Взаимовлияние религиозных представлений о церкви и государстве: Восточнохристиан. 
традиция и соврем. 
рус. православие

Актуальность темы

обозначенной заглавием этой работы, обусловлена двумя причинами.

Во-первых, в комплексе вопросов, традиционно объединяемых проблематикой взаимоотношений церкви и государства, назрело выделение и утверждение в качестве самостоятельного направления исследований одного из аспектов проблемы, ранее игравшего подчинённую роль.

Хорошо известно, какими крепкими узами связана история православной церкви с историей государств, на территории которых православие становилось господствующей конфессией. Но не всегда обращалось достаточное внимание на то, что это — не просто факт истории отношений духовной и светской власти. Он наложил совершенно особенный отпечаток на все стороны жизни церкви от институциональной структуры до вероучения. В отличие от представителей тех религиозных движений, которые противопоставляют «формальным» принципам церковной организации «живые» и «содержательные» этические учения, соприкасающиеся с «миром», прежде всего, в области хозяйственной деятельности, приверженцев православия объединяют, в первую очередь, представления о церкви: от почти бессознательно усваиваемых навыков «воцерковленности» до абстрактнейших понятий экклезиологии. Мирским коррелятом такой религиозной организации, её «проекцией» на мир является уже не столько общество и экономика, сколько политика и государство. И помимо важных для любой церкви или деноминации вопросов о границах её общественно-политической деятельности, о прерогативах государства в религиозной сфере, о вмешательстве или невмешательстве церкви и государства в дела друг друга, об их «симбиозе» или разделении для православной церкви — а ещё более для её религиоведческого изучения — первостепенное значение имеют «универсалии», объединяющие её организацию, вероучение и общественную практику с организацией, идеологией и политикой исторически связанных с нею государств.

Важнейшей характеристикой формирующегося в таких условиях религиозного сознания является взаимное влияние отражающих, воспроизводящих друг друга представлений о государстве и церкви, закономерно попадающее в поле зрения религиоведения.

Исследования, связанные с определением того, в какой мере и под влиянием каких социальных процессов церковь продолжает оставаться для религиозного и общественного сознания «немного» государством, а государство — «своего рода» церковью, стимулируются в последние годы трудностями нахождения оптимальной формулы взаимоотношений этих институтов в нашей стране1 и до сих пор не изжитым кризисом европоцентристских установок зарубежного гуманитарного знания, заставляющим пересматривать отношение к западноевропейской модели разграничения функций церкви и государства как к эталону2.

1 См.: Иваненко С. Социально-политическая ориентация Русской Православной Церкви // Власть. 1995. № 1. С. 58- Полосин В. Разработка концепции государственно-церковных отношений в России//Кентавр. 1995. № 2. С. 143.

2 См., напр.: Dagron G. Empereur et pretre. Paris, 1996. P. 17−18, 328−329.

Вторая причина актуальности избранной темы — произошедшее за последнее десятилетие разрушение сложившихся в советском обществе систем личностных идентификаций, порождающее стремление заменить утраченные связи с жизнью демонстрацией внешних знаков усвоения ранее забытых или вытесненных на периферию общества идеологий и стилей. Значительную часть используемого при этом материала составляет историческое наследие русского православия со всеми его общественно-политическими импликациями, включая сложившиеся в XVI — XIX веках представления об идеальной (прежде всего — соответствующей церковному идеалу объединения людей) форме устройства «православного государства». Другую сторону того же процесса представляют собою попытки адаптации православия к новой политической реальности.

Таким образом, направление исследований обусловлено как воздействием общественных изменений на имманентную логику развития науки, так и проблемами, встающими перед самим обществом в ходе переживаемых им перемен.

Говоря о степени разработанности вышеизложенного круга проблем в религиоведении, следует отметить прежде всего отсутствие общетеоретических работ, посвященных принципам и методам соотнесения церкви как типа религиозной организации с государством как типом организации политической, истории церкви — со становлением государств. Единственным исключением являются работы Д.Е. Мануйловой3, в которых эти вопросы.

3 См., напр.: Мануйлова Д. Е. Церковь как социальный институт. М., 1978. были вкратце затронуты в связи с рассмотрением социально-экономической природы церкви.

Не предпринимались, по-видимому, и попытки обстоятельного рассмотрения в указанном ключе истории православной церкви от времени возникновения первых поместных церквей в восточном Средиземноморье до нынешнего состояния.

Картина меняется при переходе к изучению отдельных периодов церковной истории.

Существует обширная литература о взаимосвязи церковных и государственных институтов Византии, церковного вероучения и политических доктрин «византийского тысячелетия».

Самое пристальное внимание уделяли этой тематике российские византологи и историки церкви дореволюционной школы, в том числе и учёные — представители первой волны русской эмиграции4. Одновременно с ними, ещё до второй мировой войны, зарубежные исследователи обратились к рассмотрению выражения религиозных представлений в символике византийского придворного церемониала и его обратного воздействия на церковное богослужение5 и даже к построению на основе исторического, богословского и церковно-правового материала социологической теории.

4 См., напр.: Вернадский Г. Византийское учение о власти царя и патриарха // Recueil Kondakov. Prague, 1926; Острогорский Г. Отношение церкви и государства в Византии // Seminarium Kondakovianum, IV. Prague, 1931.

5 Treitinger О. Die ostromische Kaiserund Reichsidee nach ihrer Gestaltung im hofischen Zeremoniell. Jena, 1938. К сожалению, труд О. Трайтингера так и остался незаконченным (фактически это сборник материалов) из-за гибели исследователя. взаимовлияния религиозной и государственной идеологии (правда, в посвященном этому фундаментальном труде А. Демпфа6, развивающем несколько модернизированный вариант социологии О. Конта, собственно византийской проблематике отведено ничтожно мало места в сравнении с западноевропейской).

В послевоенные годы произошло заметное расширение источниковедческой базы исследований и углубление социологического анализа источников. Если первое было достигнуто скорее экстенсивным путём, — двухтомная монография Ф. Дворника7, по сей день остающаяся самым полным сборником материалов и лучшим путеводителем по раннехристианской и ранневи-зантийской религиозно-политической мысли, в целом выдержана в традиционном жанре «истории идей» (как и сравнительно недавно появившаяся книга И.С. Чичурова8, дополняющая её поздневизантийским и древнерусским материалом), — то второе связано с изменением методологической основы социально-исторических исследований, включением документов по истории церкви и памятников религиозной мысли в контекст истории хозяйства, социальной структуры и политической организации.

6 Dempf A. Sacrum Imperium. Geschichtsund Staatsphilosophie des Mittelalters und der politischen Renaissance. MunchenBerlin, 1929.

7 Dvornik F. Early Christian and Byzantine Political Philosophy. Origins and Background. Washington, 1966. Vol. 1 -2.

8 Чичуров И. С. Политическая идеология средневековья: Византия и Русь. М., 1990.

Наибольший интерес с этой точки зрения представляют работы А. П. Каждана9, в которых впервые была отмечена связь между акорпоративным характером византийского общества и особенностями восточнохристианской мистики, специфическим типом отчуждения государства от общества в Византии — и своеобразием выражения религиозных представлений о власти в государственной обрядовости, бюрократической — и монашеской этикой византийцев. За прошедшие тридцать лет идеи, высказанные А. П. Кажданом, так и не получили дальнейшего развития, но по-прежнему указывают наиболее перспективное направление исследований.

Наконец, появившаяся два года назад книга известного французского византолога Ж. Дагрона10 — своеобразная summa, отражающая современное состояние изучения проблемы «священства и царства», — знаменательна демонстративным отказом от подхода к предмету с мерками западноевропейской парламентской демократии и от рассмотрения «цезарепапизма» как своеобразной «восточной болезни». Сохраняя вполне трезвое и взвешенное отношение и к византийской церкви, и к русскому православию, составляющему как бы задний идейный план в целом сугубо византиноведческого исследования, Ж. Дагрон противопоставляет их исторический опыт государственно-церковным отношениям западноевропейского образца в качестве примера принципиально иной, но равно безуспешной, по его мнению, попытки нахождения идеальной модели сосуществования этих институтов, недос.

9 Цщан А. П. О социальнбй гфйроде византийского самодержавия // Народы Азии и Ае^рикц. NR6- Каждан А. П. Византийская культура <ХXII вв.). М-, 1968 и др. тижимой по причине их глубокого внутреннего родства, в любых условиях воспроизводящего отношения конкуренции и подмены, вытеснения одного института другим. Едва намеченные в работе Ж. Дагрона параллели между византийским и русским православием (в связи с политической историей Византии и России) — одна из самых интересных и малоисследованных областей компаративного религиоведения.

Переходя к состоянию изучения взаимосвязи религиозных и политико-идеологических доктрин в истории русской церкви, необходимо упомянуть о международных семинарах исторических исследований «От Рима к Третьему Риму» («Da Roma alla Terza Roma»), с 1981 года ежегодно проводимых в Риме 21 апреля, в день основания города11. Совсем недавно в рамках издания.

Dagron G. Empereur et pretre. Etude sur le «cesaropapisme» byzantin. Paris, 1996.

11 Труды римского семинара публикуются на итальянском, а материалы его московского отделения (в некоторые годы семинар проводится также и в Москве), с довольно длительной задержкой, на русском языке: Roma, Costantinopoli, Mosca. Atti del I Seminario inter-nazionale di studi storici «Da Roma alia Terza Roma». 21 — 23 aprile 1981. Napoli, 1983; La nozione di «romano» tra cittadinanza e universalita. Atti del II Seminario internazionale di studi storici «Da Roma alia Terza Roma». 21 — 23 aprile 1982. Napoli, 1984; Popoli e spazio romano tra diritto e profezia. Atti del III Seminario internazionale di studi storici «Da Roma alia Terza Roma». 21 — 23 aprile 1983. Napoli, 1986; Roma fuori di Roma: instituzioni e immagini. Atti del V Seminario internazionale di studi storici «Da Roma alia Terza Roma». 21 — 23 aprile 1985. Roma, 1993; Римско-Константинопольское наследие на Руси: идея власти и политическая практика. IX Международный Семинар исторических исследований «От Рима к Третьему Риму». Москва, 29−31 мая 1989 г. М., 1995; Рим, Константинополь, Москва: сравнительно-историческое исследование центров идеологии и культуры до XVII в. VI Международный Семинар исторических исследований «От Рима к Третьему Риму». Москва, 28 — 30 мая 1986 г. М., 1997. материалов семинара была опубликована монография Н. В. Синицыной, обобщающая работу автора по истории доктрины «Москва — Третий Рим"12.

Несмотря на то, что в ходе семинаров были проанализированы лишь отдельные понятия и некоторые локальные явления, связанные с религиозными аспектами политических утопий, на сегодня труды этих семинаров (в особенности междисциплинарные — и притом с высоким религиоведческим «коэффициентом» — разработки различных проблем истории универсалистских идей от Римской империи до России XVI — XVII вв.), составляют самый значительный массив научной литературы, касающейся рассматриваемого вопроса.

На материале истории Древней Руси и дореволюционной России исследования предметных областей, смежных с интересующей нас темой, проводились с разных методологических позиций.

В работах учёных структурно-семиотической школы — В. М. Живова, Ю. М. Лотмана и Б.А. Успенского13 — исследованы восприятие времени и пространства, формы мышления и механизмы коммуникации, объединявшие на.

12 Синицына Н. В. Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой концепции (XV-XVI вв.). М&bdquo- 1998.

13 См.: Успенский Б. А. Восприятие истории в Древней Руси и доктрина «МоскваТретий Рим» // Успенский Б. А. Избранные труды. М., 1996. Т. 1- Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Отзвуки концепции «Москва — Третий Рим» в идеологии Петра Первого (К проблеме средневековой традиции в культуре барокко) // Там жеУспенский Б. А. Царь и патриарх: харизма власти в России (Византийская модель и её русское переосмысление) // Там жеЖивов В.М., Успенский Б. А. Царь и Бог (Семиотические аспекты сакрализации власти в России) // Там же, и др. протяжении нескольких столетий религиозное и социально-политическое сознание, религиозную и политическую деятельность жителей России.

В трудах историков, рассматривавших религиозную жизнь Средневековья и Нового времени под углом зрения её социально-экономической обусловленности, — A.A. Зимина, А. И. Кпибанова, A.M. Сахарова и других, — как бы подытоживших свои прежние работы14 в коллективной монографии «Русское православие: вехи истории"15, уделено гораздо большее внимание хозяйственному укладу как общей основе политических и религиозных институтов.

Однако соотношение представлений о церкви и государстве как взаимосвязанных компонентов религиозного сознания и в первом, и во втором случае крайне редко — и только в связи с узкоспециальными вопросамиоказывалось в центре внимания учёных.

Наконец, названная выше монография охватывает и советский период истории Русской православной церкви: отчуждение социалистического государства от общества рассматривается в ней как главный фактор формирования религиозности и религиозного сознания в СССР16. В этом отношении к ней примыкают и некоторые другие работы, написанные в конце 80-х годов17.

14 Такие, как, напр.: Сахаров A.M. Церковь и образование Русского централизованного государства // Вопросы истории. 1966. № 1, и др.

15 Русское православие: вехи истории. М., 1989.

16 См. послесловие, написанное А. И. Клибановым.

17 См., напр., диссертационное сочинение: Панков Г. Д. Изменение места и функций церкви в советском обществе (на материалах русского православия). М., 1990.

В работах отечественных историков и религиоведов были подробно проанализированы изменения социально-политической ориентации Русской.

18 19 православной церкви и церковно-государственные отношения на всех поворотах жизни Советского Союза. Книги историков, выразивших точку зрения Русской православной церкви за рубежом20, и изыскания зарубежных исследователей21 дополняют картину альтернативными концепциями и конкретными сведениями о положении и настроениях верующих.

Несмотря на то, что авторы, представляющие Русскую православную церковь за рубежом («карловацкую церковь»), часто опирались на вторичные источники и слухи, а американские и европейские учёные долго не име.

18 См., напр.: Новиков М. П. Идеология современного русского православия. М., 1965; Курочкин П. К. Эволюция современного русского православия. М., 1971; Лисавцев Э. И. Эволюция политической ориентации русской православной церкви. М., 1977; Красников Н. П. Социально-этические воззрения русского православия в XX веке. Киев, 1988; Гордиенко Н. С. Современное русское православие. Л., 1988; Сидоров В. П. Социально-политическая доктрина русской православной церкви (XX столетие). СПб., 1996.

1Q.

Корзун М. С. Русская православная церковь, 1917 — 1945 годы: изменение социально-политической ориентации и научная несостоятельность вероучения. Минск, 1987; Шка-ровский М. В. Русская православная церковь и Советское государство в 1943 — 1964 годах: от «перемирия» к новой войне. СПб, 1995; Куроедов В. А. Религия и церковь в Советском государстве. М., 1982; Полосин B.C. Русская Православная Церковь и государство (Международно-правовой и политологический аспекты, 1971 — 1991). М., 1993; Алексеев В. А. Иллюзии и догмы. М., 1991; он же. «Штурм небес» отменяется?: Критические очерки по истории борьбы с религией в СССР. М., 1992.

20Боголепов А. А. Церковь под властью коммунизма. Мюнхен, 1958; Степанов (Русак) В. Свидетельство обвинения. Церковь и государство в Советском Союзе. М., 1993. Т. 1 — 3, и ДР.

21 Fletcher W. The Russian Orthodox Church Underground 1917 — 1970. Oxford, 1971; idem. Religion and Soviet Foreign Policy 1945 — 1970. London, 1973; idem. Soviet Believers: the ли доступа к советским архивам и оперировали гипотезами, — сегодня (особенно в результате работ 1980;х- 1990;х годов, но в немалой степени и благодаря сделанному ранее) связь между эволюцией социально-политических идей (в меньшей степени — массовых политических предпочтений), складывавшихся в Русской православной церкви советского времени, и изменением положения церковной организации можно считать обстоятельно и документирование изученной во всех основных чертах.

Тем не менее, взаимозависимость представлений верующих о состоянии, с одной стороны, церковного и, с другой стороны, государственного устройства попадала в поле зрения исследователей современного православия, пожалуй, ещё реже, чем она отражалась в работах историков-медиевистов. Помимо других причин, здесь, возможно, сыграло свою роль и состояние самого предмета исследования: после радикального разрыва государства и церкви, осуществлённого в первые годы советской власти, формирование «новой» и сохранение «старой» «исторической общности» людей происходило на совершенно разных путях.

Наконец, почти весь сбор материала и самые первые, элементарные эмпирические обобщения, касающиеся существования Русской православной церкви после 1991 года, в новой политической системе, пока ещё остаются делом будущего. Им и будет по необходимости посвящена значительная часть настоящей работы.

Religious Sector of the Population. Lawrence, 1981; Struve N. Les Chretiens en URSS. Paris, 1963; Поспеловский Д. В. Русская православная церковь в XX веке. М., 1995, и др.

Показательно, однако, что постановка вопросов в тех немногих работах, которые уже были проведены в последние годы, близка к предлагаемой здесь: так, диссертационное сочинение В.В. Панюковой22 содержит анализ общего и особенного в природе политических и религиозных организаций (правда, исходящий скорее из общих соображений, чем из исторической конкретики, но продиктованный, без сомнения, именно наметившимися тенденциями развития науки и общества).

Научная новизна исследования состоит в следующем:

— выявлена (на материалах истории православия) связь между особенностями религиозных представлений о церкви и характером социально-политических взглядов носителей этих представлений (в том числе и в современных условиях);

— показана определяющая роль, которую играли на протяжении истории русского православия массовые, обыденные представления о церкви по отношению к другим компонентам религиозного сознания, оказывавшим влияние на социальную практику;

— показана связь богословских учений о церкви и государстве с массовыми религиозными представлениями, выявлено действие как на концептуальном, так и на обыденном уровне религиозного сознания единых закономерностей, определяемых ходом государственного развития;

22 Панюкова В. В. Церковь и государство в современном политическом процессе России: опыт и проблемы взаимодействия. М., 1996.

— введены в научный оборот, обобщены и систематизированы данные, почерпнутые из наименее изученного и имеющего наибольшее актуальное значение разряда источников: публикаций, касающихся существования Русской православной церкви в российском обществе 1990;х годов.

Цель работы — выявление социальных и культурных предпосылок и путей взаимного влияния религиозных представлений о церкви, с одной стороны, и о государстве, с другой, сопоставления и уподобления образов этих институтов в религиозном сознании.

Задачи исследования:

— анализ тех религиозных представлений, распространённых в Византии, Древней Руси и дореволюционной России, которые позволяют говорить о церкви как об организации, построенной по образу государства, являющейся его «концентрированным выражением» и служащей для воспроизведения необходимого государству образа жизни;

— анализ особенностей восприятия этих представлений основными течениями современного русского православия.

Объект исследования — история отношений православной церкви и государстваистория отражения этих отношений в религиозном сознании.

Предмет исследования — процесс взаимного влияния религиозных представлений о церкви, с одной стороны, и о государстве, с другой, в ходе эволюции церковно-государственных отношений.

Методологическая основа работы — принципы описания социальной предметности, выработанные тем направлением в отечественной социологии культуры, которое сложилось, начиная с 1960;х годов, в рамках структур-но-семиотическои школы, но со временем вышло за ее пределы, отказавшись от чрезмерной формализации хода и результатов исследования и ассимилиривав опыт других направлений при сохранении общеструктурали.

V/ 24 стскои установки на анализ знаковой стороны социальной коммуникации и на выявление в ней отношений, инвариантных при некоторых преобразованиях25.

Из зарубежных учёных, помимо К. Леви-Стросса26, наибольшее влияние на концепцию и методологический аппарат исследования оказал антрополог-структуралист В. Тэрнер27, отказавшийся от примата синхронии над диахронией и обосновавший идею изоморфности обрядовых циклов, периодов жизни общества и морфологических законов становления социальных структур, включая религиозные организации (на материале центральноаф.

23 Применительно к нашей проблематике эта школа представлена именами В. М. Живова, Ю. М. Лотмана и Б. А. Успенского (см. выше, прим. 13).

24 В этом отношении с указанным направлением можно сблизить не принадлежащих к нему, но и методологически, и тематически «пересекавшихся» с ним Д. С. Лихачёва и С. С. Аверинцева.

25 О структурализме в религиоведении см.: Яблоков И. Н. Основы теоретического религиоведения. М&bdquo- 1994. С. 157−165.

26 См., прежде всего, его соображения о лингвистике и социологии как науках с общим предметом и методом: Levi-Strauss С. Les structures elementaires de la parente. Paris, 1968. P. 564−569.

27 См.: Тэрнер В. Ритуальный процесс. Структура и антиструктура // Тэрнер В. Символ и ритуал. М., 1983. риканского племени ндембу, сопоставленном с историей милленаристских движений и таких образований, как францисканский орден в Европе XIII — XV вв. и бенгальское вишнуистское движение сахаджия в Индии XV — XVI вв.).

Материал, использованный в работе, почерпнут, помимо византийской и русской богословской и исторической литературы, церковного и государственного законодательства разного времени и русской религиозной философии конца XIX — первой половины XX века, из таких источников, как религиозно-публицистические сочинения русской эмиграции, издания Московской Патриархии, сборники документов по истории церковно-государственных отношений, мемуарная литература, опубликованные результаты социологических опросов последнего десятилетия, современная периодика, а также архив Совета по делам Русской православной церкви при Совете министров СССР.

Апробация исследования состоялась в рамках семинара аспирантов кафедры философии религии и религиоведения философского факультета Московского государственного университета. Диссертация была обсуждена на заседании этой кафедры и рекомендована к защите.

Результаты работы могут найти применение при разработке методов социологии религии, в исследованиях, посвященных перспективам развития современного российского общества и оценке возможного воздействия на это развитие религиозных факторов, а также в преподавании истории религии и других религиоведческих дисциплин.

Основное содержание исследования отражено в работах автора, опубликованных в журнале «Россия молодая» и в открытой печати ИНИОН РАН.

Заключение

.

Главным результатом проведённого исследования является описание традиционных для православия представлений об общественной организации, выражающихся в вероучении, богослужении и институциональной структуре церкви, как таких «матриц» социальной практики, которые способны отражать интересы и моделировать поведение самых разных социальных групп в различных исторических условиях, «работая» как на обыденном, так и на концептуальном уровнях религиозного сознания.

Уже на первых этапах исторической эволюции церкви материал, унаследованный от прошедших периодов развития религиозных представлений, начал подвергаться переосмыслению и использоваться в качестве санкции новых общественных отношений.

Так, идея изоморфизма космоса и общины, ранее служившая основой социального порядка, объединила в эпоху поздней Античности и раннего Средневековья две обособившиеся от общества организации — церковь и государство — в их противостоянии социальной нестабильности. Перенос признаков взаимного отношения общества и власти на оппозицию «мирского» и «священного» (как и «встречный» процесс осмысления этого отношения средствами религиозного сознания) был обусловлен, с одной стороны, инерцией языка и архетипического фонда культуры, сохранившего «воспоминание» о социальных образованиях, в которых ещё не существовало отчётливого разделения религиозной и политической деятельности, с другой стороны — общностью позиции, занятой церковью и государством по отношению к отживающим общинным и племенным социальным связям и религиозным представлениям. Выступая как факторы разложения этих связей и «универсализации» общественной жизни, духовная и светская власть пришли к тому параллелизму и единообразию организационных принципов, которое получило в вероучительно-правовых доктринах наименование церков-но-государственной «симфонии».

В результате этих процессов церковь, возникшая из стремления к восполнению ущербности социальной и политической организации до совершенства её идеального образца, сложившегося в религиозном сознании, превратилась, как и государство, в систему отношений, отчуждённых от вступающих в эти отношения людей.

Обнаруживающие немало черт сходства представления о «небесной иерархии», церковной организации и лестнице государственных чинов, как и соотношение общего и единичного в системе философских категорий Средневековья, отобразили положение человека в социальной структуре, развившейся в нечто «сверхприродное», независимое от «естественных» связей между людьми, имеющее самостоятельную ценность и гораздо более стабильное, чем преходящее человеческое существование. Семиотической стороной того же самого явления стало отделение образа государя священной державы от представляющего этот образ человека, превращение образов божества и его представителей в знаки господствующей над человеком, не исключая и властителя, имперсональной силы.

Таким образом, многие организационные, культовые и вероучитель-ные особенности церкви явились, с одной стороны, следствиями, с другой стороны — «ферментами» развития и воспроизводства отчуждения власти от общества, государственного аппарата — от интересов сословий и других общественных групп.

Сложившийся в Византии, а к XVI веку — в других формах — образовавшийся в России разрыв между государством и обществом, воспроизведённый религиозным мировоззрением в виде парадоксального (взаимоисключающего и взаимодополнительного) сочетания божественного и человеческого порядков вещей, характерного для самых разных элементов православной традиции, не был прёодолён законодательными способами и закрепился как на массовом, обыденном, так и на концептуальном уровне религиозного сознания. Характерные для русской религиозной мысли представления о недостаточности рациональных критериев истины, «видимых», эмпирически регистрируемых показателей соборного единства церкви и институциональных, кодифицированных механизмов управления государством являются с этой точки зрения реализацией одного и того же противоречия.

Особую роль играют в такой ситуации массовые представления о сущности и тенденциях развития религиозных и политических институтов (не всегда различаемых обыденным сознанием), являющиеся своеобразным инвариантом, «общим знаменателем» многих вероучительных и религиозно-философских концепций. В специфических для Русской православной церкви условиях неразработанности социально-политической доктрины такие представления нередко выполняют функции неписаного кодекса социальной практики.

По мере усложнения общественных отношений к традиционным для православия установкам на архаичные, стихийно складывающиеся коллективные представления и на авторитет церковной организации прибавилась (хотя и не получила широкого распространения) ориентация на социальную конвенцию.

Если первая из этих позиций предполагает отождествление формы и смысла традиционных знаковых систем, образов «священного царства» — и принципов не только церковного, но и государственного устройства, то вторая связана с признанием большей или меньшей (в зависимости от исторической ситуации) условности этих образов, с удалением сроков осуществления этих принципов в «мирской» и, в частности, политической жизни в неопределённую временную перспективу, а третья — со склонностью к конвенциональному восприятию такой символики и демократическим преобразованиям в церкви и государстве.

В условиях переживаемого российским обществом кризиса и разрушения системы социальных статусов актуализация всех трёх подходов к материалу традиции обусловлена, с одной стороны, происходящими в различных общественных группах поисками нового идейного оформления своих интересов, с другой — испытываемыми Русской православной церковью трудностями определения своего отношения к государству. В равной степени это касается и выбора между двумя сложившимися ещё в первой половине XX века воззрениями на исторический процесс: взглядом на него как на постепенное «расцерковление» государства и общества, движущихся к эсхатологическому разрушению и гибели, или, напротив, поступательное «воцерков-ление» социальных и политических институтов.

Показанное выше значение массовой религиозности и переходное состояние общества указывают, помимо таких путей продолжения работы над темой, которые диктуются внутренней логикой исследования (как, например, изучение связей между элементами различных уровней религиозного сознания, а также между ними — и социальной практикой), на необходимость непосредственного наблюдения и конкретно-социологического анализа изменений в жизни православных общин и братств, сопоставления полученных результатов с ходом формирования общественной структуры и политической системы.