Богоизбранность в иудаизме

НИУ-ВШЭ Факультет прикладной политологии

Эссе по дисциплине «История религий»

на тему: «Богоизбранность в иудаизме»

Москва — 2011

Богоизбранность в иудаизме

иудаизм богоизбранность еврейский народ Это эссе мне случилось писать, находясь в Израиле по работе. Пребывание здесь, с одной стороны, в определённом смысле сказывается на его слегка восторженном настроении, с другой — позволяет мне смотреть на заявленную проблематику «изнутри», ежедневно общаясь с людьми, для которых её актуальность представляет собой существенную часть мировосприятия. Поэтому мне хотелось бы заранее оговориться, что работа, проведённая мной для его написания, носит скорее личный, нежели исследовательский характер.

Идея о богоизбранности — костяк иудейской религии. Её корни, обозначенные священными текстами, лежат в истории об Аврааме, вера которого была настолько сильна, что он был готов принести ей в жертву своего долгожданного сына Исаака. Бог остановил жертвоприношение, и, в награду за подобную преданность, избрал род Авраама своим любимым среди всех народов мира.

Макс Даймонт в самом начале своей наиболее известной работы — «Евреи, Бог и История», выдвинул мысль, которая запомнилась мне на очень долгое время: вся история еврейского народа, так или иначе, сводится не к истории его взаимодействия в рамках диаспоры с другими народами, не к переживанию определённых исторических моментов, и даже не столько к непосредственному сохранению традиции, сколько к линии его отношений с Богом. Диалог этот ведётся непрерывно, вне зависимости от внешних обстоятельств — они просто в него вплетаются. При этом с независимой, исследовательской точки зрения совершенно неважно, существует это божество в действительности, или нет.

Евреи отнюдь не чужды самоиронии, среди них бытует распространённая шутка про то, что все религиозные праздники по сути сводятся к одному сюжету: «Нас хотели убить — мы не дались — пируем!». В этом есть значительная доля истины, но главное, конечно, — не залихватское восхваление находчивости и удачливости народа, а контакт между ним и Богом, который считывается в каждом библейском сюжете. Уникальность этого контакта можно было бы свести к способности евреев чудом выходить из любого затруднительного положения, если бы не опыт Катастрофы. Шоа вызвал с религиозной точки зрения очень противоречивую реакцию, которую, в целом, можно сформулировать одним вопросом: «Где же был Бог, когда шесть миллионов невинных евреев пали жертвой нечеловеческой жестокости?». Здесь повторяющийся сюжет о богоизбранности, заключающейся в серии «чудесных» спасений терпит оглушительный крах. Значит, дело не только в этом? В своё время я заступорилась именно на этом моменте.

В светском смысле богоизбранность еврейского народа часто аргументируется количеством талантливых евреев, известных на мировом уровне, элементами еврейской культуры, внедрёнными в западную цивилизацию, особенностями мышления, привносящими неоспоримый вклад в мировую интеллектуальную копилку. Но я бы не стала акцентировать на этом своё внимание.

По моим наблюдениям, богоизбранность в еврействе — это не просто идея, на которую нанизываются те или иные традиции, это определённая ментальность, дающая основу для их соблюдения. Это интересно с точки зрения мотивации: соблюдение традиций воспринимается не столько как путь к определённому воздаянию (олицетворённому, к примеру, раем и вечным благом), сколько как не нуждающийся ни в каком дополнительном стимуле естественный порыв. Не зря существует нарратив: «Бог — для всех, иудаизм — для евреев». Иудаизм, согласно ему, есть некая совокупность исключительно еврейских, особенных связей с Богом, механизмы которых может в полной мере понять и принять только человек, относящийся к «избранному» народу. С этой моралью можно спорить, но сложно поспорить с фактом, что практика иудаизма действительно привлекает не так много «сторонних наблюдателей», несмотря на то, что гиюр можно совершить вне зависимости от происхождения.

Я настаиваю на том, что принимаемая и осознаваемая евреями богоизбранность — не синоним национального высокомерия. Закрытость еврейской общины на протяжении эпохи диаспоры объясняется скорее желанием сохранить разбросанный по миру народ, чем нежеланием контактировать с кем-либо извне, хотя два эти аспекта образа их жизни порой сложно отделить друг от друга.

По сути, дарование заповедей Моисею — ничто иное, как договор между Богом и его народом. В этом смысле богоизбранность есть акт избрания Богом народа для заключения подобного договора (важно заметить, что объективное большинство его пунктов велено соблюдать отнюдь не только евреям). Дальнейшее существование еврейства в этом контексте — соблюдение норм этого договора. В современном Израиле, где действуют галахические законы, это прослеживается особенно ярко. В шаббат жизнь останавливается полностью — в самых туристических местечках не работают даже обменники. Особенно интересно, что по этим вопросам не возникает никакого значимого диссонанса между светским и религиозным населением. Установленное положение дел с лёгкостью принимают все.

Мне очень важно отделить бытующее в мире представление об особенностях еврейства с непосредственной идеей богоизбранности. Богоизбранность, с моей точки зрения, не должна трактоваться как причина феноменальности цивилизации. Феноменальность стоит искать в общих тенденциях развития, в особенностях существования народа в течение многих веков (подобный принцип объяснения, собственно, применим к любому народу). Естественно, что богоизбранность как какая-либо аргументация представляет значимость исключительно внутри еврейства и для него.

С другой стороны, есть момент, который вступает в некоторое противоречие с тем, что я сказала только что. Стремление еврейства к консолидации через традиции, особое внимание к образованию и воспитанию как в Израиле, так и — особенно! — в рамках диаспоры, постоянное и интенсивное обращение к прошлому — всё это в определённой степени является немым следствием из отношения народу к самому себе как к богоизбранному, как к обязанному соблюдать, развивать, поддерживать. Необходимость национального самосохранения, как мне кажется, определяется во многом именно этим чувством.

Я подытожу. История отношений Бога и еврейского народа действительно напоминает скорее не какой-то метафизический контакт, а отношения равно реально существующих объектов. Этот диалог — абсолютно прямой, в нём нет как таковых посредников (может быть, я заблуждаюсь, но по-моему назвать институт раввината посредническим по аналогии с христианской церковью будет некоторым заблуждением), и есть довольно значимая культура толкования Библии, подразумевающая, что каждый имеет равное право объяснять для себя тексты Торы так, как он может и хочет их для себя объяснить. Говоря откровенно, сам акт мидраша и феномен Танаха — это первое, что поразило меня в иудаизме. Мне кажется, идея того, что каждый может комментировать и интерпретировать священные тексты по-своему, очень важна: она даёт ощущение удивительной душевной свободы в рамках неизбежно ограничивающей во многом религии. Иногда я думаю о том, что, может быть, эта свобода, которую евреи дают себе, и есть наилучшая иллюстрация ощущения богоизбранности, по сути своей, вовсе не такого претенциозного, каким оно может показаться.