Русско-кавказское культурное взаимодействие насчитывает многовековую историю и уходит своими корнями в древнейшие времена еще до образования Киевской Руси. Вследствие различных историко-политических и экономических процессов развитие этих отношений было сложным, неоднозначным и прерывистым. Началом этих контактов можно считать У-ХИ вв. В этот период, в частности восточные славяне, налаживают тесные культурно-исторические связи с народами северокавказского государственно-племенного Аланского союза. Элементы идентичности в материальной, бытовой и даже в языковой культуре восточных славян и кавказских племен говорит о едином источнике заимствований или же являются продуктами взаимного культурного проникновения. Во время становления Киевской Руси не редки были случаи, когда предки современных осетин, адыгов, балкарцев и других входили в элитные великокняжеские дружины, вотчинные администрации. Предположительно аланское происхождение могли иметь и князья некоторых союзов восточнославянских племен1. А Причерноморье и Приазовье стали своего рода духовным пространством, через которое христианство начало свое проникновение на Русь. Нестор — первый из русских летописцев, обозначая территорию древнерусских земель, называл Тмутаракань, соседствующую с Северным Кавказом, пределом границы на юге. Тмутараканское княжество в свою очередь было местом наибольшего взаимодействия алан, тюрков и других кавказских племен со славянами, что соответственно вело к культурному взаимодействию.
Первые же фрагментарные письменные упоминания о Кавказе и кавказцах непосредственно в древнерусской литературе можно отнести уже к началу XII в. В «Повести временных лет» упоминается поединок князя Мстислава с касожским предводителем Редедеем. А касоги — древнее название адыго-абхазского племенного объединения. В «Слове о полку Игореве» 3 плененному половцами князю Игорю Овлур предлагает бежать в горы к своему народу. Д. Д. Мальсагов, указывая на наличие имени Овлур у кавказских горцев (в частности у чеченцев и ингушей) и раскрывая его этимологию, предположил, что спаситель князя «мог быть кавказским горцем, род которого в горах был недосягаем для мести половецких ханов"2.
В ХШ-ХУ вв. и древнерусские княжества и кавказские политические союзы пали под нашествием монголо-татар. Русские поселения на степях Предкавказья исчезают, а кавказские племена оттесняются высоко в горы. В этот период в русско-кавказских отношениях наступает регресс, культурно-политические связи практически обрываются или носят противоречивый характер. ХУ1-ХУП вв. ознаменованы распадом Золотой орды, освобождением из-под ее политического ига и культурного влияния всех покоренных ею племен и союзов и созданием централизованного Русского государства. Культурный диалог Руси и Кавказа возобновляется и носит взаимообога-щающий характер. В русской литературе, уже императорской России, упоминания о Кавказе присутствуют в одах М. В. Ломоносова, в произведениях Г. Р. Державина («На возвращение графа Зубова из Персии»), А. Н. Радищева («Бова», «Песнь историческая»).
Своеобразного апогея тема Кавказа достигла в XIX веке. Кавказ в русской литературе этого периода получил свое яркое, глубокое и экспрессивное звучание, став тематическим ядром для целого литературного направления. Фрагментарно указанный в произведениях декабристов (П. И. Пестель, П. Г. Каховский, М. С. Лунин), он в дальнейшем занимает значительное место в творчестве многих писателей — А. С. Пушкина, А. С. Грибоедова, М. Ю. Лермонтова, Л. Н. Толстого и др.
Русские писатели, приверженные романтическим традициям, рьяно воспевали неувядаемую прелесть Кавказа, общественный и семейный быт горцев, суровые патриархальные обычаи, любовь их к свободе, мощь духа.
Но не только русские писатели знакомили российскую общественность с.
Кавказом. Еще Пушкиным была высказана мысль, что Кавказ найдет себе 4 певца в будущих его обитателях. Действительно, в скором времени литература пополнилась рядом интереснейших произведений о Кавказе, написанных талантливыми и образованными горцами-кавказцами. Это Султан Хан-Гирей, Султан Казы-Гирей, Инал Кануков, Адиль-Гирей Кешев, Коста Хета-гуров и др. Сложилась целая литературная традиция, которая не только поэтизировала кавказский мир, но и старалась изучать его этнографически. Наивысший расцвет, если говорить о времени до 1917 года, русско-кавказские культурные, духовные и бытовые связи получили во время Кавказской войны. Парадоксально, но именно военное противостояние приблизило два различных культурно-политических лагеря. Ибо столкнувшись в противоборстве, они получили возможность узнать друг друга ближе. В то время, с одной стороны, сложилась своеобразная общность кавказцев, с другой, обычаи горцев, их культура, даже одежда и пища стали популярны среди русского общества. Таким образом, происходило взаимопроникновение двух этнокультурных систем в экстремальных условиях. И этот литературный синтез обладал двусторонним расширением: ведь с именами Лермонтова и Толстого связан тот аспект кавказской темы, который, хотя и сопрягается с отображением кавказской действительности в русской литературе, заставляет, прежде всего, задуматься о Кавказе не в роли «отображаемого» объекта, а в роли исторической реальности, воздействующей на саму русскую литературу.
Став своеобразным культурно-психологическим явлением, Кавказ для просвещенного русского общества неизменно являлся частью больше европейского, нежели евразийского или восточного культурного конгломерата, к которому она причисляла и себя. А К. Хетагуров в свое время определял нравственно-духовную самоидентификацию кавказцев, несмотря на отсутствие у них научно-технического прогресса, чуть ли не на уровень выше самих европейцев. Он писал, что они «сумели сохранить такие традиции, какими может гордиться лучший европеец. Рыцарская неприкосновенность чести, святость долга, верность данному слову и многое другое до того присущи 5 каждому туземцу, что с ними следовало бы считаться всем тем, кто действи3 тельно является к ним с просветительскими целями» .
По мнению И. Модебадзе и Т. Мегрелишвили, для русских романтиков первой половины XIX века Кавказ был не только географическим местом действия их произведений, но гораздо более глубинным понятием философского плана, а именно — трансформированным отголоском в сознании человека XIX столетия древнейших представлений о существовании гармоничной вселенной (Эдема — Рая) и высшего Знания (Тайны) мироздания, некогда ассоциировавшихся с условно-географическим Востоком4.
Бесспорно, что художественное изображение русскими поэтами начала XIX века кавказской действительности порой сильно отличалось от реалий, местами носило поверхностный характер. Очевидно, что жажда героического антуража, суровой романтики не давала возможности для скрупулезного вникания в особенности и тонкости кавказского мировосприятия и быта (да и цели такой не ставилось). Экзотичность и новизна кавказского материала были достаточным основанием для создания утопического кавказского мира. Наделяя Кавказ неким очарованием благородного авантюризма, они не имели представления о религиозных верованиях некоторых кавказских народов, о священных постулатах горских законов и обычаев, о генетической крепости общинно-родовых уз. Но, тем не менее, невзирая на подобные погрешности в конструировании кавказской реальности, и А. С. Пушкин, и М. Ю. Лермонтов, и В. А. Жуковский смогли частично воссоздать характерные черты кавказского бытия, став основоположниками «кавказского» романтизма.
После нескольких десятилетий этого романтического апогея в воспроизведении Кавказа наступает период его реалистического изображения. Одним из самых глубоких произведений о Кавказе стал «Хаджи-Мурат» Л. Н. Толстого. Можно утверждать, что он завершает пушкинскую традицию влюбленности в Кавказ (хотя первым кто начал деромантизацию кавказского мира на материале Кавказской войны был М. Ю. Лермонтов со своим «Кав6 казским пленником»). Толстому удалось с невероятно тонким психологизмом раскрыть особенности сложнейшего конфликта, основанного на глубоком, почти антагонистическом различии между двумя духовно-культурными формациями. Он сознательно лишает свой кавказский текст явных романтических наслоений. И после этого произведения, пожалуй, в русской литературе тема Кавказа не затрагивается в таком масштабе.
Как известно, любая традиция или преемственна, способна к трансформации, или же обрывается после определенного времени. К концу XIX века, казалось бы, интерес к Кавказу ослабевает. То ли он в силу определенной изученности теряет свою привлекательность, то ли социально-политические изменения в российском обществе концентрируют внимание писателей на других тематических аспектах. Но говорить о полном разрыве традиции было бы ошибочным. Ведь историческая предопределенность, географическая целостность России и Кавказа стали залогом их перманентного взаимовлияния. И эти два мощных культурно-духовных пласта создавали уникальный, притягательный в своей эстетической глубине культурный сплав. Конечно, неоспорима роль русской культурно-просветительской миссии в становлении литератур народов Кавказа. Но так же нельзя отрицать и то, что самобытность, этническая яркость национальных литератур заметно обогатили общий фонд русской литературы в целом. Впоследствии, переводы произведений и оригинальные произведения на русском языке таких выдающихся кавказских писателей и поэтов как Р. Гамзатов, К. Кулиев, А. Кешоков, Д. Гулиа, Г. Матевосяна, Н. Думбадзе, С. Стальский, Ф. Искандер, К. Ятагуров, С. Чиковани, Г. Леонидзе и др. стали неотъемлемой частью русской литературы XX в.
В советское время интерес русских писателей к Кавказу возрождается, происходит совершенно новое, более концептуальное открытие кавказского мира. Этот период примечателен тем, что явился временем создания и разрушения новых мифологических и реалистичных основ кавказского мира. Стилизованный Кавказ, созданный романтиками XIX века, его утопическая модель трансформируется в антропоцентрическую кавказскую ноосферу, где на 7 арену глобальных социальных преобразований выходит новый идейный человек — кавказец, с приглушенным всеобщей «советизацией» этническим самосознанием. Таким образом, в истории русской литературы и поэзии советской эпохи складывается устойчивый и глубокий интерес к азиатским и кавказским странам. Точнее, интерес этот был, как указывалось выше, возрожден и получил новый мощнейший толчок. Глобальные исторические перемены в мире, и в частности победа социалистической революции в России подогревали экзистенциальные устремления мирового культурного сообщества. Материалистическая философия, охватившая умы передовой советской интеллигенции, заставляла их искать новые формы мироощущения, миропорядка. Примечательно, как об этом времени писал Б. Пастернак: «По остроумному замечанию Белого, торжество материализма упразднило на свете материю. Нечего есть, не во что одеваться. Кругом ничего осязаемого, одни идеи"5. Все эти реалии времени толкали людей искусства на всевозможные культурные одиссеи. А самым лучшим способом их воплощения было открытие новых иноструктурных незнакомых пространств. И самыми ближайшими территориями для таких культурно-философских «экспериментов» были, конечно же, инонациональные Кавказ и Азия. Присоединив к себе Северный Кавказ, царская Россия проявляла довольно пассивный и поверхностный интерес к духовной культуре этих «чуждых» народов. После установления советской власти и еще большего расширения территории государства за счет присоединения некоторых азиатских стран, ситуация значительно изменилась. У советских поэтов возникло острое желание «приглядеться к инокультурному» миру соседей, погрузиться в остающийся все еще загадочным и экзотичным мир Кавказа. Хотя необходимо заметить, что многое зависело от морально-духовного состояния общества, идеологии, превалирования тех или иных философских воззрений, социально-экономического и культурного развития в стране. Эти факторы влияли на восприятие Кавказа писателями в XIX веке, они же и определяли характерные черты русской литературы в новейшее время. Многое зависело от самой личности поэта, от его индивидуальной психологии, мировоззрения, взглядов. 8.
Еще одним немаловажным фактором, послужившим причиной такого массового приезда писателей и художников на Кавказ, была общая послереволюционная нестабильная политическая обстановка, усугубившаяся ужасами гражданской войны. В этой ситуации российская интеллигенция, испытывавшая мощный духовный стресс и метания, пыталась найти пути адаптации к новой действительности. В связи с этим происходила пертурбация культурных центров, они все чаще перемещались из центра России на окраины бывшей империи и образовывали культурные анклавы не только в Европе, но и в Крыму, Тифлисе, Батуми.
Количество писателей и поэтов, посетивших Кавказ в 20−30-х годах XX века, в поисках нового поэтического материала и духовного равновесия было таким огромным, что по праву определило целое литературное явление, которое можно было бы обозначить термином «кавказиада». М. Горький, Н. Асеев, Б. Пильняк, С. Есенин, В. Брюсов, О. Мандельштам, А. Ахматова, Б. Пастернак, М. Цветаева, А. Платонов, И. Бунин, М. Булгаков, В. Маяковский, А. Белый, Н. Тихонов, М. Пришвин, А. Фадеев, В. Каменский, В. Стражев, Н. Заболоцкий. П. Антокольский, К. Паустовский, А. Серафимович, И. Бабель, В. Шершеневич, М. Шагинян и др. Казалось, каждый поэт того времени считал своим профессиональным и моральным долгом посетить Кавказ. Отсюда и возникло определение Кавказа как своеобразной литературной Мекки для русских писателей. Знаменательным стало высказывание Б. Пастернака в начале 30-х гг: «Тогда Кавказ, Грузия, отдельные ее люди, ее народная жизнь явились для меня совершенным откровением. Все было ново, все удивляло."6. Но, как упоминалось выше, Кавказ стал откровением не только для одного писателя, а для целой плеяды поэтов советского времени. И они в своих произведениях отразили новый кавказский мир, который стал для них не только источником свежего вдохновения, но и заставил испытать некий когнитивный диссонанс. И российский читатель того времени открыл для себя принципиально новый Кавказ.
На протяжении всего столетия, вплоть до наших дней, в произведениях русских писателей советского периода и нынешнего времени тема Кавказа постоянно присутствует. Кавказ не только обогатил тематический ресурс русской литературы, но и сыграл важную роль как географический фактор в жизни многих писателей. Как известно, В. Маяковский родился в Грузии, М. Булгаков продолжительное время жил и творил во Владикавказе, где публиковал первые литературные опыты, С. Есенин спасается на Кавказе от судебных скандалов, Б. Пастернак в 1958;1959 гг. в разгар травли после выхода романа «Доктор Живаго» находит пристанище в Тбилиси. И то, что Кавказ стал еще со времен Лермонтова местом ссылки и часто местом обетованным, где можно было найти приют от гонений на родине («Быть может, за хребтом Кавказа, укроюсь от твоих пашей») — не литературный миф, как считают некоторые литературоведы, а исторический факт.
Определив название данной работы как «Концепт Кавказа в русской поэзии» мы подразумевали под термином «концепт» определенную систему культурного, духовного и исторического понимания Кавказа, некий имманентный механизм нравственно-эстетического и философского его восприятия. Так как наше литературоведческое исследование относится к сфере культуры и, используя этот термин, мы пытаемся решить вопрос культурно-духовного характера, то нам было очень близко одно из определений «концепта», предложенное Ю. С. Степановым: «Концепт — это как бы сгусток культуры в сознании человекато, в виде чего культура входит в ментальный мир человека. И, с другой стороны, концепт — это то, посредством чего человекрядовой, обычный человек, не „творец культурных ценностей“ — сам входит в культуру, а в некоторых случаях и влияет на нее».7 На наш взгляд, такое определение «концепта» способствует наиболее точному пониманию той специфики и тонкости, заложенной в названии и идее работыведь Кавказ рассматривается именно как некий культурный феномен в русской литературе. Важным моментом в данном вопросе стала литературная «эволюция» от «образа Кавказа» в XIX веке до «концепта Кавказа», который складывался в 20−30 гг. XX.
10 века. То, насколько совпадали или отличались эти модели представлений от той системы духовно-философских и бытовых доминант, царивших на самом Кавказе, тоже представило определенный интерес. Совокупность этих взглядов в некоторой степени определила концепт в нашем понимании. Так же весьма очевидно и то, что концепт Кавказа, при всей своей внешней константности, все же является подвижной, трансформирующейся субстанцией, подверженной как внутренним изменениям, так и восприимчивой к внешним факторам.
Несомненно и то, что Кавказ внутри, в силу того что населен множеством народов, обладает разностью как языковой, национальной, так и культурной. Но их объединяет глубокая общность кавказского мировосприятия. Процент идентичности обрядов, религии, морально-духовных приоритетов и даже исторических коллизий в судьбах очень высок среди кавказских народов. Между ними существует своеобразная этническая солидарность, а прочным объединяющим их звеном является стойкое историческое осознание Кавказа как общей родины, дома. Даже разноконфессиональные, к примеру, христианская южно-кавказская Грузия и мусульманская северокавказская Чечня, обладают множеством одинаковых или схожих черт как бытовых, так и нравственных: это и благоговейное, почти сакральное уважение к старшим, неприкосновенная честь горца, незыблемые законы гостеприимства, мифология, народные танцы (лезгинка) и даже фасон одежды. Но при этом у каждого народа оригинальное лицо и характерные особенности, присущие только им. И выбранные нами для данного исследования русские поэты начала XX века в своих произведениях довольно четко подмечали и эту национальную индивидуальность кавказских народов, и их культурно-ментальную общность. И, правда, не избежав определенной доли культурно-эстетических обобщений, они привнесли в концепт Кавказа в русской литературе, в отличие от его восприятия в XIX веке, понимание его как единой целостной системы культурных и духовных воззрений, гармонично складывающейся из разных этнических микрокосмосов живущих в нем народов.
И сложно недооценить значение Кавказа, как культурного явления, не только поэтически глубоко интегрированного в сознание и жизнь России, но и как обобщенного с ней в единое онтологическое пространство. Без Кавказа невозможно представить себе российскую геополитическую целостность и державную мощь, также без кавказских элементов российская культура не обладала бы той многосложностью и богатством, что присуще ей ныне. А русская литература без таких поэтических жемчужин как «Персидские мотивы» С. Есенина, написанные в Баку, без потрясающей своей архаичной музыкальностью «Армении» О. Мандельштама, без восторженных, дышащих снеговой свежестью «Гор» Н. Тихонова, без удивительной эклектичности «Волн» Б. Пастернака (эта всего лишь малая часть из всей кавказской фабулы русской литературы XX века) и др. — выглядела бы куда более скудной. Вышеперечисленные произведения и станут объектом нашего исследования.
Научные труды Г. Ломидзе, К. Султанова, В. Шошина, Е. Любаревой, В. Гольцева, И. Семенко и других, посвященные теме Кавказа в русской литературе XX в., в большинстве своем носят частный характерв них и не ставилась задача системного исследования данной проблемы. Из работ последнего времени можно привести исследования Г. Ханмурзаева, А. Мусукаевой, Т. Гуртуевой, Е. Степановой, А. Лачинова, Ш. Мазанаева, которые также носят выборочный, описательно-аналитический характер.
Но есть исследования, представляющие непосредственный научный интерес и ценность для нашей работы. В их числе материалы конференции, проходящей с 1995 года на базе Пятигорского государственного лингвистического университета, «Мир на Северном Кавказе через языки, образование, культуру» (Симпозиум XI. Литературный процесс: кавказский контекст. Пятигорск, 2007 г.), где затрагивались проблемы взаимодействия не только русской и кавказских культур, но и мировой.
В. И. Шульженко — автор книг «Кавказский феномен русской прозы» (2001), «Русский Кавказ: очерки междисциплинарных исследований» (2007).
— по новому рассматривает значение Кавказа в истории и культуре России. Утверждая, что Кавказ был не только местом геополитических и экономических интересов России, но и неотъемлемой частью ее бытия, он ставит русских на Кавказе в статус коренных жителей, наравне с другими кавказскими народами, и пытается доказать, что они играли скорее примирительную роль в этом регионе, нежели были антагонистическим фактором. Автор находит множество точек соприкосновения между русской и кавказскими культурами.
Из наиболее значительных исследований конца XX века можно отметить «Новый Парнас. Русские писатели Золотого и Серебряного века на Кавказских Минеральных Водах» А. В. Очмана, где собраны 30 очерков о русских писателях, побывавших на Кавказе, «Грузия в творчестве русских писателей XX века» М. К. Кшондзер, «Быть может за хребтом Кавказа.» Н. Я. Эйдельмана. Но и в этих работах отсутствует целостный взгляд на концепт Кавказа в русской поэзии 20−30-х годов XX века.
Актуальность работы определена тем, что, если тема Кавказа в русской литературе XIX века освещена достаточно широко и глубоко, то литературная судьба Кавказа в XX столетии — проблема малоизученная. В современном литературоведении немного работ (в основном статьи), посвященных кавказской тематике в новейшей русской литературеони в основном касаются творчества одного или двух писателей и освещают сугубо определенные тематические циклы. Об обобщенных монографических исследованиях говорить не приходится.
Актуальность темы
определяется и ее общественно-политической значимостью. Сегодня между кавказским миром и современной российской культурой обнаруживается зона духовного отчуждения, которая продолжает расширяться. За время военных конфликтов в конце XX века Кавказ не только потерял свою литературную привлекательность, но и был превращен в культурный «черный» анклав. Из-за этого культурного вакуума, образовавшегося в этот период, из-за ценностных инверсий, которыми так богата современная политика, Кавказ стал восприниматься не как метафизическая территория сво.
13 боды человеческого духа, не как «земля обетованная», а как символ насилия, рабства и войны. В общественном сознании, кино, литературе, не только массовой, но и серьезной, образ Кавказа и кавказцев смещен с высокого и благородного к примитивному, злобному, криминогенному уровню. И этот криминальный шаблон прочно ассоциируется со всем, что имеет отношение к Кавказу. Между тем, русская культура начала века помнит совершенно иное, восторженное и благородное представление о горцах и их мировосприятии. И особая актуальность данного исследования заключена в преодолении нынешней девальвации высокого литературного образа Кавказа, в открытии новых культурных «свободных коридоров» для продолжения конструктивного литературного диалога между разными национальными пространствами. Ведь «наша неслиянность, даже несовместимость на уровне этнической, языковой, конфессиональной дифференциации снимается на уровне нераздельности, совместимости культурных доминант"8.
Целью исследования является изучение концепта Кавказа в русской поэзии 20−30-х годов XX векана примере конкретных произведений проследить генезис русско-кавказских литературных взаимосвязей. Поставленная цель потребовала решения следующих задач:
— исследовать генезис русско-кавказских литературных взаимосвязейпоказать преемственность и трансформацию в традициях;
— рассмотреть кавказские произведения С. Есенина, выявить в цикле «Персидские мотивы» превалирование кавказских компонентов, а не восточных;
— определить художественное своеобразие и традиционность кавказской темы в цикле О. Мандельштама «Армения», его этнический, архаический контекст;
— раскрыть особенности отражения кавказского мировидения в стихотворениях Н. Тихоновапровести сравнительный анализ цикла «Горы», выявить социально-политическую составляющую в «кавказских» произведениях поэта;
— рассмотреть мощный социалистический сегмент в поэзии советских футуристов в изображении Кавказа, новые формы отображения действительности, особенности используемых метафор.
Научная новизна работы состоит в том, что впервые предпринята попытка целостного анализа «кавказских» стихотворений группы русских поэтов 20−30-х годов XX в. в контексте исследования концепта Кавказа.
Объектом исследования являются стихотворения и поэмы С. Есенина, О. Мандельштама, Н. Тихонова, В. Каменского, В. Стражева и Б. Пастернака 20−30-х годов XX века, посвященные Кавказу и отразившие многогранный спектр их кавказских впечатлений. К сожалению, объем данной работы не позволил включить в эту группу В. Маяковского, И. Северянина, так как, являясь масштабными фигурами, они требуют, по нашему мнению, отдельного исследования в контексте данной темы.
Теоретической и методологической основой работы стали труды отечественных и зарубежных литературоведов: Ю. М. Лотмана,.
B. М. Жирмунского, М. М. Бахтина, Б. М. Эйхенбаума, М. Л. Гаспарова,.
C. С. Аверинцева, Д. С. Лихачева, Л. С. Выготского, Г. И. Ломидзе, Р. Ф. Юсуфова, Ю. Л. Прокушева, В. А. Шошина, С. Г. Семеновой, К. К. Султанова, Б. Я. Бухштаба, Н. И. Гусевой, А. К. Жолковского, И. М. Семенко, Е. П. Любаревой, Н. А. Струве, П. Нерлера, П. И. Тартаковского, А. М. Марченко, В. Е. Холшевникова, В. В. Гольцева, О. Е. Вороновой и др.
Методы исследования. Анализ поэтических текстов проводится с использованием исторического, биографического, сравнительно-сопоставительного методов.
Научно-практическая значимость работы состоит в том, что ее результаты могут быть использованы при разработке лекционных и практических курсов по истории русской литературы XX века. Материалы диссертации могут быть применены в проведении семинарских занятий, спецкурсов по теме Кавказа в русской поэзии XX века.
Структура работы. Диссертация состоит из Введения, четырех глав, Заключения и Библиографии, включающей 310 наименований.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
.
Исследование проблематики концепта Кавказа в русской поэзии 2030;х годов XX века на примере творчества конкретных поэтов, позволило прийти к определенным выводам. Кавказ в русской литературе, в частности в поэзии этого времени, был одним из значительных ее тематических ресурсов. Глубокий интерес русских советских поэтов к этому вопросу подтвердил преемственность в русско-кавказских литературных традициях, сложившихся еще в XIX в. Новизна в отображении кавказской действительности заключалась в приоритете реалистического жанрово-стилистического художественного метода, где элементы соцреалистиче-ской направленности составили значительную часть. Мы имели возможность проследить за тем, как стиль романтической поэтизации кавказского мира эпохи Пушкина, впервые начавший свою трансформацию в произведениях Толстого («Хаджи-Мурат», «Набег»), окончательно оформился как реалистический метод в творчестве именно советских писателей и поэтов. При этом говорить о полном лишении образа Кавказа элементов романтизации было бы глубоко ошибочным.
Если русская литература XIX века в своих духовно-нравственных исканиях обращалась к Кавказу в результате разочарования в несовершенной российской действительности с переменными острыми социальными, экономическими, внутри и внешнеполитическими проблемами, то всплеск интереса в XX веке имел под собой другие основания. Переворот общественного сознания вследствие революции 1917 года в России, произошедший на фоне всеобщей европейской растерянности, порожденной и чудовищными последствиями Первой мировой войны и усилившимся нигилизмом в мировом обществе, способствовал тому, что европейские философы пытались найти другую реальность, новую точку опоры и заполнить пустующее место «бога, который умер» (Ф. Ницше). Но, как говорил М. Хайдеггер, это бегство от мира в сферу сверхчувственного заменился историческим прогрессом. А прогресс этот, в свою очередь, только увеличивал нравственно.
206 духовный вакуум общества. В этих условиях многие русские социологи и философы тоже пребывали в поисках новых ценностных ориентиров. Они сосредоточили свое внимание на проблемах национального самосознания. (Хотя идеи космополитизма, национального обезличивания, одним из проповедников которых был Г. Брандес, тоже были весьма популярны в советской литературной и философской среде). Н. А. Бердяев в своей книге «Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности» (1918), отстаивая огромное значение национальной самоидентификации народа, этнопсихологической ее цельности, утверждал, что национальная душа, национальная сущность обладают внутренним устойчивым психофизиологическим составомони не подвергаются ни старению, ни обновлениюони единственны и нетленны. В. Розанов отстаивал этно-индивидуальность и разную значимость нации в мировой истории. Он говорил о существовании своеобразной национальной иерархии, о том, что есть нации подобно безликим травам, есть нации-цветки, и, наконец, есть нации-орхидеи, которыми все восхищаются и любуются. Таким образом, интерес к формированию национальной идентификации вынуждал философов и поэтов обращаться не только к истокам своей национальной самобытности, но и к глубинным духовно-культурным резервам других народов. Каждая нация в идеале рассматривалась как оригинальная и особенная, сконцентрировавшая в себе различные зерна мировой мудрости. Это стало одной из причин, провоцировавших у советских поэтов более углубленный интерес к культуре и мировоззренческим моделям «чужих, но не чуждых» соседних кавказских народов. Вместе с тем, по справедливому замечанию К. Султанова (статья «Национальная идея и национальная литература»), литература не воспроизводит национальную идею, а каждый раз как бы заново порождает ее как новость, как акт открытия и прозрения. Такой подход особенно был актуален, ибо кавказская действительность в русской литературе XIX века была более чем клишированной и требовала нового художественного осмысления. И эта мощная культурно-духовная потребность проникает и в созна.
207 ние молодой советской интеллигенции. И даже в идеологический аппарат советской власти начинают внедряться элементы умеренного этнизма. И поэтами советского времени достаточно ярко отображаются этнические особенности и характерные черты культур народов Кавказа.
В частности цикл О. Мандельштама «Армения» является глубоко национальным поэтическим проектом автора, в котором отражена патриархальная архаическая Арменияпоэт в нем использовал историко-художественный метод, начисто лишенный каких-либо политических наслоений. Мандельштам способствовал укреплению традиции поэтизации Армении, так как преобладающий поэтический акцент в русской литературе о Южном Кавказе делался на Грузию, символизировавшую приют, утопающую в солнце роскошную природу, любовную негу и спасение от душевных неурядиц. А Армения, со своей мрачноватой строгостью, воспринималась в большей степени как символ бесприютности, тяжелой судьбы, вечного поиска пути и не привлекала русских поэтов настолько, как это делала томная Грузия. Но Мандельштаму в своих армянских произведениях удалось переломить этот литературный стереотип: не конспирируя мрачные и тяжелые реалии, он сумел вытащить на поверхность глубокую и сложную поэтичность, суровую красочность этой страны, древние и многогранные истоки ее культуры. Образ одного из самых древних народов Кавказа представлен поэтом в глубоком историческом срезе. Его корни, уходящие вглубь древнейших времен, словно просвечиваемые рентгеном, отчетливо вырисованы на поэтическом теле стихотворений цикла: «Улиц твоих большеротых кривые люблю вавилоны», «лепесток соломоновый», «басенное христианство». В тематическую доминату своей «Армении» он вывел поэтическую символику этой страны в образах розы, льва, быка. Причем поэтическая парадигма была им значительно обогащена образами глины, армянского языка и горы Арарат. На галерею главных героев поэтом выдвинут не только неутомимые упорные труженики земли и дети, но и сама страна «москательных пожаров» со всеми трагическими катаклиз.
208 мами в своей исторической судьбе («Все утро дней на окраине мира», «Ты розу Гафиза колышешь», «рыжебородые сардары»). Особенностью и новаторством манделыитамовского Кавказа стала иллюстрация его древнейшего исторического прошлого, ее глубоких культурных традиций, впитавших в себя византийские, персидские и западные субстраты. И Мандельштамом тонко показан этот историко-культурный симбиоз. Можно также сказать и о фетишизации поэтом некоторых характерностей этой страны и народа, таких как язык и антропологические особенности армян, вызванной, скорее всего, его личной иступленной влюбленностью в Армению.
Несмотря на центральное положение цикла «Армения» в «кавказских» произведениях поэта, значительное количество стихотворений отразили и грузинскую действительность, которая всплывала не единожды и в стихотворениях более позднего периода. Их можно было бы условно назвать грузинским циклом («Мне Тифлис горбатый снится», «Пою, когда гортань сыра, душа суха», «Еще он помнит башмаков износ» и др.). В отличие от суровой Армении, Грузия поэтически иллюстрируется в теплых размеренных тонахона вся пропитана атмосферой радостного труда, спокойствия, пиршеств и застолий. «Грузинские» и «армянские» стихотворения, объединив в себе две различные поэтические парадигмы, тем не менее, дают единое целостное восприятие поэтом Кавказа.
Кавказское творчество С. Есенина можно разделить на две составляющие: цикл «Персидские мотивы», с ярко выраженным лирико-романтическим характером в ориентальном контексте, и стихотворения более реалистического склада, такие как «Прощай Баку, тебя я не увижу», «Поэтам Грузии», «Баллада о двадцати шести», «На Кавказе». Просьба поэта, обращенная к Кавказу: «Ты научи мой русский стих / Кизиловым струиться соком» стала символом придания Кавказу высокого, даже приоритетного статуса не только как объекту поэтизации, но и признание поэзии оригинальных кавказских поэтов как высокохудожественной.
В кавказском творчестве Есинина обнаруживаются и диаметрально противоположные идейные компоненты. Цикл «Персидские мотивы», пронизанный восточным любовным лиризмом, содержит элементы популяризации патриархального Востока, хотя и с значительным оспариванием некоторых ее традиций. («Мне не нравится что персияне / Держат женщин и дев под чадрой" — «Без кинжальных хитростей и драк»). Тогда как в некоторых других стихотворениях поэт представляет себя как активного сторонника нового современного мира. При виде первых нефтяных вышек в Баку он отдает приоритет начавшейся индустриализации перед природой. («Но я готов поклясться с чистым сердцем, / что фонари прекрасней звезд в Баку»). Кроме того, поразительной особенностью «Персидских мотивов» стала их явная «кавказскость», провоцированная не только местом их рождения, но и вобравшая в себя значительное количество именно кавказских элементов, как природных, бытовых, так и ментальных. Поэтому «Персидские мотивы» Есенина обрели уверенные интонации кавказских мотивов. Что в свою очередь придало циклу в целом самобытное, симбиозно-эклектическое звучание двух культурных поэтизаций.
По иному раскрывается Кавказ в творчестве Н. Тихонова. Будучи убежденным коммунистом, он отразил в своих произведениях социально-политические преобразования на Кавказе, осветив тем самым важный исторический период в жизни кавказских народов. Основным способом отображения у поэта, конечно же, стал метод социалистического реализма. Географический диапазон его странствий необычайно широк — это как Южный, так и Серверный Кавказ. Его героями становятся передовые кавказские деятели революции и простые горцы-труженики, пастухи, охотники, водители, альпинисты. Вместе с тем, поэт, показывая картины советизации кавказской действительности, пытается раскрыть и некоторые противоречия, возникшие при смене старого патриархального общественного строя. Но в большей степени он сфокусировал свой поэтический объектив на процессе интеграции народа в новую жизнь, его довольно ускоренную.
210 адаптацию к новым социальным условиям жизни. Здесь есть и картины освоения кавказцами новых профессий, возникновения у них идейно-гражданского сознания, эмансипации женщин и выстраивания новых духовных идеалов в кавказском обществе. Однако эти процессы в определенной степени вели к унификации национальных культур, ассимиляции народов, потере своей самобытности. Кавказская общность с установлением советской власти стала терять свою культурно-этническую автономность более интенсивно, чем после покорения Кавказа царской Россиейи процесс ее интеграции уже в советское государство был практически тотальным и в значительной степени насильственным. Но, тем не менее, вопреки утверждению, что коммунизм и национальные культуры явления несовместимые, ибо первое отрицает этническое самосознание как рудиментарное, не жизнеспособное в современных условиях, Тихонов сумел показать в своем кавказском творчестве некий культурный консенсус, частичное совмещение старых социально-духовных кавказских элементов с новыми социалистическими формами. Так, патриархальная обрядовость, герои легенд, сказаний и исторические персонажи прошлого, как ни парадоксально, вполне органично вписываются поэтом в канву современной советизирующейся действительности («Горец, «Гуниб», «Охотник»). И в этой эклектичности поэта нет того искусственного, когда некоторые писатели, чтобы сохранить национальное и не упустить из виду новаторское в характеристике современника, производят прививку: национальную черту, взятую из старого психологического и художественного арсенала, в виде украшения навешивают на современного героя, чтоб он был и национальным и современным.
У Тихонова сохранение национальных черт героя является залогом его гармоничного включения в интернациональное культурное пространство, создание которого было приоритетным для передовых советских деятелей искусства. (О преимуществах такого многополярного национального пространства писали многие известные политологи и философы, в частности И. Кон). Тихонов развивает романтическую интерпретацию кавказской.
211 действительности. Романтизм поэта отмечен революционным и гражданским пафосом, но этот пафос смешан с невероятной сердечной теплотой и радостью жизнеутверждающей силы. Художественное мышление поэта претерпевает такие изменения и благодаря его знакомству с классиками литератур народов Кавказа.
Значительное количество стихотворений Н. Тихонова отражают при-родно-ландшафтные красоты Кавказа. Особенностью этих произведений стало воспроизведение точных топографических и краеведческих характеристик местностей, названий гор, рек, перевалов, селений. Такая конкретика сыграла немаловажную роль для представления Кавказа как территорию не только мифическую, но и реальную, что способствовало лучшему географическому ознакомлению с этим краем и более тесному сближению кавказского пространства и русского читателя.
У Пастернака, как и у многих поэтов, Кавказ изображен как территории не чужой, не незнакомой, а уже своей: «Ты б слушала и молодела, / Большая, смелая, своя» (выделено нами. — Э. А.). Его Кавказ стал своеобразным синтезом философско-онтологических и социалистических образов, наложенных на лирическое базовое полотно и не лишенных романтического ореола. Характерной особенностью кавказской поэтики Пастернака стала метафора огромности, употребленная им множество раз, не только в значении географической величины, но и как духовной. Для поэта Кавказ определяется как глыба, как субстанция огромная, безмерная («Объятье в тысячу охватов», «Злорадство ледяных громад»), обладающая «сверхъестественной зрячестью», перед которой он человек, всего лишь «переросток-муравей». Такая позиция определяет и философскую подоплеку противопоставления «величия природы» и «слабости человека». Но у поэта возникает четкая уверенность в том, что новый, сильный и прочный «как соль» человек грядущей эпохи может родиться именно на этой сакральной земле, где «.в столь тонких дозах / С землей и небом входит в смесь / Успех и труд и долг и воздух». Кавказ в пастернаковской проекции изобилует и со.
212 временной атрибутикой и прочно включен в современное цивилизованное поле. Сам язык поэтического повествования современен и созвучен времени («взятки», «вафли», «атака газовая», «пешеход», «смотр», «генеральный план», «даль социализма») — причем, то, что стало характерным для большинства поэтов, писавших о Кавказе этого времени, обнаруживается и у Пастернака: наряду с этим современным и политическим лексиконом в одной плоскости оказываются и архаизмы и этнические слова («тахта», «горянка», «чадра», «казан», «бурка» и т. д.).
Мотив плена, пленения обнаруживается отчетливым лейтмотивом в некоторых «кавказских» стихах поэта и в какой-то степени является реминисценцией одной из устойчивых кавказских фабул в русской литературе XIX века. Но отличие в том, что Пастернак говорит о пленении не милитаристическом, а о пленении эстетического и эзотерического характера: красотой природной и магизмом этого края («он сам пленял, как описанье», «влюбляясь в эту землю»), И при всей реалистичности изображения, поэт подтверждает традиционное определение Кавказа как некой сакральной романтизированной философско-литературной величины. Тем более, что Пастернак обращается и к теме Кавказской войны, которая по своей исто-рико-хронологической сущности, не может изображаться без использования романтических категорий, так как приходится на пик отчаянно романтического отображения Кавказа в русской литературе XIX столетия.
Кавказ нашел свое оригинальное воплощение и в произведениях других поэтов футуристов, таких как В. Стражев, В. Каменский, В. Шершене-вич. Их манера поэтического воспроизведения с использованием большого количества емких и ярких гипербол и метафор («Море — чернильница», «Медузы — из студня цветок», «кумачевая страна») — обилие неологизмов («мудрокнижием», «звенянка», «аловей», «эльбрусно») — выстраивали новый современный поэтический образ Кавказа.
Даже для них, радикальных поэтов футуристов Кавказ становится чуть ли не истиной в последней инстанции: «Где ж искать высшей истины /.
Для здоровья и сил впереди?". Прокоммунистическая позиция футуристов, по нашему мнению, еще более утверждается и крепнет на фоне кавказской действительности. В этом, видимо, сыграл определенную роль некий психологический фактор: Кавказ новизной своей фактурности выглядел как наглядный пример существования другого мира, а, следовательно, наличие этой другой действительности подтверждало саму возможность кардинального переустройства мира, смену одной системы другой. Поэтому их вера в то, что Кавказ — это «даль социализма», «генеральный план» партии, и что социалистический строй обещает этому краю «расцвет грандиозный», просто непоколебима. И действительно, Кавказ стал не только ареной грандиозных социалистических преобразований, но и той сферой, где зародилась новая геополитическая концепция России, когда впервые ее многонацио-нальность стала оцениваться как важный опорный фактор государственной целостности и мощи страны.
Противопоставление юга и севера, где Кавказу отводится «исцеляющая» роль, весьма часты в произведениях советских поэтов: «С юга — воздух, с России — болезнь». И упорство, и неистощимость кавказского тепла, не только климатического, но и человеческого заслуживает, по мнению В. Шершеневича, самой высокой романтизации: «О, Абхазия, — это упорство / Уложиться обязано в песнь».
Для многих поэтов поездка на Кавказ была не просто исследовательским и поэтическим предприятием в поисках нового творческого материала. Кавказ становится территорией не только их географического путешествия, но и метафизического странствия по своему внутреннему космосу. Кавказ, как некий катализатор, провоцировал у них небывалый творческий взрыв, раскрывал их затаенный художественный потенциал, подталкивал их на новые духовные и творческие прозрения. Так Есенин и Пастернак именно на Кавказе составляют невероятно пронзительные и точные формулы поэтического искусства и предназначения поэта: «Быть поэтом — это значит тоже, / Если правды жизни не нарушить, / Рубцевать себя по нежной.
214 коже, / Кровью чувств ласкать чужие души" (С. Есенин) — «.Что строчки с кровью убивают, / Нахлынут горлом и убьют!», «Когда строку диктует чувство, / Оно на сцену шлет раба, / И тут кончается искусство, / И дышат почва и судьба» (Б. Пастернак).
Нетрудно заметить и удивительную закономерность: практически все поэты, испытывавшие творческий и духовный кризис, после посещения Кавказа претерпевали изменения — их творчество обретало свежее, новаторское звучание, и сами они наполнялись невероятной жизнерадостностью и обогащались новым мироощущением.
В вопросе эволюции кавказской традиции в русской литературе значимой деталью стала еще одна градация. Если пушкинский Кавказ был отображен сквозь призму европейского, вольтеровского диалектизма «цивилизация — дикость», толстовский развивает его уже в духе Руссо как противопоставление «естественное — искусственное», то Кавказ, отраженный советскими поэтами в значительной мере ослабевает эту антагонистичность и предлагает новую систему соотношения двух социально-культурных величин. Хотя цивилизаторская роль России по-прежнему продолжает довлеть, но впервые за всю историю русско-кавказских литературных отношений делается такой значимый акцент на равноценности двух культур. Советские поэты, принявшие участие в «кавказиаде» 20−30-х годов, предпринимают попытку конструирования единого, равноправного, масштабного культурного пространства между Кавказом и Россией. Ведь именно на Кавказе, по словам К. Султанова, русская литература почувствовала вкус к философии всеединства, укрупняя масштаб размышлений о взаимообогреве человеческих душ как высшей ценности.
Пожалуй, одной из значимых особенностей русско-кавказских отношений в 20−30-е годы становится установление крепких взаимосвязей между кавказскими и русскими поэтами. Если русская литература XIX века черпала на Кавказе преимущественно поэтический материал, а связи с культурными деятелями Кавказа были немногочисленными, то в начале.
XX века процессы взаимной интеграции в русской и кавказских литературах обрели масштабные формы, становясь целыми культурными явлениями. Известный союз замечательных грузинских поэтов «Голубые роги» (Т. Табидзе, П. Яшвили, Г. Леонидзе и др.) имел крепкие творческие и личные связи со многими русскими поэтами (С. Есенин, О. Мандельштам, Б. Пастернак, И. Эренбург и др.). Далее: творческие и личные контакты Н. Тихонова с северокавказскими поэтами (К. Кулиев, Н. Хубиев, С. Сталь-ский, Г. Цадаса, Э. Капиев), О. Мандельштама и А. Ахматовой с Е. Чарен-цем. В 20-е годы в Сухуме было организованно «Сухумское артистическое общество», определившее, как говорилось, «сухумский ренессанс», куда входили А. Шервашидзе (Чачба), В. Стражев, В. Каменский, Н. Евреинов, Н. Бутковская. Огромная творческая деятельность этих организаций послужила фундаментом для укрепления русско-кавказских культурных и литературных взаимосвязей в целом.
Бурная переводческая деятельность советских писателей этого времени также стала важной вехой в русско-кавказских литературных взаимоотношениях, одной из устойчивых основ этих связей. Переводы произведений как кавказских поэтов на русский язык, так и русских — на национальные языки Кавказа ускорили процесс взаимопознаваемости и взаимопроникновения этих литератур, связывали их невидимыми нитями взаимной литературной благодарности и придавали этому движению большую интенсивность.
Обилие поэтических, культурных открытий, свершавшихся поэтами этого времени на Кавказе, когда одно яркое событие наслаивалось на другое, создавало в этой области своеобразный культурный коллапс, в позитивном смысле.
Таким образом, очевидно, что русско-кавказские литературные связи в 20−30-х годах XX века вступили в кардинально новую фазу отношений, более глубокую, интенсивную и более плодотворную. И именно в этот период происходит значительный рост кавказских литературони стреми.
216 тельно сокращают разрыв в художественном мастерстве и уже претендуют на равноценность с русской литературой. Эти отношения в будущем динамично развивались, открывая новые грани культурной контаминацииарсенал художественно-изобразительных средств заметно расширился за счет заимствований, тематический спектр русской литературы и литератур народов Кавказа стал значительно шире.
Архитектоника кавказских произведений русских советских поэтов при всей своей социалистической подоплеке обладала гибким этнокультурным стрежнем. Художественность большинства произведений, несмотря на проявлявшийся в них классовый подход, обладала высоким уровнем.
Характерной чертой советского периода русско-кавказских литературных взаимоотношений стало заметно выразившееся эстетическое различие для читателя между Северным и Южным Кавказом, как в природном, так и в ментальном и поэтическом аспектах. В природно-ландшафтном контексте определились две поэтически «фетишируемые» доминаты. На Северном Кавказе это — горы, на Южном — это море. Природные особенности также предопределили бытовые черты и человеческие нравы. Если Южный Кавказ в восприятии поэтов — это напоенные солнцем виноградники, плантации табака (соответственно благостный, хотя и тяжелый труд) и мотив пиршества, то Северный Кавказ — это суровые условия выживания, отсутствие плодородных земель, труднопроходимые дороги и гордый свободолюбивый нрав горцев.
В историко-культурном контексте следует отметить и отрицательные стороны: советизация Кавказа, как и царская власть, все же нанесла значительный удар по национальным традиционным устоям горцев, прививая им некий этнический манкуртизм, деформируя и подменяя систему ценностей, выверенных веками. Некоторыми поэтами (Б. Пастернак, Н. Тихонов) порой выражается осознание катастрофичности идеологического насилья и надлома, свершенного над народами Кавказа, и скрытое сочувствие.
Кавказа продолжал занимать значительное место в жизни и творчестве многих русских писателей в последующих десятилетиях XX столетия (К. Паустовский, К. Симонов, В. Закруткин, А. Приставкин, А. Битов, Е. Евтушенко и др.).
В современной русской литературе детонатором нового всплеска интереса к кавказской теме стала печально известная война на Северном Кавказе, которая отразилась в постреалистических произведениях таких писателей-прозаиков как В. Маканин («Кавказский пленный»), А. Проханов («Чеченский блюз»), Ю. Козлов («Колодец пророков») и др. В них Кавказ уже практически начисто лишен романтического и возвышенного идеала. Говорить же о каком-либо значительном присутствии кавказской тематики в современной русской поэзии пока не приходится.
