывается иная сторона: став заложником государственной власти, человек постепенно становится гарантом её внутренней стабильности и функционирования. Такая характеристика является не менее важной при раскрытии феномена тоталитаризма. Например, изучение немецкими историками определённого комплекса источников (дневников, личных записок и т. д.) периода фашизма Германии показало, что сопротивление в гитлеровском рейхе носило единичный, аномальный характер. Наоборот, большинство обычных немцев были не только лояльны к полицейским акциям фашистов, но и нередко их инициировали.

Выдвинутая новым поколением учёных концепция истории повседневности как «исследования преломления скрытых мотивов и результатов деятельности» человека состоит в том, что не только структуры предопределяют мысли людей и ограничивают рамки их поступков, но и люди могут (и должны) иметь собственную стратегию поведения. Социальный человек — это индивид, окруженный прочным барьером условий. Он осваивает мир, и сам приспосабливается к нему, создавая в повседневной жизни предпосылки устойчивого воспроизводства социальных отношений. В силу этого субъект истории выдвигается на передний план микроанализа как фигура, в повседневной деятельности которой «преломляется зависимость от общества и свобода творчества».

Признание исторической наукой повседневности в качестве важнейшего компонента социальной реальности и научного знания влечет за собой ряд последствий принципиального характера. Оно предполагает отказ от рассмотрения исторического развития с точки зрения теории прогресса и модернизации, которые предлагают обществу всеобъемлющий проект переустройства и не учитывают многих обстоятельств, в частности таких, как менталитет человека, его повседневную жизнь.

Интегративный характер категории повседневности и заявленные ей задачи («новый исторический синтез», «тотальная история») обусловили тот факт, что социальная история постоянно вбирала в себя и перерабатывала различные части гуманитарного знания (социология, историческая демография, психология, структурная, социальная и культурная антропология и др.). При этом обогащались её теоретико-методологический арсенал и язык объяснения.

Немецкий историк Ф. Ульрих убежден, что такой поворот в историографии в принципе соответствует логике развития науки, когда в определённый период времени к какой-нибудь области проявляется повышенный интерес со стороны научного сообщества, и она становится весьма популярной. «Почта без шума, совершенно мирным образом, — пишет он, — в германской исторической науке произошла смена перспектив—от изучения разреженной атмосферы канцелярий и салонов, деяний верховных лиц и государственных событий, от анализа глобальных, общественных структур и процессов она обратилась к малым жизненным мирам, серым зонам и нишам повседневности». И далее: можно не только утверждать, что разработка и освоение в истории такого сложного многоуровневого объекта, каковым является повседневность, позволили германской историографии совершить большой рывок в количественном накоплении знаний, но и говорить о теоретико-методологическом прорыве, о формировании новой концепции и смене парадигмы исторического знания в недалеком будущем. Это сложное обобщение богатого конкретного материала с целью выделения из всей мозаики событий наиболее существенных моментов, в фокусе которых можно вычленить качественные преобразования изменяющейся социальной системы.

Как и всякое научное направление, история повседневности имеет свою источниковую базу и проблематику исследований, свою методологию. Зарождение истории повседневности вызвало необходимость обращения к сопряжённым наукам, в рамках которых накоплен достаточный опыт, ценный для её исследования. Одной из таких дисциплин явилась этнология. Тревельян считал историю повседневности парадигмой для социальной истории.

И хотя, как отмечает А. Людтке, такой подход не является универсальным рецептом, опираясь на него, можно выявить «потенциал и феномен исторической практики, которая создается людьми». В силу определённых условий, когда историческая наука в течение XX в. испытала влияние различных дисциплин (социологии и исторической демографии, социальной и культурной антропологии, лингвистики и литературной критики, психологии и др.), «плотные описания» стали основой метода, который в понятийном аппарате Alltagsgeschichte стал обозначаться как микроанализ. В своём системном виде он реконструировался в рамках школы «Анналов», американской и британской социальной историй, в историографии Италии. Представители итальянской социальной истории рассматривали микроанализ как индивидуализированный подход и утверждали, что его сущность сродни художественному творчеству и постижение прошлого средствами «понимания», «вживания» в него одновременно предполагает отбор исторических фактов и их истолкование.

Особенностью является сознательное ограничение масштаба наблюдения в пространстве и времени, что ставит вопрос о реальной Ценности такого подхода. Традицией становится изучение меньших в пространстве и времени ареалов, повседневной жизни их населения, в которой коренятся все проявления человеческой активности и которая предстаёт наиболее глубинным (по М. Блоку, «особой мерой плотности») измерением исторических процессов. По словам Г. Медика, эти локально-исторические рамки позволяют по-новому объяснить такие понятия, «как бюрократическое государство, индустрия, капитализм, семья и др.»

Методологическая природа принципа микроанализа проявляется в том, что он выступает в качестве конкретного научного норматива исследования. Его уникальность — в способности фрагментации объекта исследования на определённых срезах, в выявлении того необычного, казуального с точки зрения историка, в котором спектрально отражается вся гамма социально-экономических, общественных и человеческих отношений. Отталкиваясь от «частной ситуации», микроисторик пытается реконструировать сам способ, посредством которого индивиды строят социальный мир. Ж. Ревель считает, что микроисторики, прежде всего, изучают противоречивые и, во всяком случае, неоднозначные опыты и социальные представления, посредством которых люди действуют. Они предлагают «перевернуть наиболее распространенный у историков подход, когда исследователи в своем анализе отталкиваются от глобального контекста, и начинать собирать воедино множество контекстов».

Одним из методов, используемых в истории повседневности, является интервью — непосредственный опрос участников исторических событий. Это не просто постановка определенных вопросов, а выяснение роли социальных обстоятельств «в конструировании повседневности». В ходе исследования ученый составляет анкету вопросов, или «биографический путеводитель», используемый при интервьюировании, что позволяет субъекту органически связать свой рассказ, обращая внимание на все фазы жизненного цикла (детство, юность и т. п.) и те их сферы (семья, карьера и т. п.), которые значимы для него и интересуют историка.

Проблема источниковой базы истории повседневности состоит в том, что приёмы микроанализа далеко не в равной степени применимы к различным историческим эпохам. Глубина реконструкции, например, повседневной жизни средневековья будет гораздо ниже, чем эпохи нового или новейшего времени вследствие неполноты источников. Неслучайно развитие истории повседневности привело к коренному изменению источниковедческого сознания — «совокупности бытийно-присущих той или иной историографической ситуации знаний, представлений об исторических источниках и путях их изучения, теоретико-методологических построений, методических схем, классификационных установок, явных и неявных форм канонов, невербализированного исследовательского опыта». Основной упор делался на исследование потенции юридических норм вне анализа особенностей их реального применения и действия в конкретно — исторических условиях, наложения сложного правового поля на весь комплекс факторов, объединённых понятием «социальная среда», и, безусловно, на её действующее лицо — «рядового человека». В связи с этим меняется статус тех источников, которые ранее считались «второстепенными»: писем, дневников, жалоб и заявлений граждан и т. д. При этом немаловажное значение имеют фотоснимки, которые часто игнорируются Нередко исторические источники «реконструируются» исследователями при помощи методов устной истории (Oral History), представляя собой информационно ёмкие, специфичные по внутренней и внешней форме источники, своеобразно отражающие действительность. Немецкий исследователь В. Шульце объединяет эти источники понятием «эго-документов».

«Общим критерием таких материалов, — подчеркивает он, — является их способность давать представление о добровольном либо подвергшемся целенаправленному внешнему воздействию мировоззрении людей в стране, семье, социальной группе. С помощью таких источников можно реконструировать взаимосвязь „человек-система“, фундирующую в себе человеческие страхи и ценностные ориентации».

Проблематика исследований.

Введение

в оборот новых исторических источников закладывало ориентацию на преодоление жёсткой заданности сюжетов исследования. Особенно показательна в этом отношении история рабочего класса — одной из самых многочисленных социальных групп в индустриальном обществе. Если ранее вектор исследования был направлен на анализ форм протеста (профсоюзное Движение, стачки, забастовки и др.), то позднее «рабочая история» эволюционировала в сторону исторической антропологии, и в контексте такого обновления все более популярной становится повседневная жизнь рабочих. Классическим образцом «рабочей истории» является работа немецкого исследователя А. Людтке, где прослеживается повседневная действительность рабочего, его жизненные установки, стратегии поведения в эпоху кайзеровской империи и в период национал — социализма.

Традицией истории повседневности стало изучение народной культуры, которая объединяет в себе систему ценностей, понятий, обычаев, верований «плебейской прослойки» (Э. Томпсон). По словам известной исследовательницы Н. Дэвис, историю карнавалов и праздников, торжественных церемоний и посиделок можно прочитать с той же пользой, что и дневник, политический трактат, проповедь или свод законов. Принципиальный вопрос состоит в том, существует ли народная культура самостоятельно либо испытывает необратимое влияние элитных социальных групп (знати, церковников и др.).

В академическом сообществе стали распространяться методологические и концептуальные установки аналитической философии, бихевиористской политической науки, математизированной экономической теории, формалистической литературной критики. В конце 30-х — 50-е гг. о себе в полный голос заявила «новая» историография, которая строилась на основах сциентизма и объективизма. Поборников социальной истории объединяло стремление преобразовать устои традиционной науки средствами обновления теории, методологии, проблемных полей, языка исторической профессии и желание достигнуть «нового исторического синтеза» .

Не смотря на то, что главенствующее положение по-прежнему сохраняла политическая и конституционная история социальная история все более развивала свой потенциал. В 40-е гг. XX в. ее предмет стал определяться более емко, существенно расширились проблемные поля, произошла корректировка семантики понятий и терминов.

Потребность социальной истории в адаптации к переменам в историческом знании Британии и обществе соединялась с ее стремлением сохранить свою автономию, сущностные черты, язык (в особенности в споре с политической историей). Усилиями историков консервативного и умеренно-либерального направлений индивидуализирующая «чистая» политическая история стала претендовать на создание всеобъемлющей «новой старой» истории, «нового нарратива», который бы объединял вокруг ядра политической истории элементы и социальной истории. Согрин В. В, Зверева Г. И., Репина Л. Г. Современная историография Великобритании. М., Наука. МВМ АНС, 1991.

Одно из первых обоснований позиций «новой» политической истории содержалось в работе консервативного историка Дж. Элтона «Политическая история. Принципы и практика» (1970). В книге обосновывалась идея о необходимости обновления политической истории и ее основных компонентов — юридической, конституционной, административной, дипломатической истории — средствами более широкого истолкования предмета исследования, выявления приоритетности политических отношений в истории.

Эти доводы были воспроизведены «новыми» политическими историками во время общебританской дискуссии «Что такое история сегодня?», организованной в середине 80-х гг. журналом «History Today». Дж. Элтон, Р. Хаттон, Р. Фостер и другие отстаивали тезис о том, что поскольку «все есть политика», ведущее положение в историческом знании и историческом сообществе должна по праву занимать именно эта дисциплина.

Новая социальная история наиболее динамичной субдисциплиной исторического знания в Великобритании стала ко второй половине XX в. Весомый вклад в ее становление внесли исследования ученых марксистской ориентации и историков, близких к марксизму; и, прежде всего, работы Э. Томпсона, Кр. Хилла, Э. Хобсбоума, Дж. Рюде, Р. Хилтона, А. Л. Мортона. Начало качественного преобразования социальной истории в Великобритании связывается с изданием в 1963 г. книги Э. Томпсона «Становление английского рабочего класса». Позднее, со второй половины 60-х гг., стали появляться работы по социальной истории, написанные под влиянием М. Вебера и школы «Анналов». Репина Л. П. «Новая историческая наука» и социальная история. М., ИВИ РАН, 1998. — С. 132.

Новая социальная история сконцентрировала в себе основную проблематику исторических исследований «новой исторической науки» и поиск «нового исторического синтеза». У нее был фундамент, заложенный либеральной и радикально-демократической историографией начала XX в. Вместе с тем в предмете и методах старой и новой социальной истории обнаружились принципиальные расхождения, которые можно определить как разрыв с историографической традицией. Согрин. Указ. Соч. С. — 79.

Само название было призвано отличать новую социальную историю от традиционной социальной истории, которая включала в себя положение отдельных групп и общностей в различные исторические периоды, социальные движения, образ жизни обычных людей. Прежде в центре внимания находилась общественно-политическая борьба различных партий, институтов, организаций. Главным предметом новых социально-исторических исследований стало внутреннее состояние общества как такового (отдельных его групп и индивидов). Весь комплекс факторов предполагалось изучать в их материальном, социокультурном, деятельностном и психологическом выражении. Репина Л. П. «Новая историческая наука» и социальная история. М., ИВИ РАН, 1998. — С. 143.

Историки, придерживавшиеся различных идейно-политических ориентации, как правило, расходились в понимании предмета и задач социальной истории. Внутри «новой» историографии произошло относительное разграничение в изучении сфер социальной истории. Либеральная историография представляла социальную историю как мозаичную картину различных сторон обыденной жизни социальных групп и индивидов (материальная культура, быт, поведение, ценности и представления). Умеренно-либеральное крыло «новой исторической науки» отдавало предпочтение изучению устойчивых общественных структур и институтов.

Леволиберальные и радикальные историки уделяли основное внимание разработке проблем массового поведения (в том числе соотношения стихийности и сознательности) и массового сознания на разных его уровнях. Их в особенности интересовала темы, связанные с поведением массы людей, свойствами группового самосознания, особенностями коллективных представлений в истории.

Идея превращения социальной истории в «тотальную историю» была сформулирована еще в начале 60-х гг. известным историком Г. Перкиным: «Социальная история не есть часть истории, она есть вся история с социальной точки зрения… История общества — это не история всего, что в нем происходит. Для социального историка главное — понимание жизни человека в прошлом, в устройстве общества и его институтов». Репина Л. П. «Новая историческая наука» и социальная история. М., ИВИ РАН, 1998. — С. 119.

В 70−80-е гг. многие британские историки подчеркивали интегрирующую функцию социальной истории в системе исторических дисциплин, ставили перед ней задачу синтеза исследований различных сторон и процессов исторического прошлого. Однако на практике они, как правило, ограничивались соотнесением анализа социальной структуры и отношений главным образом с экономическими и демографическими процессами или сужали рамки «тотальности» до границ локальной истории. Большинство же «новых» социальных историков концентрировало внимание на изучении социальных групп, институтов, движений с позиций «истории снизу». Репина Л. П. «Новая историческая наука» и социальная история. М., ИВИ РАН, 1998. — С. 112.

Новая социальная история быстро самоидентифицировалась в историческом знании Великобритании. Вскоре ясно обозначилось ядро новой социальной истории: категория — «общество». Независимо от методологических ориентаций историков она мыслилась как форма объективации мира истории. Использование ее в таком значении объединяло профессионалов вокруг материалистической (по сути) концепции социальной тотальности. Интегральность ее базовой категории и заявленные глобальные задачи («новый исторический синтез», «тотальная история») обусловили тот факт, что социальная история постоянно вбирала в себя и перерабатывала различные части гуманитарного знания (социология, историческая демография, психология, структурная, социальная и культурная антропология и др.). При этом обогащались ее теоретико-методологический арсенал, методический и технический инструментарии, язык исторического объяснения.

Интенсивность процессов дифференциации и интеграции в науке в связи с расширением самого предмета истории, источниковой базы, методов исследования и способов обработки источников вызвала появление множества новых исследовательских областей. В историографии появились такие субдисциплины, как демографическая история, социально-интеллектуальная история, психоистория. Эти области тяготели к новой социальной истории и в значительной степени переплетались с ней. В 80-е гг. определились такие исследовательские области, как история семьи, детства, образования, города, преступности, социальная история медицины, социальная история религии. Идея изучения «истории снизу», «народной истории» способствовала оформлению «новой рабочей истории», «женской истории», «крестьянских исследований» и т. п. Одновременно происходило складывание «новой локальной истории» и «устной истории», которых с социальной историей роднил не столько предмет, сколько новаторские исследовательские методики.

В ходе формирования новой социальной истории в Великобритании возникли десятки университетских кафедр, отделений, факультетов, научных центров, журналов, связанных с этой отраслью знания. Социальная история стала изучаться в большинстве университетов, политехнических институтов и колледжей. В 60 — 70-е гг. положение ведущих центров по изучению новой социальной истории приобрели исследовательские объединения при университетах Кембриджа, Оксфорда, Уорика, Ланкастера, Сассекса, Эссекса, Гулля, Лестера, Бирмингема. Гуревич А. Я. Социальная история и историческая наука / Вопросы философии. 1990. — № 4. — С. 23

Создание в 1964 г. в Кембриджском университете исследовательской группы по изучению народонаселения и социальной структуры ХVII — XIX вв., в которую вошли историки, социологи, демографы, географы отражало возросший интерес к междисциплинарным исследованиям, в частности к возможностям использования данных демографии и количественных методов для разработки сюжетов социальной истории. Члены группы находились под влиянием школы «Анналов» и использовали ее методики в области исторической демографии. Это объединение поставило задачу координации усилий историков любителей и профессионалов по сбору и первичной систематизации данных местных источников, которые затем обобщались, проходя компьютерную обработку в Кембриджском университете. Членами группы был основан журнал «Local Population Studies». Основные установки этого центра были сформулированы в 1966 г. в работе П. Ласлетта «Мир, который мы потеряли» и в коллективном издании «Введение в английскую историческую демографию», вышедшем под редакцией Е. Ригли. В 70−80-е гг. члены Кембриджской группы опубликовали ряд работ, в которых рассматривалась динамика народонаселения Великобритании в новое время в связи с экономическим развитием страны и социальными сдвигами.

Подобные тенденции получили развитие и в Оксфорде. В 60−80-е гг. ведущие позиции в изучении проблем социальной истории приобрел Раскин-колледж — учебное заведение, созданное на профсоюзные средства для общеобразовательной подготовки рабочих-активистов. В 1967 г. на основе занятий, которые проводились с учащимися историком Р. Сэмюэлем, возникло объединение историков «Историческая мастерская». Его название было заимствовано у экспериментальной студии «Театральная мастерская», работавшей в 40 — 50-е гг. Гуревич А. Я. Социальная история и историческая наука / Вопросы философии. 1990. — № 4. — С. 23

Центральной темой социальной истории стали проблемы истории британского рабочего движения, рассмотрение их с позиций трудящихся классов, «истории снизу». Начало практической деятельности «Исторической мастерской» было положено студенческими научными работами по локальным вопросам рабочей истории Великобритании XIX — XX вв. Основу этой организации составили историки радикально-демократической и марксистской ориентации. Тяготение к созданию «народной истории», побуждало их привлекать новые местные источники, обращаться к устной истории, к свидетельствам, характеризующим повседневную жизнь работников, их обыденное сознание, формы стихийного социального протеста. Активизировалась разработка истории социальных групп и национальных общин, началось интенсивное изучение проблем истории семьи, детства, женщин, «народной культуры» .

Значительное влияние на направление новой социальной истории оказали исследования, Центра социальной истории университета Уорика. Его основателем (в 1968 г.) был Э. Томпсон — исследователь истории английского рабочего класса, представлявший в исторической науке Великобритании марксистское направление. Первоначально сотрудники центра сконцентрировали усилия на изучении рабочей истории. С 1973 г. он получил поддержку другого объединения — Центра по выявлению новых источников, созданного при университетской библиотеке Уорика. Труды Э. Томпсона и коллективные работы сотрудников Центра по истории социального протеста народных масс в ХVIII — XIX вв., введение в научный оборот нетрадиционных источников и новое прочтение известных документов привлекли к этому объединению внимание многих историков. Со второй половины 70-х гг., когда Центр возглавил Р. Харрисон (также историк марксистской ориентации), деятельность этого объединения стала более разнообразной. В настоящее время, помимо проблематики собственно рабочей истории, в центре разрабатываются общетеоретические и методологические вопросы социальной истории.

В 60-е гг. на отделении экономической и социальной истории Гулльского университета образовалась группа историков, занимающихся преимущественно рабочей историей. В нее вошли представители радикально-демократического направления, историки — марксисты. В 1972 г. они приступили к изданию многотомного «Словаря рабочей биографии» (составители Дж. Сэвил и Дж. Беллами). Дальнейшая разработка историками Гулля проблем британского рабочего движения XIX — XX вв. осуществлялась под влиянием растущего авторитета новой социальной истории.

В университете Эссекса в 70-е гг. сформировалась группа радикально-демократических историков, разделявших установки новой социальной истории. В 1971 г. были основаны журнал «Устная история» («Oral History») и общество с аналогичным названием. Инициатором их создания стал преподаватель социальной истории П. Томпсон. Он организовал деятельность историков, которые занимались собиранием словесных свидетельств и разработкой методик устных опросов очевидцев исторических событий. Первоначально тематика социально-исторических исследований общества ограничивалась сюжетами рабочей истории, однако к концу 70-х гг. в связи с формированием в «новой» истории социокультурного и психоисторического подходов интересы историков расширились. Изучение проблематики массового сознания и народной культуры побуждало членов общества активно использовать фольклорный материал и разнообразить аудиовизуальные источники.

Одним из наиболее крупных объединений для изучения новой социальной истории стал исследовательский центр при Сассекском университете. В 60-начале 70-х гг. его возглавлял А. Бриггз, один из создателей новой социальной истории. В этом центре объединились усилия экономистов, социологов, психологов, антропологов, географов, политологов, юристов. Главным направлением их работы стала апробация междисциплинарных методик при исследовании истории Великобритании, Европы, Америки. Стремясь к воплощению идеи «нового исторического синтеза», сотрудники школы проявляли особую активность в издании трудов по социальной истории, обобщавших результаты работы профессионалов из разных университетов. Репина. Указ. Соч. — С. 59.

Тесные связи с этой школой сложились у Ланкастерского университета. В середине 70-х гг. в нем сформировался Центр социальной истории. Его возглавил Г. Перкин, первый университетский преподаватель, получивший должность профессора социальной истории. Основные направления исследований были связаны с проблемами локальной, устной, рабочей истории, истории образования, народной культуры. Историки Ланкастера участвовали в издании серий монографических работ по социальной истории («Исследования по социальной истории», «История городов и графств»). В 1976 г. на базе Ланкастерского центра было создано Общество социальной истории. Его председателем был избран Г. Перкин, президентом — А. Бриггс. Привлечение в актив общества видных историков и социологов способствовало тому, что это региональное объединение получило статус национальной исторической организации, ведущей исследования на междисциплинарной основе.