Субъективность, в противовес объективности1 часто понимается как нестрогое, не подверженное дискурсивной кодификации, не обоснованное содержание интеллектуальной (в широком смысле этого слова) деятельности. Отсутствие объективных, опирающихся на истину причин субъективного суждения, а еще более нестрогость субъективности2 в ориентации в объективном мире лишает ее статуса истинности, делает вариативной и изменчивой в своих основаниях.
Вместе с тем, признание субъективности законом человеческой жизни может наделять ее бытийным статусом (субъективность обнажает бытие субъекта) — она становится агентом человеческого бытия, феноменальной его истиной, что наделяет субъективность статусом предельного для человека психического закона, указывающего ему границы собственного «Я"3. С этой точки зрения подвижность субъективности является нормой ее осуществления.
Философское понятие субъективности по отношению к человеку пытается указать на то, какое место в системе философского суждения занимает «я — для себя» (то, что сформулировали в отношении человеческой субъективности И. Кант и Г. В. Ф. Гегель, что универсально в понятии.
1 Объективным считается то, что принадлежит объекту или определяется им. «В применении к реальным объектам это понятие означает, что предметы, свойства и отношения существуют вне и независимо от субъекта. Примененное к представлениям, понятиям или суждениям, оно указывает источник нашего знания, его материальную основу. Доказательство объективной значимости идеи или теории достигается путем сличения их с объектом мысли в процессе практического овладения предметом или изменения действительности в соответствии с идеей или теорией» (Философский словарь. Текст]- ред Фролов И. Т. — М.: Полит, издат., 1987. — с.590. С -337.).
2 См. например суждение Б. А. Успенского о авторской субъективности «. характерна субъективность описания, ссылка на ту или иную субъективную — и тем самым неизбежно случайную — позицию автора.» Успенский, Б. А. Поэтика композиции. Структура художественного текста и типология композиционной формы. [Текст]/Б.А. Успенский// - М.: Искусство, 1970. -.227 с. — С. 214 215.
3 Последовательно субъективность рассматривается как феноменальная истина начиная с трудов И. Канта, продолжается такое рассмотрение в экзистенциальной философии (Хайдеггер, М. Время и бытие. Статьи и выступления. [Текст] /М. Хайдегер — М.: Республика 1993.) феноменологии (Гуссерль Э. Логические исследования. Картезианские размышления.- М.: Харвест, 2000. -752 с.) и т. д. Но в основе такого рассмотрения все так же лежит оценка индивидуальности в отношении к истиности. Ставится вопрос о приятии или отторжении субъективности как истинного или ложного в бытии. субъективности), в том числе понятое и как «я — для мира». Такая субъективность вариативна, изменчива, конечна в основаниях собственного конституирования, однако в философии (оперирующей категориями) всегда объективна в содержании’как смысловая единица — философский оператор, подчиненный систематике философского высказывания.
С этой точки зрения субъективность есть понятие, обосновывающее единичность в ее конкретности и как идея единичности, передающая всеобщность субъективности. По отношению к человеку эта единичность есть данность человека самому себе, данность в которой он обнаруживает себя в собственных пределах.
Коперниканский поворот И. Канта открыл относительность знания, что нашло свое отражение в представлении о трансцендентальном субъекте и трансцендентальной субъективности. Феноменальность опыта — данность его человеку, позволяет поставить принципиальный вопрос перед философией: о том, что возможно знать4. И в этом контексте феноменальность, помимо единичности человека в восприятии мира, передает всеобщий смысл субъективности как чистой познавательной способности3. В отношении искусства чистая познавательная способность — есть наслаждение формой предмета, в ее данности «оцельняющему» сознанию человека. Человек в этой форме, минуя понятие, наслаждается игрой познавательных сил, что составляет б его конкретную индивидуальность — его индивидуальный вкус, но как всеобщее правило суждение вкуса есть всеобщее явление, охватывающее все индивидуальности, и потому субъективность есть трансцендентальная величина.
4 Кант, И. Критика чистого разума. [Текст] /И. Кант // Кант, И. Сочинения в шести томах. Т.З. -М.: Мысль, 1964. — с.799. — с.68−756. С. 661.
5 Кант, И. Там же. С. 443.
6 Кант, И. Критика способности суждения. [Текст] /И. Кант // Кант, И. Сочинения в шести томах.Т.5. — М.: Мысль, 1966. — 564 с. — с. 161 -529. С. 274.
Для Г. В. Ф. Гегеля понимание субъективности отразилось в представлении о дифференциации духа, следовательно, о становлении мира вообще. Именно в стремлении вычленить единичность саму по себе рождается суждение об одухотворенном мире, который в своей субъективности подобен человеку, и человек — развитие одухотворенности бытия. В этой логике цветок как «наивысшая субъективность растения, его сосредоточенность в целом и в отдельных частях, его противоположность в самом себе и самому себе, но вместе с тем и противоположность чему-то внешнему, подобно тому, как и само появление цветов происходит последовательно."8 Точно такова по своему «единичному» статусу эстетическая реакция, в которой смех или слезы есть становление духа, опирающегося на единичность субъективного в его противостоянии чему-то иному (объективному проявлению в плаче или голосе в том числе), в становлении единства объективного и субъективного в «абсолютном духе"9.
Так становится представление о субъективности как принципе, содержащем в себе в свернутом виде закон диалектики, согласно которому всякий тезис единичности содержит в себе и собственный антитезис, относительно которого он получает определенность.
В дальнейшем заинтересованный в обосновании субъективной природы искусства М. М. Бахтин подхватит этот принцип, перенеся его осуществление в сферу этического отношения человеческого «я» к «другому», к «миру», «тексту». По своему внутреннему содержанию такое отношение есть больше чем только этика, но основание конструирования эстетического объекта, который завершается, в «моем» отношении к нему. Осознавая связь эстетической реакции и позиции «вненаходимости» М. М. Бахтин осознавал и необходимость литературоведческой спецификации субъективности, ученый.
7 Гегель, Г. В. Ф. Философия духа. [Текст] /Г.В. Ф. Гегель // Гегель, Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук.Т.З. М.: Мысль. 1977. — с. 471, — с. 6−457. С. 32.
8 Гегель, Г. В. Ф. Философия природы. [Текст] /Г.В. Ф. Гегель //Гегель, Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. T.2. М.: Мысль. 1975. -с. 695. — с. 5−579. С. 450.
9 Гегель, Г. В. Ф. Философия духа. [Текст] /Г.В. Ф. Гегель // Гегель, Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук.Т.З. М.: Мысль. 1977.-е. 471. с. 6−457. С. 123. акцентировал понимание эстетического объекта не как вещно-природного феномена, а как совершенно нового бытийно-эстетического образования, в основе которого лежит персонологические и имманентно-социальные отношения между субъектами — «я» и «другим», автором и героем", 10 перенеся тем самым вопрос единичности творческого акта в структуру эстетического события, структуру эстетического объекта.
Литературоведческий взгляд на субъективность наследует интерес к самостоятельному и конечному «Я», посредством философской категории констатируя существенную включенность этого изменчивого «я» в творческий процесс на всех уровнях произведения. Это заимствование пытается адаптировать понятие субъективности к эстетической конкретности литературного произведения, перенося субъективность в поле таких явлений литературного произведения как характер персонажа, сознание персонажа, авторское сознание и пр., что придает субъективности объективно психологический11 и культурно-психологический смысл12.
Однако более существенное отличие в этой интерпретации заключается в том, что литературоведение занимает двойственную позицию по отношению к субъективности: с одной стороны, субъективность представлена как определенное понимание литературы в ее отношении к индивидуальной жизни13, (на конкретном этапе развития литературного процесса — в этом случае субъективность есть понятие субъективности, близкое философскому, но не равное, поскольку интересуется спецификой субъективности в эстетической деятельности), с другой же, литературоведение в своей попытке объяснить особенности литературной субъективности обращается к субъективности.
10 Бройтман, С. Н. Историческая поэтика. Учебное пособие. [Текст] /С.Н. Броитман — М.: Российский государственный гуманитарный университет, 2001. 320 с. — С.13.
11 Выготский, Л. С. Психология искусства. [Текст]/Л.С. Выготский — М.: Искусства, 1968. — 624 с.
12 Имеется ввиду тот факт, что субъективность рассматривается в контексте жизни индивида вообще, в контексте его самосознания, динамики чувств, мыслей, в динамике культурных субстратов индивидуальной жизни, к которым относится творческая способность, процесс творчества и т. п. (см. Бахтин, М. М. Автор и герой в эстетической деятельности. [Текст] /М.М. Бахтин // Бахтин, М. М. Эстетика словесного творчества — М.: Искусство, 1986. — 445 с.).
13 Таков взгляд, транслируется эстетической теорией и, связанной с ней, исторической поэтикой. образа, к структуре эстетической реакции14, к структуре субъективности в художественном тексте15.
Здесь начинаются интерпретации философской категории, приводящие в итоге к смешению явлений литературы, явлений художественного текста и философского наполнения субъективности. Субъективность как художественный феномен, как явление поэтики от такого рассмотрения выигрывает лишь отчасти.
С одной стороны, субъективность являет себя действительностью человеческого отношения16, выраженного в текстес другой, та же самая субъективность явлена как чистая «потребность» художественного текста в человеческой индивидуальности, устанавливая коллективный (условно-коллективный) или индивидуальный характер эстетической деятельности вообще, индивидуальный или «коллективный» смысл эстетического события.
В этом отношении оценка субъективного значения творчества выражает меру включенности человеческой индивидуальности в искусство, что связует идею субъективности в литературоведении с эстетической теорией, с идеей историко-типологической трансформации искусства, наконец, с теорией автора, в рамках которой происходит соединение идеи субъективного (индивидуально ориентированного), личностного в искусстве, с пониманием природы эстетического события.
14 Бахтин, М. М. Автор и герой в эстетической деятельности. [Текст]/М.М. Бахтин// Бахтин, М. М. Эстетика словесного творчества — М.: Искусство, 1986. — 445 с. — С. 9- 191.
15 Мукаржовский, Я. Лирика. [Текст]/Я. Мукаржовский // Мукаржовский, Я. Структуральная поэтика. — М., 1996. — С. 251−253. Тодоров Ц. Поэтика// Структурализм: «за» и «против» (Сб. статей). -М.: «Прогресс», 1975. с.37−113. Строго различить сферу определения субъективности вряд ли возможно, как и сама структурность субъективности исследуется очень мало, но доминанты в определении субъективности могут быть продиктованы методологией исследования.
16 Такой взгляд на субъективность наиболее последовательно проводится в работах М. М. Бахтина, но присущ целому ряду исследователей (Л.Я. Гинзбург, С. Н. Бройтман, Б. В. Дубин.), хотя особенность такого отношения, его оценка в каждом случае различна. Скажем, в исследованиях Ц. Тодорова субъективность — это регистр языка, который реализует полноту н содержательность взгляда «изнутри» в модальности высказывания, в специфике чьего-либо отношения" (Тодоров, Ц. Поэтика. [Текст]/Ц. Тодоров// Структурализм: «за» и «против"-сб. статей — М.: «Прогресс», 1975, — с.37−113, -С.71.). Для Б. В. Дубина отношение обладает преимущественно деятельным измерением, субъективность сводится к преобладанию интенции как деятельности, что определяет субъективность как отношение к самому себе (см. Дубин, Б. В. Интеллектуальные группы и символические формы. [Текст]/Б.В. Дубин — М.: Новое издательство, 2004. — 352 с.).
Наиболее системно субъективность вводится в историю и теорию.
1 7 литературы в рамках сравнительно-исторического (А.Н. Веселовский),.
1 Q генетического (О.М. Фрейденберг) и историко-типологического (М.М. Бахтин19, С.С. Аверинцев20, С.Н. Бройтман21) методов исторической поэтики.
Так, С. Н. Бройтман, во многом подводя итоги исследованию исторической поэтики, создает стройную систему историко-типологического рассмотрения литературного процесса, в котором индивидуальность становится безусловным принципом эстетической деятельности. Однако лишь с середины восемнадцатого века в Европе и в начале двадцатого века на Востоке22. В рамках поэтики «художественной модальности», в которой довлеет убеждение в том, что «смысл всегда личностей — он создается человеком и не существует в готовом и отвлеченном от него виде», 23 индивидуальность есть необходимое условие эстетического события, вообще осуществления эстетической реакции в ее всеобщем значении24.
Предшествует этому примату индивидуального начала в творчестве, ведущему к преодолению риторической культуры, довольно продолжительный период (VII-VI до н.э. — середина восемнадцатого века в Европе) «эйдетической поэтики"25, которая также оценивается как эпоха «личного творчества"26. В.
17 Веселовский, А. Н. Историческая поэтика. [Текст]/А.Н. Веселовский — М.: Высшая школа, 1989. -520 с.
18 Фрейденберг, О. М. Поэтика сюжета и жанра. [Текст]/О.М. Фрейденберг — М.: Лабиринт, 1997. — 448с.
19 Бахтин, М. М. Эстетика словесного творчества. [Текст]/М.М. Бахтин — М.: Искусство, 1986. -445 с.
20 Аверинцев, С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. [Текст]/С.С.АверинцевМ.: Coda, 1997.-343 с.
21 Бройтман, С. Н. Историческая поэтика. Учебное пособие. [Текст]/С.Н. Бройтман — М.: Российский государственный гуманитарный университет, 2001. — 320 с.
22 Бройтман, С. Н. Там же. С. 15.
23 Бройтман, С. Н. Там же. С. 257.
24 Дубин, Б. В. Интеллектуальные группы и символические формы. [Текст]/Б.В. Дубин-М.: Новое издательство, 2004, — 352 с.-С.15.
25 Аналогично понятию «эйдетической поэтики» могут употребляться понятия «нормативное искусство», «монологическое» искусство, «эпоха рефлексивного традиционализма». Суть этого терминологического ряда заключается в том, что он выделяет различные составляющие в творческом типе рассматриваемой эпохи, ориентированной на «готовое» (М.М. Бахтин) слово, готового «героя», «абсолютную перспективу» происходящих событий, на жанровый закон, правило, образец, рефлексивную и традиционалистскую установку и т. п.
26 Бройтман, С. Н. Историческая поэтика. Учебное пособие. [Текст]/С.Н. Бройтман — М.: Российский государственный гуманитарный университет, 2001. — 320 с. — С. 15. Исследователь в данном поэтике художественной модальности субъективность (указание на единичность человеческого существа) входит в «ядро» эстетического события, является основой, на которой эстетический субъект строит свои отношения с миром.
Вместе с тем, «Высокий уровень развития личного начала достигается в эйдетической поэтике на иных, чем сегодня основаниях: не на «автономной причастности» «я» Богу и миру, а на такой причастности, в глубинах которой еще не разорвана пуповина архаической «партиципациии». «Я» здесь не является вещью «в себе», чистым «Феноменом», полученным в результате редукции нея. Это не автономное начало, превратившееся в такую точку, от которой отсчитываются все мировые смыслы.27 Иными словами, это не феномен «Я», а эйдос «я», «некое сращивание идеи и образа».28.
С.Н. Бройтман говорит об отсутствующей «у личности (равно у автора и героя) суверенной внутренней территории, препятствующей переходу через границы субъектных сфер"29, и человеческое самосознание в рамках художественного слова непосредственно сопрягается с условностью искусства, адресуется к инвариантной идее, относительно которой личное «я» все же оказывается возможно в определениях роли30. Роль определяется отношением к универсальному содержанию искусства в его адресации к вечным ценностям, к вечности красоты и этики. Человеческое «я» в такой ситуации становится либо носителем истины — абсолютной инстанцией не проблематизированной на своих границах, либо только предметом объективного интереса.
По мысли исследователя, границей двух периодов личностного творчества в Европе является эпоха Возрождения и рубеж XVIII—XIX вв., в случае опирается на работы А. Н. Веселовского выделявшего только две эпохи: «синкретизма» н «личного творчества». (См. Веселовский, А. Н. Историческая поэтика. [Текст] /А.Н. Веселовский — М.: Высшая школа, 1989.-520 с.).
27 См. Бахтин, M.M. К переработке книги о Достоевском. [Текст] /М.М. Бахтин // Бахтин, М. М. Эстетика словесного творчества — М.: Искусство, 1986. — 445 с. — с.326−347.
28 Бройтман, С. Н. Историческая поэтика. Учебное пособие. [Текст] /С.Н. Бройтман — М.: Российский государственный гуманитарный университет, 2001. — 320 с. — С. 143.
29 Бройтман, С. Н. Там же. С. 159.
30 Бройтман, С. Н. Там же. С. 159 которых разрушалась автономность идеи от человека в его творчестве. В этот период возник «сюжет становления», на первый план вышли не вечные законы жизни, стоящие за пределами произведения, но сама изображенная жизньне только жанр теперь организует смыслы произведения, но и личность автора31 — образ и идея теперь не автономны от человеческого смысла, что позволяет сформироваться в литературе новому центру эстетического завершения реальности, локализованному в человеке, нашедшему опору в своей собственной субъективности.
Также, замечает ученый, завершающая стадия эйдетической поэтики характеризуется не только «кристаллизацией монологических моделей"32, а и равным ей по силе всплеском — и именно в эпоху Возрождения — того, что М.М. от.
Бахтин называет народно-смеховой культурой, в рамках которой формируется альтернативный художественный язык34, что внутри эйдетической поэтики намечает распад монологического искусства.
Человеческое «я-для-себя», индивидуальный смысл, указующий на единичность человеческого существа, растворен в эйдетической поэтике в инвариантных культурных схемах и соотносится с «абсолютной перспективой» происходящих событий, но, как замечает исследователь, здесь уже складывается «сюжет ситуации», 35 сопряженный с развитием действия «самого по себе», имеющий корни в том, что происходит здесь и сейчас — возникает хронотопичность в искусстве. Также складывается «сюжет становления"36, который охватывает подвижность человеческого характера, указывает на событийность человеческой жизни, проблематизирует ее.
31 Аверинцев, С.С., Андреев, M.JI., Гаспаров, M.JI., Категории поэтики в смене литературных эпох. [Тек-ст] // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. — М., 1994. С.ЗЗ.
32 Бройтман, С. Н. Историческая поэтика. Учебное пособие. [Текст] /С.Н. Бройтман — М.: Российский государственный гуманитарный университет, 2001. — 320 с. С. 243.
33 См. Бахтин, М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура в эпоху средневековья и Ренессанса. [Текст] / М. М. Бахтин — М., 1990.
34 Бройтман, С. Н. Историческая поэтика. Учебное пособие. [Текст] /С.Н. Бройтман — М.: Российский государственный гуманитарный университет, 2001. — 320 с. С. 243.
35 Бройтман, С. Н. Там же. С. 196.
36 Бахтин, М. М. Эстетика словесного творчества. [Текст] /М.М. Бахтин — М.: Искусство, 1986.445 с. С. 212−215, 245−247.
В этой ситуации возникает вопрос о том, как именно происходит возникновение инвариантного «я-для-себя» интереса в эйдетической поэтике в точке перехода к новому типу культуры, как соотносится этот интерес к субъективности с идеей (эйдосом как единством рефлексивного и образного начал), с «абсолютной перспективой» нормативного (монологического) искусства, как это влияет на характер последующей субъективной основы поэтики художественной модальности? Здесь возможно сформулировать проблему диссертационного исследования как проблему становления субъективности в условиях перехода от литературы эпохи традиционализма (по С. Н. Бройтману — «эйдетической поэтики») к литературе эпохи индивидуального творчества, то есть к поэтике «художественной модальности" — это проблема исследования процесса формирования поэтики повествовательных форм, в которых обнаруживаются начатки субъективного типа художественного творчества, связанного с процессами роста личного самосознания, как оно начинает заявлять о себе, художественно себя объективировать в структуре различных литературных форм русской литературы XVIII в.
Становление в такой формулировке оценивается одновременно как историческое складывание субъективности, у которого есть свои закономерности, так и на уровне природы субъективности, маркирующей подвижность человеческой индивидуальности в искусстве, — событийная природа субъективности, обеспечивающая становление в развитии текста, в установлении контекстуальных связей.
В ситуации формирования индивидуально ориентированного искусства в условиях ограничений, накладываемых на субъективность «эйдетической поэтикой», самоопределение субъективного начала начинается на «я» границах (в том числе «я» субъекта эстетической деятельности), которые оформляются благодаря «другому», и, наоборот, субъективность «другого» может быть сформирована только на «сочувственном понимании» (М.М. Бахтин), в завершении «другого», который ценностно соразмерен (и потому отграничен от «меня») моему «я». Такой процесс можно признать структурным основанием субъективности в поэтике художественной модальности. Но в условиях «абсолютной перспективы» «универсального культурного субъекта» художественного высказывания точка различения «я» нам еще не известна и без анализа художественных текстов известна быть не может. В этом контексте «сюжет ситуации», как и «сюжет становления», есть симптоматические формы развития эстетических форм, которые, однако, еще не передают индивидуального смысла происходящей в эйдетической поэтике трансформации идеи и образности37, но могут стать точкой отсчета для выделения и оценки структуры субъективности в эйдетической поэтике. Это приводит к необходимости сформулировать рабочее понятие субъективности, которое учитывало бы и самые ограниченные формы проявления субъективности в художественном слове.
Очевидно, что индивидуальность как некая «программа культуры» (Б.В.Дубин), в которой «индивидуальность как бы подобна, изоморфна.
38 культуре", в частности, «литературе», есть код индивидуальности, а реализация этого кода — множество индивидуальных смыслов деятельности, указующих на возможность кода.
Опознание индивидуальности в художественном произведении связано с ситуацией «кодирования"/ «декодирования», что предполагает наличие в структуре кода внешней или внутренней формы индивидуальности. И с этой.
37 Становление поэтики художественной модальности связано с тем, что идея, в ее связности с образом (эйдос — порождающий принцип поэтики предшествующего периода — есть единство образа и идеи), перестает быть безусловным содержанием искусства, проблематизируется в художественном высказывании, что ведет к распадению единства идеи и образа. Если в эйдетической поэтике идея переживалась в ее конкретной чувственной форме, которая (форма) есть жанр, то в поэтике художественной модальности идея теряет безусловную сопряженность с четким образом мира, ранее предполагавшимся идеей. Становление такой автономии и идеи, и образа сопряжено с возникновением субъективности, б которой некогда «безусловно связанные» компоненты искусства становятся «продолжением» индивидуальности. См. Бройтман, С. Н. Историческая поэтика. Учебное пособие. [Текст]/С.Н. Бройтман — М.: Российский государственный гуманитарный университет, 2001. — 320 с. -С.244.
38 Дубин, Б. В. Интеллектуальные группы и символические формы. [Текст]/Б.В. Дубин — М.: Новое издательство, 2004, — 352 с.-С.14. точки зрения, поскольку единственным материалом литературы является художественное слово, индивидуальность и субъект в литературе возможны только как субъект и индивидуальность художественного высказывания, 39 в структуре которого код обретает свою «плоть».
В связи со специфической связью в литературе эстетического события с высказыванием под субъективностью будет пониматься экспликация индивидуального смысла в художественном тексте. Под индивидуальным смыслом — элементарная персональная отнесенность смысла, передающая актуальность «я-для-себя» явления человека в литературе. Под структурой субъективности — механизм текстовой актуализации индивидуального смысла, в его самостоятельности — данности самому себе. В отношении же к субъективности как феномену поэтики этот механизм может быть рассмотрен как совокупность условий формирования и актуализации персонального/индивидуального смысла художественного события. Причем при разговоре о субъективности в эйдетической поэтике речь, конечно, идет о событиях, прежде всего, на уровне сюжета и композиции произведения. Такое ограничение пространства анализа субъективности продиктовано структурой «готового» художественного языка эйдетической поэтики, функционированием этого языка посредством готовых смыслов, заданных топосом или жанромготовых смыслов «универсального субъекта» художественного высказывания.
Актуальность исследования определяется малой изученностью самого процесса становления форм субъективности в русской прозе. Кроме того, не достаточно исследована данная проблема в непосредственных связях с определяющим «лицо» эпохи, доминирующим типом художественного сознания.
Изучение механизма становления субъективности, выявление переходных форм в поэтике литературного произведения позволит рассмотреть.
39 Так, с точки зрения эстетических закономерностей (но не как предмет словесного искусства) бытие субъекта само по себе становится неинтереснымоднако выдвигается на первый план бытие эстетического субъекта как оформляющееся в каждый момент текста бытие его эстетического сознания, тоже касается экспликации индивидуального значения (смысла) образа. субъективность в момент ее формирования. Таким образом, научная новизна определяется тем, что анализируется становление субъективности именно с точки зрения складывающейся структуры индивидуального смысла.
Объектом настоящего исследования является структура субъективности. Предмет исследования — становление структуры субъективности.
Естественно, что всякая переходная эпоха в любой национальной литературе локализована в историческом времени, что при изучении поэтики накладывает определенные ограничения при рассмотрении типологических явлений. Особенно это актуально для русской литературы, в которой процессы становления художественного языка, светской «высокой» литературности и становление в «новом» художественном языке субъективности уместились в рамках одного столетия.
Временем возникновения в русской светской «высокой» культуре индивидуальности как художественного явления40 принято называть рубеж XVIII — XIX вв. и присваивать ее таким эстетическим явлениям, как романтизм, предромантизм, сентиментализм.
Причины возникновения субъективности кроются в просветительской концепции человека, кризисе религиозного сознания (как основании для формирования нового идейного центра внутри культуры). И в этой ситуации эстетическая программа Нового времени в литературоведческой оценке подчинена не собственно эстетическим феноменам, но фактам социального происхождения либо их идеологическим эквивалентам (таким фактом можно считать идею естественного человека или идею становящейся новой культуры чтения, в которой сам процесс чтения, вводящий в письменную культуру.
40 Деятельность Протопопа Аввакума и персональность трансформированной житийной литературы («Житие Елеазара Анзерского», «Повесть о Юлиании Лазаревской») в этом отношении является так же показателями становления субъективности. Вместе с тем эта традиция во многом является для светской литературы восемнадцатого века явлением внешним, поскольку весь восемнадцатый век создавал альтернативный этой традиции (как и сакральной письменности) язык, оцененный как собственно художественный. индивидуального читателя, признается основанием нового типа художественного мышления41).
Учитывая становящийся характер эстетики русского восемнадцатого века42, становящуюся природу субъективности наиболее продуктивным представляется рассмотрение субъективности в русской прозе восемнадцатого века.
Являясь предельно свободной в жанровом отношении формой художественной речи, проза охватывает процессы субъективности и в аспекте жанра (как метажанровое образование, в том числе), и сущностно, но главное, позволяет представить субъективность вне суггестии поэтической речираспределить субъективные константы в пространстве текста, открывая их научному анализу, наконец, бурное развитие прозы в последней четверти восемнадцатого века говорит об усилении кризиса жанрового мышления, об усиленном формировании новых эстетических установок.
По поводу субъективного значения художественного произведения, опираясь на идею временности словесного искусства, Я. Мукаржовский заметил, что: «Так называемая субъективность лирики является следствием иного обращения с темой (содержанием), чем-то, какое мы обнаруживаем в эпике. <.> Время лирики — настоящее время, но отнюдь не актуальное настоящее <.> это время без признаков его течения <.> (praesensгномический). <.> Следствием <.> является то, что отдельные мотивы <.> вступают в непосредственный контакт с творческим субъектом (поэтом), угадываемым за произведениемотсюда ощущение субъективности лирики как.
41 См. Брагина, Н. Г. Память в языке и культуре. [Текст] /Н.Г. БрагинаМ.: Языки славянских культур, 2007. — с. 520.
42 Имеется в виду ситуация, в которой создание текстов синхронно развитию представлений об эстетическом содержании литературы. Организует становление эстетики не определенная традиция национального художественного языка (таковой в 18 веке в отношении «высокой» литературы еще не существовало), но выработка эстетической программы как сознательное творение литературного слова. черты, отличающей ее от эпики".43 Однако субъективность складывается и в эпическом мире.
С этой точки зрения становление языка мысли и языка чувства в русской прозе восемнадцатого века — этап предельно важный как этап различения в искусстве индивидуального смысла художественного акта (до того поглощенного «готовыми» жанровыми смыслами произведения). С этим связана синхронность развития русской прозы и становления новых эстетических установок в литературе последней четверти восемнадцатого века. Эта тенденция особенно ярко проявляется в прозе А. Н. Радищева и Н. М. Карамзина, что и определило выбор материала исследования.
Основными рассматриваемыми текстами Н. М. Карамзина являются «Письма русского путешественника», повести, письма «Филалета к Мелодору», «Мелодора к Филалету», «Разговор о счастии», «Мысли об уединении», «Рыцарь нашего времени», «Моя исповедь» и др. Основными анализируемыми текстами А. Н. Радищева являются «Путешествие из Петербурга в Москву», «Житие Федора Васильевича Ушакова», «Письмо к другу, жительствующему в Тобольске», трактат «О человеке, о его смертности и бессмертии», «Дневник одной недели» и др. Помимо этого привлекаются тексты переводных повестей XVIII века, а также рассказы И. А. Бунина, М. М. Пришвина, проза Л. Н. Толстого, Саши Соколова.
Учитывая все сказанное можно сформулировать тему диссертации: Становление субъективности в русской прозе XVIII века.
Цель исследования — прояснить механизм становления и экспликации индивидуального смысла как реализации субъективного начала в поэтике прозы XVIII века. Цель определила задачи исследования:
43 Мукаржовский, Я. Лирика. [Текст] /Я. Мукаржовский // Мукаржовский, Я. Структуральная поэтика. — М., 1996. С. 251−253.
1. На основе обобщения имеющихся исследований дать описание механизмов экспликации индивидуального смысла в поэтике художественной модальности.
2. Определить отношение субъективности как самостоятельного феномена к смежным ей понятиям: «точка зрения», «психологизм», «субъект», указать на самостоятельное значение субъективности как структурной единицы поэтики.
3. Выявить актуальный философский и эстетический контексты становления субъективности в русской прозе восемнадцатого века.
4. Проанализировать становление структуры субъективности в русской прозе XVIII в. в аспекте жанра, в аспекте трансформации «топосов внутренней жизни».
Методологическая основа диссертации — В основе методологии исследования лежит концепция исторической поэтики С. С:Аверинцева, С. Н. Бройтмана, А. В. Михайлова, концепция эстетического объекта и критика экспрессивной эстетики М. М. Бахтина, историко-литературный подход.
A.Я.Гуревича, теории точки зрения Б. О. Кормана и Б. А. Успенского, теория художественного высказывания И. В. Саморуковой, теория автора Н. Т. Рымаря и.
B.П.Скобелева. Повлияли на методологию исследования работы, посвященные частным и общим вопросам поэтики текстов восемнадцатого века Н. Д. Кочетковой, П. А. Орлова, Г. А. Гуковского, Г. П. Макогоненко, Ю. М. Лотмана и др.
Теоретическая значимость исследования заключается в том, что субъективность осмысливается в диссертации в качестве категории поэтики, рассматривается как структурный элемент поэтики литературного произведения, в том числе и так называемого «нормативного искусства», устанавливается зависимость структуры субъективности от онтологических ценностей в русской прозе XVIII века.
Практическая значимость исследования определяется возможностью использования основных результатов исследования в преподавании вузовского курса по истории русской литературы восемнадцатого века, в разработке курсов, посвященных проблемам исторической поэтики.
На защиту выносятся следующие положения:
1. В основе механизма субъективации в русской прозе восемнадцатого века лежит обращение к секулярной онтологии (онтологизация идей Просвещения). Результатом такого обращения является возведение изображенной частной и общественной жизни индивида до этического, природного или любого другого «предельного» смысла деятельности, с опорой на который формируются «готовый» субъект (типологически отражающий закономерности эйдетической поэтики) и субъективность высказывания (типологически отражающая закономерности поэтики художественной модальности).
2. Помимо экспликации индивидуального смысла, обращение к онтологии ведет к осознанному построению субъективности — т. е. в момент становления субъективность есть не бессознательное содержание творчества, но осознанное, сконструированное эстетическое событие.
3. В связи с тем, что красота и этика в русской прозе XVIII века также являются онтологическими основаниями, в отношении к которым формируется субъективность, превалирование одного из этих оснований рождает две противоположные тенденции осуществления субъективации: одна форма субъективации стремится явить индивидуальность в слове, полностью охватив время высказыванияосуществить ее как время «говорения», что ведет к эстетизации, экспликации персонального смысла в восприятии красоты. Другая апеллирует к фигуре умолчания, в которой индивидуальный смысл эксплицируется в настоящем времени умолчания, в постоянно осуществляемом «зазоре» между словом и его смыслом, что порождает аллегоричность художественного текста, проблематизирует композиционные связи.
4. В связи с тем, что авторы восемнадцатого века опирались на систему онтологических понятий, субъективность русской прозы восемнадцатого века демонстрирует относительную самостоятельность в ее отношении к субъекту речи или сознания. Внутри одного сознания возможно распадение субъективности в формулировке множества различных по своему содержанию состояний эксплицированного «я», и наоборот, возможному слиянию разных сознаний и речевых позиций в рамках единой субъективности.
5. Субъективность восемнадцатого века демонстрирует двойственное отношение к жанру. С одной стороны, возможно вторжение субъективности в сферу деятельности универсального жанрового субъекта — происходит субъективация жанра, в которой завершение высказывания больше не принадлежит жанрус другой же, на уровне оценки жанра субъективность стремится сохранить субстанциональное значение жанра и его субъекта, включив жанровое завершение высказывания в более широкий контекст.
Структура работы определяется логикой анализа в теоретическом аспекте — от общих аспектов проблемы к более конкретным, в анализе текстаот художественного явления к осмыслению. Первая глава посвящена анализу исследований, раскрывающих смысл структуры субъективности в поэтике художественной модальности. Вторая глава посвящена анализу конкретной «культурной ситуации, анализу эстетики, в том виде как она сложилась в восемнадцатом веке. Третья глава посвящена анализу субъективности в прозе восемнадцатого века, тому, как субъективность являет себя в художественном произведении. В заключении обобщаются результаты исследования. Доказывается, что субъективность в русской прозе XVIII в. становится осознанным явлением индивидуальности в художественном тексте. Делается заключение о характере становления структуры субъективности в эйдетической поэтике. Указывается особое значение, которое приобретает в конструировании субъективности обращение к онтологическим ценностям.
Заключение
.
В заключении можно констатировать, что субъективность в русской прозе восемнадцатого века изначально становится как механизм контекстуальной экспликации индивидуального смысла художественного высказывания. Сложность этого механизма обусловлена специфическим контекстом, в котором возникала русская литературность вообще. Влияние культурного контекста сказалось, прежде всего, в исключительной важности для прозы восемнадцатого века философской антропологии вообще и в том виде, в котором она существовала в культуре европейского и русского просвещения в частности.
В основе механизма субъективации в русской прозе восемнадцатого века лежит обращение к секулярной онтологии (онтологизация идей Просвещения). Результатом такого обращения является возведение изображенной частной и общественной жизни индивида до этического, природного или любого другого «предельного» смысла деятельности, с опорой на который формируются «готовый» субъект (типологически отражающий закономерности эйдетической поэтики) и субъективность высказывания (типологически отражающая закономерности поэтики художественной модальности).
Помимо экспликации индивидуального смысла, обращение к онтологии ведет к осознанному построению субъективности — т. е. в момент становления субъективность есть не бессознательное содержание творчества, но осознанное, сконструированное эстетическое событие.
В связи с тем, что красота и этика в русской прозе XVIII века также являются онтологическими основаниями, в отношении к которым формируется субъективность, превалирование одного из этих оснований рождает две противоположные тенденции осуществления субъективации: одна форма субъективации стремится явить индивидуальность в слове, полностью охватив время высказывания — осуществить ее как время «говорения», что ведет к эстетизации, экспликации персонального смысла в восприятии красоты. Другая апеллирует к фигуре умолчания, в которой индивидуальный смысл эксплицируется в настоящем времени умолчания, в постоянно осуществляемом «зазоре» между словом и его смыслом, что порождает аллегоричность художественного текста, проблематизирует композиционные связи.
В связи с тем, что авторы восемнадцатого века опирались на систему онтологических понятий, субъективность русской прозы восемнадцатого века демонстрирует относительную самостоятельность в ее отношении к субъекту речи или сознания. Внутри одного сознания возможно распадение субъективности в формулировке множества различных по своему содержанию состояний эксплицированного «я», и наоборот, возможно слияние разных сознаний и речевых позиций в рамках единой субъективности.
Субъективность восемнадцатого века демонстрирует двойственное отношение к жанру. С одной стороны, возможно вторжение субъективности в I сферу деятельности универсального жанрового субъекта — происходит субъективация жанра, в которой завершение высказывания больше не принадлежит жанрус другой же, на уровне оценки жанра субъективность стремится сохранить субстанциональное значение жанра и его субъекта, включив жанровое завершение высказывания в более широкий контекст.
Субъективность в русской прозе XVIII в. становится как глубоко осознанное явления индивидуальности в художественном тексте. Причем механизм индивидуализации складывается в явной опоре на эйдетический примат смысла, на онтологическое значение его, выводя тем самым (посредством систематики топосов внутренней жизни) значение индивидуальности на один уровень с идеей. Но обретает это смысл свой предел в высказывании смысла. Высказывание в его эстетическом и этическом аспекте становится «возвратным» механизмом субъективности, заставляющим «я» смотреть на «себя». В опоре на оценку художественного слова, на его красоту, наполненность смыслом и т. п., формируется равноправная «моему» индивидуальному «я», «другая» стихия, в которой индивидуальность может быть оформлена, в которой может произойти структурное становление субъективности.
Механизм становления структуры субъективности в русской прозе восемнадцатого века выявлен, задачи диссертационного исследования решены, цель достигнута.
