«Множественная личность» как проявление конфликта (на материале анализа визуального образа «ВКонтакте»)

«Множественная личность» как проявление конфликта (на материале анализа визуального образа «ВКонтакте»)

И.В. Шугайло

Преобладание в современном языке образов диктует новые законы коммуникации, которые во многом обусловлены «диагнозом» того состояния человека, которое обозначается исследователями как «расщепленный субъект» (Ж. Лакан), «тело без органов» (Ж. Делез) «множественная личность» (Д. Киз), «полифоническое тело» (В. Руднев) и т. д. Все это определения состояния шизоидного расщепления личности как следствия потери устойчивой идентификации, разлада души и тела, конфликта с собой и миром, поисков новых языков для лучшего понимания другого, состояния, возникшего в связи с необходимостью выживания в обществе риска. П. Верильо связывает особую востребованность визуального языка и вытеснение других языков с необходимостью ускорить передачу информации на поле боя в конце XVIII века, где «на смену неэффективным голосовым сигналам приходят семафорные флажки, разноцветные вымпелы, схематические эмблемы; они образуют своего рода мобильный, делокализованный язык, систему взглядов различной дальности.» [1, c. 15]. Новые возможности виртуального общения, предоставленные Интернетом, где главным объектом соблазнения и насилия стал визуальный образ, способствовали отчуждению человека от самого себя и своего тела во имя скорости передачи информации.

За фотообразом стоит визуальный образ, который зачастую обладает слабым сходством с оригиналом или вообще скрывает пользователя, разыгрывающего роль в сообществе, общение в котором связано со страхом перед очень разными людьми и их огромным количеством. Человек, играя, надевает маску для поиска своих новых резервов для решения коммуникативных и исследовательских задач. Одним из последствий иконического поворота в культуре становится появление большого количества молодых людей, которые ориентированы на визуальное миропостижение, на отождествление себя и других со штампованными визуальными образами, — узнаваемыми и востребованными. Одной из причин такого сильного воздействия образа, описанного еще З. Фрейдом, является ситуация инверсии — выбора объекта по принципу идентификации с собой. Собственно, по этому поводу в 1910 г. в трудах исследователя появляется термин «нарциссизм». Он используется З. Фрейдом для характеристики этапа развития психики, промежуточного между стадией аутоэротизма и этапом объектной любви. Это стадия развития, «когда субъект начинает видеть [объект любви] в самом себе, в своем теле, что позволяет впервые свести сексуальные влечения воедино» [3, c. 244]. Это объясняет повышенную тягу подростков к демонстрации собственного обнаженного тела на фотографии и превалирование автопортретов над всеми остальными жанрами фотографии в сетях общения. Как показывает практика, многие взрослые также «застревают» на этой стадии развития. Кроме того, аутоэротические позы и жесты стимулируют зрителя на идентификацию с любимым объектом, к которому демонстрируется влечение.

Нарциссизм в психоанализе разделяют на первичный (стадия детского развития) и вторичный (состояние регрессии взрослого и устойчивая структура взрослого субъекта). Фрейд описал свойственную этому состоянию веру ребенка во всевластие мыслей, что характерно как для древнего человека («Тотем и табу»), так и для творческого человека с нарциссической структурой личности [6, c. 45]. Отсюда — мистические фотографии как объект пристального любования нарциссической личности, демонстрация ее особых способностей и всемогущества. Первичный нарциссизм рассматривают и как «недифференцированное» состояние, предшествующее расщеплению на субъект и внешний мир. М. Кляйн говорит, что «существуют лишь особые нарциссические „состояния“, связанные с обращением либидо на интериоризированные объекты» [4, c. 248]. В визуальных образах нарциссизм проявляется в образовании многочисленных «клонов», за которыми стоит одна и та же нарциссическая личность. Нередко такая личность увлекается оккультными науками, мистикой, юнговской психологией или даже реальными сущностями, с которыми «ведет диалог субъект в своей голове» (в случае шизофрении). Для нарциссических личностей характерна очень высокая тревога, приводящая к расщеплению на две самости: одна ничтожная, с чрезвычайно низкой самооценкой, ранимая; другая — всемогущая, с огромной самооценкой и ненасытная. Такая личность склонна к бесконечному расщеплению, амбивалентным чувствам и отношениям, отсутствию последовательности в действиях и поиску все новых партнеров для отражения-утверждения себя в другом. Желаемый образ никогда не находится, и человек превращается в хамелеона (Нарцисса), наделенного чертами отражаемого другого.

Образы друзей заменяет образ Другого, Бога, референтной группы, которая подтверждает уникальность и значимость. Прозрачность присутствия, нахождение в виртуальной реальности позволяет определить оторванность от социально значимых целей и степень психотизации личности, заключающейся в слабой возможности отделять реальный и воображаемый мир друг от друга. Отчасти сети общения выполняют роль бабушек, сидевших на скамейках около подъезда в прошлые времена, оценивавших и комментировавших видимую жизнь соседей. Качество их комментариев и комментариев «друзей», среди которых очень много случайных и даже незнакомых пользователю, очень схоже. Таким образом, отчасти в сетях формируется один из общественных имиджей человека, необходимый ему для лучшей социальной адаптации в том образе, который он себе выбирает в сети и который потом диктует ему его роль. Этот образ выполняет чаще всего защитную и социально одобряемую функцию.

В фильме В. Алена «Зелиг» (1983) главный герой в целях собственной безопасности интуитивно приобретает черты внешности, пристрастия, настроения другого человека. Наряду с «синдромом Зелига» был обнаружен феномен «множественной личности», который может включать от двух до более двадцати субличностей. Психиатрами было выявлено, что подобной особо сложной формой шизофрении или расщепления личности страдают в основном мужчины в возрасте с 25 до 40 лет в связи с вынужденной малособытийной жизнью, склонные к фантазированию и пережившие раннюю детскую травму. Оба феномена имеют свои интригующие стороны: каждый случай раскрывает непознанные и, к сожалению, мало управляемые самим человеком возможности обретения новых качеств, способностей и свойств личности, спасающих в сложных ситуациях. Подобные расщепления психики и выделения субличностей можно встретить в Сети, в частности, «ВКонтакте». Сама система масок-аватарок, наличие множества страниц, за которыми скрыты субличности «множественной личности», дают возможность этим субличностям как бы жить самостоятельной жизнью, при этом человек, надев маску, не может быть распознан наверняка и не равен самому себе.

Аватар — лик божества, которое снизошло на землю, образ, который представляет человека. Он же и маска, которая скрывает то, что небезопасно раскрывать перед многими, она утаивает сокровенное. Маска всегда помечает наличие иного мира. «Знаками» маски может быть грим, раскраска, особый костюм, атрибуты иного пространства и времени.

Маска — всегда фрагмент лика метаморфозы, между тем как сам процесс метаморфозы скрыт. Она же помечает особое «магическое» пространство, своеобразную сцену, преодоление границы между жизнью и искусством. Иногда маска может быть и невидимой, но обозначенной через имя, роль, особенности поведения, сюжет и т. д. Безусловно, появление возможности представления себя в маске отражает особенности шизоидной личности, что становится чуть ли не диагнозом любого современного человека.

Феномен «множественной личности» обладает внутренними скрытыми потенциями, что позволяет менять роли и переключать психические состояния. Лишь наблюдательный взгляд может заметить эти изменения в невербальных проявлениях. «Поломки» психики отражаются, прежде всего, в «поломке языка» или появлении множества дискурсов, противоречащих друг другу и мешающих человеку быть последовательным в своих отношениях, чувствах, суждениях, совершать поступки, действия, а не только фантазировать. У некоторых нарциссических субъектов это проявляется в «семейном положении» — женат на том-то (партнер — он же, но в другой маске). У каждой субличности свой «почерк», уровень интеллекта, степень открытости, вкус. Механизмом же «переодевания» становится та сфера (связанная с ужасом, страхом, невозможностью символизации), которая Ж. Лаканом была помечена как «Реальное».

В волшебных сказках пространство, в котором осуществляется процесс перевоплощения, всегда было визуально «помечено» как зона неоформленности (болото, дремучий лес), пространство, окутанное туманом, место смазанных очертаний, верчений, завихрений, исчезновений, гудений и т. п. Поэтому можно сказать, что если собственно маску мы можем обозначить как гештальт личности, то зону перевоплощения правильнее назвать местом формирования гештальта. Благодаря маске Реальное приобретает черты Символического.

Отчасти процесс обретения определенного лика связан с мимикрией: будучи расщепленной и тревожной личностью, субъект старается защититься, «отзеркаливая» Другого или воплощаясь в Другого. При этом вся информация предыдущей субличности исчезает. Интенсивное фантазирование, для которого необходимо скрываться под маской, обнаружил Фрейд у истериков, которые фантазиями замещают реальность: «эротическое отношение к людям и вещам у них отнюдь не исчезло. Оно сохраняется у них в фантазии, т. е., с одной стороны, они заменяют реальные объекты воображаемыми, взятыми из воспоминаний, или смешивают их; с другой стороны, они отказываются совершать моторные действия для достижения своих целей, касающихся этих объектов» [6, c. 44].

В жизни маска всегда воспринимается другими подчеркнуто эмоционально: она — своеобразный знак-аффект (обоснование маски моря: оно, как и человек, то спокойно, то штормит.). Аффект — это и необходимое условие смены масок. Он наделяет человека достаточным количеством энергии для «стирания» информации предыдущей маски, преодоления внутреннего конфликта. Так, известный феномен «множественной личности» раскрыл механизм смены одной субличности на другую: если одна субличность не справляется с ситуацией, на ее место приходит другая, совершенно не похожая на предыдущую. И если сама маска боится быть узнанной, то другие пугаются человека, надевшего маску. Так, само ее появление или упоминание, указание на несоответствие видимого действительному сопровождается ощущениями присутствия тайны или опасности. Человек в маске появляется на карнавале, на балу, обозначая себя как особенного, иного. Часто этому человеку запрещено появляться в этом пространстве. На нем лежит некая печать отверженности, оскверненности, изгнанничества. Так помечается сакральное. Восприятие его амбивалентно: оно и притягивает, и отталкивает, внушает поклонение и требует отторжения. Наличие человека в маске помечает ситуацию иерофании, где помеченный человек должен быть осквернен, унижен, принесен в жертву в этом пространстве, так как он входит в пространство Иного.

Надевание маски связано с желанием более глубокого постижения другого человека. Сам феномен надевания маски указывает на затруднительность коммуникации у человека, наличие расщепления, невозможности открытия сверхсильных чувств другому на фоне диктуемого сетями поведения без возможности «пойти на попятную». Наличие маски особенно подчеркивает оппозицию «внешнего — внутреннего» с этической окраской того, что сокрытое гораздо более важно, чем видимое. Маска, как завеса, скрывает что-то. Скорее всего, — то, что является сокровенным, душевным, интимным — не для всех, и то, что страшно, невыносимо. Неслучайно в русских волшебных сказках досрочное самовольное уничтожение маски приводило к тому, что «разоблаченный» герой исчезал, и возвращение его требовало ритуального подвига, путешествия в иной мир и борьбу с ним. Этот иной мир обладает иным языком, незнакомым путешественнику. Для овладения этим языком герой часто разгадывает загадки, т. е. учится говорить на языке метафор. Часто он претерпевает символическую смерть, ибо для рождения в новом качестве нужно забыть себя прежнего. Этот иной мир — незнакомый, поэтому воспринимается как жуткая, страшная, неоформленная бездна, как-то пространство Реального, где находятся наши травматические переживания. Маску надевают в пограничной ситуации, когда меняются ценности, лики, смыслы. Часто маску связывают с ложью, бездуховностью — отсутствие открытости характеризует глупца или лицемера. Маска связывается и с праздником, развлечением, что, безусловно, придает ее герою статус неглубокого, неистинного, ненастоящего, отчасти карнавального персонажа, занижающего образы, переворачивающего все наизнанку, утрирующего и высмеивающего проблемы. Действительно, у героя в маске всегда есть дорога к отступлению: в случае невозможности выигрыша он просто говорит: «а меня здесь и не было», «это образ», «я лишь играл эту роль». В ином же случае герой срывает маску, открывая свое подлинное лицо, когда обретает силу открыться, когда сформировался новый лик и силы для открытия подлинного лица.

В наше время как продолжение, как новый облик пространства волшебной сказки приходит пространство Интернета и СМИ. Здесь языки официальный и неофициальный вступают в диалог, а степень «правдивости» очень относительна. Как политические лидеры, так и герои в Сети надевают и снимают различные маски, играют разные роли. Пространство приватное и пространство публичное часто смешиваются. Радиоведущие на суд слушателей выносят свои интимные истории; политики, оскорбляя друг друга, разыгрывают карнавальную историю со сменой «верха» и «низа». Официозное поведение государственного чиновника, а тем более политика, демонстрируется лишь как одна сторона личности наряду с ярко представленным карнавальным, сниженным образом. Пространство Сети часто показывает нам, что сугубо личная, интимная информация, часто в реальности подвергаемая вытеснению, становится достоянием общественности, а человек выступает лишь в качестве «функции», приобретая статус легко заменяемого образа. Масса виртуальных друзей, с большинством из которых человек никогда не встречался и не встретится, превращается в толпу безликих поклонников, необходимых для получения более высокого статуса, поднятия низкой самооценки, для подпитывания собственного нарциссизма. Виртуальные друзья, становясь «референтной группой» человека, способны заменить даже Бога, в поддержке которого нуждается расщепленный, ослабленный субъект. Мир реальных людей порой становится не столь значим, ведь там субъект растворен в быту, в мелочах, в жизни, где не столь актуальны «вечные вопросы» и ценности. Часто люди и не хотят встречаться в реальности, чтобы не разочароваться в друге, который говорит о высоком, интимном, значимом, делится фильмами, музыкой, визуальной продукцией, фантазиями, переживаниями и желанными для него образами. И если этот мир мы можем сравнить с «волшебным» миром сказки, где обучаемся говорить на другом языке и думаем о вечном, то мир реальности иной, он более «разрежен». Гиперреальность сети делает реальность недо-миром, который не дает желаемого градуса наслаждения.

Будучи представленным «на странице», человек в маске может претендовать только на то, чтобы показывать другим свой душевный мир: любовные переживания, мечты, сны, фантазии и т. п.; выносить на обозрение сновидческие образы, которые появляются в психической реальности субъекта. Они недооформлены, поверхностны и легко забываемы; они могут иметь другой возраст, иное, неземное место обитания, быть самых невероятных размеров и очертаний.

Отчасти такие герои принципиально «недоступны»: с ними невозможны личные встречи, разговоры о «земном». Они провоцируют диалог со стихией — со страстью, с порывом, с мечтой. Они безграничны в проявлении чувств и эмоций, они дарят мечту, но ее не исполняют, они пробуждают чувственность, но, каждый раз обманывая, уходят. Если учесть, что под подобными масками скрываются люди, то становится понятным, что на подобную коммуникацию способны не многие, а, скорее, люди художественного склада. Да и им удержаться на грани порой очень трудно. Но проблема поставлена: с точки зрения человеческой этики такую игру можно назвать жестокой. Так сети Интернета обнажают бессознательные конфликты человека и придают ему новое антропологическое измерение — измерение Вечности.

расщепление личность визуальный сеть

1. Вирильо П. Машина зрения. — СПб.: Наука, 2004.

2. Киз Д. Множественные умы Билли Миллигана. — М.: Эксмо; СПб.: Домино, 2002.

3. Нарциссизм // Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б. Словарь по психоанализу / пер. с франц. Н. С. Автономовой. — М.: Высш. шк., 1996. — С. 243−246.

4. Нарциссизм первичный, нарциссизм вторичный // Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б. Словарь по психоанализу / пер. с франц. Н. С. Автономовой. — М.: Высш. шк., 1996. — С. 246−248.

5. Руднев В. П. Реальность как ошибка. — М.: Гнозис, 2011.

6. Фрейд З. О введении понятия «нарцизм» (1914) // Фрейд З. Психология бессознательного. — М.: СТД, 2006. — С. 41−71.УДК 130. 2: 796 + 796.01