В последние десятилетия уходящего века значительно расширились методологические возможности гуманитарных исследований. Не в последнюю очередь это связано с отказом от монистических подходов к осмыслению духовных процессов истории и современности. Разумеется, не все методологические «новеллы» постмарксистского десятилетия войдут в арсенал философской науки. Многие из них окажутся лишь временным инструментом, подспорьем для приближения даже к истине, а только к материалу исследования.
Совокупная сила давления накопившихся к концу 1980;х г. г. в недрах советского общества проблем оказалась настолько велика, что социальные структуры общества не выдержали этого напора. Эмоциональный заряд выплеснулся из залов заседаний депутатов, дискуссионных клубов, редакций средств массовой информации на улицы и площади. Стремительное развитие дезинтеграционных процессов вызвало ступор, а затем и коллапс всей государственно-политической системы. В этом хаотическом борении общественно-политических страстей не последнюю роль играл национальный вопрос.
После распада Советского Союза темы национального возрождения, этнической истории и перспективы стали едва ли не центральными не только для России, но и на всем постсоветском пространстве. В этой связи выдвигаются различные концепции подходов к проблеме, модели описаний, предлагаются альтернативы путей решения. Уже само многообразие выносимых суждений, полифония мнений вокруг этнических тем свидетельствует об их чрезвычайной болезненности для общественного сознания современной России, актуальности их осмысления как в теоретическом, так и практическом плане. При этом потребность практики в ряде случаев звучит с настойчивостью императива.
В такой перспективе даже «холодные» этнические регионы требуют, на наш взгляд, пристального изучения с точки зрения проблем, так или иначе замыкающихся на вопросах национального идентитета и этнического самочувствия. Представление о полноте и направленности культурно-исторических процессов и особенностей того или иного этноса или группы родственных этносов может обеспечить комплексное изучение специфики этноистории региона в ее корреляции с общей типологией цивилизационных процессов. Такие сведения могут дать только междисциплинарные исследования, проводимые на стыке истории, психологии, лингвистики, философии, этнографии.
Вовсе не случайно в фокус предполагаемого исследования помещены финно-угорские народы центральной и северо-западной России — мордва, марийцы, коми, удмурты. В литературе в последнее время эту группу родственных народов этнологи все чаще именуют восточными финнами. Их исторической миссией была роль своеобразной «границы», буфера между двумя культурными силами — славяно-православным и тюрко-мусульманским мирами, что способстововало не только культурному обогащению, но и давало возможность сохранить свою уходящую в исторические глубины прафинноугорской общности самобытность.
Перестройка и демократический подъем начала 1990;х гг. не привели к массовой радикализации этнического самочувствия восточных финнов. Лишенные видимого «политического темперамента», они переживают чувство укрепления национального идентитета интровертно, что, однако, вовсе не означает отказа от поиска возможностей национального самоутверждения в ходе изменения баланса социокультурных и экономико-политических интересов, происходящих в условиях перехода к рыночным отношениям. Анализ креативного потенциала и степени жизнедеятельной самодостаточности культур восточно-финских народов позволит правильно оценить их перспективы развития в условиях глобализации информационнокультурного пространства, связанного с началом вхождения в информационное общество. В этом также состоит актуальность предпринятого исследования.
Объект исследования.
Объектом исследования в предлагаемой работе являются процессы культурной адаптации этноса к изменяющимся историческим условиям. Такую адаптацию можно представить как видение, моделирование людьми окружающего мира для нужд своей жизнедеятельности. Это видение запрограммировано умственными установками и поведенческими реакциями этнического сообщества. Установки и реакции могут существовать только в рамках общих ценностных предписаний, которые меняются вместе со сменой коммуникативных механизмов трансляции этих предписаний.
Предмет исследования.
Предмет исследования — роль коммуникации как структурообразующего фактора культуры, воздействие информационных технологий (способов коммуникации) на содержание этнической культуры.
Цель исследования.
Целью диссертации является выявление на материале истории восточно-финских народов различий типов знаковой организации культуры (устно-слуховой, визуально-графической и электронно-цифровой), раскрытие воздействия информационных технологий на развитие культур этих народов.
Задачи исследования.
Задачи данного культурологического исследования состоят в следующем:
— дать характеристику общества дописьменной коммуникации, парадигмы традиционного мировидения homo oralis, «человека устного» и технологий устно-слуховой передачи социально-культурного опыта;
— раскрыть роль письма в обновлении культуры, выявить особенности визуально-графической коммуникации и характер мировидения homo scriptus, «человека письменного»;
— установить основные этапы формирования письменной культуры восточно-финских народов и определить их характерные особенности;
— выяснить некоторые особенности постписьменных, электронных/экранных типов коммуникаций, возникающих в информационном обществе, и их влияние на этническую культуру;
— дать прогноз развития этнической культуры восточных финнов в условиях информационного общества.
Представленная работа продолжает философский анализ проблем, которые со всей очевидностью обозначились во второй половине XX века в связи с процессами информатизации общества и переходом на новые информационные технологии. В этом контексте интерес к способам сохранения и трансляции информации перестал иметь узко технический, математико-кибернетический характер, преобретая широкое культурологическое понимание соотнесенности общих принципов организации передачи информации с типом культуры.
К изучению проблемы подключаются историки, этнологи, лингвисты, литературоведы, философы. Под влиянием этого складывающегося широкого интереса в ряде гуманитарных наук подходы к изучению предмета обнаруживают, в том числе, и информационно-коммуникативную составляющую (К. Леви-Строс как пример в этнологии, Р. Барт и Т. Себеок — в литературоведении. В отечественной культурологии и философии в этой связи следует назвать имена Ю. М. Лотмана, С. С. Аверинцева, A.B. Михайлова).
Четкая философская основа информационного подхода к культуре еще на рубеже 50−60-х гг. XX века была заложена в трудах канадского философа М. Маклуэна. Однако роль идей Маклуэна в России остается малоизвестной. Свою перспективу изучения культуры с точки зрения хранения и передачи информации, во многом перекликающуюся с маклуэновской, развили теоретики информационного общества (Д. Белл, Дж. Несбитт, А. Тоффлер, Й. Масуда).
Данное исследование призвано восполнить проблемы как в раскрытии роли М. Маклуэна в формировании информационной теории культуры, так и в продолжении дальнейшей ее разработки в качестве инструмента анализа механизмов развития и обновления культуры. В отечественной философской и культурологической литературе монографических работ по данной проблематике несоизмеримо мало. Автором были изучены современные зарубежные исследования, посвященные культурологической оппозиции устность-письменность, труды по проблемам становления информационного общества, до сих пор не переведенные на русский язык.
Работа выполнена на основе комплекса источников разного типа (философских, исторических, этнографических, лингвистических, литературоведческих), в научный обиход вводятся малоизвестные материалы из области философии, фольклора, литературы, языка восточно-финских народов. Отбор источников и способы их интерпретации подчинены главной теме диссертационной работы.
Научная новизна диссертации заключается в следующих положениях:
1. Впервые в отечественной практике в диссертации предпринята попытка анализа развития этнических культур с информационной точки зрения. Такой анализ дает возможность по-новому оценить исторические пути этносов, охарактеризовать их адаптационный и креативный потенциал, сделать прогноз возможного развития с точки зрения сохранения культурного идентитета.
2. В работе выявлена роль коммуникации как культурообразующего фактора, развиты и дополнены принципы изучения культуры с точки зрения хранения и передачи информации.
3. Уточнены характеристики устной (звуковой) и письменной (визуальной) культур как различных конфигураций этнической ментальности.
4. Установлены четыре основных этапа формирования письменной культуры восточно-финских народов.
5. На материале широкого сопоставления фольклора и литератур восточно-финских народов показан процесс суверенизации личности, возникновения авторского сознания.
6. Раскрыто своеобразие исторической трансформации культур восточно-финских народов, проявившееся, с одной стороны, в ускорении их аккомодации к письму в начале XX века, с другой — в фактическом совпадении собственно письменной фазы функционирования культуры с началом постписьменного этапа.
7. Сформулированы проблемы, связанные с началом процесса вхождения восточно-финских этносов в информационное общество. Даны методические рекомендации, направленные на сохранение культурного своеобразия в условиях глобализации информационно-культурного пространства.
Таким образом, на материале культур восточно-финских народов в исследовании раскрываются различия типов знаковой организации культуры, выявляется роль коммуникации как ресурса социального развития, показывается, как вместе с изменением плана выражения (трансляции) этнической культуры происходит изменение ее содержания.
В теоретико-методологическом плане в широком смысле слова автор опирается на системно-структурный и сравнительно-исторический подходы. В анализе развития культуры автор использует методологию, предложенную.
M. Маклуэном для изучения культурных трансформаций. Фактически они сводятся к приравниванию коммуникации к технологиям, ответственным за сохранение или обновление культурных форм. В качестве инструментария при описании «картины мира» (видения мира), свойственных определенным этапам развития культуры, используются категории менталитета и парадигмы.
Понятие менталитет, ментальность (фр. Mentalite — состояние духа) утвердилось в интеллектуальной жизни Запада как поправка XX века к отождествлению сознания с разумом, свойственного эпохе Просвещения. В общественной науке термин был введен этнологом Л. Леви-Брюлем (18 571 939).
Историческое исследование ментальностей зародилась в так называемой школе «Анналов» и связывается прежде всего с именами основателей этого журнала — Марком Блоком (1886−1942) и Люсьеном Февром (1878−1956). В противовес старому, традиционалистскому пониманию истории как «сундука для хранения фактов», школа «Анналов» выдвигала свое понимание истории как реконструкции (мысленного воссоздания) прошлого на основе всех фактов, которые можно получить.
Порядок реконструкции был от низшего к высшему — от условий повседневного существования человека (питание, жилищные условия, гигиена, физическое самочувствие), через реконструкцию коллективной психологии изучаемого времени до обобщения представлений эпохи некой единой психологической матрицей — «картиной мира», «видением мира».
Видение мира не следует смешивать ни с мировоззрением, ни с идеологией. Картина мира нигде не оформлена, она содержится в общих представлениях об окружающем. Эти представления (как аморфная масса эмоций и образов) пронизывают жизнь современников независимо от их статуса или сознательных воззрений. Они всегда лежат в основе человеческих действий, определяют поступки и поведение людей. Как пишет российский исследователь школы «Анналов» А. Я. Гуревич, «слово mentalite, означающее ключевое понятие, вводимое Февром и Блоком в историческую науку, считается непереводимым на другие языки (хотя в английском есть слово mentality, а в немецком — Mentalitat). Его действительно трудно перевести однозначно. Это и „умонастроение“, и „мыслительная установка“, и „коллективные представления“, и „воображение“, и „склад ума“. Но, вероятно, понятие „видение мира“ ближе передает тот смысл, который Блок и Февр вкладывали в этот термин, когда применяли его к психологии людей минувших эпох».1.
В такой /расширительности термина есть определенная положительная сторона, хотя время от времени разгораются дискуссии с намерением «формализовать» термин, прояснить понятие ментальности. Однако всякий раз исследователи солидаризуются в суждении, что «ментальность плохо поддается вербализации».
Приведем некоторые наиболее характерные, на наш взгляд, определения понятия. «Ментальность — это естественное, само собой разумеющееся, часто импульсивное поведение и реагированиенепроизвольный, мало подверженный воздействию сознания образ мышления» (Г.Телленбах). Ментальность представляет собой «невербализуемые диспозиции коллективного поведения, которые действуют без предварительной рефлексии» (Ф.Граус)."2 Менталитет" означает часто общее, лежащее в основе сознательного и бессознательного, логического и эмоционального, т. е. глубинный и поэтому труднофиксируемый источник мышления, идеологии, веры" (Э.Берар).
Одним из наиболее существенных свойств ментальности, на наш взгляд, является коллективный характер этого феномена — говорить о ней можно только в применении к сообществу, группе (этнической, социальной). Принадлежность к сообществу, проявляющаяся с различной интенсивностью, характеризуется наличием определенного «кода», «запрограммированности» умственных установок и поведенческих реакций его членов. Они вполне понятны и естественны (нечто само собой разумеющееся) с точки зрения их носителей, тогда как стороннему наблюдателю могут показаться по меньшей мере странными.
Несмотря на обилие формулировок, эпитет «расплывчатый» все еще остается сопутствующим понятию менталитет. Однако именно эта незаформализованность термина придает ему инструментальную флексибильность и живую энергию, столь необходимую гуманитарным наукам. В этом отношении мы солидарны с теми историками, которые именно в «незасушенности» термина находят его примущество.3.
Вместе с тем можно выделить некоторые константные характеристики понятия. Прежде всего ментальность (менталитет) — это план содержания (образы, установки, представления, понятия), в то время как психика — это процесс. В отличие от идеологии, продуманной системы мысли, менталитет выражает то содержание, которое остается неотрефлектированным, не отделенным от эмоций и привычек.
Применительно к этнологии термин менталитет используется достаточно широко. Помимо уже указанных выше смыслов, в этой области под менталитетом часто понимают свойства и особенности социальной психологии людей, основанной на их этнических особенностях.
В таком контексте в основе менталитета лежат построенные на определенной системе ценностей стереотипные представления, нормы и образцы поведения, имеющие историко-культурные и социальные корни. Менталитет этноса связан с процессом внебиологической передачи от поколения к поколению детерминированных обычаями образцов поведения. Традиции являются наиболее устойчивой, стереотипной частью менталитета этноса.
Понятие парадигмы находится в семантическом сопряжении с предыдущим термином. Как инструмент культурологических исследований, «парадигма» также вошла в широкое употребление современной российской науки сравнительно недавно. Хотя сам термин был запущен в обиход еще в начале 60-х г. г. XX века.
В 1962 г. американский историк науки Томас Кун опубликовал книгу, которая если и не сотрясла основы старого мировоззрения, то, во всяком случае, заложила глубокую трещину споров и разногласий в лагерь исследователей развития науки.4.
Суть куновской книги заключалась в ревизии традиционного воззрения на историю науки как на процесс линейного развития с постепенным накоплением знаний. Кун поставил под сомнение точку зрения, в соответствии с которой история науки представлялась как своего рода спортивная гонка, в которой ключевые фигуры, члены одной команды, передают из рук в руки эстафетную палочку знаний, чтобы финишировать у врат абсолютной истины. Каждый этап в истории научных идей и методов при таком подходе представлялся логической ступенью в постепенном приближении ко все более точному описанию Вселенной.
Томас Кун выдвигает принципиально иной подход к анализу развития науки. Он пытался взглянуть на науку как на изменяющееся живое целое. В этом и была так заворожившая всех привлекательность методологии Куна: не рассекать объект исследования на отдельные элементы, не анализировать готовые структуры, а раскрыть механизм трансформации и смены ведущих представлений, в данном случае — механизм процесса движения научного знания.
Исследуя этот процесс, Кун разрабатывает центральное понятие своей концепции — понятие парадигмы. Парадигма выступала у Куна в узком (в значении «примера», «модели», «образцов») и широком философском понимании термина. В последнем случае под парадигмой подразумевалась «вся совокупность убеждений, ценностей, технических средств и т. д. которая характерна для членов данного сообщества».5 Примерами таких взаимоисключающих «совокупностей» могут быть, по Куну, геоцентрическая система Птолемея и астрономия Коперника — Галилеяньютоновская и эйнштейновская физики.
Исследуя процесс возникновения нового знания, Кун обращает внимание на то, что даже в одном сообществе «люди ведут себя в некоторых случаях так, будто они видят различные вещи» (242), что «группы, члены которой систематически получают различные ощущения от одного и того же стимула, живут в некотором смысле в различных мирах» (243). Парадигма как раз и есть набор предписаний, группирующий объекты и ситуации в сходные между собой системы и позволяющий соизмерять точки зрения, создавать один общий ценностный мир.
В этом смысле парадигма есть своего рода концептуальная смирительная рубашка, оказывающая «нормативное влияние». Под ее воздействием все обоснования в какой-то отдельной области подвержены жесткому предопределению. Однако рано или поздно повседневная практика науки приводит к накоплению аномалий, которые не укладываются в прокрустово ложе старых объяснений. Возникает новая модель объяснений, новая парадигма.
В какой-то период проблемы, которые можно решать при помощи старой и новой парадигмы, совпадают — конкретный набор данных всегда может быть проинтерпретирован с помощью более чем одного теоретического построения. До проверки парадигмы дело доходит в том случае, когда при постоянных неудачах решить важную задачу возникает кризис, порождающий конкуренцию двух парадигм. Новой парадигме предстоит пройти испытание по определенным важным критериям ее качества. Она должна предложить решение каких-то ключевых проблем в тех областях, где старая парадигма оказалась несостоятельной.
Кун показывает, что новая парадигма не выбирается шаг за шагом под неумолимым воздействием очевидности и логики. Изменение парадигмы похоже на психологическое превращение или на сдвиг в зрительном восприятии фигуры и заднего плана и оно подчиняется закону «все или ничего». После сдвига парадигмы старую теорию можно понимать в некотором смысле как особый случай новой, но для этого ее нужно иначе сформулировать и преобразовать. Таким образом, например, ньютоновская механика может толковаться как специальный случай эйнштейновской теории относительности.
Принятие новой парадигмы редко происходит легко, поскольку это зависит от различных факторов, в том числе эмоциональных, а не является простым делом логического доказательства.
В зависимости от природы и горизонта парадигмы и специальных обстоятельств могут потребоваться усилия не одного поколения, прежде чем новый взгляд на мир полностью установится в сообществе. Высказывание Макса Планка из его «Научной автобиографии» может показаться достаточно жестким, однако оно весьма иллюстративно в этом отношении: «.новая научная истина побеждает не убеждением оппонентов, не тем, что заставляет их прозреть, а скорее потому, что ее оппоненты в конце концов умирают и вырастает другое, восприимчивое к новому поколение».6.
Книга Томаса Куна, как ни одна другая работа, возбудила интерес к проблеме объяснения механизмов смены представлений. И не только в науке, как движение научного знания, а гораздо шире, в плане объяснения механизмов смены представлений вообще — в культуре, социуме, человеческом сознании.
Продуктивным оказалось и куновское понятие парадигмы как инструмента при изучении сдвигов в общественном сознании, трансформации способов восприятия мира, изменения ценностных ориентаций и культурных стереотипов. Во всяком случае, некоторыми современными российскими культурологами «выделение и описание ведущих культурных структур, парадигм» отнесено к специфическим методам культурологического исследования.7.
Культура этноса меняется вместе с трансформацией ментальности ее носителей. Хотя ментальность представляется категорией предельно статичной, константной на протяжении веков, она, тем не менее, подвержена трансформациям, степень радикальности которых зависит от степени изменения той сетки координат, которая систематизирует «невербализуемые диспозиции» умственных установок в один ценностный мир. Иными словами, менталитет как система образов, представлений, установок, понятий и т. п. существует лишь в рамках характерной для данного общества программы ценностных предписаний, для обозначения которой мы используем термин «парадигма».
Теоретическая и практическая значимость диссертации.
Проведенное исследование предлагает новый подход к изучению этнической культуры восточно-финских народов. Материалы диссертации, выводы, сформулированные в ней, расширяют и уточняют картину культурного развития восточно-финских народов России — марийцев, мордвы, удмуртов, коми. В более широком теоретическом плане диссертация является развитием положений информационной теории культуры как инструмента анализа механизмов развития и обновления культуры и может быть использована в качестве теоретической основы для новых культурологических исследований. Материалы и выводы, изложенные в диссертации, могут использоваться для совершенствования государственной политики в области национальных отношений, политики в области формирования информационного общества в России. Отдельные положения работы могут быть использованы в качестве методических рекомендаций при разработке программ создания электоронно-цифровой информационной среды развития этнических культур.
Кроме того, материалы исследования могут быть использованы в педагогической практике, при чтении курсов лекций по культурологии, философии, этнографии.
Апробация диссертации.
Основные положения работы раскрыты в научных публикациях, в том числе в монографии, на различных конференциях и семинарах, проводившихся научными, учебными и международными организациями по проблемам национальной политики, культурного строительства. С изложением отдельных результатов исследования диссертант выступил на международной научной конференции «Гуманитарное знание на пороге XXI века» (Ижевск, 1997) — семинаре «Финно-угорские народы в иноязычном окружении», организованном финляндским парламентом (Хельсинки, 1996) — II Всемирном конгрессе финно-угорских народов (Будапешт, 1996) — VIII Международном конгрессе финно-угроведов (Ювяскула, Финляндия, 1995) — Международной конференции молодежной ассоциации финно-угорских народов (Ижевск, 1994) — III Симпозиуме финно-угорских писателей (Эгер, Венгрия, 1993) — XVII Всесоюзной конференции финно-угроведов (Устинов, 1987), некоторые положения диссертации обсуждались в Маклуэновском центре университета Торонто (1997). Выводы и результаты работы нашли отражение в лекционных курсах автора по культурологии в Удмуртском государственном университете.
Примечания.
1. Гуревич А. Я. Исторический синтез и школа «Анналов». М.: Смысл, 1993, с. 68.
2. См. обзор материалов научной конференции, организованной с целью прояснения понятия ментальность и методов ее изучения: Арнаутова Ю. Е. Ментальность в Средние века: методические и содержательные проблемы. — В кн.: Культура и общество в Средние века в зарубежных исследованиях. М.: ИНИОН, 1990, с. 17−24.
3. Филд Д. История менталитета в зарубежной науке // Менталитет и аграрное развитие России. (XIX-XX в.в.). М.:РОССПЭН, 1996, с. 8.
4. Kuhn T. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago: University of Chicago Press, 1962.
В нашей стране книга была издана с большим опозданием (см.: Кун Т. Структура научных революций. М.: Прогресс, 1975).
5. Кун Т. Структура научных революций. М.: Прогресс, 1975, с. 220. Далее ссылки на эту книгу даются в текстев скобках указывается страница.
6. Цит. по: Гроф С. За пределами мозга. М.: Соцветие, 1992, с. 22.5.
7. Культурология. Основы теории и истории культуры / Ред. И. Ф. Кефели. Санкт-Петербург: Специальная литература, 1996, с. 11.
Часть /. Культурологическая оппозиция устностъ-писъменность: два исторических этапа эволюции человеческой культуры.
Заключение
.
В последней трети уходящего XX века в науках об обществе отчетливо наметилась тенденция к пересмотру основополагающих постулатов, связанных с представлениями о жизнедеятельности общества, прогрессе, ценностной ориентации человека. Теоретические разработки 1970;80-е г. г., проводившиеся в рамках «постиндустриальных» моделей развития человечества (Дж.Несбитт, А. Тоффлер, Й. Масуда и др.), выявили исчерпанность социально-экономического потенциала индустриального общества.
В трудах теоретиков постиндустриализма отчетливо вырисовывалась идея унифицирующих перемен, с которыми человечество должно было столкнуться на пороге XXI века. Вывод был одновременно пугающим и оптимистичным: согласно прогнозу, современная цивилизация вступала в принципиально новую фазу своего развития. При этом переменам приписывался не локальный, а глобальный, общепланетарный характер.
В свете наметившихся тенденций становилось очевидным возникновение нового способа производства, более продуктивного, чем старый индустриальный. Стержнем трансформации общества объявлялась информация, которая брала на себя свойства капитала. В производстве, таким образом, доминирующими становились не материальные ценности, а информационные факторы. Такова суть воззрений, в соответствии с которыми новая фаза развития человеческой цивилизации («третья волна» в терминологии А. Тоффлера) получила название «информационное общество».
Восстанавливая историческую справедливость, следует отметить, что А. Тоффлер, Й. Масуда и многие другие авторы развивали свои идеи «информационного общества как постиндустриализма» в рамках того футурологического коридора, который был намечен еще на рубеже 50-х — 60-х г. г. нашего столетия в трудах основоположников «торонтийской школы коммуникации» Г. Инниса и М. Маклуэна, утверждавших, что уровень развития общества определяется доминирующей формой коммуникации.
Идеология «информационного общества» в 1970;1980;е г. г. индуцировала большой интерес к теме коммуникации в целом. Исследование опыта коммуникативной организации человечества попало в круг внимания ученых самых различных специальностей — от филологов и этнографов до психологов и культурологов. Коммуникация стала осмысляться как ресурс развития. Информация из фактора, сопутствующего прогрессу общества, в результате переосмысления превратилась в одну из причин, определяющих его рост. В этих рамках мощный стимул получило исследование характера коммуникативных процессов и типов коммуникации в разных социумах и культурах. Анализ различных социальных систем и культур выявил наличие определенных закономерностей в передаче и хранении информации. Так была сформулирована триада «устный — письменный — экранный», впервые со всей очевидностью обозначенная еще в трудах М.Маклуэна.
Высказанную М. Маклуэном мысль о коммуникации как структурообразующем факторе культуры подхватили этнопсихологи, фольклористы, лингвисты, пытаясь расширить рамки своих узкодисциплинарных подходов к изучению механизмов передачи духовного опыта. В их разработках маклуэновская идея приняла форму оппозиции дописьменность — письмо и стала плодотворным инструментом изучения исторических этапов развития человеческой культуры.
В данной работе мы ставили целью раскрытие различий типов знаковой организации культуры — устно-слуховой, визуально-графической и электронно-цифровой — на материале культур восточно-финских народов России.
Письменная (буквенная) и устная (звуковая) культуры представляют оппозицию как две различные конфигурации этнической ментальности. Они отличаются прежде всего способами передачи информации. Навыки устной информационной трансляции несовместимы с природой письменного текста. Устная традиция есть компромисс между памятью и забыванием, отсюда ее вариативность, тогда как письменный текст каноничен, фиксирован и неизменяем.
Устная передача информации происходит в непосредственном контакте коммуникантов (в этом смысле она «горячая»), где, кроме речи, важную роль играют ритмика, жесты, телодвижения, мимика. Но главным в этой технологии является слово, «организованное в вербальные и метрические модели» (Э.Хавелок).
Дописьменная технология оформления и удерживания устного текста сводится, как правило, к подчинению повествования определнному ритму, использованию для каждой темы готовых словесных формул, совпадению строки и синтаксической единицы текста.
Общество устной коммуникации создало надежные и гибкие способы закрепления социального опыта, опирающегося на слово и память. Сумма знаний, хранившаяся в памяти людей, передавалась через живой пример, устное предание и ритуал. Такая технология предполагала эмоциональную «включенность» в события, о которых шло повествование и которые требовалось запомнить. Поэтому идентификация исполнителя и слушателя с персонажами сюжета программировались самой технологией коммуникации.
Такие отношения между человеком и словом не предполагали авторства как цели индивидуализированого творчества, потому что фольклорный социум исключал высокое развитие индивидуального сознания и рефлексию. Ядром дописьменного социального опыта выступала мифология — «символическое описание модели мира и различных элементов мироустройства» (Е.Мелетинский).
Мифопоэтическая ментальность структурировала мир не через наблюдение и рефлексию, а через действие и сопереживаниеритуал являлся краеугольным камнем человеческого бытия — он задавал ритм жизни, которая осмыслялась как круговращение циклов, аналогичных природным. Такое восприятие мира было порождено неспособностью устного человека отделить себя от природного окружения. Homo oralis видел в природе не свою противоположность, а только зеркальное отражение самого себя.
Письмо разрушило вечную, а потому вневременную цикличность устного мира. Оно дало ему событийную линейную последовательностьисторию. Графическая фиксация речи выхватила человека из эмоциональной общности коллектива, создала ему биографию, очертила человека как индивидуальную личность. Датируя события, расчленяя эмоциональную целостность жизни на отдельные факты, письменность отделила прошлое от настоящего, сформировала чувство «эволюционного» будущего, что, в свою очередь, способствовало продвижению человеческого опыта за пределы уже известного и возможного.
Письмо, вытеснив в восточно-финских культурах к концу 30-х г. г. XX века устное слово на окраины коммуникативного процесса, создало новый механизм усвоения культуры. Одним из основных характеристик его стала опосредованность коммуникантов, пространственно-временная разделенность отправителя (создателя) сообщения и адресата (читателя), ставшая возможной благодаря переводу акустической формы сигнала (звуковой речи) в фиксированный визуальный (графический) вид.
Именно ресурсы опосредованной коммуникации сделали возможным невиданное умножение культурного потенциала восточно-финских народов на протяжении весьма короткого исторического периода.
В результате проведенных исследований мы выделяем четыре основных этапа формирования письменной культуры восточно-финских народов:
1. Период до середины XVIII века, когда складываются предпосылки возникновения письменности.
2. Вторая половина XVIII в. — конец XIX в. Период от появления первых этнических памятников на основе кириллицы до возникновения в восточно-финских культурах феномена просветительства.
3. Рубеж XIX—XX вв.еков — 30-е г. г. XX века. Период трансформации этнической культуры в собственно письменную фазу функционирования.
4. От конца второй мировой войны до наших дней (90-е г. г. XX в.). Период современной развитой письменной культуры.
XX век стал веком обретения культурами восточно-финских народов своей новой письменной экзистенции. Внешне это проявилось в умножении сфер применения восточно-финских языков — они стали языками школьного образования, профессиональной культуры, mass media и, частично, канцелярского делопроизводства. В начале 1990;х годов их статус был закреплен в конституциях республик, декларировавших свой суверенитет, как государственный язык наряду с русским.
Внутренняя аккомодации культуры к письму проявилась в процессе суверенизации личности. Появление четко очерченного, рефлексивного «Я» является макером культуры, ориентирующейся на письменное слово, или культуры логоцентрической в терминологии Ж.Деррида. Мы можем констатировать, что восточно-финские культуры в процессе своей эволюции оказались достаточно гибкими и адаптивными. Они приспособили письмо к внутренним нуждам своего развития и за два с половиной века стали культурами письменными по modus vivendi, своему способу существования.
В ходе исторического развития проявился сильный централизующий потенциал письменной коммуникации. Это качество письма способствовало созданию на больших территориях сплоченных «культурных целостностей» (государств), о чем свидетельствует опыт мировой истории, в том числе и практика государственного строительства восточно-финских народов, получивших и укрепивших в XX веке свои формы государственности.
Новые технологии электронной коммуникации, разрушающие к концу XX века гегемонию письма, выдвигают в центр общественного внимания проблему будущего человеческой культуры.
Изменение технологии знаковой деятельности в связи с формированием информационного общества поставило восточно-финские этносы, в историческом плане совсем недавно освоившие письменную экзистенцию, перед необходимостью новой культурной трансформации.
Она витально необходима для сохранения и упрочения своей культурной идентичности, поскольку экспансия современных электронных средств коммуникации активно нивелирует барьеры между культурами, ассимилируя их в «синтетическое», унифицированное информационно-культурное пространство с общими ценностями, образом жизни, стереотипами поведения. Сложившийся к концу XX столетия всепланетный обмен информационной деятельностью ставит на повестку дня формирование целостной, единой планетарной цивилизации.
В то же время масштабным интеграционным процессам, характерным для новой постписьменной эры в развитии человечества, сопутствуют не менее интенсивные диверсификационные процессы, индуцируемые содержательными требованиями потребителей культуры, в основе которых лежат признаки национально-региональные, этнолокальные или субкультурные. Именно благодаря этим тенденциям этнические образования обретают перспективу для развития своей культуры, сохранения языка и чувства духовного единства.
Постписьменные экранные/электронные типы коммуникаций стимулируют индивидуализацию информационных потребностей и услуг, поощряют процесс диверсификации источников информации (по форме и содержанию), способствуют демонополизации информационного рынка в языковом и культурном отношении.
Тенденции информационного общества выстраивают такую схему диалектического взаимодействия унификационных и диверсификационных процессов, когда центростремительные силы глобальных взаимосвязей организуют полифоническую мозаику человеческих культур в некую целостную структуру, где в качестве своеобразного культурно-цивилизационного знаменателя находится общепланетарная метацивилизация, над которой надстраиваются национально-региональные и этнолокальные субъекты культуры.
На рубеже тысячелетий постписьменные типы коммуникаций начинают играть ведущую роль в повседневной жизни человека, становясь важнейшим фактором изменения качества жизни и формирования новой информационной ментальности.
Восточно-финские культуры уже столкнулись с реалиями современных цифровых коммуникативных технологий и приступают к освоению новых способов фиксации культурной памяти.
Однако для создания локальной электронной среды этнической культуры с развитыми формами цифровой коммуникации необходимы усилия всех заинтересованных субъектов общества — политических элит, частного бизнеса, общественных организаций потребителей этнической культуры и т. д. Сегодня на повестку дня встают вопросы создания законодательной базы, проблемы инвестирования, образования, регулирования конкуренции и т. п.
Координирующую роль процесса интеграции различных субъектов в новую информационно-технологическую парадигму должно взять на себя государство, властные структуры восточно-финских республик.
Ключ к решению проблемы находятся в руках государства именно как института, призванного служить интересам всего общества. При постановке задачи необходимо исходить из понимания, что создание постписьменной среды этнической культуры, всей совокупности ее оснований (социально-правовой, технико-экономической) следует соотносить с перспективами становления информационного общества в России в целом.
Фактически для этого необходимы совместные усилия федерального центра и республиканских органов государственной власти при разработке программ развития экранной/электронной среды этнической культуры,.
194 цифровых технологий фиксации культурной памяти восточно-финских народов как подраздела Национальной программы формирования информационного общества в России.
