Дезинтеграция СССР привела к возникновению пятнадцати новых независимых государств. Двенадцать из них вскоре вошли в формальную систему межгосударственного сотрудничества, именуемую Содружеством Независимых Государств (СНГ). По заявлениям, которые в разное время делали многие ведущие политики постсоветских стран, отношения в рамках СНГ следовало бы организовать по образу европейской интеграции! Но с течением времени сомнения в реальности подобной перспективы и даже в том, есть ли у СНГ вообще какое-нибудь будущее^, зазвучали все громче и убедительнее.
Хорошо известно, сколь велики различия между Европейским Союзом (ЕС) и СНГ. Так, российский специалист В. Шемятенков весьма категоричен, когда говорит о том, что постсоветским республикам далеко до статуса субъектов интеграции: «Такими субъектами в Западной Европе являются зрелые национальные государства. Их нет и в помине ни в одной из республик бывшего Советского Союза. Более того, в каждой из них есть пропасть между правящей элитой и народными массами. Нет сформировавшейся политической системы, далеко не сложились фундаментальные основы национальной социально-рыночной экономики. Поэтому преждевременно говорить об интеграции"^. С тем, что постсоветские республики не являются состоявшимися национальными государствами, трудно не согласиться. Но отразившаяся здесь же широко распространенная точка зрения, будто субъектами интеграции могут быть толь.
И.М.Коротченя пишет о том, что с 1992 г. Европейское сообщество было важным концептуальным источником в процессе формирования СНГ (см. И. М. Коротченя. Экономический союз суверенных государств: стратегия и тактика становления. -СПб: Санкт-Петербургский университет экономики и финансов, 1995, с. 38.
2 Е. В. Цедилина. Есть ли будущее у СНГ?// Экономика и политика России и государств ближнего зарубежья. — 1998. — N4, с.45−51.
ЗЦит. по: XXI век: Европейский Союз и Содружество Независимых Государств / Под ред. Ю. А. Борко. — Москва: Интердиалект +, 1998, с. 187. ко национальные государства, еще будет подвергнута сомнению на страницах этой работы.
События последнего времени дают наблюдателям достаточно веские основания для суждений о том, что происходит «тихое умирание» СНГ. При этом масса людей в странах Содружества высказывают сожаление по поводу продолжающегося распада прежних многообразных интенсивных связей в пространстве бывшего СССР. Ощущение таково, что в случае успеха постсоветской региональной интеграции она могла бы получить солидную массовую политико-психологическую поддержку. Но почему в таком случае мы не видим интеграционных успехов на практике? Вероятно, чтобы найти ответ на этот вопрос, важно иметь представление о том, какой смысл связывают с понятием «региональная интеграция» жители новых независимых государств. К тому же ясно, что массовая поддержка интеграционных планов не может распространяться равномерно. Есть много людей, у которых, в силу присущего им стиля жизни, особенностей мировоззрения или рода занятий, интеграционные идеи и предложения вызывают более или менее бурную реакцию отторжения. г Между тем научные представления о региональной политической ! интеграции сложились на основании во многом исключительного опыта Европейского сообщества (Европейского Союза). Этим объясняются и обилие интеграционных концепций, и провал попыток построить на их основании интеграционную теорию: большинство специалистов судят о закономерностях интеграционного развития только на основании западноевропейской практики, не имея подтверждений справедливости собственных выводов в отношении наднациональной интеграции вообще. Для более убедительного обоснования и уточнения теоретических суждений о региональной политической интеграции необходимы сравнительные исследования, в которых Европейский Союз был бы не единственным, а только одним из анализируемых объектов.
Хотя в последние десятилетия в различных регионах мира возникали объединения (не только СНГ, но также АСЕАН, МЕРКОСУР и др.), институциональной моделью для которых в той или иной мере послужило Европейское сообщество, в мировой политической науке бытует мнение, что применять к ним термин «политическая интеграция» некорректно, поскольку ни в одном из этих объединений, в отличие от ЕС, нет наделенных существенными полномочиями наднациональных институтов. Это серьезно затрудняет задачу сравнения подобных объединений с ЕС, однако не исключает возможности ее решения. В настоящей диссертации в качестве инструмента, помогающего сравнивать ЕС и СНГ, рассматривается более общее по отношению к понятию «политическая интеграция» понятие «региональный политический режим».
О наличии регионального политического режима можно судить в том случае, когда несколько соседствующих друг с другом государств, будь то в Западной Европе, в Центральной Америке или в постсоветском пространстве, вступают в региональное объединение, предполагающее подчинение определенных сфер национальной политики действию одних и тех же принципов и правил, которые применяются в масштабах всего объединения. Речь при этом может идти о политике в экономической сфере, в сфере образования или в сфере регулирования миграционных потоков. В основе всякого регионального политического режима лежит согласованность ценностных подходов и поведенческих норм участников политического процесса, которая позволяет им совместно вырабатывать и поддерживать общие политические нормы и правила, применение которых в каждом конкретном случае может требовать или не требовать организационной поддержки в форме наднациональных институтов.
Важно, что в этой трактовке данное понятие получило развитие также применительно к ЕС. Термин «режим» был введен в политологическую лексику приблизительно в 70-е годы XX века. С тех пор он активно использовался группой западных авторов (Дж.Ругги, Э. Хаас,.
А.Вендт), изучавших влияние на различные формы международного (регионального) сотрудничества, и прежде всего на Европейское сообщество, моральных норм, ценностных ориентиров и идеологических пристрастий, которыми руководствуются в своих совместных политических действиях участники того или иного объединения на международной арене.
Если подняться на достаточно высокий уровень обобщения, то Европейский Союз и Содружество Независимых Государств допустимо сравнивать как два региональных политических режима, сопоставимых по своим территориальным параметрам и общей численности населения. В обоих случаях наличествуют региональные судебные и парламентские органы, у каждого из которых есть более или менее четко определенные функции. Но центральная политическая роль в масштабе всего объединения и в ЕС, и в СНГ принадлежит государственным и международным чиновникам и лидерам национальной исполнительной власти, а не политическим партиям, группам интересов, парламентариям или судьям.
Таким образом, в своей организации и ЕС, и СНГ в большей мере воплощают черты элитного управления^ что подразумевает авторитарный подход к политическому процессу. Противоположность элитному управлению в принципе составляет демократическая политика, основной чертой организации которой являются выборы. По-видимому, для того, чтобы режим элитного управления сохранял жизнеспособность, приносимые этим управлением политические результаты должны быть созвуч.
4 Представления о делении общества на две страты и о существовании привилегированного меньшинства лидеров в конце XIX — начале XX вв. вылились в теорию эли-тизма, к числу создателей которой принадлежали итальянцы В. Парето, связывавший характер политического строя с доминирующими в тот или иной момент психологическими чертами внутри правящей элиты, и Г. Моска, автор понятия политического класса как подвида господствующего класса. В дальнейшем их идеи широко использовались социологами и политологами для разговора о социальной стратификации и политической власти в терминах, отличных от терминов демократической теории или марксизма (см. E.A.Albertoni. Mosca and the Theory of Elitism. — Oxford: Basil Blackwell, 1987; Г. В. Газенко. Концепции власти в итальянской политологии на рубеже XIXXX вв. (Политические теории Г. Моски и В. Парето). — М.: ИНИОН, 1993). ны преобладающим социокультурным предпочтениям в соответствующем пространстве. Между тем, при наличии определенных элементов институционального сходства, по сути два рассматриваемых здесь региональных объединения принципиально различны между собой: ЕС нацелено на интеграцию и социальный прогресс, а СНГ имеет дезинтегратив-ную природу.
Актуальность исследования. Актуальность сравнительного изучения институтов ЕС и СНГ и в теоретическом, и в практическом плане не вызывает сомнения. С одной стороны, опыт взаимоотношений между новыми независимыми государствами — бывшими советскими республиками дает исследователям дополнительные возможности для испытания на прочность своих теоретических обобщений и выводов о природе и закономерностях развития региональной политической интеграции. С другой стороны, более четкое понимание механизмов действия интеграции/дезинтеграции и соответствующих институтов может оказаться полезным для достоверного объяснения того, что сейчас происходит в постсоветском мире.
Практическая значимость подобной работы состоит в том, что она открывает новые перспективы и для прогнозов в отношении будущего ЕС, и для выявления наиболее приемлемых путей политического реформирования стран Содружества, в первую очередь России.
Степень разработанности проблемы. Современные подходы к изучению региональной политической интеграции берут свое начало с 50-х годов. Их появление и развитие в первую очередь отразило попытки западных ученых осмыслить беспрецедентный характер тех политических процессов, которые начались в Западной Европе после создания Европейского объединения угля и стали (ЕОУС). К анализу интеграционной тематики обратились тогда такие авторы, как К. Дейч и Э. Хаас, работы которых специалисты сегодня справедливо считают классикой в данной области. Вслед за ними исследованием европейской интеграционной практики и разработкой понятия интеграции занимались такие известные европеисты, как Д. Пучала, Э. Моравчик, Х. Уоллес, У. Уоллес, К. Уэбб, П. Тейлор, Дж. Капоразо и многие другие авторы в Западной Европе и США, каждый из которых внес свой особый вклад в трактовку' этого сложного феномена.
При всем разнообразии предложенных учеными оценок и трактовок существа понятия интеграции^, развитие на Западе интеграционной теории как таковой в целом оставалось тем не менее под преобладающим влиянием социологических идей — от К.-А.Сен-Симона и О. Конта до Г. Спенсера и Э.Дюркгейма. В частности, структурно-функциональная сторона социологии Дюркгейма и возникший под ее влиянием структурный функционализм Т. Парсонса, предполагавший анализ общества как органического целого, в котором каждому институту принадлежит определенная функциональная роль, явственно просматриваются в качестве интеллектуальных корней неофункциональной концепции политической интеграции. Другой ее теоретический источник, как и коммуникационной концепции интеграции К. Дейча — «понимающая» социология М. Вебера, где объяснение совокупности связей и отношений, в которые вступают люди в обществе, исходит из трактовки смыслов, которыми они руководствуются в отношениях друг с другом.
В России начало конкретным исследованиям европейской интеграцииб было положено в ИМЭМО. Усилиями сотрудников этого академи.
5<Э разнообразных концепциях политической интеграции см. Ю. В. Шишков.Теории региональной капиталистической интеграции. — М.: Мысль, 1978, с. 129−201- В. Г. Барановский. Политическая интеграция в Западной Европе: Некоторые вопросы теории и практики. — М.: Наука, 1983.
6 Об истории изучения европейской интеграции российскими учеными см. Заглядывая в XXI век: Европейский Союз и Содружество Независимых Государств / Под ред. Ю. А. Борко. — М.: Интердиалект+, 1998, с.7−10. ческого института были созданы такие коллективные монографии, как «Экономические проблемы Общего рынка» (М., 1962) — «Западная Европа: трудящиеся против монополий» (М., 1965) — «Экономические группировки в Западной Европе» (М., 1969) — «Международные отношения в Западной Европе» (М., 1974) — «Западная Европа в современном мире» (тт. 1−2, М., 1979) — «Западноевропейская интеграция: политические аспекты» (М., 1985) и другие. Если в первых работах такого рода, даже когда в них признавались положительные следствия «капиталистической» интеграции, теоретическую основу вынужденно составляли тем не менее догмы марксистско-ленинской политэкономии, то более поздние по времени написания работы сыграли важную позитивную роль в отечественной европеистике, так как значительно более верно отразили основные особенности развития интеграционного процесса и те проблемы, которые на том или ином его этапе оказывались самыми важными.
Впоследствии эстафету в российских исследованиях интеграционных процессов подхватили научные сотрудники Института Европы РАН, перу которых принадлежат такие книги, как «Европейский Союз и Содружество Независимых Государств» (М., 1998) и «Европейский Союз на пороге XXI века: выбор стратегии развития» (готовится к публикации).
Существенный вклад в изучение интеграционной проблематики, ее экономических, социальных, политических аспектов был сделан российскими специалистами В. Барановским, Ю. Борко, И. Бусыгиной, О. Бу-ториной, З. Кузиной, Д. Маклэйном, М. Максимовой, И. Манфред, Д. Меламидом, А. Шебановым, В. Шенаевым, Ю. Шишковым, Е. Хесиным, В. Циренщиковым, другими авторами, работы которых тщательно изучены диссертантом.
Вместе с тем важно отметить, что в России при изучении проблем интеграции возник неоправданный, на взгляд диссертанта, крен в сторону придания исключительного значения выявлению ее объективного экономического смысла. Между тем, как представляется, чтобы понять и объяснить интеграционную практику, необходимо не только, а может быть, и не столько, проникновение в объективную суть материальной реальности, сколько изучение реальности мыслимой, которая включает концепции, теории, модели, идеологии, соображения престижа, эмоции, типы ментальности, составляющие основу представлений об интеграции ее участников.
Мышление участников влияет на то, как идет интеграционный процесс на практике, а ход интеграционного процесса оказывает обратное влияние на мышление участников. Последовательность событий при этом не может быть вполне понята, если ограничиться только рассмотрением доступных наблюдению экономических фактов. Сошлемся здесь на авторитет И. Канта, который в своих трудах по вопросам политики исходил из убеждения, что являющийся нам мир невозможно объяснить только на основании имеющегося на данный отрезок времени практического опыта. По Канту, чтобы картина мира обрела ясность, человеку нужно привнести в нее некие исходные принципы, которые сформировались в его собственном уме.
Среди специалистов на Западе сначала утвердилось применение концепции интеграции в связи с использованием объяснительной модели строительства национального государства в процессе модернизации, то есть перехода обществ от традиционного состояния к экономике капиталистического типа, гражданскому обществу и правовому демократическому государству. В дальнейшем региональная интеграция стала рассматриваться как вторая ступень, после завершения национальной интеграции через модернизацию, одного и того же процесса прогрессивного развития. С учетом этого при подготовке работы автор уделил особое внимание трудам отечественных и зарубежных специалистов по проблемам модернизации и социально-культурным аспектам общественного развития А. Ахиезера, Ш. Айзенштадта, А. Гидденса, Н. Зарубиной,.
В.Ильина, Р. Ингльхарта, С. Каспэ, В. Красильщикова, А. Панарина, Т. Парсонса, В. Федотовой, В. Хороса, М. Чешкова, П. Штомпки и других.
Различные аспекты темы, исследуемой в диссертации, раскрыты в книгах и статьях политологов Д. Битэма (легитимизация власти), К. Гаджиева (территориально-политическая и национально-территориальная стороны государственности), М. Догана и Д. Пеласси (сравнительная политическая социология), Д. Истона (теория политическим систем), Н. Косолапова (анализ социально-территориальных систем), С. Перегудова (европейская социал-демократия, тэтчеризм, группы интересов и корпоративизм в России), В. Тишкова (категория «нация-государство») и других.
Цель и задачи исследования
Данная диссертационная работа представляет собой опыт изучения взаимоотношений между политическими и социальными структурами в процессе региональной интеграции/дезинтеграции, при котором, по мнению автора, особенно большую роль играет культура, то есть социокультурные предпочтения его участников. Рассматривая региональные институты под таким углом зрения, мы открываем огромный массив еще не исследованных вопросов. Важно уточнить, в частности, откуда, по мнению исследователей, берутся такие предпочтения и что их формирует. Диссертант сознательно ограничивается в данной связи рассмотрением влияния на формирование коллективных (массовых) предпочтений в отношении региональной политической интеграции/дезинтеграции, общее представление о которой было сформировано западными социологами и политологами, главным образом социально-экономических факторов (прежде всего особенностей современной отраслевой структуры занятости населения в Западной Европе и в бывшем Советском Союзе и происходящих в этой сфере в настоящее время изменений), оставляя в стороне другие не менее важные факторыскажем, конфессиональный.
В такой связи, непосредственная цель диссертации — сформулировать и обосновать гипотезу о том, что жизнеспособность политических институтов региональной интеграции зависит от особенностей социальной культуры в регионе, а именно от степени готовности основной массы региональных жителей следовать тем нормам и правилам социального поведения, которые поощряются существованием сильных наднациональных институтов, а также от их приверженности коллективистской по своей природе интеграционной идеологии. Особенности социальной культуры и образ жизни населения, в свою очередь, в значительной мере корректируются конкретными материальными обстоятельствами, в том числе тем, в какой из отраслей экономики (в промышленности, в сельском хозяйстве или в сфере услуг) занято более всего трудоспособных жителей и где (в городах или в сельской местности) проживает основная масса населения. Поэтому мы можем до какой-то степени судить о перспективах региональной политической интеграции в определенном регионе, отталкиваясь от оценки численности, роли и места конкретных групп занятости в его социальном пространстве. Как представляется, обсуждение такой гипотезы может способствовать дальнейшему развитию теоретических взглядов на феномен политической интеграции.
Для достижения данной цели в диссертации решаются следующие задачи:
— тщательно исследуется смысл понятия интеграции, которое связано с представлениями об идеальном типе социальной организации;
— вводятся в отечественный научный оборот проблематика и результаты анализа региональных институтов в западной политологии и теории международных отношений;
— дается трактовка истории развития институтов ЕС и состояния институтов СНГ с как с политической, так и с социокультурной точекТ, зрения;
— уточняются и обосновываются некоторые критерии, позволяющие судить о наличии или отсутствии социальных предпосылок для участия той или иной страны в региональной интеграции.
Теоретическая и методологическая основа исследования. Проблематика, характер и стиль изложения материала в диссертации в основном определяются избранной ее автором позицией в области теории познания, которая находится в общем русле представлений конструкционизма. Согласно этим представлениям, основы которых были заложены философами-экзистенциалистами, реальность существует, но лишена какого-то смысла до тех пор, пока ее не наделяют этим смыслом мыслящие и чувствующие люди. Теоретическую основу избранной методологии составляет когнитивизм (понимание) — течение в гуманитарной науке, фокусирующее исследование социальной и политической реальности на изучении и раскрытии смысла того или иного действия с точки зрения тех, кто в этом действии участвует.
С методологической точки зрения, достаточно трудно убедительно связать предположения (гипотезы) когнитивного характера с фактическими данными. Макс Вебер предложил решать эту задачу с помощью особого диагностического средства — так называемых идеальных типов. Идеальный тип — это не то, что исследователь обнаруживает, непосредственно анализируя реальность. Идеальный тип — это концептуальная или ментальная конструкция, которая в чистом виде существует только в воображении исследователя.
Как «чистый случай» идеальный тип утопичен по своей природе, но полезен для целей сравнения различных общественных объектов. С его помощью можно анализировать действия различных групп людей, которые руководствуются общими для всей группы мотивами при выборе средств для достижения своих целей. Так, в настоящей работе будут рассмотрены идеальные типы неокоммунистов, социалистов («индуст-риалистов»), либералов, ультра-националистов и умеренных националистов консерваторов), каждому из которых свойственны свои критерии рациональности в оценке преимуществ и недостатков региональной интеграции.
Противоположность конструкционистскому методу «понимания» составляет объективистский метод «натурализации» (позитивизм), в данной работе выступающий в качестве вспомогательного. Подобно тому, что происходит в естественных науках, руководствующиеся позитивизмом аналитики-политологи сосредоточены на поиске объективных законов и факторов их детерминации, на статистической информации, на корреляции экономических и политических обстоятельств^.
Так, в настоящей диссертации автор настаивает на справедливости предположения о существовании определенного соответствия между социальной структурой того или иного общества и степенью поддержки, на которую в этом обществе могут рассчитывать региональные интеграционные институты. Общие изменения в численности занятых в различных секторах экономики, в частности, наблюдаемое сегодня прогрессирующее сокращение доли работников промышленности в общем числе занятых как в Западной Европе, так и в странах бывшего СССР, о чем свидетельствуют статистические данные, оцениваются поэтому с точки зрения их наиболее вероятных последствий для будущего региональных политических институтов, которые в западноевропейском регионе возникли во времена и на базе развитого индустриализма.
Научная новизна данного диссертационного исследования может рассматриваться с двух точек зрения — (1) с точки зрения вклада автора в разработку интеграционных проблем в отечественной политической науке и (2) в контексте дискуссий об интеграции, которые ведутся в современной западной социологии и политологии.
7 О «понимании» и «натурализации» см.: А. И. Демин. Понимание в политике // Полис (политические исследования). — 1999. — № 3, с. 131−137.
В отечественной политической науке настоящая диссертация представляет собой первую попытку систематизированного исследования региональных политических структур в ходе процессов интеграции/дезинтеграции, выполненного в традициях когнитивизма и опирающегося при этом на опыт изучения интеграции в социологии и политологии Запада. Учитывая, что в советской и российской европеистике проблемы социокультурной обусловленности существования региональных политических институтов до сих пор по существу оставалась на втором плане, диссертант не только стремился сформулировать свое понимание природы региональной политической интеграции как способа защиты определенного образа социальной жизни, но и счел необходимым более или менее подробно остановиться на особенностях современной дискуссии по проблемам интеграции и теории международных отношений, которая продолжается сегодня за рубежом. Диссертант систематизирует и подробно анализирует основные интеграционные концепции, представленные в западной литературе, показывает, почему до сих пор оставалось невозможным появление универсальной теории интеграции. Представляя все наиболее значимые на сегодня подходы к существу политической интеграции, работа, таким образом, носит обобщающий характер.
Автором предлагается нетрадиционная методология концептуального анализа целей региональной интеграции с точки зрения индивидуалистической, иерархической и эгалитарной социальных культур.
В работе реабилитируется исследовательский интерес к социальным группам в контексте реконструктивного изучения региональной интеграции. Как будет показано далее, неофункционализм 50−60-х годов был единственным из базовых подходов к изучению интеграционной проблематики, в котором именно социальным группам уделялось особое внимание. Неофункциональное объяснение европейской интеграции состояло прежде всего в концептуализации поддержки, которую определенные социальные группы в отдельных государствах-членах способны оказать централизованному региональному управлению (региональным институтам) ввиду успешного выполнения им определенных функций.
В диссертации же доказывается, что массовая поддержка региональных политических режимов и институтов зависит не от разнообразия функций, выполнения которых от них ожидают определенные социальные группы, а от разнообразия в социальной логике, которой наиболее влиятельные в социокультурном отношении группы предпочитают следовать. Выявление различий в социальной логике, предпочтение которой могут отдавать сторонники и противники региональной интеграции, помогает расширить возможности неофункциональной интерпретации на режимы и институты, преследующие цели дезинтеграции, которые могут рассматриваться наряду с режимами и институтами, нацеленными на интеграцию.
В диссертации заново исследуется смысл понятия «интеграция», связанного с представлениями об идеальном типе социальной организации. Диссертант старается логически выявить, какого рода благ и выгод должны ждать от региональной интеграции представители различных социокультурных типов. Приведены рассуждения о том, какими могут быть наиболее вероятные предпочтения носителей разных типов социальной культуры в отношении организации региональных институтов.
Вторая часть работы нацелена на сравнение институциональной структуры европейской интеграции на разных стадиях ее развития и институциональной структуры СНГ, природа которой здесь трактуется в связи с общественными трансформациями позднесоветского периода. В ходе такого сравнения внимание сосредоточено на характере влияния на социальную культуру региональных органов власти, которые могут поддерживать или подавлять распространение в обществе определенных норм поведения и общественных институтов.
История европейской интеграции представлена здесь как череда стадий социокультурных изменений. Судить о них помогают в том числе.
18 и краткие политико-психологические характеристики таких ведущих европейских фигур, как Жан Монне или Шарль де Голль. Мы можем увидеть, что каждый из этих деятелей в своем отношении к интеграции продемонстрировал очень сильные нормативные предпочтения определенного плана. Далее представлены различные типы социальных культур, преобладающие в постсоветском мире, каждому из которых свойственно свое видение оптимальной организации регионального режима. В диссертации рассматриваются также попытки коллективных действий стран СНГ в отдельных областях политики — таких, как решение хозяйственных проблем, вытекающих из дезинтеграции бывшей советской экономики, подход к проблемам безопасности и попытки урегулирования этнических конфликтов на территории бывшего Советского Союза. Всюду, где это уместно, проведены параллели с соответствующими действиями государств-членов ЕС.
В завершение элементы сравнения суммированы, что позволяет выделить случаи сходства и различия между двумя региональными политическими образованиями, а также дать объяснение проблемам легитимности, с которыми сталкивается каждое из них.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
.
Сравнению Европейского Союза и Содружества Независимых Государств более всего мешает сложившаяся концептуализация идеи региональной интеграции. Чагце всего говорят, что ЕС и СНГ неправомерно сравнивать, поскольку в ЕС речь идет об интеграции, а в СНГ интеграции по сути нет. Но при этом подразумевается также, что идея региональной интеграции непременно включает в себя поддержку институтов рынка и демократии. Так как утверждение рыночных и демократических институтов составляет общепризнанную цель происходящей в постсоветском социальном пространстве трансформации, к Опыту ЕС полезно обратиться хотя бы для того, чтобы установить, почему, как многие утверждают, аналогичные интеграционным методы для успешного внедрения рыночных и демократических институтов в жизнь постсоветских народов не годятся или годятся очень мало.
Использованное в работе понятие режима элитного управления как разновидности регионального политического режима включает в себя принципы и нормы поведения, а также институциональные процедуры, договоренности, политические инструменты, совместно формирующие контекст, в котором политическое руководство на уровне большого региона осуществляют национальные и транснациональные администраторы и представители исполнительной власти. В таком смысле данное понятие может быть применено и в отношении ЕС, и в отношении СНГ.
Интегративное региональное управление, в свою очередь, выступает как вариант режима элитного управления на уровне региона, отличительной чертой которого является постоянный поиск членами правящей элиты компромисса между ценностями и интересами различных транснациональных или национальных общественных групп. При этом политический процесс нацелен на достижение решений, которые по крайней мере в какой-то степени должны были бы удовлетворить представителей достаточно широких социальных слоев. Это понятие применимо уже только в отношении ЕС и не подходит сегодняшнему СНГ.
Тем не менее вряд ли есть смысл считать общественные процессы в советском и постсоветских обществах чем-то уникальным, что заведомо исключило бы возможность сравнивать свойственные им тенденции с тенденциями западноевропейского развития. Проблемы, с которыми сталкиваются постсоветские общества и которые находят отражение в постсоветской политике, в известном смысле носят европейский характер, хотя западноевропейцы и страдали от подобных «болезней роста» значительно ранее во времени.
Многие такие проблемы стали результатом болезненной дезинтеграции ранее преобладавших способов европейского (включая российское) существования, связанных с сельской жизнью, и более или менее постепенного перехода к городским образам жизни, которые ныне в целом определяют социальный контекст в обоих рассматриваемых здесь больших регионах^бб Во Франции и Германии подобная социокультурная трансформация началась в последней трети XIX века, а на территории бывшей российской империи аналогичные процессы, зародившись в начале XX века, в основном получили развитие в относительно короткий советский период.
Истоки эгалитарных влияний в современных западноевропейских и постсоветских национальных культурах можно усматривать в прежнем сельском социальном «мире», с его коллективистскими и эгалитарными нравами. Конечно, в политике и общественной жизни так называемых новых независимых государств как положительные, так и отрицательные черты этого идеального культурного типа просматриваются сегодня ярче, чем в государствах Западной Европы. Если вернуться к терминоло.
266 См. Ю.Каграмов. Чужое и свое//Новый мир. 1995. N6, с.167−188. гии, предложенной К. Джовитом для описания особенностей позднесо-ветской социальной культуры, мы можем судить и о некоем неотрадиционном реванше над иерархо-фаталистической советской культурой или о своеобразной «мести» деревни городу за насильственные методы высокоскоростной урбанизации в советском исполнении.
Чтобы можно было говорить о ЕС и СНГ на одном языке, во второй главе диссертации были исследованы основные значения и смыслы термина «интеграция», а в третьей главе рассмотрены концепции, на которых базируются господствующие теоретические подходы к изучению практики европейской интеграции. Следующая задача, которую решала четвертая глава — это анализ эволюции смыслов, которыми наделялась практика европейской интеграции на протяжении периода с момента возникновения ЕОУС и до настоящего времени. Аналогичным образом, в пятой главе соотношение элементов знания и сложившихся в реальности политических и социальных структур использовано как основной ключ к объяснению различного отношения к идее интеграции (реинтеграции) евразийского пространства представителей отдельных социальных групп в бывших советских республиках и их правительств.
В следующих за этим главах было дано обозрение основного круга проблем, которые предположительно призваны решать постсоветские региональные политические институты, а также институционального оформления СНГ. В своем сочетании все эти частные усилия позволяют прийти к ряду обобщений, справедливых и в отношении ЕС, и в отношении СНГ.
1. Коммуникативная и нормативная интеграция.
При попытке сравнивать ЕС и СНГ как два примера региональных политических режимов на свет выходит настоятельная необходимость четко различать элементы интеграции обществ (социальная интеграция) и интеграции государств (политическая интеграция). В том, что касается политики и политических институтов, ЕС является значительно более интегрированным (приведенным в состояние целостности), чем СНГ. Система ЕС включает в себя влиятельные элементы наднационального управления, которые в системе СНГ отсутствуют из-за ожесточенного сопротивления их внедрению ряда стран-участниц. По-видимому, это стало возможным ввиду достаточно высокой степени нормативной социальной интеграции в Западной Европе в целом.
Но коммуникативная социальная интеграция, под которой нужно понимать экстенсивное распространение общих культурных символов в результате долгих лет сосуществования в рамках единой наднациональной политической системы, в постсоветском пространстве развита значительно более, чем в социальном пространстве европейской интеграции. Большинство постсоветских жителей могут общаться друг с другом на русском языке и делят между собой множество общих смыслов, не доступных пониманию посторонних. Этим они отличаются от остального мира как особая, довольно тесно связанная социальная общность.
Ни в Содружестве, ни в Европейском Союзе мы не можем наблюдать последовательной культурной интеграции. В случае с Европейским Союзом, соответствие культурных стандартов нарушается по линиям национальных границ. В постсоветском пространстве оно отступает под давлением этнических, региональных или религиозных различий.
В постсоветском мире эксцессы сверхцентрализации привели к дискредитации наднациональных политических построений, к которым в континентальных западноевропейских странах жители относятся довольно лояльно. На первый взгляд, британская культура, с присущим ей общим недоверием к наднационализму, представляет особый случай в Западной Европе, разделяя по крайней мере одну важную черту со всеми постсоветскими «национальными» культурами. Но это сходство поверхностно, так как британский скептицизм проистекает из стойкой и практически многовековой приверженности социальной логике индивидуализма, для которой пока нет глубоких корней в постсоветских условиях. В последнем случае множество малопривлекательных проявлений антииерархического анархизма (массовое пренебрежение законами, уклонение от уплаты налогов, криминализация, мафиозные проявления, коррупция, клановость и так далее) скорее следует трактовать в том числе и как долговременное следствие форсированной миграции бывшего сельского населения в советские города и городки и радикальных форм рационализации социальной жизни, которые в первую очередь были связаны со сталинскими методами индустриализации.
2. Культурные и институциональные основы межправительственного подхода.
Элементы регионального управления, которые возникли в постсоветском пространстве, в основе своей являются межправительственными. Это означает, что на региональном уровне повестку дня устанавливают и контролируют лидеры национальной исполнительной власти и администраторы, а не члены наднационального правительства, избираемого в ходе прямых региональных выборов наднационального парламента или наднационального суда. Тот же межправительственный (межнациональный) принцип достаточно четко просматривается и в организации ЕС, где эгалитаризм в межгосударственных отношениях сочетается, однако, с наднационализмом в организации региональной политии. Как следует из теоретической модели консоционализма, при всех различиях в обоих этих случаях мы имеем дело с региональным управлением «элитным картелем». Такая политическая форма помогает властителям разделять национальные общества в пределах большого региона и сохранять их различия между собой.
В конечном счете межправительственный подход всегда опирается на взаимные подозрения и неприязнь, которую продолжают испытывать друг к другу соседствующие нации. Национальные правительства неизменно выигрывают в этой ситуации в институционально-организационном плане, поскольку она дает им существенную свободу действий как выразителям национальных интересов на региональном уровне.
Национальных лидеров объединяет заинтересованность в том, чтобы каждый из них мог отдельно управлять соответствующим сегментом бывшего советского общества, которое пока продолжает демонстрировать элементы целостности в коммуникативном плане. Это делает их заинтересованными участниками регионального межправительственного сотрудничества на основах единогласия. Но последнее не означает, что они равным образом заинтересованы в постсоветской политической интеграции: как раз напротив, интеграция (политическая интеграция в особенности) противоречит их институциональным интересам, так как она способна подрывать национальные основы их власти.
3. Ограниченность «интеграции» как модели объяснения социальной реальности.
Когда идея интеграции применяется в социальных науках, она сосредоточивает внимание исследователя на структуре и поведении социальных и/или политических систем. Можно говорить об интегрированной системе, то есть о системе в статичном состоянии, достигшей стадии целостности, или об интегрирующейся системе, то есть описывать процесс оформления новой целостности. Во втором случае идея интеграции связана с «метафорой роста», согласно которой социальные и политические явления интерпретируются по аналогии с жизненными циклами растений и животных. В такой трактовке идея интеграции подразумевает, что традиционная культура присуща «молодым»" социальным и политическим организмам, тогда как в процессе национальной интеграции они «взрослеют», что вслед за тем позволяет им вступить в эру «модернити» и процессов региональной интеграции.
Интеграция" относится к тем априорным принципам, которые, по Канту, будь они правдивы или ложны, человек использует, чтобы узреть какую-то логику в сложных и не вполне доступных его пониманию социальных явлениях. В таком понимании, интеграция — это не факт реальности, а система категоризации, используемая многими людьми, чтобы обсуждать между собою некоторые социальные и культурные процессы. Тут правомерен и вопрос о том, каким именно людям в большей мере свойственно рассуждать о социальных и политических процессах в категориях интеграции.
Как было выяснено в диссертации, идея интеграции неотделима от моральных суждений о направлении, в котором предположительно развиваются социальные процессы. Какие бы теоретические подходы к изучению европейской региональной интеграции ни были предложены, все они неизбежно исходят из определенной моральной или социокультурной точки зрения, даже если авторы того или иного подхода игнорируют это важное обстоятельство.
С точки зрения тех, кто всецело поддерживает эту идею, сосредоточиться на продвижении социального прогресса и использовать структуры регионального политического управления для достижения соответствующих иерархических и эгалитарных целей — это безусловно хорошо. Однако разные люди привержены различного рода моральным суждениям. Возможно и различное понимание существа социального прогресса. Так, с индивидуалистической точки зрения, содержание социального прогресса может быть сведено к либерализации и подчинению рыночным законам различных сфер социального существования.
Со стороны тех, для кого, в личном плане, социальный прогресс в иерархо-эгалитарном понимании не является приоритетом, исходит не лишенная логической последовательности тенденция принижать значение укрепления или возможность появления элементов интегративного управления в системах ЕС или СНГ и даже противостоять этому, а также, сознательно или нет, избегать самого наименования «интеграция» в отношении того, что происходит и может происходить в ЕС и евразийском пространстве. Единственная форма региональной интеграции, которую готовы допустить оппонирующие интеграционной идее индивидуалисты — это интеграция рынков (экономическая интеграция).
В тех случаях, когда устоявшаяся интеграционная модель интерпретации действительности не способна была привести к вразумительному утилитарному объяснению того, как институты ЕС функционируют в экономической сфере, те авторы, которые все же были склонны судить об этих институтах в привычных для них категориях интеграции (скажем, функционалисты, неофункционалисты и сторонники взаимозависимости), открыто прибегали к использованию моральных суждений с иерархических или эгалитарных позиций в дополнение к утилитарным интерпретациям (трактовкам с позиций узкорационального выбора), более соответствующим разговору об экономике. Это было логично, поскольку в европейском интеграционном проекте задача интеграции национальных рынков не была самодовлеющей, а подчинялась более общей задаче — найти ответ на социокультурные вызовы, с которыми сталкивались европейские общества. Но в конечном счете попытки суждения о европейских институтах с позиций только одной социальной логики, будь то иерархической, эгалитарной или индивидуалистической, неизменно ущербны, поскольку интеграционная практика оказалась слишком сложной и изменчивой, чтобы соответствовать таким однобоким суждениям.
Заметим: никто не ожидает, чтобы Европейский Союз или одно из его государств-членов могли распасться в течение короткого времени. И все же период стагнации в развитии ЕС способствовал подрыву репутации неофункционализма в 70-е годы, так как авторы этого подхода открыто выражали веру в то, что вскоре возникнет Европейская федерация как наиболее прогрессивная в социальном смысле форма политической интеграции. Так как этого не произошло, неофункционализм был замещен в качестве основного способа объяснения явления интеграции, по крайней мере на некоторое время, подходом с позиций взаимозависимости. Однако проинтегративные коллективистские инстинкты сторонников данной методики объяснения региональной интеграции тоже нетрудно обнаружить — несмотря на то, что соответствующие авторы (например, Д. Пучала), в отличие от предшественников, избегали обнародовать их в своих статьях.
Пока сторонники интеграционной идеи (неофункционалисты, авторы концепции взаимозависимости) занимались исключительно изучением ЕС, нестыковки в использовавшихся ими методах объяснения проявлялись не вполне — даже если идеологические оппоненты подвергали их суровым атакам. Но ограниченная применимость таких методов немедленно обнаруживается, например, если использовать их для объяснения фактов, которые относятся к процессам в дореволюционной России, в Советском Союзе и в постсоветском пространстве.
Во многих отношениях дореволюционная Россия уже была «государством-нацией», которое, с точки зрения традиционной интеграционной модели, представляет собой продукт национальной стадии интеграционного процесса. Добавим к этому, что многими западными авторами Советский Союз признавался как одно из наиболее развитых, по крайней мере в структурном отношении, современных обществ. Если принять все это в расчет, то, используя модель интеграции, невозможно объяснить дезинтеграцию России в 1917 г. и дезинтеграцию Советского Союза в 1991 г. Если не отказываться от данной модели при рассмотрении этих двух случаев, придется признать, что и российское развитие до 1917 г., и советское развитие до 1991 г. шли в направлениях, ущербных в моральном отношении, что и приводило в конце концов к подрыву достигнутых интеграционных результатов.
4. Трактовка политических изменений с социокультурной точки зрения.
Так как «метафора роста», к которой оказалась тесно привязана объяснительная модель интеграции, в своем основном варианте подразумевает ограничение всех возможных общественных трансформаций переходом к индивидуализму как к определяющей культуре современного общества2675 провалы интеграционного эксперимента в дореволюционной России и в Советском Союзе, следуя таким представлениям, нужно было бы объяснять неспособностью соответствующих политических систем поддержать свободу и независимость — те ценности, которые выше всего ставит социальная культура индивидуализма. Между тем моральное превосходство индивидуалистической культуры небесспорно.
В российском и советском обществе его всегда принято было ставить под вопрос. К тому же, вопреки приведенному выше предположению, в обоих названных случаях политической дезинтеграции непосредственно предшествовало как раз радикальное укрепление политической поддержки культуры индивидуализма. В известном смысле, именно политическая дезинтеграция позволила российскому и затем советскому обществу «сбросить с себя» элементы индивидуалистической культуры, последовательно инкорпорировать которые в социальную жизнь оказалось невозможным. Ведь внедрение в постсоветскую общественную жизнь индивидуалистических социальных институтов также не пошло так далеко, как того можно было ожидать, судя по политическим событиям последних лет советской власти.
267 Н. Н. Зарубина замечает, что к середине 80-х годов формулируется идея «модернизации в обход модернити»: «При этом подчеркивается, что духовные предпосылки, необходимые для движения традиционного общества к индустриализации, отнюдь не охватывают всего объема западной культуры как некоего идеального типа и не включают такие ее неотъемлемые черты, как, например, индивидуализм» (Н.Зарубина. Социально-культурные основы хозяйства и предпринимательства. — М.: Магистр, 1998, с. 185.).
Теория модернизации в применении к политике обычно отражает индивидуалистические предпочтения, а модель интеграции при близком рассмотрении ориентируется скорее на коллективистские предпочтения. Взятые вместе, они противоречат друг другу.
Культура индивидуализма, которую характеризуют личный эгоизм и оптимистичная вера в собственные силы, вряд ли была бы естественным выбором для континентальных западноевропейских обществ в период после второй мировой войны. Ее трудно представить себе и как естественный выбор для постсоветских обществ, с их бурной историей и удручающим нынешним состоянием национальных хозяйств. Вместе с тем сегодня миропорядок складывается таким образом, что заметная роль индивидуализма в определении национальных правил социальной жизни является необходимым предварительным условием успешного участия национального общества в развертывающихся глобальных процессах.
В годы советской власти централизованный аппарат коммунистической партии обеспечивал режим СССР структурной иерархией, а эгалитарная официальная идеология той же партии была созвучна эгалитарной массовой культуре советского населения. Это сочетание составило жизнеспособную комбинацию практически на весь советский период.
Нужно, впрочем, обратить внимание и на то, что советская политическая культура не оставалась неизменной. В начальные годы советской власти политический режим достаточно широко учитывал эгалитарные социальные предпочтения населения, хотя отношения между крестьянской массой и правителями той поры, многие из которых могли продолжать ориентироваться на вычитанные из книг идеалы Просвещения, никогда не были бесконфликтными. Позднее Сталин, в соответствии со своими собственными культурными предпочтениями, пошел по пути укрепления иерархо-фаталистических (тоталитарных) политических форм за счет эгалитаризма.
Террор, практиковавшийся против крестьянства, которое составляло основу эгалитарного традиционализма в советской культуре, явился важной частью такого поворота. Его цель политическому руководству, вероятно, виделась в том, чтобы добиться большей эффективности режима перед лицом серьезных внешних угроз и в ожидании неизбежных войн с капиталистическими державами.
После того, как с «отсталой крестьянской массой» в Советском Союзе было в целом покончено, и после смерти Сталина его менее кровожадные преемники, к тому же сами бывшие выходцами из села, пришли к выводу, что необходимость в терроризировании населения исчерпана и нужно идти на договоренности с внешним миром во избежание войн на будущее. Эгалитаризм, хотя и в измененных и более современных формах (например, в многочисленных произведениях так называемых деревенщиков, где воспевались моральные качества людей, живущих традиционной сельской жизнью), вновь вышел на поверхность как влиятельный социокультурных фактор, с которым приходилось считаться в политике.
Советский режим получил дальнейшее развитие в направлении ие-рархо-эгалитарных политических форм, более «естественных» для него, если учитывать баланс социокультурных предпочтений среди населения. Но в долговременном плане побочной стороной реабилитации эгалитарной культуры в советском варианте оказалась экономическая стагнация. Она была связана в том числе и с тем, что образ жизни и ценностные ориентации работников промышленности и связанных с нею естественнонаучных областей, развитие которых прежде, особенно в 30-е и в 60-е годы, воспринималось как магистральное направление социального прогресса, стали все активнее подвергаться негативной переоценке.
В конце 80-х годов была предпринята попытка повысить конкурентоспособность советской экономики путем либерализации (индивидуализации) режима. Благоприятный международный климат для внутренней либерализации должна была создать перестройка советского внешнеполитического курса на основах «нового мышления». Но соответствующие усилия ненамеренно привели к подрыву прежде существовавшего иерархо-эгалитарного баланса и самого политического порядка в стране, который на нем основывался.
Профессионалы и квалифицированные работники промышленно-технической сферы воспринимали существовавшую партийно-номенклатурную систему как тормоз научно-технического прогресса и помеху на пути продвижения в практику передовой научной мысли. От демократических изменений в СССР они ожидали реабилитации собственного образа жизни, а потому полностью поддержали курс на политические реформы. Однако на деле либерализация политического режима помогла вскрыть преимущественно эгалитарные заботы большей части советской публики. Представители культуры эгалитаризма предъявили свой счет тоталитарному советскому государству, ответственному за подавление эгалитарных предпочтений и институтов. Представители же выросшего под сенью этого государства слоя технических профессионалов вынуждены были убедиться, что в советском обществе присущие им иерархические (технократические) культурные предпочтения не являются господствующими. После дезинтеграции СССР, когда государство, следуя избранной национальными элитами индивидуалистической логике, перестало оказывать особую поддержку образу жизни «инду-стриалистов», они оказались вытесненными на обочину новой жизни.
5. Значение международной поддержки региональной интеграции.
В настоящей работе особое внимание уделено процессам в социальной культуре Европы и постсоветских стран, которые могут влиять на региональную политическую интеграцию/дезинтеграцию. Это не означает, что международные условия не имеют никакого значения для успеха в реализации проекта региональной интеграции.
В 50-е годы иерархическая по своей культурной природе идея европейской интеграции получила американскую поддержку из-за особенностей восприятия в США советской угрозы и германской проблемы. США в те времена были готовы оказать содействие повышению конкурентоспособности Западной Европы даже в ущерб собственным конкурентным позициям ради укрепления европейской стабильности. Кроме того, еще свежи были воспоминания об экономическом кризисе 30-х годов, которые значительно смягчили неприятие американской правящей элитой методов государственного вмешательства в экономику. Без американской поддержки идеи Ж. Монне вряд ли можно было бы реализовать. Сейчас, когда потенциальная российская угроза безопасности развитых стран смотрится значительно менее убедительно, это не способствует готовности их правительств содействовать укреплению СНГ в качестве меры повышения конкурентоспособности входящих в объединение стран.
6. Возможное влияние индивидуалистической культуры.
Сторонникам индивидуализма свойственно полагать, что забота о личном материальном благополучии при любых условиях является приоритетной для большинства населения. Если бы это и в самом деле было так, то с индивидуалистической точки зрения можно было бы признать допустимым мажоритарное политическое устройство на региональном уровне. Мажоритарное устройство означало бы, что решения, направленные на обеспечение успешного функционирования экономики, принимаются для региона в целом, исключая мнение социальных меньшинств, интересами которых приходится жертвовать ради должной работы механизмов рынка.
При таком подходе логично поддержать, при соблюдении некоторых дополнительных условий, передачу полномочий по определению содержания региональных законов наднациональным исполнительным органам (Комиссии в случае ЕС), тем самым выводя процесс принятия решений из сферы влияния внутриполитических сил. Национальные правительства единогласно устанавливали бы ограниченную только экономикой повестку дня, в жестких рамках которой действовала бы наднациональная исполнительная власть. Контролем за этими действиями занимались бы национальные правительства, на сей раз принимая решения большинством голосов268.
При подобном устройстве действия наднациональной исполнительной власти должны быть строго ограничены межправительственными договоренностями. Но в пределах отведенных ему полномочий, ради достижения большей эффективности принимаемых решений, было бы более логичным, если бы исполнительному органу не приходилось отчитываться перед массовым электоратом или его выборными представителями. Основная роль регионального суда сводилась бы к тому, чтобы назначать наказание тем национальным администрациям, которые отступают от соблюдения правил, устанавливаемых для всего региона.
Подобное институциональное устройство может соответствовать демократическим критериям легитимности только в том случае, если большинство в каждом из участвующих в региональной интеграции национальных обществ разделяет убежденность правителей в приоритетной важности экономического процветания нации и отдельных ее членов, а также в том, что такого процветания легче достичь в более широких региональных рамках. Ни в Западной и Центральной Европе, ни в евразий.
268с иерархической точки зрения, тот же принцип отраслевой интеграции легко мог бы быть распространен и на другие сферы политики, однако с точки зрения индивидуалистической культуры первостепенный интерес представляет только сфера экономической политики. ском мире мы, по большому счету, не находим достаточного соответствия этому критерию.
Для такого институционального устройства было бы также желательно, чтобы национальные части интегрированного целого имели приблизительно равные размеры, а их национальные хозяйства вкупе отвечали бы критериям оптимальной экономической зоны. Если такие условия не выполняются, то определенные государства-члены или определенные социальные группы непременно окажутся в положении более или менее постоянных жертв подобного устройства. Уступки и потери будут чаще всего приходится именно на их долю, что в конечном счете угрожало бы жизнеспособности региональной политической конструкции.
7. Возможное влияние эгалитарной культуры.
В отличие от индивидуалистов, сторонникам эгалитарной культуры не свойственно сосредоточиваться на достижении экономического успеха. Современные эгалитаристы, напротив, утверждают, что правительствам пора переключиться с упора на материальное благополучие и физическую безопасность и заняться повышением качества жизни. Они полагают, что решать проблемы, связанные с безработицей и экологическим кризисом, не менее или даже более важно для власти, чем бороться с высокой инфляцией и снижать энергетические затраты. Если сторонники эгалитарной культуры считают, что национальные правительства не справляются с такого рода новой повесткой дня, это вполне может побуждать их к большей благосклонности в отношении планов по наделению новыми полномочиями наднациональных институтов.
При всем том эгалитарная логика требует, чтобы государства-члены интеграционного объединения и все основные социальные группы в нем получили возможность участвовать в принятии наднациональных (региональных) решений, которые их затрагивают. То есть вместо мажоритарного правления на региональном уровне она предполагает консен-сусные (интегративные, согласительные) формы правления.
Если эгалитарную логику ценят и разделяют члены национальных и транснациональной политических элит, это может вылиться в появление консенсусного режима регионального управления (что и наблюдалось в случае создания Европейского экономического сообщества). Однако уточним, что для массовых сторонников эгалитаризма, которые далеки от центров принятия политических решений, поддержка консенсусного представительного режима, если можно так выразиться, более естественна, чем поддержка какой-либо формы регионального элитного управления, в том числе согласительного, оказать которую скорее готовы приверженцы иерархической социальной культуры.
К числу идеалов эгалитаризма относятся такие основные постулаты демократической идеологии, как предотвращение образования закрытых статусных групп политических управленцев и минимизация власти бюрократов в интересах расширения сферы проникновения в политику общественного мнения. Поэтому для сторонников эгалитаризма желательно, чтобы региональный политический режим строился вокруг наднационального представительного органа (парламента, предпочтительно двухпалатного, что обеспечило бы отдельное представительство основных внутриполитических и национальных интересов). Такой орган должен был бы быть наделен ответственностью в вопросе формирования повестки дня наднациональной исполнительной власти и иметь возможность проконтролировать процесс выполнения ею тех задач, которые были бы поставлены перед нею избранными представителями населения.
Так как при таком институциональном раскладе принятие решений зависит от значительно большего числа людей и инстанций, чем при мажоритарной форме политической организации, при нем трудно добиться эффективных вариантов решения, если имеет место резкое столкновение идеологических позиций и интересов. С точки зрения эгалитарной логики допустимо было бы преодолеть такую процедурную слабость, возвысив группу всем известных и популярных политиков («мудрецов» с харизмой) до ключевых постов в региональном парламенте. Они были бы наделены четко оговоренной властью в «продвижении» необходимых решений. Такое возможно только в условиях действия относительно жесткой региональной конституции. Основная роль регионального суда состояла бы в том, чтобы гарантировать соблюдение зафиксированных в конституции стандартов и норм в тех решениях, которые принимаются наднациональным парламентом.
8. Индивидуальные права.
И мажоритарная, и консенсусная (интегративная) демократическая организация имеет в виду решить вопрос об индивидуальных правах личности. Однако подход к этому вопросу может быть разный. С индивидуалистической точки зрения, которая отдает предпочтение мажоритарным формам политической организации, права человека — это правила, которые изобретены, чтобы избежать сбоев в системе обмена, или ресурсы, которые подлежат обмену. Особенно важны в данной связи права политические. С эгалитарной точки зрения, которая выше ставит консен-сусные организационные формы, идея прав есть выражение ключевых аспектов структуры социального верования, а потому они не могут служить предметом межгосударственных договоренностей269 При этом особую важность приобретают права социальные.
В той мере, в которой идеи и практика региональной интеграции способствуют распространению терминологии прав (от прав политического представительства к социальным и экономическим гарантиям), они одновременно перемещают их из сферы добровольного обмена в сферу.
March and Olsen, Rediscovering Institutions, op. cit., p. 125. нормативных ограничений. Таким образом косвенно вся практика ЕС благоприятствует консенсусной, а не мажоритарной, организационной логике.
В Советском Союзе подход к индивидуальным правам имел свои особенности: права человека трактовались как достаточно широкий набор социальных гарантий, но практически в них не включали ничего более. В постсоветских условиях равные экономические, социальные и политические права формально предоставляются всем гражданам стран СНГ. Но обстановка в отдельных республиках такова, что не все их национальные граждане могут в равной мере воспользоваться теми правами, которые формально им предоставлены.
9. Социальная культура и политическая структура.
Если определенная организационная практика, зародившись в определенной политической среде, оказывается успешной и способствует изменению данной среды в желаемом направлении, другие политические акторы в других ситуациях могут попытаться копировать ее для того, чтобы добиться аналогичных результатов. Вероятно также, что успешная организационная практика сохранится и после того, как искомый политический результат уже достигнут. В этом случае политики, исповедующие иные идейные и политические принципы, могут попытаться присвоить успешную организационную форму, включив ее в собственный набор политических инструментов.
Так, на первой стадии европейской интеграции ее организация объединяла в себе наднациональные элементы и квалифицированный эгалитаризм в межгосударственных отношениях. Главная идея состояла в том, что международная бюрократия поможет Западной Европе добиться социального прогресса и в будущем избежать войны. На следующей стадии логика общей экономической интеграции в форме Общего рынка вынеела на уровень региональной политики лидеров национальной исполнительной власти (членов Совета министров ЮС), которые стали основными действующими лицами в интеграции. Определение целей регионального объединения было поставлено в зависимость от их сотрудничества друг с другом. Но сотрудничество на организационной основе эгалитаризма не имело полного успеха, поскольку и в 70-е, и затем в 80-е годы Сообщество было существенно расширено вследствие присоединения к нему новых членов.
Между тем Комиссия и Суд ЕС, то есть наднациональные институты, действуя на заднем плане, преуспели, через голову национальных правительств, в установлении контактов с влиятельными внутриполитическими группами интересов. В итоге институты ЕС приобрели полномочия в таких областях, как обеспечение равных условий конкуренции, свобода передвижения, устранение препятствий в торговле (относящихся к сфере индивидуалистических предпочтений) или защита окружающей среды и прав потребителей (из области эгалитарных предпочтений), даже раньше, чем некоторые национальные правительства.
В 80-е годы принципы устройства институтов европейской интеграции подверглись эгалитарно-индивидуалистической идеологической атаке, прежде всего в форме бурного обсуждения в Европейском парламенте будущего Европейского Союза. По утверждениям группы евро-парламентариев того времени, чтобы справиться с проблемами безработицы и инфляции, чтобы повысить конкурентоспособность европейской экономики и преодолеть экологический кризис, Союзу необходимо было придать более сильную организацию, основанную на евроконституции.
Несмотря на усилия Парламента, широкая публика в Европе оставалась безразлична к проекту еврофедерации. Это позволило национальным исполнительским элитам по-прежнему держать судьбу интеграции в собственных руках.
У руководителей национальной исполнительной власти не было собственных институциональных мотивов, чтобы позаботиться об усилении наднациональных институтов ЕС. Однако примерно в то же время им удалось прийти к консенсусу в отношении принципов экономической политики на неолиберальных основаниях. Это вылилось в серьезные институциональные перемены на региональном уровне, до известной степени укрепив мажоритарные элементы в региональном управлении, хотя региональный политический режим в Европе, последовательно строящийся на мажоритарных основаниях, все же выглядит нереальным, поскольку не сформировалось гомогенное наднациональное европейское общество.
10. Повестка дня интеграции.
Институциональная система ЕС в том виде, какой она приобрела с 80-х годов, имеет дело с иной повесткой дня, нежели та, для выполнения которой в 50-е годы изобреталась система ЕОУС. В те времена в качестве главных общественных целей признавались обеспечение военной безопасности и содействие промышленному росту. Теперь же повестка дня европейской интеграции строится вокруг целей поддержания экономической стабильности и обеспечения высокого качества жизни всего населения. Как представляется, еще не выработан региональный консенсус по поводу того, какой характер должен носить компромисс между этими двумя довольно противоречивыми целями. Но занимается новой повесткой дня набор институтов Европейского Союза, который не был бы возможен, если бы до того не был доказан на практике успех наднациональных институтов сначала в ЕОУС, а затем в ЮС.
11. Социальная поддержка интеграционных институтов.
Начиная с 80-х годов, на фоне процессов глобализации в торговых и финансовых отношениях и достижений в сфере научно-технического прогресса, не только в Западной Европе, но и в других странах интенсифицировался процесс «выталкивания» трудоспособного населения из производственной сферы, который, с точки зрения решения проблем безработицы, смягчается главным образом благодаря заметному расширению сферы обслуживания с рутинным и примитивным трудом. Продолжение общей тенденции к снижению относительной численности квалифицированных промышленных работников в Европе и на территории бывшего СССР, к сокращению степени их влияния на определение образа жизни всего населения соответствующих стран сопоставимо по масштабу своих потенциальных социокультурных последствий с сокращением численности занятых в сельском хозяйстве и массовым переходом от сельского к городскому образу жизни, которые происходили на предшествующем этапе социального развития.
Происходящие ныне социальные процессы не могут не оказывать самого серьезного влияния и на региональные политические институты, поскольку именно квалифицированные работники, имеющие отношение к промышленному производству, и составляли до сих пор основную базу массовой поддержки интеграционной идеологии и практики. Здесь кроется одна из основополагающих причин того, почему легитимность институтов ЕС сегодня многими ставится под вопрос, что заставляет руководство Союза предпринимать шаги по демократизации его институциональной системы. Этим же в конечном счете можно объяснять и трудности с реализацией интеграционных планов в СНГ.
В постсоветском мире, особенно в России, Белоруссии, Украине и Казахстане, относительная численность промышленных работников сравнима сегодня с тем, что имеет место в Западной Европе. Как и в Западной Европе, налицо тенденция к ее сокращению. Тем не менее с точки зрения интересов постсоветских жителей, которые все еще заняты в промышленности и связанных с промышленным производством сферах, исторический опыт ЕС свидетельствует: установление регионального режима интегративного управления, на смену которому затем мог бы со временем прийти региональный режим, более или менее последовательно воплощающий черты интегративной (консенсусной) выборной политики, способно стать важным подспорьем для выживания «индустриалистов» в качестве транснациональной группы с определенной социальной культурой, причем в постсоветском случае — культурой европеизированной, предполагающей заинтересованность в демократических преобразованиях в своей стране.
Существенно и то, что с советских времен индустриализм стал определяющей социальной культурой для этнических русских. Причем, как и в Западной Европе, в России эту культуру отличали прежде всего коллективистские предпочтения. В отсутствие реальных успехов в деле постсоветской интеграции деиндустриализация в постсоветском мире будет идти ускоренными темпами, сопровождаясь болезненными социальными последствиями, которым действенные интеграционные региональные институты помогали бы противостоять.
С точки зрения политического реализма, дальнейшее усугубление дезинтеграции постсоветского пространства скорее всего будет сопровождаться нарастающей угрозой дезинтеграции и Российской Федерации, и ряда других постсоветских государств. Если же судить с когнитивистской точки зрения, особенно существенно то, что в социальной культуре постсоветских обществ, в результате дополнительно поощряемого условиями региональной дезинтеграции отказа от таких ценностей иерархической культуры, как уважение к закону и порядку и стремление к знаниям, в качестве определяющих могут закрепиться распространенные и сегодня неотрадиционалистские черты.
