Актуальность темы
исследования определяется необходимостью анализа трансформации жизненных стилей молодежи в современном российском обществе. Новые молодежные субкультуры и движения позволяют реализовать потребность в социальной принадлежности, культурной нише, сформировать отличительный стиль и идентичность, предоставляя человеку в индивидуалистическом обществе новые возможности солидарности, недостаточные в традиционных социальных институтах. Ролевые игры живого действия позволяют создавать или воссоздавать любую историческую или вымышленную культурную среду, способствует самовыражению, реализации творческих способностей.
Разнонаправленные тенденции расширения возможностей жизненного выбора молодежи при одновременном росте факторов риска по-новому формулируют повестку дня государственной молодежной политики. Если в период рыночных реформ поддержка молодежи со стороны государства не была первостепенной задачей, то сегодня внимание к молодому поколению на политическом уровне настолько велико, что Президентом Российской Федерации Дмитрием Медведевым 2009 год был объявлен Годом Молодежи. Дискурсивное поле современной молодежной политики включает органы власти, бизнес, СМИ и общественность в качестве агентов поддержки молодежных инициатив и проектов, мобилизующих ценности успешности, предприимчивости, знания этнокультурных традиций, профессионализма и творчества. Являясь одной из наиболее массовых досуговых субкультур, ролевое движение обладает значительным социальным потенциалом проведения регулярных мероприятий как регионального, так и всероссийского масштаба с многотысячным участием молодежи. При этом, субкультура сохраняет горизонтальный характер самоорганизации, не допуская жестких иерархий, централизации и фиксации культурных стандартов, специфических для многих других общественных движений.
На фоне процессов фрагментации и роста разнообразия молодежной культуры возрастает роль мультикультурной молодежной политики как интегрирующей стратегии, способной мобилизовать конструктивные отношения молодежи, государства и общества. Однако, существующие сегодня попытки органов власти наладить сотрудничество или осуществить патронат над ролевым движением терпят неудачи ввиду отстаивания данной субкультурой традиций независимости и неформализуемости, даже если это негативно сказывается на социальном статусе. Ориентация данной субкультуры на самобытность и независимость, является фактором затрудняющим установление паритетного контакта со стороны молодежной политики, вновь поднимает вопрос о значимости исследований, направленных на выявление особенностей и специфики данного молодежного объединения.
В современных условиях задача написания обобщенного социального портрета молодежи чрезвычайно усложняется, требуя охвата разнообразных жизненных стилей и стратегий потребления в многополярном пространстве влияний со стороны культурной индустрии, гражданского общества, государственной политики и групп сверстников. Внимание к конкретным молодежным субкультурам и практикам сфокусировано правилами социологического воображения, позволяющими понять человеческое многообразие в контексте социокультурных изменений. Перспектива исследования особенностей ролевой субкультуры в контексте современных проблем межпоколенческого взаимодействия задает важные ориентиры понимания и диалога. Рефлексия проблематики таких феноменов культуры общества, как ролевое движение позволяет более объёмно и всесторонне понять смысл и перспективы социальных изменений, происходящих в современной России.
Степень разработанности проблемы.
Теоретико-методологические подходы к анализу феномена молодежного ролевого движения сформированы в русле основных перспектив социологии культуры. Принципы функционального подхода к культуре как скрепляющей силе социального организма разработаны в трудах социолога Эмиля Дюркгейма. Работы А. Коэна и Роберта Мертона определили функционалистский подход к исследованию молодежной культуры в рамках социологии девиаций. Идеи социальной критики, сформулированные Георгом Лукачем и Теодором Адорно, заложили основу для критического понимания культуры как специфической индустрии массового производства. Теория социального конфликта, обоснованная Р. Дарендорфом, подготовила почву для восприятия культуры общества как поля борьбы. В классических трудах М. Вебера, Э. Гидденса, П. Бурдье намечены важные подходы к анализу социальных практик, которые в совокупности с концепцией Другого, предложенной Г. Зиммелем, и понятием жизненного мира в социологии повседневности А. Шютца, позволяют осуществить интерпретацию молодежных субкультур в духе социальной феноменологии. Теория Т. Парсонса о социальных системах и сформулированный им концепт функциональных требований AGIL дает возможность рассматривать субкультуру ролевого движения с точки зрения социальной системы внутри системы российского общества и культуры.
Пионерами субкультурных исследований стали ученые Чикагской социологической школы, которые в начале 20-х годов прошлого века изучали образ жизни группировок из городских трущоб, уделяя особое внимание механизму трансляции ценностей и норм культуры, особенностям формирования групповых идентичностей (У. Уайт, Ф. Трэшер, Р. Парк). Социологи данного направления были уверены, что преступления должны рассматриваться в контексте жизни рабочего класса, гетто и трущоб, то есть в контексте формирования идентичности преступных группировок. А. Коэн, Р. Мертон, позднее присоединившиеся к этим исследованиям, предположили, что индивиды, не имеющие возможности следовать стратегиям более успешного класса, вынуждены выбирать девиации асоциального типа на пути в своем стремлении к успеху.
Концепция трансакционизма (X. Беккер и С. Коэн) послужила переходным звеном от исследований девиации к изучению субкультуры. Дискурс девиации был также подвергнут ряду критических замечаний (А. МакРобби, К. Гриффин, Ф. Коэн, Г, Ремафеди) как не объясняющий феномен молодежной преступности и подверженный тендерным стереотипам.
В 70-х годах прошлого столетия Центром современных культурных исследований Бирмингемского университета (С. Холл, Т. Джеферсон, К. Гриффин, Ф. Коэн), для которого теоретической базой служили теория гегемонии А. Грамши и неомарксистский подход Франкфуртской школы (Т. Адорно, В. Бенджамин, Г. Маркузе и М. Хоркхаймер), популярная культура рассматривалась как постоянно меняющаяся территория. В этом контексте субкультурные практики осмысливались как ритуалы сопротивления индустрии культуры. К середине 80-х был накоплен достаточный материал для того, чтобы переосмыслить теорию субкультур в традициях постмодерна. С. Редхэд, С. Торнтон, А. МакРобби, М. Физерстоун, Т. Беннет обосновывают понятия «гибридность», «нео-племена», «стиль жизни», «клубные культуры».
В отечественной науке выделяется ряд направлений субкультурных исследований: изучение отношения молодежи к субкультурам и неформальным объединениям — Е. Е. Ливанова, В. Ф. Левичева, Ф. Э. Шерегиисследование преступных молодежных группировок — И. Ю. Сундиева, Г. И. Забрянский, В. Г. Ереминарефлексия внутреннего порядка субкультур и жизненно-стилевых стратегий молодежи — Е. Л. Омельченко, А. Л. Салагаев, A.M. Фишер, Т. Б. Щепанская, С. И. Левикова. С 90-х годов проводились исследования ролевого движения и ролевой субкультуры, выполненные И. Е. Ферапонтовым, Н. Ю. Трушкиной, А. Е. Медведевым, М. А. Славко. Анализ семиотической и коммуникативной функций ролевой субкультуры основывается на идеях о современном развитии фольклора (Н.И. Толстой) и концепции постфольклора (С.Ю. Неклюдов). Виртуализация повседневности молодежи актуализирует анализ Интернет-пространства как канала коммуникации и специфической языковой среды современной молодежи — публикации В. Нестерова, М. Пипенко.
Молодежные субкультуры возникают и функционируют в контексте социально-экономических отношений, являясь порождением общества массового потребления или испытывая на себе давление индустрии культуры. Основы изучения культурных практик потребления заложены трудами Т. Вебленатеория социального воздействия на индивидуальное потребление индивида разработана X. Лейбенстайномжизненные стили, формируемые в соотнесении со стилями потребления, рассматриваются в работах В. В. Радаева, В. И. Ильина. Взаимозависимость идентичности и потребления в эпоху модерна и постмодерна отражена в работах Ю. Хабермаса. Рассмотрением стилевых особенностей молодежных субкультур занимались такие исследователи как Э. Калькутт, М. А. Ворона, Г. Г. Карпова, Е.Р. Ярская-Смирнова. Социологию молодежи в контексте социальной работы разрабатывают В. В. Печенкин, JI.C. Яковлев, В. Н. Ярская.
Признавая вклад указанных социологов в анализ культуры в целом и феномена молодежной субкультуры, в частности, следует отметить, что в отечественной социологии еще недостаточно исследована специфика ролевого движения в перспективе синтеза субкультурного и жизненно-стилевого подходов. Отсутствуют комплексные исследования, позволяющие изучить данный феномен в рамках культурного контекста современной России в русле актуальных вопросов современной социологии и молодежной политики.
Теоретико-методологическая основа исследования.
В основу понимания феномена субкультуры ролевого движения были положены идеи отечественных и западных социологов. Теории Т. Адорно, Г. Лукача и Р. Дарендорфа позволяют интерпретировать ролевую среду в аспектах социальной конкуренции и символической борьбы. Особое значение для понимания социальных практик имели теории М. Вебера, П. Бурдье, позволяющие привлечь к анализу в качестве самоценной переменной анализа ролевую игру в аспекте традиций и установок, принятых в сообществе. Понимание феномена игры и его места в социальной практике было почерпнуто из работ Й. Хейзинга. В разработке методологии прикладного исследования и инструментария использовался опыт исследований российских субкультур в контексте жизненно-стилевых стратегий социологической школы E. JL Омельченко и анализ текстов субкультур социально-антропологической школы Т. Б. Щепанской. Концепция идентичности, выраженная в теоретическом вкладе И. Гофмана в сочетании с принципами «понимающей» социологии М. Вебера и концепцией жизненного мира, разработанной А. Щютцем, стала ключевой в рамках разработки методологии подхода эмпирического исследования. Разработка инструментария и анализ данных, полученных в ходе эмпирического исследования, осуществлялись с опорой на работы И. Ф. Девятко, Г. С. Батыгина, Ф. А. Кузина.
Цель исследованияосуществить социальную идентификацию ролевого движения как субкультуры досугового типа в современном российском контексте. В соответствии с поставленной целью предполагается решить следующие задачи:
• рассмотреть основные подходы отечественных и зарубежных исследований к анализу молодежных субкультур;
• истолковать социальный контекст генезиса и трансформации ролевого движения и определить место ролевиков на современной культурной сцене молодежных субкультур;
• на конкретном эмпирическом материале проанализировать внутренние смыслы, каналы коммуникации, выявить специфику фольклорных практик в ее зависимости от состава ролевого движенияпроизвести анализ специфических черт ролевого движения: его субкультурный, общественный, коммуникативный и средовой потенциал;
• осуществить вторичный анализ результатов независимых социологических исследовательских центров, публикации в СМИ, посвященных ролевому движению для определения социального контекста, влияющего на формирование идентичности ролевиков;
• установить и проинтерпретировать характер имеющихся взаимосвязей ролевого движения как молодежной субкультуры с государственной и молодежной политикой.
Объект исследования — особенности ролевой субкультуры в современном российском обществе.
Предмет исследования — социальная идентичность ролевого движения в условиях культурных трансформаций.
Эмпирическую базу диссертационной работы составили данные полуструктурированных интервью с участниками ролевого движения, имеющими опыт создания ролевых игр и участия в них (N=16, 2008;2009), вторичного анализа результатов социологических опросов, проведенных ФОМ (N=2000, 2002; N=1500, 2004; N=1500, 2007; N=1500, 2008) инициативных исследований, посвященных ролевому движению: А. Е. Медведев (включенное наблюдение, опрос (анкетирование) отечественных и зарубежных участников ролевых игр N=200, 2003), М. А Славко (2007, 1996 -2006, N=400) — нормативные документы социальной и молодежной политики (N = 4, 2008;2009) — фольклорные тексты ролевой субкультуры: отчеты N=10, 1990;2008, правилаN=10,1990;2008, анекдоты N= 20, сайты N=15.
Основная гипотеза исследования: Период культурной и экономической нестабильности мобилизует молодежь на создание альтернативных групп социализации, решающих вопрос культурной раздробленности путем объединения вокруг общей идеи, новой социальной практики, сплачивающей молодежные субкультуры. Фольклор ролевого движения в знаково-коммуникативной форме отражает мозаичность и взаимодополняемость субкультур, образующих ролевое движение. Индустрия культуры как безличная сила стандартизации и маркетизации обусловливает тенденцию к поглощению молодежных альтернатив. Если ценностная сторона субкультуры, унаследованная от нонконформистских субкультур, не подвергается риску, то ролевое движение способно интегрироваться в рекреационные, консьюмеристские модели поведения.
Научная новизна диссертации заключается в постановке, обосновании и решении задач анализа социальной и культурной составляющей ролевого движения на уровне повседневности и социальных практик в современной России и может быть сформулирована следующим образом:
1. С авторских позиций представлены существующие в отечественной и зарубежной социологии методологические основы проблематики сферы культуры и субкультур.
2. Реализован анализ коммуникативных практик ролевого движения с точки зрения концепции городского фольклора и его особенностей в контексте современного Интернет-пространства.
3. Проведен анализ взаимодействия современной молодежной политики с ролевым движением.
4. Определен социальный потенциал ролевого движения, выявлены социальные закономерности, способствующие формированию идентичности ролевиков.
5. Выявлены социальные закономерности, способствующие формированию идентичности ролевиков.
6. Определена культурная специфика генезиса ролевого движения и выявлен принцип интеграции субкультур.
выводы он сделал, побывав на конвенте. Ролевики, присутствующие на том мероприятнии, сказали только одно: видимо, ему кто—то из ролевичек не дал." (11).
Однако в качестве наиболее либеральной версии возникающих недопониманий существует и следующая:
Любой человек, смотрящий со стороны, не попав в структуру игры — будет смотреть на все на это как на сумасшедший дом. Просто потому, что так ничего не поймешь." (2).
Благодаря достижениям социальной антропологии, Чикагской социологической школы, понимающей социологии М. Вебера, не говоря о современных исследованиях субкультур такое понимание социально культурных практик с точки зрения включенности, является вполне теоретически обоснованным. Однако сама практика включенности, вероятно в силу своей затратности, остается вне репертуара проводников и создателей общественного мнения.
Следующий блок посвящен анализу сущностных аспектов ролевой игры, феномена игры как центральной практике ролевой субкультуры, формулировке ее сущности и значимых характеристик с точки зрения самих ролевиков. Определить критерии как и сформулировать само понимание ролевой игры, чаще всего вызывало некоторое затруднение у респондентов, поскольку характер такого описания которого был схож с попыткой определить отличительные качества ролевика, и охарактеризовать статус сообщества ролевых игр впринципе.
Первой реакцией большинства респондентов были попытки обозначить ролевую игру через нечто принципиально неопределяемое: «Игра это пространство Дао, она не объектна.» (1) В том числе ролевая игра определялась как часть всеохватной природы самого феномена игры и ролей в человеческой практике, понимания общественных процессов как сценарного диапазона и т. д. Однако обращение к практическому опыту участия и оценки ролевой игры дали список характеристик, в которые удалось собрать в две группы:
1). Оценивалось с точки зрения досуга: понравилось — не понравилось.
2) С точки зрения процесса: качество «отыгрыша» игроков, качество организации игры мастерами.
В частности, упоминаемые респондентами функции ролевой игры удалось свести к двум основным:
1) Отдых.
Можно побыть кем—то другим, снять социальную роль, отдохнуть" (6).
2). Игра как обучение.
Я стараюсь научиться сама и научить игроков" (5).
Игра получилась, если после игры игроки еще долго обсуждают, выясняют, что у кого было. Если игра развивает — это хорошая игра"(11).
Плохая" игра — характеризовалась ролевиками как плохо организованная, — любое происшествие на игре, будь то факт злоупотребления алкоголем, высокий травматизм игроков во время игровых поединков, нарушенная атмосфера игры, является, по мнению большинства опрошенных, следствием халатности со стороны мастеров.
Нужно защищать детей не от ролевых игр, а от плохих ролевых игръ.
12).
Так респондент прокомментировал идею внутреннего контроля ролевых игр, сделав акцент на факторе несовершеннолетия участников, как тех, кто не несет ответственности за свой выбор и, следовательно, нуждается в опеке, как государства и родителей, так и ролевого сообщества. Однако при учете того факта, что несовершеннолетние допускаются на игру только с согласия ответственных взрослых или с сопровождением, речь, скорее всего, ведется о защите ролевых игр от несовершеннолетних.
Далее, с целью вовлечения в анализ субъективного феномена — объективных факторов, мы предложили респондентам описать значение, функции и роль денег в том, что связано с в ролевыми играми. В рамках данного вопроса мы хотели выяснить, как отношение ролевиков к деньгам, так и практики, непосредственно связанные с денежными средствами. В целом для ответов характерна единая тенденция — игроки утверждают принципиальную незначимость денег для принятия участия в играх:
Прикид можно занять у кого-нибудь, а до игры стопом добраться. А взнос игровой вообще отработать можно, если заранее приехать, мастерам помогать со строяком" (4).
При этом ролевики не склонны утверждать, что это обычная ситуация, этот аргумент приводится скорее с целью иллюстрации принципиального исключения данного фактора. Одновременно с этим утверждается сторона денег как фактора, угрожающего ролевому движению, и приводятся критерии того, чему это может угрожать.
Я считаю, это убьет РД, потому что тот же в занавеске может сыграть гораздо лучше дяденьки или тетеньки с толстым кошельком, его отыгрыш будет даже более ярким, более убедительным." (5).
В данном случае мы видим в качестве значимого один из выявленных ранее критериев хорошей ролевой игры — отыгрыш.
Если за это возьмется власть, это будет баблоха, это будут все отмывать, я скажу так: Как только приходят деньги, тусовку это губит.".
9).
Здесь мы можем видеть смешение нескольких факторов, таких как «власть» (отношение к которой мы определили ранее как невмешательное избегание) и «тусовка», к значению которого мы обращались, анализируя предысторию движения и его концептуально неформальную структуру. Кроме того, опасение, что как только в движении появится материальная заинтересованность мастеров, это может увести самих ролевиков, изменить в сторону уводящую от «традиционных» неформальных ценностей свободы от материальной обусловленности. Однако, следуя меткому выражению одного из информантов: «сложно обойтись без «презренного металла» (14).
В рамках теоретического блока мы уже проводили анализ этой темы по материалам фольклорных и сетевых источников. Данные, полученные в ходе интервью подтверждают выводы, сделанные нами ранее: деньги определяются как опасность, угроза неформальности движения, угроза равноправию игроков между собой и чистоте мотивов мастеров.
В нашем исследовании одним из значимых оснований было определение наличия социальной структуры ролевого движения. Иерархия или структура — является предпосылками специфики социальной среды и результатом воплощения убеждений относительно воссоздающихся субкультурных норм. Сам факт наличия на основе непостоянства самой структуры взаимоотношений, связанных с играми, иерархии — отрицался участниками ролевого движения: «Ну какая иерархия может у нас существовать. Мастер у нас легко может стать игроком и игрок мастером?!» (6).
В структуре ответов такого типа легко выявлялось основное и единое для всех респодентов ситуативное разделение ролевиков в рамках ролевой игры: на мастеров — организаторов игры и игроков — участников. Функции мастеров состоят в обеспечении игрового процесса, сохранении аутентичности мира и разрешения возможных конфликтов между игроками. Что характерно, самым строгим наказанием за несоблюдение правил игры (сущности которых мы касались, проводя анализ данного жанра фольклорных текстов) — является исключение из игры (что является смертью персонажа, отыгрываемого игроком), а также (если правонарушение было направлено против личности) — обращение к милиции. Таким образом, мастер обладает предписанными возможностями/обязанностями по контролю за игровым (в рамках предписанных правил) и даже светским миром (в рамках конституционных прав и свобод).
Вне игры, в тусовке ролевики склонны не выстраивать иерархию соподчинения, соблюдая тем самым оберегаемую «неформальность» движения. Однако нам удалось выявить основной критерий, выстраивающий определенное неравенство:
Какая там иерархия, нет такого. Ну, только, может быть, по времени прихода в Движение. Ты в 2005;м пришел? А я в 2008! Значит ты круче! (смех)" (2).
В качестве переменных, разделяющих игроков внутри сообщества, были выделены: стаж, опыт, готовность поделиться знаниями, опыт создания хороших игр, «качественный отыгрыш» (7) исполняемого персонажа. Кроме того, как удалось выяснить, в исторической перспективе функции мастера на игре подвергались трансформации: «. сейчас возвращаются времена, когда Мастер не хозяин игры. Мастер — это обслуживающий персонал. Ты к нему приезжаешь на игру, ты ему платишь деньги, и какого черта он тебя что-то будет еще заставлять делать по своей воле, т. е. произволом.» (11) Здесь мы видим факт передачи денег как маркера социальной функции и получения права, как на игру, так и на возможность игры без мастерского «произвола». Таким образом, и в данном случае сам факт передачи денег осмысляется как еще один аргумент обеспечения независимости и гаранта свобод.
Следующий блок вопросов был направлен на раскрытие личностных смыслов участия в ролевых играх и ролевом движении. Мы обращались к респондентам с вопросом, что именно их привлекает в ролевом движении. Вопрос был сформулирован подобным образом для того, чтобы дать возможность ролевикам предложить свою трактовку причин возникновения данной субкультуры, субъективно определить наиболее ценное, значимое. В целом полученные ответы сводились к ресурсам досуга, тем не менее, присутствовала специфика, определяемая ролевыми играми как средством расширения диапазона социальных ролей и реакций, недоступных в повседневном общении:
Открывает всякие новые возможностито, чего я на работе не могу" (11).
Прослеживалась тенденция как и ценности снятия привычной социальной роли, так и желание испытать новую. Для определенной части ролевиков игры представляют собой «историю, в которой они могут носить странную одежду, говорить, что думают, и пару дней побыть не такими, как обязывает их взрослая серьезная жизнь». (3) При всей кажущейся легковесности, это описание представляет собой основу: свободу «от», ключевой элемент многих неформальных движений. Ролевое движение предоставляет свободу как «от» повседневной социальной роли, так и свободу от роли, выбранной на время игры: «если человек играет язычника, это не значит, что он сам — язычник». (4).
Учитывая то, что ролевое движения является одной из самых саморефлексивных субкультур, публикующих научные и научно-популярные статьи, осмысляющих природу ролевых игр и самой субкультуры (о чем мы говорили выше, анализируя фольклорные материалы), мы посчитали закономерным предоставить информантам возможность предложить свою версию ключевого вопроса исследования.
Большая часть информантов сошлась на том, что важным вопросом было бы уточнение: «Какая была любимая роль и почему?» (6), в некоторых вариантах было предложено спросить о том, «какую роль хотелось бы сыграть» (9). На втором месте звучали вариации вопроса: «Насколько и в какую сторону отличается ролевик со стажам от того, что было до его прихода в движение» (3). Причем информанты не основывались на недостатке таких исследований или статей «90% такая лажа, агрессивная и тупая» (2), приводя в пример статьи о ролевиках Ю. Улыбиной, о которых мы уже упоминали в нашем исследовании.
Таким образом, анализ эмпирических данных интервью подтвердил ряд гипотез, возникших на стадии теоретического осмысления и знакомства с другими источниками. Ролевое сообщество сохраняет традиции унаследованные от неофрмальных субкультур 80−90-х годов, которые, на данном этапе ролевого движения являются смыслообразующими. Важно отметить две вещи, это концептуальное отрицание значимости материально-денежных ресурсов для участия в ролевых играх и иерархию постороенную на традиционных для неформальных субкультур переменных: опыт, мастерство, личный вклад в ролевые игры региона и страны. Само ролевое движение при учете относительной открытости субкультуры и ориентации на внутренние качества при «отборе», обладает существенным потенциалом роста и адаптивностью, не свойственным для субкультур альтернативного образа жизни обладающих жесткими культурными стандартами, ориентированными на соблюдение единообразности.
Заключение
.
Проведенное исследование позволяет сделать ряд выводов, обобщающих структуру полученных результатов. Традиция исследования субкультур в русле социологии деликвентности и противостояния субкультуры доминантной культуре находит свое отражение в контексте реальных социальных противоречий в системе культуры на уровне каналов коммуникации. Молодежная политика, представляя собой условия для развертывания молодежных культурных практик, в первую очередь, апеллирует к количественным методам исследования общественных процессов, что провоцирует конфликт целей и методов социального планирования.
Генезис субкультуры обусловлен функциональным императивом системы культуры общества в целом. Ролевое движение сформировалось в эпоху социальной и идеологической неустойчивости постсоветского периода как синтез субкультур альтернативных культурных норм (хиппи, панки) и субкультур досугового типа (клубы любителей фантастики, самодеятельной песни, туристские объединения). Появление неформальных объединений и интеграция их в ролевую субкультуру объясняется возможностями накопления социального капитала группы за счет разнообразия ее участников. Трансформационные процессы в России, начатые перестройкой, продолжают оставаться фоном социальной реальности, актуализируя необходимость расширять способы реагирования и социальные роли. Ролевое движение послужило слепком молодежи 80−90х годов и до настоящего времени успешно интегрирует новые молодежные течения за счет своей досуговой ориентации и подвижной структуры идентичности и ценностных ориентаций.
Анализ коммуникативных практик указывает на интегрированный состав субкультур, объединенных ролевым движением, проявляя эту особенность на уровне внутригрупповой символической системы. Среди компонентов фольклорной обусловленности выделены специальный язык, понятный лишь посвященным, значительный объем документированной информации, передаваемой между участниками субкультуры, кто определяет нормы, поддерживающие обособленность группы, систему норм и санкций, традиции поведения внутри группы и вне ее. Ролевое движение является субкультурой досугового типа, способной к интеграции субкультур альтернативного образа жизниза счет такой центральной практики, как ролевые игры. Данный социально культурный феномен актуализирует значение социальных практик и их потенциал в качестве силы, интегрирующей сообщество. Универсальность самого феномена игры, как и комплекс убеждений, свойственных ролевому движению, сформировали механизм, обуславливающий высокую степень адаптивности субкультуры и позволяющий менять содержание игр, сохраняя формат и целостность традиций.
Анализ результатов социологических опросов показал, что молодежные практики разворачиваются в негативном социальном контексте. Общественное мнение склонно признавать за молодежью потерю морально-нравственных ориентиров и в качестве основной мотивации этого приводит ориентацию молодежи на материальное благополучие. При этом сама молодежь, испытывая стрессовое воздействие нестабильной рыночной экономики, склонна ориентироваться на альтернативные способы социализации и профессионального роста вне государственных структур и общественных институтов. Требования современной ситуации обусловили феномен разрыва поколений, когда у общества сформированы негативные ожидания в отношении молодежи, а у молодежи — недоверие государственным институтам и общественным процессам.
Феномен идентичности и самоопределения субкультур остается вне дискурса социального планирования, что создает потенциально опасную ситуацию. В ситуации, когда остро формулируются вопросы культурных конфликтов, основанием для которых являются и вопросы культурной идентичности, наиболее распространенные практики взаимодействия направлены на попытку трансформации, контроль, сдерживание и профилактику молодежных культурных альтернатив. Феномен ролевого движения вызывает широкий резонанс в СМИ способствуя развитию негативной идентичности и провоцируя формирование не только социальной отчужденности на основе стигматизации досуговых практик ролевой субкультуры, но и вызывает ее сопротивление в рамках конкурентной борьбы за внимание общества.
Социальная среда сформированная субкультурой ролевого движения, является феноменом, культурно специфичным для постсоветского пространства России. Несмотря на то что, ролевые игры по мотивам книг в стиле фэнтази не является характерными только для России, необходимо признать, что сама субкультура носит отпечаток своего формирования в условиях постсоветского пространства, а именно, эклектичность и открытость культурных норм к принятию других субкультур. Ролевое движение в России несет в себе признаки и традиции субкультур, участвовавших в первых всероссийских играх. Являясь культурным слепком с неформальной молодежной сцены того времени и сохраняя некоторые элементы убеждений и практик этих субкультур, ролевое движение меняется, принимая лики нового времени, создавая на пространстве ролевого сообщества современную ситуацию молодежной культуры России.
