В самом начале нового столетия уже можно установить, сколько неповторимых почерков оставила русская проза XX века. Немного, гораздо меньше, чем прославленных писательских имён. За долгие годы своей работы в литературе Валентин Петрович Катаев обращался к поэзии, прозе, драматургии, писал книги для взрослых и детей, и все они укладывались в традиционные рамки. Начиная с 1965 года, писатель выпускает в свет одно за другим произведения настолько не в духе прежнего его творчества, необычные по содержанию и форме, что они даже получили в критике своё особое, хотя и несколько неопределенное название — «новая проза» [17] В.Катаева. Оригинальностью поражает проза этого периода, как очень точно назвал её лингвист М. Панов: «проза неожиданной метафоры», «проза озарения» [Цит. по: 182, с. 161].
В относительно завершённом культурном пространстве — литературе XX века — место В. Катаева определялось так: «формалист» [174], ставший «классиком социалистического реализма» [153], переросший в «соцмодерниста» [182], а потом застывший где-то на границе между модернизмом и постмодернизмом. Эта картина, созданная общими усилиями критиков и литературоведов, представляет образ писателя, готового к усвоению принципов любых господствующих течений, и не учитывает качество достигнутого им художественного результата.
Вместе с тем в юбилейной статье, посвящённой столетию писателя [182], выражена уверенность в том, что в истории своего столетия, как бы она впоследствии ни перекраивалась, проза В. Катаева останется. «Впереди у всех писателей нашего века — ответственный контрольный пункт, рубеж веков н двух тысячелетий, — пишут авторы статьи. — Отбор будет, как никогда жёстким: вялость, вторичность, идеологический схематизм (даже „правильный“, „наш“), ханжеское морализирование (даже искреннее), развлекательные спекуляции (даже умелые) — всё это останется лежать мёртвым или умирающим грузом. Проза Катаева к такой проверке готова, поскольку у грядущих контролёров она не может не вызвать зависть — одно из самых неподдельных чувств» [182, с. 165].
Как поэт и писатель В. Катаев начинает активную деятельность в 1910;е годы, когда взаимопроникновение реалистического и модернистского способа письма было реальностью текущей литературы. Перед молодым автором не стояла проблема, что выбирать: реализм или модернизм, он формировался в ситуации уже состоявшегося взаимопроникновения реализма и модернизма.
Будучи по складу своего мышления реалистом, то есть человеком, признающим зависимость своего сознания от внешнего мира, он с юности (1913 — 1918 гг.) оказался в ситуации окружённости модернистской поэтикой. Рядом с ним — поэты-модернисты, но он упорно выбирал себе в учителя А. Фёдорова и И. Бунина и пытался взять от них главное: «отображать» реальность, «называть» вещи, «схватывать» мгновения, «улавливать» переходы состояния физического мира. Сказались привитые с детства вкусы: «Я родился в семье учителя, филолога, историка, у которого был очень хороший традиционный русский вкус. И я привык к старой прозе» [116, с. 18]. Но это «отображение» велось с помощью приёмов, позаимствованных из разных поэтик: реализма и модернизма. Для поэтов и писателей поколения В. Катаева проблема субъективности создаваемых ими образов снималась: непреодолимое препятствие между видимым и его отражением в сознании неизменно разрешалось в пользу отражения в сознании.
Новый тип культуры, который возник на исходе XIX — начале XX веков и получил название модернистского, рождён глубочайшим разочарованием и сомнением в реальности и достижимости мировой гармонии. Это мироощущение было наиболее отчётливо оформлено в философской мысли А. Шопенгауэром и Ф.Ницше. На перекрёстке веков стало очевидно, что не поддающаяся гармонизации объективная реальность оставляет один выходбежать в мир своей души. Классический модернизм первой трети XX века основывался на стремлении непосредственно в процессе творчества претворить человеческие переживания в художественные образы. Происходил переворот в сознании, выяснилось, что объективное зависит от субъективного видения человека и мира. Этот мировоззренческий переворот вызвал появление целого ряда философских течений (символизм, акмеизм, футуризм), фиксирующих внимание на активной роли субъекта, и потребовал пересмотра всей предшествующей культурной традиции и формирования новой модернистской эстетики и поэтики.
Ключевыми фигурами реализации эстетической программы модернизма явились М. Пруст, Ф. Кафка, У. Фолкнерв России начала века — А. Белый, Ф. Сологуб, В. Розанов, в чьих произведениях резко возрастало значение личности автора. Отношение к миру оказывалось определяющим: применяя формулировку М. Бахтина, можно сказать, что своё сознание автор-модернист переживает как бы объемлющим мир, а не вмещённым в него. Изображение реальной жизни опосредовано представлениями и переживаниями автора, «ощущающего не логику жизни, а её вселенский абсурд» (Л.Гинзбург). С опорой на достижения классической литературы в области изображения психологии, создавался новый тип повествования, в котором мог быть нарушен принцип связности, «поток сознания» преобладал над фабулой, описание над объяснением, а границы между фантастическим и реальным иногда оказывались принципиально стёрты.
Осваивая разнообразные художественные приёмы выразительности и вырабатывая постепенно собственный инструментарий для воплощения авторского художественного сознания, почти каждый начинающий писатель проходил путь освоения различных подходов к художественному письму. В. Катаев, пришедший в литературу с серьёзными намерениями стать профессиональным писателем, в 10 — 20-е годы прошлого столетия испытывал различные влияния и пробовал разные поэтические манеры: «чеховскую», «бунинскую», «гоголевскую», «толстовскую». В поисках равнодействующего начала между запросами читающей публики, критики и собственной потребностью в самовыражении, он работал и в собственной манере — «южнорусской романтической школы».
Драма сознания, приведшая к возникновению модернизма, столь значимая для его отцов-основателей, в катаевское творчество вошла уже в виде литературных приёмов (нарушение принципа связности текста, активное использование форм, построенных на моделировании реальности «изменённого сознания» — сна, фантазии, увлечение подчёркнуто субъективными и броскими метафорами [81- 87]).
Повлияв на технику письма, модернизм остался в ранних катаевских текстах, если так можно сказать, на поверхностном уровне. Молодой автор по-прежнему исходил из признания первичности реальности окружающей действительности.
Вместе с тем о том, что модернизм проник глубоко в сознание В. Катаева, можно судить по его отношению к художественному творчеству. Главным для писателя всегда оставалось создание таких текстов, которые могли более («Записки о гражданской войне») или менее («Железное кольцо») соотноситься с реальностью и в этом плане оставаться самоценнымиописать, рассказать историю, а не научить, не делать неких обобщений «живой, таинственной жизни». Он. осознавал, что литература и жизнь — две разные вещи, сосуществующие в одном мире. Совершенно не случайно одной из центральных фигур в творчестве В. Катаева становится писатель в столкновении с меняющимся миром.
Ситуация свободного поиска осложнялась, в 30-е годы XX века. Ужесточаются требования к «легальной» литературе и в качестве обязательного задаётся соцреалистический канон. Но к этому времени В. Катаев уже был достаточно опытным художником со сложившимися представлениями, и он не собирался отказываться от обретённого художественного опыта. Пройдя вместе с советской литературой путь от её начала до конца, В. Катаев перепробовал едва ли не все темы и жанры, преобладавшие в литературе в тот или иной период её развития. Тонко ощущая веяния времени, в каждый из периодов развития советской литературы писатель создал произведения, которые в обозначенный период считались классическими. Сатирический роман «Остров Эрендорф», пародийный «Повелитель железа», повесть «Растратчики», водевиль «Квадратура круга» создаются в «золотой век» советской сатиры. Роман «Время, вперёд!», написанный в 1932 году, органически входил в ряд так называемых производственных романов эпохи начала индустриализации. Повесть «Я, сын трудового народа» естественно вписывалась в контекст исторических произведений конца тридцатых, так же как повесть для детей «Белеет парус одинокий» неотделима от «золотого века» детской советской литературы. В литературе военного времени занимают достойное место не только военные очерки В. Катаева, но и психологическая повесть «Жена», и сентиментальный «Сын полка».
При всей условности и заданности избираемых писателем форм (они неизменно соответствовали требованиям современной критики), В. Катаев обязательно включал в свои произведения фрагменты, как будто позаимствованные из других текстов (глава «Ближние мельницы» в «Белеет парус одинокий», первые главы «Катакомб», сны в повести «Сын полка», отрывки — описание горя и воспоминаний героини в повести «Жена» и т. п.), где изощрённо показывал мир глазами героя со всеми субъективными искажениями, нарушениями в видении действительности, но одновременно усиливающими её подлинность. «Модернистские» фрагменты в «соцреапистичесих» текстах и придавали «жизненность» (Б. Брайнина) катаевским произведениям, таким как повесть «Я, сын трудового народа», где он заведомо подчёркнуто мифологизирует историю, создавая упрощённо-приключенческий её вариант, а в повести «Сын полка» — сентиментально-идиллический и «лакировочный» — в повести «Поездка на юг».
Жанрово-стилевое и проблемно-тематическое движение катаевской прозы от ранних «романтических» рассказов к поздним произведениям реально позволяет видеть не только индивидуальное развитие автора, но и в целом «движение и смену господствующих направлений, влияний, модных проблем и приёмов» [88] (реализма, модернизма, соцреализма). Эти произведения аккумулируют в себе особенности литературы того времени и одновременно несут печать писательской индивидуальности.
Нельзя не учитывать и биографический фактор. К «новой прозе» В. Катаев пришёл в весьма солидном возрасте. К этому времени он обрёл огромный опыт человеческой жизни, который, возможно, заставил его не просто стремиться к передаче «подлинности» отдельных чувств персонажей, но к созданию своей частной истории XX века. Первая мировая и гражданская война, приход советской власти в родную Одессу, нэп, героические годы первых пятилеток, Великая Отечественная война, знакомство с интереснейшими людьми эпохи, активная жизнь в искусстве, страх, зависть, отчаяние были известны ему не понаслышке. Через всё это писатель прошёл. Долгая жизнь обострила ощущение быстротекущего времени: распада отношений, умирания людей, городов, слов. Он был свидетелем кардинальных поворотов истории, неизменно связанных с её переписыванием, которые укрепили в нем веру в существование истории как некоей надличностной силы. В свою очередь, всё это создавало предпосылки для сотворения как бы собственного Bapnairra истории «сына века», которая, как и любая история, может варьироваться, меняться в зависимости от точки зрения представлений наблюдателя.
На переломе «оттепели» (60-е гг. XX в.) возникает «новая проза» В. Катаева: «Маленькая железная дверь в стене» (1960 — 1964), «Святой колодец» (1962 — 1965), «Трава забвенья» (1964 — 1967), «Кубик» (1967 — 1968), «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона» (1969 — 1972), «Кладбище в Скулянах» (1973 — 1975), «Алмазный мой венец» (1975 — 1977), «Уже написан Вертер» (1979), «Юношеский роман» (1980 — 1981), «Спящий» (1984), «Сухой лиман» (1985).
На протяжении 1960 — 1970;х годов писатель работал в единой творческой манере, углубляя, уточняя, расширяя её, неизменно вписываясь в русло социальной, психологической, историософской проблематики.
Новая проза" В. Катаева закрепила мнение о нём в критике и литературоведении как о «социалистическом модернисте» (А. Жолковский [75, с. 55−68]), что, на наш взгляд, не совсем точно: «социалистическое» в 1960;е годы проявлялось в незначительных публицистических врезках в художественные тексты, а начиная с 1970;х годов и этого не стало. «Стыдливым модернистом» назвал В. Катаева О. Михайлов [174], что, по нашему мнению, тоже не совсем точно: свой модернизм писатель, напротив, подчеркивает, порой эпатирующе. В этот период он выступает именно как представитель модернизма, то есть художник, ориентирующийся на обновление формы и расширение её возможностей, воплощая в своём творчестве сознание, охваченное ужасом перед глобальной действительностью.
Новая проза" В. Катаева возникла в кардинально изменившейся по отношению к началу века общехудожественной ситуации. Кризис тоталитарного государства, переживаемый Россией в середине 1950;х годов, дал толчок не только демократическим преобразованиям общества и разгосударствлению сознания людей, но и новому глобальному кризису веры. Осознание того, что социальная реальность не может дать надёжных ориентиров, обусловило остроту переживаний современной личностью одиночества и незащищённости перед обстоятельствами.
Катаевские произведения «новой прозы» художественно реализовали ту растерянность перед надличной реальностью, которую мы считаем сутью модернистской концепции в искусстве (работы М. Эпштейна «Парадоксы новизны [256], М. Липовецкого «Русский постмодернизм» [153]). По словам критика Н. Анастасьева, занимающегося проблемами современного модернизма, коллизия в том, что «у современного человека нет ни слов, ни эмоций, соразмерных с громадой его страдания» [5, с. 247- 18]: «я» оказалось несвободным (чужие языки, штампы, стереотипы) и бессильным перед реальностью. В «новой прозе» В. Катаев отражает этот двойной слом сознания, вызванный и кризисом исторического сознания (от стремления «стать со всеми заодно» к эпатажу той реальности, которой он служил), и кризисом глобальным, в чём зрелый писатель видит не оправдание собственных компромиссов, а трагическую вину.
Таким образом, В. Катаев, ставший свидетелем модернистского сдвига в культуре, сам отдавший дань модернистским новациям, оказался одним из тех, кто связал прерванную традицию модернистской прозы первой трети XX века с новейшей неклассической литературой, предполагающей наличие некоей всеобщей объективной истины, высшего смысла человеческого существования.
Творчеству В. Катаева 1960 — 1970;х годов посвящено значительное число журнальных, газетных статей, критико-биографических очерков и литературоведческих исследований (заключающий диссертацию библиографический список позволяет судить об интенсивности этой работы). Исследования эти неравноценны по собственно литературной значимости, весьма различаются и цели, которые ставят перед собой их авторы.
Так, опубликованная в 1965 году монография JI. Скорино «Писатель и его время: жизнь и творчество В.П. Катаева» [221] воссоздаёт образ художника в его индивидуальных особенностях и сложностях. Создавая литературный портрет Катаева, автор характеризует специфические черты творчества писателя [221, с. 316−340].
В.Кардин в работе «Обретение: Литературные портреты» [93], рассматривая всё написанное В. Катаевым и создавая его литературный портрет, не имеет возможности обстоятельно исследовать отдельные проблемы творчества писателя 1960 — 1970;х годов, сделав лишь весьма ценные суждения и замечания. Так, В. Кардин угадывает некоторые черты творческой предрасположенности В. Катаева, с большей отчётливостью проявившиеся в творчестве 1960 — 1970;х годов: «С годами он (В.Катаев. — Ю. К.) всё чаще хочет проследить истоки и последствияне одно отдельно от другого, а в живой связи. Такая потребность в значительной степени предопределила композиционное и стилистическое своеобразие последних книг Катаева» [81, с. 155].
В монографиях Б. Галанова «Валентин Катаев. Души изменчивой приметы: Очерк творчества» и «Валентин Катаев: Размышления о Мастере и диалоги с ним [43- 44], творчество В. Катаева исследуется всесторонне, полно, глубоко. В достаточно развёрнутом виде произведения последних двух десятилетий включены в контекст всего творчества В. Катаева и рассмотрены не столько с позиции сравнения с более ранними произведениями, сколько с точки зрения развития некоторых черт творческой манеры писателя. Выявлению связующих нитей между «старым» и «новым» В. Катаевым подчинено и построение первой книги. Нарушая общепринятый порядок, автор начинает разговор не с биографических сведений и не с ранних проб пера. Он в первой же главе задаётся вопросом: в чём «секрет узнаваемости Катаева?» И как один из возможных вариантов ответа предлагает следующий: «Катаев — повествует ли он от первого лица или от второго — всегда толкует о себе, пишет книгу собственной жизни» [43, с. 11].
Более аргументированное объяснение этому даётся в другой книге («Валентин Катаев: Размышления о мастере и диалоги с ним»), где, приняв за общее во всех произведениях В. Катаева «эффект присутствия» автора, критик склонен видеть их различие в степени проявленности этого эффекта, в изменении «характера авторского присутствия» [44, с. 198].
Б.Галанов выделяет ведущий творческий принцип В. Катаева — стремление к гармонии изобразительного и повествовательного в произведении, к фиксации первичного восприятия, для воплощения которого писатель находит все' новые и новые средства. И анализ практического претворения этого принципа — в постоянной изменчивости и узнаваемости — становится тем стержнем книги Б, Галанова, который намагничивает собой все наблюдения и размышления критика. Полагаем, автор в своих книгах избрал перспективный путь и обозначил некоторые актуальные проблемы, связанные с творчеством В.Катаева.
В монографии Т. Колядич «Воспоминания писателей XX века (эволюция, проблематика, типология)» [133], предпринимается попытка целостного анализа писательской мемуаристики XX века (в том числе «новой прозы» В. Катаева) как яркого художественного феномена. Анализируя пространственно-временную систему произведений писателя, литературовед показывает, что их можно рассматривать как единый художественный текст с общей системой констант и повествовательных моделей. В результате, автор приходит к выводам о том, что константы в произведениях В. Катаева основаны на априорных и апостериорных признаках. Реконструируя собственные психологические переживания и реальные происшествия, писатель всегда вспоминает о наиболее памятных, значимых для него событиях.
Попытка дать литературоведческую интерпретацию поздних произведений В. Катаева была связана с определением их жанровой специфики в статьях В. Смирновой, Б. Сарнова, В. Перцова [223- 214- 191]. Критика относила новую прозу" В. Катаева в круг «лирической» прозы конца 1950 — 1960;х годов, куда вошли «Капля росы» В. Солоухина, «Дневные звёзды» О. Берггольц, «Золотая роза» К.Паустовского. Была усмотрена неординарность жанровой структуры «новой прозы»: «.смесь коротких новелл, путевых заметок, воспоминаний и не до конца прямых рассуждений» [223, с. 7]- «Трава забвенья» произведение того же сложного, смешанного жанра, что и «Святой колодец» [214, с. 21]- «Новое произведение Катаева („Трава забвенья“) даже отдалённо не подходит ни к какому известному литературному жанру» [191, с. 16]. Данные исследователи ставят вопрос о специфичности жанра прозы В. Катаева в контексте современной русской литературы. Однако в этом случае указанная проблема возникает лишь как частная и потому, на наш взгляд, недостаточно полно освещенная.
Кроме того, в критических статьях и исследованиях прозы писателя 1960.
— 1970;х годов [77- 62- 212] рассматривалась проблема поэтики так называемого «нового» В.Катаева. Пытаясь разобраться, что стоит за жанровыми экспериментами писателя: «изменение концепции личности» (Д.Затонский [77, с. 22]) или «демонстрация мастерства» (Н.Денисова [62, с. 15]), или «следование за наиболее распространёнными веяниями» (Б.Сарнов [212, с. 98]), критика формировала представление о катаевской прозе 1960 — 1970;х годов как о прозе экспериментальной, стремящейся следовать веяниям своего времени. Под словосочетанием «веяния времени» подразумевалась и мода, и конъюнктура, и та «переходность» общественной ситуации и литературного развития на рубеже 1950 — 1960;х годов, которая, по мнению Г. Белой, В. Гусева, означала «перестройку литературы» и «расширение художественного диапазона нашей прозы» [27, с. 27- 61, с. 60].
В книге «Герой и стиль» В. Гусев, во-первых, подчеркнул, что переходность культурной ситуации в литературе 1960;х годов и позднем творчестве В. Катаева выразилась «в стилевых, стилистических моментах», «в технике творчества» [60, с. 121]- во-вторых, за чертами «технического мастерства» критик увидел те качества, которые «объективно способствовали росту большей душевной свободы, художественной раскованности в нашей прозе"*[60, с. 124]. В-третьих, он отметил противоположность позднего В. Катаева тому направлению, которому «присуща строго реалистичная манера, обнажённость социальной проблематики, объёмная монолитность и пространственная дистанция в обрисовке характеров», и преобладание «форм самой жизни при описаниях и в стилистике» [60, с. 123]. Имеется в виду доминировавшая эстетика «новомирской прозы» с её нацеленностью на «правду жизни» с возрождением традиций критического реализма, т. е. проза Ю. Казакова, В. Белова, Е. Носова, В. Астафьева, М. Рощина, В.Шукшина. В этой атмосфере «обнажённо социальной прозы» В. Катаев, по мнению В. Гусева, «выпячивает» свою «эстетическую одержимость». «Новый Катаев весь «выпячен» в эстетику и в познание. У Катаева. видна сознательная — порою до фанатизма — ориентация на постижение сложности, динамики мира, сжатого в напряжённой и тесной душе человека» [60, с. 124]. Так категоричный в своих суждениях В. Гусев наметил пути к последующим исследованиям творчества В.Катаева.
Своеобразный ключ к расшифровке эстетического кода катаевской прозы можно найти в работе Г. Белой «О природе эксперимента» [27]. Она, в частности, пишет, что критику В. Гусеву «новый» В. Катаев мог показаться экспериментатором не в «эпохальном», а в «текущем» контексте 1960;х годов. Широкий эпохальный контекст, по её мнению, вызывает в памяти неисчислимое количество предшественников писателя. Г. Белая ссылается и на самого В. Катаева, который писал: «Не уверен, что не изобретаю велосипед. Такое было, например, у Золя» [114, с. 130]. Для критика это знак, «свидетельствующий о том, что Катаев ощущает себя причастным к определённому, исторически давно сложившемуся культурному ряду» [27, с. 21], к тем процессам, «которые затронули на исходе XIX века самую природу художественности» [27, с. 22]. Работа Г. Белой содержит принципиальный подход к «новой прозе» писателя, как к произведениям искусства «новой» природы, сложившейся на рубеже веков. Л. Немзер в 1994 году скажет так: «Аксёнов, проза „Юности“, по-своему Битов выгрызали зубами свободу, квазизападный дух, элегантный лёгкий жест» (имя В. Катаева скрыто здесь в подтексте) (С. 188).
В начале 1980;х годов появилось несколько работ, которые образовали фундамент непредвзятого и основательного изучения позднего творчества В. Катаева: JI. Сокол «Анализ жанра художественного произведения» [226], Е. Иванова «Открытая авторская позиция как особый художественный приём в мемуарно-автобиографических произведениях нового типа» [82] и «Слово в «Траве забвенья» «[84], И. Шайтанов «Как было и как вспомнилось».
244], «» Непроявленный" жанр, или Литературные заметки о мемуарной форме".
245], А. Старцева «Поэтика современной советской прозы» [230]. Названные исследователи, анализируя те или иные стороны лирической структуры прозы В. Катаева, окончательно (в рамках советского литературоведения) вписывают её в круг «лирической прозы» и мемуаристики.
В дальнейшем мы будем обращаться к данным авторам в процессе анализа текста произведений, дискутируя, споря, соглашаясь или не соглашаясь с ними.
Новая проза" В. Катаева стала объектом диссертационного исследования примерно с начала 1980;х годов. Смольнякова И. Советская мемуарно-автобнографическая проза 70-х годов. Вологда, 1980 [224]- Кунду Абхай Кумар. Принципы создания художественного образа в советской мемуарно-автобиографической прозе 70-х годов (М. Шагинян, В. Катаев). М., 1982 [145]- Петровский В. Семантико-стилистическая функция «слов-ключей» в прозе В.Катаева. Днепропетровск, 1984 [194]- Геворкян Т. Жанрово-стилевые особенности прозы В. П. Катаева 60-х — 70-х годов. М., 1985 [45]- Литовская М. История и современность в художественной прозе 60 — 80-х годов. Свердловск, 1985 [157]- Круч А. Малый абзац как композиционно-статистическая единица текста: (На материале стиля «короткой строки» и «новой прозы» В.П. Катаева). СПб., 1991 [141]- Рытова Т. «Новая проза» В. Катаева: (Поэтика воплощения авторского самосознания). Томск, 1998 [210].
Диссертация И. Смольняковой «Советская мемуарно-автобиографическая проза 70-х годов» включает произведение В. Катаева «Алмазный мой венец» в широкий круг мемуарных публикаций 70-х годов, куда входят произведения В. Каверина, В. Кетлинской, В. Шефнера, Л.Мартынова. И. Смольнякова тем не менее оговаривает, что «новые» произведения В. Катаева отличаются от других мемуарно-автобиографических произведений тем, что автор исключает установку на подлинностьнет хронологического стержня, рассказа о постепенном становлении автобиографического герояточка зрения повествователя вклинивается в текст автобиографического героя без паузыв книге В. Катаева нет фабульной интриги.
Диссертации, посвященные стилю «новой прозы», исследуют некоторые черты поэтики В. Катаева, позволяющие понять мироощущение писателя. В. Петровский, например, в работе «Семантико-стилистическая функция «слов-ключей1' в прозе В. Катаева» показывает «систему ключевых слов» у В.Катаева.
А.Круч в диссертации «Малый абзац как композиционно-стилистическая единица текста: (На материале стиля „короткой строки“ и „новой прозы“ В.П. Катаева)», вписывает позднюю прозу В. Катаева в традицию «монтажной» прозы: «.стиль „короткой“ (усечённой) строки распространяется на рубеже веков благодаря экстраполяции монтажных принципов в сферу культуры в самом широком диапазоне» [141, с. 16].
Акцентируя стилевую сложность, раздробленность организации произведений В. Катаева, Т. Геворкян («Жанрово-стилевые особенности прозы В. П. Катаева 60-х — 70-х» годов) стремится обосновать целостность жанра «новой прозы» и рассматривает «стилевой поиск В. Катаева в русле лирической прозы 50-х — 60-х годов». Многосоставность жанра, по мнению Т. Геворкян, связана со стремлением В. Катаева к аналитичности во имя постижения целостности, разумности мира, его подвластности творческой воле человека.
Значительными представляются исследования М. Литовской и Т.Рытовой. В диссертации: «„Новая проза“ В. Катаева: (Поэтика воплощения авторского самосознания)» Т. Рытова, уходя от жанрово-родовых моделей, определяет специфику и целостность «новой прозы» как субъективной авторской прозы.
М.Литовская в диссертации «История и современность в художественной прозе 60 — 80-х годов» представила наиболее завершённую трактовку «новой прозы» В.Катаева. Отвергая чисто мемуарное толкование произведений писателя, она отмечает: «В мехмуарной литературе главное — факт. .В.Катаев компонует факты, чтобы раскрыть ведущую идею произведения» [144, с. 14].
Автобиографический материал у В. Катаева связан с элементами вымысла. М. Литовская говорит о «взаимопроникновении воображаемого и действительного измерении», которые «сосуществуют, но не сливаются до конца». В связи с этим она предполагает, что «произведения В. Катаева находятся на границе художественной и документальной прозы, в зоне взаимопереплетения мемуаров, автобиографических и лирических повестей», а её исследование даёт возможность трактовать «новую прозу» как явление нереалистической литературы XX века: «В.Катаев творит в своих книгах вторую реальность, реальность сознания человека» [157, с. 18].
Исследователей 1990;х годов (М.Липовецкий, О. Новикова, В. Новиков, Б. Сарнов) В. Катаев интересует как мастер слова, мастер метафорыон вписывается в традицию эстетизированной литературы — прозы «неожиданной метафоры» В. Набокова и Ю. Олеши*.
Многие критики сходились во мнении, что пафосом позднего творчества В. Катаева можно считать упоение изображением мира во всех деталях и красках. Он как бы «алчно» (В.Аксёнов) снимает один за другим покровы с привычных предметов и явлений, обнажая их физическую сущность и наслаждаясь совершенным таинством*. Но изобразительность В. Катаева современными исследователями трактуется не как реалистическая, ей придаётся значение знакового иносказания, «объемной, эмоционально достоверной метафоры, придающей сюжету новое смысловое измерение и особую динамику» [182, с. 222].
Признавая бесспорный изобразительный дар В. Катаева, некоторые исследователи не видят за блестящей словесной игрой ни духовного поиска, ни оригинальной художественной концепции. Так, Б. Сарнов в статье «Величие и падение мовизма» [213] усматривает в катаевском «мовизме» авторскую несвободу от читательских потребностей, однако при всей резкости суждений, автор статьи вписывает мовизм в традицию русской литературы «писать плохо», называя имена В. Розанова, О. Мандельштама (их неоднократно.
См. ссылку на них в статье О. Новиковой и В. Новикова «Зависть: Перечитывая Валентина Катаева «[167, с. 219 — 224].
Вещи под взглядом Катаева как бы оживают, начинают звучать, светиться, — писала в 1978 году Е. Иванова в статье «Слово в „Траве забвенья“ В. Катаева» [72, с. 125]. упоминает сам В. Катаев на страницах «новой прозы»). Общая основа художественных поисков В. Катаева видится критиком в стремлении передать правду души, то «дикое мясо» «полумыслей и получувств», которое в виде неких «внутренних образов» существует в сознании автора. Эту изобразительность Б. Сарнов определяет как открытое манкирование мнением, тем самым противореча собственному тезису о желании В. Катаева «потрафить читателю» [213, с. 190].
Таким образом, некоторое непонимание отдельными критиками новой природы произведений В. Катаева 1960 — 1970;х годов происходило оттого, что принципиальная эстетическая установка художника («писать плохо» — в его понимании отказаться от традиционных законов искусства) осмыслялась как установка идеологическая. Такая подмена понятий в восприятии творчества В. Катаева была возможна в силу установившейся традиции относиться к писателю как к представителю «социалистического реализма», а внешние деформации изображаемой действительности воспринимать как издержки эксперимента внутри реализма. Расхождения с реализмом зачастую объяснялись особенностями стиля и жанра «новой прозы». Можно сказать, что ближе всех к истине была Л. Гинзбург, которая писала о том, что речь тут должна идти «уже не о реализме как целостной системе понимания и изображения жизни, но о реалистическом опыте, который мог быть использован совсем другими системами» [48, с. 80]. Позволим себе согласиться с мнением Л. Гинзбург: новое в искусстве не рождается на пустом месте, оно всегда лишь этап на пути из прошлого в будущее.
В 60-е, 70-е и 80-е годы творчество В. Катаева на Западе и в Польше воспринималось совсем по-другому, чем в Советском Союзе. С точки зрения зарубежных литературоведов [234, с. 14- 235, с. 34−41- 35, с. 21−55], В. Катаева в родной стране ценили и награждали за самые слабые и тенденциозные произведения: «Сын полка», «За власть Советов», военные рассказы. Западного читателя в поздних произведениях писателя привлекало, прежде всего, отличие от признанных образцов литературы социалистического реализма, которые воспринимались как синоним плохой литературы. «» Мовизм" воспринимался и воспринимается как одно из наиболее оригинальных и значительных явлений русской советской прозы", — пишет В. Супа [235, с. 14].
Как историко-литературная аномалия был принят тот факт, что даже в начале «перестройки», в 1986 году, в напечатанном на страницах «Литературной газеты» некрологе заслуги В. Катаева для русской литературы связывались с произведениями 40-х и 50-х годов и не было названо ни одно произведение из его «новой прозы». 11о, наверное, именно эти прежние заслуги и позволили столь смелому эксперименту пробиться в свет.
Проведённый анализ критической литературы о «новой прозе» В. Катаева позволяет сделать следующие выводы. Многие аспекты «новой прозы» остаются до сих пор неизученными, у исследователей нет единства мнении по поводу существенных вопросов, таких как проблемы автора, жанра, повествования. Из множества написанных за последние десятилетия статей и книг о В. Катаеве — при всей важности многих из них — не состоялась ещё комплексная постановка вопроса, дающая возможность приблизиться к пониманию сложной системы, которую являет собой «новая проза» этого мастера. Для понимания сути этого масштабного эстетического явления необходимо определить некий стержень, структурирующий вокруг себя все остальные свойства и элементы этой системы. Такой важнейшей доминантой нам представляется проблема художественной картины мира как одна из наиболее актуальных и до сих пор нерешённых в научной литературе о «новой прозе» В.Катаева.
Проведённая работа является попыткой прояснить особенности художественной картины мира в мемуарных произведениях «новой прозы» В.Катаева. Для решения центрального вопроса за основу нами принимается и используется в качестве инструментария ряд положений: любая языковая представленность мысли, образа, концепта, идеи описывает не действительность как таковую, а действительность, преломлённую в сознании его отправителя, в нашем случае автора (бытие — сознание)*- совокупность Тер-Минасова С.Т., Лурье С. В., Андреева К. А., Караулов IO. I I., Серебренников Б. А. и др. Некоторые подходы к психологии no3nainui//http://drupal/psychosfera/m/?q=node/459 представлений о реальности, заключённых в значении языковых форм, образует некую единую систему взглядов и репрезентирует определённую картину мира (реальность — текст), безусловно достоверную для её автора, имеющую общую основу с картинами мира остальных людей, и, в то же время, не тождественную им (внутренняя, смысловая, концептуальная сторона этой картины мира будет различна) — «картина мира» — «образ мира, преломлённый в сознании человека», взгляд личности на мир, который сформировался в ходе жизни, в результате уникальной комбинации архетипической памяти, культурной среды обитания, языкового опыта и речевого способа выражения [203, 204,205].
Исследовать художественную картину мира в «новой прозе» В. Катаева — значит понять его стиль и особенности употребления языковых единиц, узнать смысл, который он вкладывает в основные мировоззренческие концепты, условия, в которых он жил, работал, традиции и обычаи, которые соблюдал, стратегию его жизни, идеалы (то есть необходимо окунуться в архетипический слой памяти художника, с тем, чтобы обнаружить, какие архетипы поведения он избрал). Совершенствование методики литературоведческого анализа, разработка новых подходов в осмыслении литературных явлений, поиск критериев адекватного прочтения-понимания, выявление глубинных контекстуальных связей обусловило намерение исследовать художественную картину мира в мемуарных произведениях В.Катаева.
Научная новизна. В диссертации предпринимается комплексный анализ разноуровневых компонентов художественной картины мира в мемуарных произведениях В.Катаева. В работе впервые исследованы особенности создания его авторской модели мира («нарративной реальности» [32, с. 38]): внутритекстовые проявления различных форм авторского присутствия, пространственно-временные перемещения, ассоциативно-хронологический принцип организации повествования, формирование особого, внутреннего текстового пространства произведений (рамки).
Объектом исследования являются мемуарные произведения «новой прозы» В. Катаева, наиболее адекватно воплощающей художественную картину мира: повести «Святой колодец» (1965) и «Трава забвенья» (1967), роман.
Алмазный мой венец" (1977). Целостность понимания произведений писателя достигается постижением внутренней логики их единой, цельной конструкции соотнесённой с авторской концепцией действительности (активно-диалогическое понимание произведения по М. Бахтину), объединяющей все составляющие художественного текста.
Предметом изучения в диссертационной работе является художественная картина мира в мемуарных произведениях В. Катаева, её особенности, специфика проявления.
Цель диссертации — проанализировать особенности художественной картины мира в мемуарных произведениях В. Катаева «Святой колодец», «Трава забвенья», «Алмазный мой венец».
Поставленная цель конкретизирована в следующих задачах: выявить основные формы авторского присутствия в мемуарных произведениях В. Катаеваj исследовать способы организации повествования, характерные для «новой прозы» В. Катаева, их типологические признаки и особенности- • раскрыть особенности творческого воплощения «словесных портретов» современников в мемуарных произведениях В. Катаеварассмотреть жанровое своеобразие мемуарных произведений В. Катаева, уделив особое внимание роману «Алмазный мой венец».
Цель и задачи исследования
определи выбор методологии и конкретной методики литературоведческого анализа. В её основе — сочетание сравнительно-типологического, структурного, конкретно-текстуального методов.
Методологическую и теоретическую основу исследования составили: 1) общетеоретические труды по поэтике прозаического текста (теории автора, проблемам повествования, жанровой специфике) М. Бахтина, В. Виноградова, Б. Кормана, Н. Лейдермана, Ю. Лотмана, Г. Поспелова, В. Хализева, Л. Чернец,.
Я.Эльсберга, А. Эсалнек, А. Эльяшевича- 2) исследования, посвященные анализу поэтики мемуарной прозы, работы С. Аверинцева, В. Апухтиной, В. Барахова, Л. Гинзбург, В. Кардина, Т. Колядич, М. Кузнецова, Г. Машинского, И. Шайтанова и др. Избранный теоретический аспект исследования потребовал обращения к трудам философов и психологов Г. Гадамера, В. Дильтея, В. Руднева, Д. Хирша, Э. Шлейермахера и др.
На защиту выносятся следующие положения:
1) Анализ форм авторского присутствия в мемуарных произведениях В. Катаева позволяет выявить авторское начало через основные аспекты миропонимания писателя, характеризует повествование по линии соотношения автор — повествователь — рассказчик, определяет способы организации повествования, их типологические признаки и особенности.
2) Художественная картина мира в мемуарных произведениях В. Катаева создаётся приёмом нарратива. Центральная роль автора определяет специфику повествования от первого лица. Формируется особое пространство произведения, в котором время свободно перемещается в прошлое и будущее, но организуется текст строгой рамочной композицией, начиная от названия.
3) Роман «Алмазный мой венец» — уникальное произведение, особое по своей жанровой природе, в котором слились в новаторскую органическую целостность эпическое и лирическое, автобиографическое и мемуарное начала. Концепция жанрового статуса романа-воспоминания обосновывается своеобразием организации пространственно-временной системы, образа автора, системы действующих лиц. Категория памяти является доминантным фактором организации текста как постоянно присутствующая в человеке вневременная субстанция, определяющая его связь с всебытием.
Научно-практическая значимость диссертации заключается в том, что наблюдения и выводы, полученные в ходе исследования, могут быть использованы при подготовке к лекциям и практическим занятиям по русской литературе XX века, в вузовских и школьных спецкурсах, спецсеминарах.
Апробация работы осуществлялась в форме публикации статей, ежегодных докладов на кафедре литературы и методики преподавания РГПУ, межвузовской и международной конференциях в Ростове — на — Дону — «Русская литература XX века: итоги и перспективы» (октябрь 2003) — «Концептуальные проблемы литературы: художественная когнитивность» (ноябрь 2005).
Диссертация обсуждалась на кафедре литературы и методики преподавания Ростовского государственного педагогического университета. Основные положения работы нашли отражение в шести публикациях.
Структура диссертации. Диссертация включает в себя введение, три главы, заключение и библиографию. Общий объём исследования 177 страниц.
Список литературы
содержит 259 наименований.
3.5. Выводы.
Поводя итоги, необходимо сказать следующее. • Создавая индивидуально-авторскую картину мира (художественную реальность) в романе «Алмазный мой венец», В. Катаев основывает ее на конкретных фактах личной биографии. Он создает панораму литературной жизни двадцатых — начала тридцатых годов, тщательно прописывая бытовое пространство и создавая символические образы исторических лиц. Поэтические средства, первоначально созданные для того, чтобы объективировать фрагментарное, мозаичное мировосприятие (фиксация различных психологических состояний, выстраиваемых с помощью ассоциативных и символических образных рядов, реминисценции, аллегории, подтекст, аллюзии, «поток сознания»), попадая в художественную структуру романа, участвуют в строительстве художественной картины мира и подчинены задаче полного и широкого отражения жизни и всё более глубокого и многогранного исследования человека в его отношениях с самим собой, обществом, историей.
• Индивидуально-авторскую картину мира в романе В. Катаева следует определять как способ выражения образного освоения жизни, способ убеждать и увлекать читателей. Отвергая привычное, шаблонное, автор избирает свой способ повествования, который характеризуется внутренней свободой, непреднамеренностью, отсутствием мостков — это было завоеванием свободы, многотемности, ассоциативного богатства. Удивительная свежесть восприятия мира, необычность сочетания нескольких планов: поэтического, интеллектуального и реально-бытового, острота столкновений, подчёркнутая проблемность — ничего подобного не было в предыдущие периоды творчества художника.
• Создавая выразительные «словесные портреты» героев, писатель прибегает к речевой и портретной характеристике, психологической разработанности характеров, к символическим, предметным, пространственным, временным, характерологическим, диссонирующим деталям, самохарактеристике и точке зрения других действующих лиц. Важную роль играют внефабульные элементы, призванные осветить сознательные и подсознательные процессы у создаваемых характеров: авторское отступление, ассоциативное воспоминание.
• Вольная, непринуждённая манера повествования, то шутливого, то драматического, с непредсказуемыми переходами от эпизода к эпизоду стала итогом напряжённой внутренней работы писателя: королевич, птицелов, щелкунчик, колченогий — это зрительные, яркие образы-тропы, создавая которые автор каждую фразу проверял на слух. Символически-нарицательные значения имён героев романа служат ярким показателем обобщающего смысла художественного образа. Для писателя характерны: тщательная работа над языком, прекрасное владение им, поразительное чутьё к многообразным его возможностям. Создавая образы героев, В. Катаев постоянно сочетает возвышенное с низким, повседневное с экзотическим, драматическое с комическим, пафос с иронией, жизнерадостность с грустью, поэтическое с натуралистическим, восторг со скептицизмом. Писателя в героях интересовали порывы души, как выражение внутренней силы человека, как свидетельство его духовной самобытности. Именно это обусловило обострённую эмоциональность, склонность к метафоричности, к неожиданным, парадоксальным сравнениям.
• Роман «Алмазный мой венец», как истинное явление искусства, обладает энергией эстетического воздействия, поскольку стиль романа характеризуется большой внутренней ёмкостью, способностью оказывать влияние на читателей не только нашего времени, но и последующих эпох. Духовные контакты автора романа с читателями — это тот побудительный стимул, который оказывает огромное влияние на структуру произведения, на его стиль. Понятно желание художника выразить идеи и образы, которые волнуют его. И это желание, мы полагаем, неотделимо у В. Катаева от стремления убедить читателя в жизненной, эстетической значимости создаваемых им образов, увлечь читателя всем строем повествования, развитием сюжета.
• Принципы авторского подхода к действительности писатель проясняет сам в форме прямой беседы с читателем. Он заботится о строении фразы, о лёгком и свободном её движении, чтобы при чтении не осталось ничего застывшего, неподвижного. Прямая беседа с читателем становится главенствующим принципом романа, важнейшим началом, определяющим его структуру. Свободный разговор — с его живыми, повседневными интонациями, с его внутренними переходами от одной эмоциональной краски к другой — необычайно выразительно проявляется в романе. Поэтическое «я» выступает в своих связях с миром, лирика органически сливается с эпическим воссозданием действительности.
• Характерными особенностями романа являются расширенные и усложнённые приёмы обрисовки событий, отказ от их связи, резкие внутренние переходы, разрывы в развитии действия, его немотивированность. Хронологической, логической основы повествования не существует, оно течёт в разных временах (одновременно в настоящем и прошедшем), возвращается вновь, перебивается неожиданными вставками. При всём своеобразии способов сюжетосложения, которыми пользуется В. Катаев, роман «Алмазный мой венец» отнюдь не лишён острых, напряжённых ситуаций, описания драматических событий, происшествий. Внутреннее движение повествования, сюжет строятся не на сцеплении событий, не на их смене, а на развитии поэтической мысли, которая объемлет не только разные явления действительности — раздумья о жизни и людях, воспоминания, описание ярких событий, эпизоды, касающиеся повседневного труда и быта, но и разные формы их отражения. Это и есть то «исходное единство поэтического видения мира», которое питало воображение автора звуками, ритмами, красками, ассоциациями, воспоминаниями, выплеснувшимися из его души на лучшие страницы романа.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
.
Последние два десятилетия в творчестве Валентина Петровича Катаева вывели на авансцену русской литературы XX века особый, во многом уникальный художественный мир. Произведения этого периода, названные «новой прозой», воспроизводят предельное и многоаспектное самовыражение автора, «подлинность», точность в передаче авторского мировидения. В мемуарно-биографических повестях «новой прозы» — «Святой колодец» (1965), «Трава Забвенья» (1967), романе «Алмазный мой венец» (1977) — В. Катаев создаёт условно подобный реальному «образ» самой действительности, в исследовании которого наиболее важной для нас является проблема поиска границ между текстом и реальностью.
Представляется необходимым рассматривать мемуарные произведения «новой прозы» В. Катаева в их внутренней взаимосвязи. Основу этой взаимосвязи прежде всего следует усматривать в автобиографичности произведений писателя последних двух десятилетий. Автор возникает во всех произведениях и на многих страницах — то вспоминающий о чём-то, то выступающий рассказчиком-очевидцем, то бросающий реплику-комментарий, то выполняющий роль своеобразного мистификатора, совмещая разные эпохи в одной временной плоскости. При всей пестроте фактов, настроений, чувств, временных смещений читатель имеет дело с одним человеком, рассказывающим автобиографию и биографии других и предстающим перед нами то в качестве персонажа, в котором он узнаёт себя, то собственной персоной.
В произведениях В. Катаева «Святой колодец», «Трава забвенья», «Алмазный мой венец» основные формы присутствия автора в тексте реализуются как единство двух основных ипостасей — повествователя и биографического героя. Художник делит проявления авторского «я» между рассказчиком и персонажем произведения, воскрешая свой образ с различных возрастных позиций, особенностей восприятия и осмысления действительности. При этом обе ипостаси существуют в рамках общей модели автора, собираясь постепенно, в ходе развития сюжета, в единое целое, поскольку описываемые от лица каждого из них переживания, наблюдения, впечатления принадлежат одному и тому же человеку, хотя и разнесены во времени ввиду различий восприятия возрастного характера. В каждой из форм авторского присутствия по-своему реализована установка на познание и оценку своего «я».
Присутствие автора то внутри повествования, то вне его, как бы на грани действительной личности, преодолевает «эпическую дистанцию» (М.Бахтин) между читателем и произведением. Автор-повествователь становится в позицию посредника между нами и художественно организованным текстом, в котором реализуют себя его герои внутри произведениякомпонует текст так, *гго читатель, повествователь и его герои, несмотря на разное время существования, сходятся как бы в одной временной плоскости «протекания» произведения.
Мемуарные произведения «новой прозы» В. Катаева формируют особое текстовое пространство, замкнутую структуру, где на основе воспоминаний, впечатлений, переживаний, реакций на события конструируется художественная реальность. Одни и те же герои появляются перед нами на страницах книг писателя, повторяются одни и те же фабульные мотивы, отдельные детали повествования, мысли, возникшие в одном произведении, продолжают развиваться или оспариваться в другом.
Подобная повествовательная структура определяется рядом исследователей как «рамочная композиция», а ее появление связывается с формированием особого, внутреннего текстового пространства произведений. Как известно, именно образование границ и формирование внутреннего пространства произведения помогают прояснить, как происходит переход от мира реачьного к миру изобралсаемому.
В «новой прозе» В. Катаева постоянно соотносятся реальный и условный таны, которые являются основой создаваемой автором картины мира. Мемуарные эпизоды и комментарии к ним, прошлое во всём его сложном соединении и переплетении реального и ирреального и настоящее выделяются даже на письме в отдельные абзацы, отграниченные друг от друга. В организованном писателем пространстве (внутри рамочной конструкции) всплывает прошлое, фиксируется настоящее, предугадывается будущее. При этом в прошлое входит не только то, что реально происходило, но и вымышленное. Фантазии, сны, материалы своего и чужого творчества — части прошлого, внутреннего мира автора. Но взгляд писателя не просто направлен в прошлое, он раскрывает его как непременную составную часть настоящего, сегодняшнего внутреннего мира личности, изображает прошлое как настоящее, в данную минуту проходящее перед его мысленным взором.
Рассматривая специфику конструирования художественной картины мира, мы наблюдали фиксацию различных психологических состояний (возникающих во время сна и болезни), выстраиваемых с помощью ассоциативных и символических образных рядов, реминисценций, аллегорий, подтекста, аллюзий. Более подробно в работе рассмотрена форма сна. Сон рассматривается писателем не только как конкретное состояние, но и как вторая реальность, в которой только и возможны подлинные чувства, взаимоотношения. Восприятие мира через сон, смешение границ между конкретным и условным обуславливают и особую организацию повествования в виде «потока сознания». Иногда сон можно рассматривать как синоним воспоминания, указывающий на сам процесс воспроизведения прошлого.
Анализ форм авторского присутствия в мемуарных произведениях В. Катаева выявляет авторское начало через основные аспекты миропонимания писателя, характеризует повествование по линии соотношения авторповествователь — рассказчик, определяет способы организации повествования: от безличного к авторскому. Под номенклатурой «я» обнаруживается непосредственно «автор-писатель и объективированный герой — рассказчик» (В.Виноградов).
Установка на повествование от первого лица обуславливает не только повествовательную интонацию, но и определяет форму изложения в виде непосредственного рассказа. Она же, в свою очередь, приводит к дроблению текста на разнообразные составляющие: внутренние монологи, лирические отступления, вставные новеллы, прямые обращения к читателю, описания природы, критические рассуждения, фрагменты документов, собственно художественных произведений, соединяемые логически и посредством авторских ассоциаций, что усиливает стихию устного рассказа, иарратива, где доминанта личности рассказчика определяет и общее построение, и образную систему, и основные стилевые приемы.
В мемуарных произведениях поздней прозы В. Катаева волнует проблема земного предназначения человека, его судьба, смысл всего с ним происходящего. Богатая в своих проявлениях жизнь, сохранённая памятью в тончайших деталях, запахах, прикосновениях, приметах быта, сохранившаяся как сегодняшнее состояние души, пропустившей через себя время, предстаёт перед нами как загадка. Взволнованность и точность накопленных впечатлений, сиюминутное переживание того, что случилось давно, глубокий, слегка ироничный, добрый, но беспощадный в анализе ум, воссоздающий процесс извлечения смысла из всего, что составляет человеческую жизнь, предстаёт перед читателем как сегодняшнее состояние духовно богатой личности. И военные баталии дедушки, и глубокие духовные потрясения В. Маяковского, и революционные грозы — всё это обернулось святым колодцем, травой забвенья, кладбищем в Скулянах, алмазным венцом. Всё это бессмертно, поскольку неизбывно в писательской, человеческой памяти.
Я" автора становится одновременно и эпохальным, и действующим, и размышляющим, существующим в различных повествовательных планах. Жизнь писателя, и личная, и внеличная, ощущается как его собственнаярасселившись по разным персонажам, она стала одновременно и проблемой, и способом её разрешения, и материалом, в котором это разрешение искалось и рождалось. Обращённость к собственной судьбе, понятой как типическая, попытка в самоанализе раскрыть какие-то принципиально важные для людей задачи и проблемы соединяет историю и современность, прошлое и сегодняшнее.
В мемуарных произведениях «новой прозы» В. Катаев глубоко освоил семантический потенциал форм организации повествования и хронотопа. Так пространство и время в сознании героя обращаются в формы выражения своего состояния и переживания. Этот структурный принцип, организованный писателем, становится у В. Катаева носителем глубокого и концептуального смысла. Хронотоп произведений писателя характеризуется неделимостью (прошлое, настоящее, будущее, воображённое сплетены воедино), сконцентрированностью и фрагментарностью (коллажность сюжетов и сцен, мозаичность композиции) одновременно. Благодаря этому мы осознаём, как формируется сознание, миропонимание, личность героя. Время в «новой прозе» В. Катаева способно раздваиваться (реальное — бытовое и ирреальноесубъективное). Это свойство позволяет автору решить неразрешимые противоречия на внутреннем уровне (проблема свободы — несвободы героя).
Художественная картина мира в мемуарных произведениях «новой прозы» В. Катаева, с одной стороны, реалистически достоверно воссоздаёт конкретные социально-исторические явления, с другой — воплощает феномены символические, архетипическне, онтологические. Это, прежде всего, преемственность в жизни человечества, неразрывную связь времён, сохранение памяти о прошлом (архетипической памяти), существование вечных, неизменных начал в бессознательных сферах человеческой психики, герой, ищущий ответы на вечные, метафизические вопросы.
Художественная стратегия, которую выработал В. Катаев в своём творческом эксперименте, изображая события, жизнь «на стыке» реальности и условности, оказалась весьма продуктивной. В результате мир души героя и огромный объективный мир выступили равновеликими величинами. Отсюда вся «новая проза» В. Катаевым пронизана множеством вопросов. Может ли человек властвовать над временем? В чём загадки творчества? Как смертному человеку победить смерть?
Ответом на заданные вопросы в повестях «Святой колодец», «Трава забвенья» и в романе «Алмазный мой венец» является человеческая память и её возможности как противовес забвению — синониму смерти, а также художественное озарение писателя, именуемое творчеством, воссоздание субъективных ценностных координат, определяемых самим автором в границах собственной судьбы.
Выбирая жанровую форму для воссоздания индивидуально-авторской картина мира в романе «Алмазный мой венец», В. Катаев ищет не жанр (как сложившуюся содсржателыю-формальную структуру), а обращается к синтезу, интеграции многочисленных жанровых элементов (автобиография, воспоминания, литературный портрет, путешествие). В результате все эти элементы складываются в новое жанровое образование, тяготеющее, на наш взгляд, к современной модификации романа-воспоминания. Писатель создал особый художественный мир, в котором через мировоззрение художника, присущую искусству слова образную систему, стиль, подбор и сочетание экспрессивных средств проявилась творческая индивидуальность. Это был новый тип романа и, позволим себе сказать, новый тип мышления В. Катаева как зрелого и опытного художника.
Проведённое исследование романа даёт основание сделать ряд выводов:
• Изучение воспоминаний писателей обычно связано с исследованием их роли как культурологических, исторических и языковых памятников своего времени. В гораздо меньшей степени рассматривается их поэтика и жанровая специфика. Выделение романа-воспоминания В. Катаева как самостоятельного межжанрового образования основывается на ряде признаков. В отличие от других мемуарных книг, роман-воспоминание В. Катаева представляет собой не фактографический рассказ о прошлом, не набор «памятных дат» из жизни героев, а сложное единство, организованное повествование с чётко заданной многоплановой структурой и ассоциативным принципом организации повествования, постоянной системой общих образов.
• Жанр — «память искусства» (М.М. Бахтин), изменчивая структура, накапливающая опыт. В жанре видят запечатлсние индивидуально-авторской картины мира (О.Фрейденберг). В реферируемой диссертации сделана попытка рассмотреть положение о том, что жанр даёт возможность приближения к художественному явлению, взятому не обособленно, а в широком взаимодействии (жанр — ген культурной памяти). Нам важно было исследовать жанр как новый принцип системности, организующий исторический материал, как индивидуальную реализацию устойчивых типов духовно-эстетического высказывания, которые в наличии в культурологическом, историческом сознании. Роман-воспоминание «Алмазный мой венец» не только является неисчерпаемым источником сведений об истории литературы, но и восстанавливает благодаря памяти автора многие недостающие страницы в летописи её свершений, способствуют в силу своей специфики более проникновенному познанию жизни и творчества художников.
• Одной из приоритетных сфер художественного картины мира.
B.Катаева являются идеи, которые не излагаются абстрактно-логически, а находят различные формы эстетического, ассоциативно-образного, символического воплощения. Наибольший интерес в романе «Алмазный мой венец» представляют воплощённые в системе образов аллегорические словесные портреты представителей русской литературной интеллигенции первой трети XXвека. Они отличаются большой сложностью и гибкостью, богатством заключённых смыслов, подвижностью семантики, глубиной проникновения в характер, зримой конкретностью, динамикой изображения. Автор находит для воссоздания образов множество эстетических форм и средств. В этом случае о простом дублировании реальных, действительных представителей русской словесности времён 1920;х годов не может быть и речи, так как ассоциативно-образно, метафорически вотощённые словесные портреты не просто повторяют свои прототипы, а существенно усложняют и углубляют их, делают объёмными, многозначными.
• В романе проявился величайший изобразительный дар В. Катаевамастера словесного портрета, под пером которого оживают его современники с их неповторимой индивидуальностью, особенностями характера и психологии, с их позами, жестами, мимикой, речевыми особенностями (высказываниями, интонацией). Секрет пластичности образов заключается в том, что автор не описывает образ, а передаёт впечатление от него, сотканное из ассоциаций, накопленных поэтических впечатлений. Избегая подлинных имен и используя обозначения-заменители (В.Маяковский — Командор, Ю. Олеша — ключик, О. Мандельштам — щелкунчик, Э. Багрицкий — птицелов, В. Нарбут — колченогий,.
C.Есенин — королевич.), которые, несмотря на свою маленькую букву, стали функциональными собственными именами — литературными аллегориями, писатель придал произведению интригующую окраску, создал его неповторимое очарование.
Таким образом, художественная картина мира в мемуарных произведениях В. Катаева — сложное образование, так как вбирает в себя аспекты других картин мира («языковой», «концептуальной», культурной") и имеет выраженный индивидуальный характер. Она создаётся следующими приёмами: соединение разных повествовательных и временных планов, разворачиваемое с помощью нескольких разновидностей деталейретроспективное видение событийассоциативно-хронологический принцип повествованияпсихологически объективное раскрытие индивидуальности в субъективно воспринятых событияхиспользования сюжетных и внесюжетных конструкцийрасширение функций автора (от повествователя до рассказчика).
Новая проза" В. Катаева оказалась весьма значительным явлением в литературе 60-х — 70-х годов. В. Катаев, вместе со страной призывавший: «Время, вперёд!», утверждавший человеческое достоинство «сына трудового народа», черпавший новые силы и вдохновение в «святом колодце» и «траве забвенья», творивший «алмазный свой венец» и вслушивавшийся в конце жизни в заманчивые звуки «волшебного рога Оберона» надеялся, что удастся, «разбивая жизнь», воспроизводя и анализируя вкусы, звуки, цвета и краски забываемого, но не забытого времени, удержать время и удержаться в нём самому. Человек, художник, всем своим творчеством бросивший вызов забвению, доказал своё право быть равным великому и бесконечному мирозданию. Он оказался способным не только творить, но и пересоздавать мир силою своих сугубо человеческих качеств: силою памяти, богатством поэтического воображения, страстной и активной любовью к жизни и человеку.
