Творчество Ф. М. Достоевского в русском литературно-критическом сознании начала ХХ века: Пути восприятия и осмысления

Изучение восприятия классических образцов русской словесности, ставшее во второй половине XX века неотъемлемой частью отечественной литературной науки, открывает перед исследователем целый пласт плодотворнейших перспектив. Прежде всего, утрачивается метафоричность в понимании художественного произведения как явления поистине живого — изменчивого, подчас непредсказуемого, отвергающего любые симптомы догматической неискренности, ускользающего от скороспелых итогов самоуверенного постулирования. История оценки литературного текста читателями и критиками разных эпох расширяет диапазон его возможных толкований, позволяет осмыслить творение словесного искусства с большей объективностью и достоверностью. Кроме того, подход к произведению с точки зрения его восприятия особым образом характеризует литературную жизнь конкретной стадии культурного развития, в которой это произведение функционирует, оттеняет ее социально-философские и этико-эстетические интересы.

Очевидно, что степень читательской востребованности художественного наследия писателя на протяжении разных исторических отрезков неодинакова. Ярчайшим примером того, насколько глубоко и многолинейно созданный автором художественный мир может вживаться в культурное пространство иной эпохи, является, безусловно, функционирование творчества Ф. М. Достоевского в начале XX века.

Как справедливо писала З. Г. Минц, «почти у каждой культурной эпохи есть имена, которые превращаются для нее в своеобразные знаки-символы той или иной системы взглядов. Для русской литературы конца XIX — начала XX века одним из таких имен было имя Ф.М. Достоевского"1. Действительно, почти каждый писатель, каждый литературный деятель, представляющий какое-либо идеологическое или эстетическое течение, считал необходимым продемонстрировать свое видение художественного мира Достоевского. Освоение духовного наследия русского классика стало для серебряного века животрепещущей проблемой, причем, что особенно важно, литературно-критическая мысль этого времени старалась активно переосмыслить его, приспособив для нужд современного сознания2. Создатели большинства эстетических концепций использовали художественный опыт Достоевского в качестве основополагающего источника или, в крайнем случае, в качестве обширного иллюстративного материала собственной теориидля большинства критиков отношение к писателю было характерологическим признаком их эстетической ориентации.

Особую значимость рассматриваемой проблеме придает исключительный характер взаимоотношений творчества Достоевского со всей эпохой XX века. На наш взгляд, поэтика и идеология произведений Достоевского, его метод освоения мира включают творческое наследие художника в парадигму этого социокультурного феномена. Давно замечены и описаны, хотя и с разной степенью глубины, линии воздействия Достоевского на виднейших писателей, на авторитетнейшие философские и эстетические группировки нынешнего столетияпри этом многочисленные факты соприкосновения художественной системы Достоевского с современной культурой позволяют говорить не о простом влиянии, а о соприродности его творчества духовным исканиям.

1 Минц З. Г. Блок и Достоевский // Достоевский и его время. Л., 1971. С. 217. «~~ л.

Ср.: Саськова Т. В. Символистский «миф» о Достоевском // Традиции и новаторство русской прозы XIX века. Горький. 1988. С. 67.

XX века. Если говорить только о влиянии, то наследие любого крупного писателя, а тем более такого мощного культурного источника, как русская классическая литература, представится включенным в литературную семиосферу XX века. Понятие же «соприродности» подчеркивает уникальность художественного мира Достоевского, который действительно «предвосхитил основные философские, общественные, социально-психологические и нравственные коллизии XX.

Отечественной наукой неоднократно обнаруживались связи творчества Достоевского с эстетикой и практикой модернизма, с философскими исканиями экзистенциалистов, фрейдистов, с разработками ана-литическиой психологии К.Г. Юнга4 — т. е. с системами, которые в уходящем столетии были особенно популярны и актуальны. Нельзя не отметить, что под влиянием Достоевского сделаны важнейшие открытия М. М. Бахтина: о функции диалога в культуре, о полифонизме как принципе мышления, о народно-смеховом карнавальном ритуале. Любопытным свидетельством представляется высказывание А. Эйнштейна.

3 О Достоевском: Творчество Достоевского 1889−1931 годов: Сб. статей. М., 1990. С.З.

4 Основные работы на эту тему: Бурсов Б. И. Национальное своеобразие русской литературы. М.- Л., 1964. С.377−392- Бурсов Б. И. Достоевский и модернизм // Современные проблемы реализма и модернизм. М., 1965. С.469−506- Пруцков Н. И. Русская классическая литература и современность. М., 1965. С.107−139, 146−150- Днепров В. В. Черты романа XX века. М.- Л., 1965. С.499−514- Днепров В. Достоевский как писатель двадцатого века: (К 150-летию со дня рождения) // Иностр. лит. 1971. № 11. С. 190−200- Достоевский в зарубежных лищр&турах. Л., 1978; Мотылева Т. Достоевский и зарубежные писатели XX века //Вопр. дат. 1971. № 5. С.96−128- Мотылева Т. А. О мировом значении Достоевского // Мотылева Т. А. Достояние современного реализма. М., 1973. С.223−378- Фридлендер Г. М. Достоевский и мировая литература. М., 1987. о том, что Достоевский больше, чем какой-либо другой мыслитель, способствовал созданию теории относительности. Тот принцип понимания действительности, который физик увидел в произведениях Достоевского, а именно, изображение жизни, как «неэвклидова мира», и оказался импульсом для гениального открыти^З^ Дополнительным штрихом к общей картине восприятия Достоевского в XX веке может послужить тот факт, что у целого ряда писателей негативное или двойственное отношение к Достоевскому сопровождалось заметным тяготением к использованию образного строя и принципов сюжетного построения его произведений. По-видимому, у таких авторов, как М. Горький, А. Белый, В. В. Набоков, Л.М. Леонов6 сознательное отторжение феномена Достоевского сочеталось с бессознательным влечением к нему, что лишний раз доказывает исключительную актуальность наследия русского писателя в XX веке.

Между тем, именно русская критика дореволюционных десятилетий, замечая пророческий характер художественных исканий Достоевского, впервые по-настоящему оценила его новаторство — и, видимо, не случайно. Серебряный век русского искусства обозначил многие особенности эстетического сознания нынешнего столетия. Нацелен.

5 Кузнецов Б. Этюды об Эйнштейне. М., 1965. С. 119−134- Кузнецов Б. Эйнштейн и Достоевский // Наука и жизнь. 1965. № 6. С.38−44.

6 См., к примеру: Лавров A.B. Достоевский в творческом сознании Андрея Белого (1900;е годы) // Андрей Белый. Проблемы творчества. М., 1988. С.131−150- Бялик Б. Достоевский и достоевщина // Бялик Б. М. Горький — литературный критик. М., 1960. С.238−310- Щенников Г. К. Горький и Достоевский: сближение антагонистов // Достоевский и мировая культура: Альманах. СПб., 1993. № 1. Ч. 2. С.48−57- Злочевская A.B. Традиции Ф. М. Достоевского в романе В. В. Набокова «Приглашение на казнь» // Филологические науки. 1995. № 2. С.3−13 и др. раб. ность на сосредоточенное освоение всемирного художественного опыта, синтетическое восприятие разных видов искусства, «книжность"7 — специфические приметы эпохи — стали характерными для культуры всего XX века, размывавшей грани между эстетической и внеэстетиче-ской действительностью. Рубеж двух столетий ознаменовался расцветом модернистских течений, бурным развитием разнообразных эстетических концепций, многие из которых сохранили свое значение и в дальнейшем.

Творческое наследие Достоевского, своеобразно осмысленное критикой в этот период, во многом спровоцировало появление новых принципов восприятия и интерпретации литературного текста. Глубокое внутреннее родство новых литературных течений с художественной идеологией Достоевского явилось той самой конгениальностью, без которой невозможно более или менее адекватное, «центростремительное», прочтение художественного текста. Именно поэтому серебряный век оказался эпохой, с которой фактически и начинается глубокое и многогранное прочтение произведений Достоевского. Традиционный социально-психологический и конкретно-исторический анализ, нацеленный на выявление типологических соответствий литературных творений «реальной» действительности и представленный в известных статьях В. Г. Белинского, H.A. Добролюбова, Н. К, Михайловского, был способен охватить лишь ограниченные стороны художественного мира писателя8. Ближе к постижению особенностей творчества Достоевского.

7 Гужиева И. В. Книга и русская культура начала XX века: (Брюсов) // Рус. лит. 1983. № 3. С.156−157.

8 См.: Захаров В. Синдром Достоевского // Север. 1991. № 11. С.144−151- Топоров В. Н. О структуре романа Достоевского в связи с архаическими подошли сочувствующие ему литераторы: H.H. Страхов, JI.E. Оболенский, О.Ф. Миллер9, однако, пытаясь отвести упреки в мистической направленности поздних романов Достоевского, они невольно избегали самых «проклятых» вопросов «реализма в высшем смысле». Из литературно-критических работ XIX века, пожалуй, наиболее проницательной оказалась краткая характеристика В. Н. Майкова, уловившего «в психологических этюдах» Достоевского «тот самый мистический отблеск, который свойствен вообще изображениям глубоко анализированной действительности"10,.

Г. Р. Яусс, один из основоположников современной рецептивной эстетики, писал: «Если обозначить как эстетическую дистанцию разницу между заданным горизонтом ожидания и появлением нового произведения, восприятие которого вследствие отрицания привычного или обнародования нового, впервые высказываемого опыта может иметь своим следствием изменение горизонта ожидания, то эту эстетическую дистанцию можно исторически объективировать по спектру реакций публики (спонтанный успех, неприятие или шок, отзвук лишь у отдельных лиц, постепенное или запоздалое понимание)"11. Достоевский, явно нарушая общепринятые «горизонты ожидания», т. е. диапазон восприсхемами мифологического мышления // Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. М., 1995. С. 257 и др. раб.

9 См., напр: Книгин И. А. Леонид Егорович Оболенский — литературный критик. Саратов, 1992. С.50−57.

10 Майков В. Н. Нечто о русской литературе в 1846 году // Русская эстетика и критика 40−50-х годов XIX века. М., 1982. С. 86.

11 Цит. по: Архипов Ю. Н. Анализ и восприятие: (Проблемы рецептивной эстетики) // Теории, школы, концепции (критические анализы): Художественная рецепция и герменевтика. М., 1985. С. 206. нимающей приемлемости искусства, прокладывал дорогу философско-эстетическому мышлению последующих литературных эпох.

Все это еще раз подчеркивает актуальность поставленной темы, которая, помимо обнаружения самоценных фактов восприятия классика русской литературы в начале XX века, может дать импульс для изучения более общих вопросов о соотношении творчества Достоевского и культуры всего столетия, для уточнения некоторых аспектов проблемы художественного восприятия, для уяснения механизмов культурного диалога.

Несмотря на обилие научных работ, в той или иной степени освещающих тему восприятия Достоевского в начале XX века, она настолько обширна, что говорить о ее исчерпанности до сих пор невозможно.

Между тем, уже в дореволюционной печати делались попытки обобщения и оценки современных работ о Достоевском: специальные главы этому посвящены в книгах «Литературные характеристики» А. И. Введенского и «Книги и люди» А.Г. Горнфельда12- периодические отклики в журнале «Вестник Европы» публиковал С.А. Адрианов13- цикл книг, посвященных поиску «психологических параллелей» между твор

12 Введенский А. И. Литературные характеристики. 2-е изд. СПб., 1910; Горнфельд А. Г. Книги и люди: Лит. беседы. СПб., 1908.

Адрианов С. Критические наброски <: Вересаев о Достоевском> // Вестник Европы. 1910. № 4. С.380−386- Адрианов С. А. Заметки о театре <: «Братья Карамазовы» на сцене Художественного театра> // Вестник Европы. 1910. № 11. С.373−386- Адрианов С. Критические наброски <: Статьи о Достоевском В. Иванова, А. Белого, В. Кранихфельда> // Вестник Европы. 1911. № 8. С.329−336 и другие статьи (см. Приложение) чеством Достоевского и литераторами XX века, выпустил в 1911;1913 годах А.К. Закржевский14.

На протяжении первых послереволюционных десятилетий в связи с известными идеологическими обстоятельствами религиозно-философская и символистская оценка творчества Достоевского либо замалчивалась, либо подвергалась уничтожающей критике с использованием подчас некорректной, истерической лексики, которой особенно богата книга В.В. Ермилова15. В этом ряду наиболее спокойной и уравновешенной выглядит статья В. Ф. Переверзева «Достоевский в русской критике», предпосланная однотомному собранию сочинений писателя 1931 года. Искренний приверженец социологического подхода, Пере-верзев посчитал вершиной интерпретации творчества Достоевского статью Добролюбова «Забитые люди" — дальнейшие труды продемонстрировали, на его взгляд, постепенное снижение уровня понимания писателя16. Символистская критика, которую автор представил лишь именем Д. С. Мережковского, заняла самую низкую ступень в этой иерар

17 хии .

Таким образом, из богатейших материалов, связанных с восприятием Достоевского в начале XX века, в активном научном обиходе остались только статьи М. Горького. В отношении же к критикам «враждебного» лагеря сложилась парадоксальная ситуация: исследователи,.

14 Закржевский А. Подполье: Психологические параллели. Киев, 1911; Закржевский А. Карамазовщина: Психологические параллели. Киев, 1912; Закржевский А. Религия: Психологические параллели. Киев, 1913.

15 Ермилов В. В. Достоевский. М., 1956. С. 262, 275−278.

16 Переверзев В. Ф. Достоевский в критике // Достоевский Ф. М. Сочинения. М.-Л, 1931. С. Х1У-ХХУШ.

17 Там же. С.XXXI. которые в рамках вульгарно-социологической традиции делили творчество Достоевского на «прогрессивную» и «реакционную» части, сближали последнюю, так называемую «достоевщину», с идеологией символизма и религиозной философии и были в этом более «объективны», чем те, кто, стремясь представить эстетику Достоевского однозначно реалистической, разрывал всякие связи между русским классиком и нетрадиционным мировосприятием. Поэтому фраза того же В.Ф. Перевер-зева о том, что «бессилие перед социальными вопросами, перед проблемой униженных и оскорбленных, которая была объявлена неразрешимой в эмпирическом мире в плане трезвого реального мышления <.> роднило декадентов с Достоевским"18, ближе к действительности, чем слова Г. М. Фридлендера, что «критики-символисты приспособляли творчество Достоевского к нуждам реакции <.>, стилизовали Достоевского в своих работах под ницшеанца или мистика, противопостав.

19 -г" ляя его творчество идеям революции". В дальнейшем, например, в книгах Н. В. Кашиной «Эстетика Ф. М. Достоевского"20 и Г. М. Фридлендера «Достоевский и мировая литература"21 возобладала вторая тенденция, а словом «достоевщина» стали обозначать то самое «прираще.

18 Переверзев В. Ф. Достоевский в критике. С. ХХ1Х.

19 Фридлендер Г. М. Основные линии развития русской литературной критики от 90-х годов XIX в. до 1917 года II История русской критики. М.- Л., 1958. Т.2. С. 423.

20 Кашййа Н. В. Эстетика Ф. М Достоевского: Учеб. пособие. М., 1989.

21 Фридлендер Г. М. Достоевский и мировая литература. ние"22 смысла, с помощью которого символисты якобы искажали творчество Достоевского23.

Выполнявшаяся на протяжении многих лет задача резкого разграничения реалистической и модернистской критики на позитивную и негативную приводило исследователей к прямым искажениям важнейших постулатов символистской эстетики. В академическом двухтомнике «История русской критики» Фри длен дер пишет: «Непосредственным выражением реакционной социально-политической и эстетической программы символистской критики была борьба против идей реализма, проповедь идеалистического «чистого» искусства"24. Это мнение, а также утверждение, что символизм отвергал «взгляд на литературу как на отражение жизни, идею общественного назначения искусства"25, демонстрируют крайне однобокий, недифференцированный подход к символизму. Более объективная история символизма, учитывающая многие нюансы внутренней динамики этого направления, была написана позже, в 70−90-е годы в цикле книг о русской журналистике рубежа веков26, в монографии В. А. Сарычева «Эстетика русского модерниз.

22 Богданов В. А. Метод и стиль Ф. М. Достоевского в критике символистов // Достоевский и русские писатели. М., 1971. С. 392.

23 Типичное высказывание Б. И. Буреова: «Декаденты идут не столько от Достоевского, сколько от «достоевщины» «(Бурсов Б. И. Достоевский и модернизм. С.485).

24 Фридаендер Г. М. Основные линии развития русской литературной критики от 90-х годов XIX в. до 1917 года. С. 413.

25 Там же.

26 Литературно-эстетические концепции в России конца XIX — начала XX века. М., 1975; Литературный процесс и русская журналистика конца XIX — начала XX века: Социал-демократические и обще-либеральные издания. М., 1981; Литературный процесс и русская журналистика конца XIX ма"27, а также в целом ряде изданий, посвященных творчеству A.A. Блока28.

Это позволило более вдумчиво отнестись к проблеме восприятия символистами Достоевского. Так, статья A.B. Богданова «Метод и стиль Достоевского в критике символистов», несмотря на некоторые принципиальные неточности, в частности, на утверждение приоритета советских литературоведов в открытии того, что «религиозная метафизика» Достоевского содержала в своих глубинах начала, несовместимые с «догматами христианства», в целом предлагает довольно взвешенные выводы: «символистская критика выявляет в творческом методе Достоевского <.> тенденции, восходящие к религиозным убеждениям, к идеалистическому миросозерцанию писателя, и приращение, отличное от реализма толстовского типа. Заданный ракурс акцентировал в Достоевском-художнике своеобразное и неповторимое, но та же заданность вела к абсолютизации этого неповторимого, к отторжению совершенного Достоевским приращения от традиционного реализма"29. начала XX века: Буржуазно-либеральные и модернистские издания. М., 1982; Русская литература и журналистика начала XX века: 1905;1917: Социал-демократические и обще-либеральные издания. М., 1983; Русская литература и журналистика начала XX века: 1905;1917: Буржуазно-либеральные и модернистские издания. М., 1985.

Сарычев В. А. Эстетика русского модернизма: Проблема «жизне-творчества». Воронеж, 1991.

28 Максимов Д. Е. Поэзия и проза Александра Блока. Л., 1981; А. Блок. Новые материалы и исследования: В 5 кн. М., 1982;1997. (Лит. наследство). Укажем также выпуски «Блоковских сборников», издававшиеся в Тарту.

29 Богданов В. А. Метод и стиль Ф. М. Достоевского в критике символистов. С.392−393.

Инерция невнимательного отношения к символизму проглядывает, однако, и в сравнительно новых исследованиях. Удручающую картину смешения неоднородных явлений представляет работа Т.В. Сась-ковой «Символистский „миф“ о Достоевском»,-Анализируя выступления B.C. Соловьева, A.JI. Волынского, Д. С. Мережковского, А. Белого, исследовательница прямо называет Соловьева родоначальником символизма и причисляет к этому направлению без всяких оговорок Волынского30. Вряд ли может быть приемлемым догматическое стремление автора однозначно определить метод Достоевского как реалистический, что автоматически отсекает возможность альтернативных трактовок, а также отсутствие в списке анализируемых критиков имени В. И. Иванова, без которого в общем говорить о символистском прочтении Достоевского невозможно. Вывод же о том, что «символисты абсолютизировали лишь одну сторону проблемы и тем самым отказались от постижения художественного и философского богатства его романов"31, можно расценивать как упрощенное, схематичное толкование проблемы.

Возможность беспристрастного освещения интересующей нас темы появилась сравнительно недавно. В многочисленных трудах, посвященных разным ее аспектам, на первом месте по частотности обращения находится вопрос о религиозно-философском осмыслении творческого наследия Достоевского, который наиболее полно рассматривается в работах И. В. Кузнецовой, А. Д. Терлецкого, Е.К. Созиной32. Во.

30 Саськова Т. В. Символистский «миф» о Достоевском. С. 67.

31 Там же. С. 70.

32 Кузнецова И. В. Интерпретация философских идей Ф. М. Достоевского представителями «нового религиозного сознания» в России (начала XX века): Автореф. дисс. канд. филос. наук. М., 1990; Терлецкий А. Д. Ф. М. Достоевский и философская критика рубежа XIX — начала XX веков. Симфемногом определяющая общую картину восприятия Достоевского в начале XX века, религиозно-философская трактовка писателя тем не менее не исчерпывает всего многообразия оценок, как, впрочем, и символистское прочтение автора «Братьев Карамазовых». Статьи A.B. Лаврова, Г. М. Фридлендера, Н.Т. Ашинбаевой34 и многих других авторов, анализирующих интерпретацию Достоевского отдельными критиками, также, естественно, затрагивают лишь частные стороны общей темы.

Попытка более многосторонней разработки проблемы представлена в диссертации Д. Ю. Бяржайте «Творчество Ф. М. Достоевского в оценках русской литературной критики конца XIX — начала XX века"35. Не стремясь к всеохватности, исследовательница обращает свое внимание на ключевые труды о Достоевском Н. К. Михайловского, Л. Е. Оболенского, Д. С. Мережковского, А. Л. Волынского, демонстрирующие, по ее мнению, тенденции критической мысли поздненароднического и религиозно-философского направлений. рополь, 1994; Созина Е. К. Творчество Ф.М. Достоевского в русской фило-софско-критической мысли рубежа XIXначала XX веков // Ф. М. Достоевский и национальная культура. Челябинск, 1996. Вып. 2. С. 163−247.

Пакраван М. Творчество Ф. М. Достоевского в критике русских символистов: Автореф. дисс. канд. фил. наук. М., 1979.

34 Лавров А. В. Достоевский в творческом сознании Андрея Белого (1900;е годы). С.131−150- Фридлендер Г. М. Д. С. Мережковский и Достоевский // Достоевский: Материалы и исследования. СПб., 1993. Вып. 10. С. З-20- Фридлендер Г. М. Достоевский и Вячеслав Иванов // Достоевский: Материалы и исследования. СПб., 1994. Т. 11. С. 132−144- Ашинбаева Н. Т. Ф. М. Достоевский в критической прозе И. Анненского // Вестн. Ленингр. ун-та. 1985. № 9. Вып.2. С.40−47.

35 Бяржайте Д. Ю. Творчество Ф.М. Достоевского в оценках русской литературной критики конца XIX — начала XX в.: Автореф. дисс. канд. фил. наук. М., 1992.

На наш взгляд, такой подход дает лишь частичное представление о функционировании произведений Достоевского в литературной жизни эпохи.

В отличие от указанной работы, основная цель предлагаемого диссертационного сочинения — не только проанализировать созданные отдельными критиками индивидуальные смысловые конструкции в их содержательной замкнутости, но и обнаружить общие «механизмы» возникновения и формирования разных оценок, обусловленные (в большей или меньшей степени) самим художественным миром писателя. Для реализации этой цели необходимо обратиться к широкому спектру высказываний, разнообразных по своей концептуальной и историко-литературной значительности, к мемуарным и эпистолярным материалам, позволяющим подчас раскрыть невербализованные или подсознательные мотивы тех или иных критических суждений. Нам кажется продуктивным изучение тех публикаций, в которых автор «Братьев Карамазовых», на первый взгляд, не являлся предметом осо- * бого внимания: мимолетные, неотрефлектированные реплики могут нести в себе немаловажную информацию для решения поставленной проблемы.

Ключевым в таком подходе к теме становится употребляемый нами термин «литературно-критическое сознание», который необходимо рассмотреть в контексте общей теории художественного восприятия.

Проблема читателя стала предметом регулярных исследований уже во второй половине XIX века. В трудах A.A. Потебни и его последователей по харьковской «психологической школе» началось планомерное обоснование тезиса о коммуникативной природе художественного произведения. Сопоставляя произведение и слово, Потебня впервые отчетливо сформулировал мысль о том, что значение созданного, художником текста не тождественно тому значению, которое возникает в каждом случае его восприятия36. Сущностной особенностью произведений словесного искусства он считал отсутствие «устойчивости», т. е. эстетически самоценной материальной формы, поэтому «для нового пользования ими необходимо каждый раз их воспроизведение. Каждый раз они рождаются вновь. Состояние закрепления их видимыми знаками есть не действительное их существование, а лишь пособие для их воспроизведения"37. Подобная трактовка онтологии литературного произведения кардинально преобразует представление о функциональном статусе рецептивных процессов: впервые теоретически фиксируется неизбежность, необходимость читателя для самого существования литературы. При этом читатель осмысляется как активный соучастник творческого процесса, как фигура не менее важная, чем сам автор: «<.> мы можем понимать поэтическое произведение настолько, насколько мы участвуем в его создании"38, поэтому не случайна мысль Потебни — в интерпретации современного исследователя — что «без понимания и анализа специфики восприятия обществом поэзии на разных этапах исторического развития невозможно серьезное изучение истории и теории литературы"39.

Идеи A.A. Потебни оказались основополагающими для формирования литературоведческих концепций, так или иначе изучающих фигуру читателя, и здесь следует назвать не только прямых последовате.

36Потебня A.A. Эстетика и поэтика. М., 1976. С. 543.

37 Там же. С.287−288.

38 Там же. С. 543.

39 Пресняков О. П. A.A. Потебня и русское литературоведение конца XIXначала XX века. Саратов, 1978. С. 94. лей харьковского филолога, в частности, А. Г. Горнфельда и А.И. Белецкого40, но и труды бахтинской школы, посвященные философии диалога.

Появившиеся в середине 20-х годов работы М. М. Бахтина, В. Н. Волошинова, П. Н. Медведева свидетельствовали о широком теоретическом осмыслении идей Потебни. Отправной точкой новой эстетической концепции стало утверждение диалогической, социальной природы слова. Являясь средством коммуникации, слово может быть охарактеризовано не только на основании имманентных формальных признаков, но и с учетом «внесловесного контекста», структура которого обусловлена жизненной ситуацией взаимодействия говорящего и слушающего41. Трактовка литературы, словесного искусства, при таком понимании сущности слова неизбежно приобретает особые черты: важной становится регистрация «внешних», социально-этических факторовпоэтому «можно сказать, что поэтическое произведение — могущественный конденсатор невысказанных социальных оценок: каждое слово на.

42 сыщено ими", слово в поэзии, как и в жизни, становится «сценарием события», именно воспринимающий «разыгрывает» этот сценарий, «угадывая в словах и в формах их организации живые специфические взаимоотношения автора с изображаемым им миром и входя в эти.

40 Горнфельд А. Г. О толковании художественного текста // Рус. богатство. 1912. С. 145−172- Белецкий А. И. Об одной из очередных задач ис-торико-литфй^урной науки: Изучение истории читателя // Белецкий А. И. Избранные труды по теории литературы. М., 1964. С.25−40.

41 Волопшнов В. Н. Слово в жизни и слово в поэзии: К вопросам социологической поэтики // Бахтин под маской. Маска пятая (первая полумаска). М., 1996. С. 67 и др.

42 Там же. С. 76. взаимоотношения третьим участником — слушателем"43. Пафос теоретических разработок Бахтина, в 20-е годы направленный против формалистического описания литературы, акцентирует самостоятельный статус содержания художественного произведения, которое образует саму категорию «эстетического», при этом «основная особенность эстетического, резко отличающая его от познания и поступка — его рецептиви 44 тг ныи, положительно-приемлющии характер». Не подходя вплотную непосредственно к проблемам художественного восприятия, своим утверждением диалогичности внутренней структуры текста Бахтин сформировал представление об имманентности читателя произведению и тем самым создал фундамент для дальнейших разработок в этой области.

Так, В. В. Прозоров в книге «Читатель и литературный процесс», рассуждая о сущности художественного образа, полагает «читательское и зрительское соучастие» непременной предпосылкой его «возникновения и второго рождения». Более того, по мысли исследователя, художественный образ реально существует только в восприятии: «Художественный образ возникает в сознании воспринимающего текст читателя, рождается из встречи сложного текстового поэтического потенциала <.> с не менее сложным жизненным <.> опытом читателя"45. Правда, осмысляя фигуру читателя как ключевую в процессе литературой коммуникации, В. В. Прозоров приходит к утверждению бесперспективности подхода к художественному диалогу «с позиций равноправия ав.

43 Волошинов В. Н. Слово в жизни и слово в поэзии: К вопросам социологической поэтики. С. 79.

44 Бахтин М. М. Работы 20-х годов. Киев, 1994. С. 280.

45 Прозоров В. В. Читатель и литературный процесс. Саратов, 1975.

С. 18. тора и читателя-адресата и тем более с позиций преобладания или доминирования в нем читательского начала"46. Ученого в большей степени интересует не фигура реального читателя, а читательская ориентированность самого произведения, внутренняя диалогичность художественного текста. В его монографии впервые в отечественной науке отчетливо заявлено о существовании категории «внутреннего» читателя, образа читателя-адресата, находящегося в отношениях «нераздельности и неслиянности», коррелятивности, с фигурой реального конкретно-исторического читателя-получателя47. Живущий в авторе и своеобразно организующий авторское сознание воображаемый, гипотетический читатель «влияет и на процесс и на конечный результат писательского труда"48. Поэтому «замкнутая структура» художественного произведения «одновременно предрасположена к разомкнутости"49- диалогичность, разомкнутость является сущностным качеством литературы, в соответствии с которым и должно строится ее изучение50.

46 Прозоров В. В. Художественная классика: границы истолкования: К теории вопроса // Проблемы комплексного изучения восприятия художественной литературы. Калинин, 1984. С ЛОЗ.

47 Прозоров В. В. Читатель и литературный процесс. С. 31−33.

48 Там же. С.ЗЗ.

49 Там же.

50 Следует отметить, что практически одновременно с В. В. Прозоровым немецкий литературовед В. Изер обосновывал структурную значимость феномена «имплицитного» читателя. Наличие этой абстрактной категории обусловливается, по Изеру, уровнем прагматики текста, ответственного за возникновение «эстетического объекта» — культурной ценности произведения. Прагматическая структура текста, «стратегии», составляющие его «первичный код», «моделируют акт восприятия, являются условием многих содержащихся в нем <первичном коде. — Е.3> возможностей реализации тек.

Теоретическое осмысление структурной функциональности произведения, феномена «имплицитного» читателя сопровождается в отечественной науке активным изучением реальной читательской аудитории — в ее конкретно-исторических формах. На призыв А. И. Белецкого, который еще в 20-е годы заявлял о важности подобного рода исследований для истории литературы51, откликнулись литературоведы, действующие в русле предложенного М. Б. Храпченко «историко-функционального» подхода. Осуществленные в этом направлении ис.

52 следования, изучающие «жизнь произведения во времени», предлагают ценнейший практический материал для изучения классических произведений русской словесности53. Правда, вопросы о природе художественного восприятия, о сущности воспринимающего сознания остаются за пределами этих исследований. История рецепции отдельных произведений значима здесь прежде всего как фактор обоснования их культурной ценности, научные интересы направлены на проблему функционирования художественного текста, его воздействия на читатеста". (Изер В. Историко-функциональная текстовая модель литературы. // Вестн. МГУ. Сер 9. Филология. М., 1997. № 3. С.129).

51 См.: Белецкий А. И. Об одной из очередных задач историко-литературной науки: Изучение истории читателя // Белецкий А. И. Избранные труды по теории литературы. М., 1964. С. 25−40.

См.: Хранен ко М. Б. Время и жизнь литературных произведений // Художественное восприятие. Л., 1971. Сб. 1. С.29−57.

53 Русская литература в историко-функциональном освещении. М., 1979; Литературный произведения в движении эпох. М., 1979; Время и судьбы русских писателей. М., 1981; «Что делать?» Н. Г. Чернышевского: Исто-рико-функциональное исследование. М., 1990. лей54. Кроме того, определенный крен в сторону исторического аспекта восприятия, позволяющий представить диахроническую картину динамики вкусов и потребностей читательской публики, затрудняет постановку вопроса о синхронной типологии читательской аудитории, о внутренней динамике самого процесса восприятия.

Значительно большее внимание фигуре реального читателя уделяется в исследованиях Б. В. Банка, И. Е. Баренбаума, А. И. Рейтблата, Г. Н. Ищуа55, Предпринятые учеными разыскания показывают, насколько влияют на процесс восприятия социальные, психологические, культурные факторы. Однако и в этих работах теоретическое обобщение проблем, связанных с художественной рецепцией, и, в частности, с феноменом воспринимающего сознания, остается на втором плане56.

54 Осьмаков Н. В. Историко-функциональное исследование произведений художественной литературы // Русская литература в историко-функциональном освещении. М., 1979. С.5−41.

55 См.: Банк Б. В. Изучение читателей в России: XIX в. М., 1965; Барен-баум И. Е. История книги. М., 1984; Рейтблат А. И. От Бовы к Бальмонту: Очерки по истории чтения в России во второй половине ХГХ века. М., 1991; Ищук Г. Н. Лев Толстой: Диалог с читателем. М., 1984.

56 В 1980;1990;е годы в российской науке заметно расширился круг ученых, занимающихся проблемой художественной рецепции. Помимо тематических сборников, вышедших в Волгограде и Ставрополе (Вопросы функционального изучения литературы: Сб. науч. тр. Волгоград, 1982; Проблемы функционального изучения литературы: Классическая литература и современность. Ставрополь, 1975), следует отметить несколько коллективных трудов, подготовлеадрх в Калининском (Тверском) госуниверситете (Художественное творчество и проблемы восприятия. Калинин, 1978; Художественное произведение и его читатель. Калинин, 1980; Литературное произведение и читательское восприятие: Межвуз. тематический сб. Калинин, 1982; Проблемы комплексного изучения восприятия художественной литературы. Калинин, 1984; Читатель в творческом сознании русских писателей. Калинин, 1986; Художественное восприятие: Проблемы теории и истории. Калинин,.

Не менее интенсивно изучение художественного восприятия велось в западноевропейской науке XX века. Поиск закономерностей в процессе постижения (и в то же время порождения) смысла художественного произведения стало основной задачей так называемой рецептивной эстетики. Опираясь на труды Э. Гуссерля, Р. Ингардена, Г. Г. Гадамера, которые создали традицию философски-теоретического осмысления проблемы восприятия, ученые «констанцской школы», Г. Р. Яусс, В. Изер и их последователи, впервые в научной практике попытались представить детализированную инвариантную модель рецептивных процессов, а также раскрыть структуру воспринимающего созна.

1988; Художественное творчество и проблемы восприятия. Тверь, 1990; История литературы и художественное восприятие. Тверь, 1991), где в статьях Г. Н. Ищука, В. В. Прозорова, Л. В. Чернец и др. проводится дальнейшая разработка вопросов теории художественного восприятия, а также представлены практические исследования восприятия произведений русской литературы. Необходимо выделить словарь-справочник «Художественное восприятие: Основные термины и понятия», в котором сделана одна из первых попыток обобщения разных аспектов и концепций, связанных с рецептивной проблематикой (Художественное восприятие: Основные термины и понятия: (Словарь-справочник). Тверь, 1991). Существенное значение имеют и работы Ю. Б. Борева, в которых критически осмысляется история рецептивно-герменевтических проблем и предлагаются суммирующие дефиниции некоторых понятий (Борев Ю. Б. Искусство интерпретации и оценки: Опыт прочтения «Медного всадника». М., 1981; Борев Ю. Б. Теория художественного восприятия и рецептивная эстетика, методология критики и герменевтика: (Вместо введения) // Теории, школы, концепции (критические анализы): Художественная рецепция и герменевтика. М., 1985. С.3−68- Борев Ю. Б. Художественное общение и его язык. Теоретико-коммуникативные и семиотические проблемы художественной культуры // Теории, школы, концепции (Критические анализы): Художественная коммуникация и семиотика. М., 1986. С.5−43). ния57. Для нас важно то, что «выдвижение на передний план проблемы сознания как инструмента интерпретации видоизменяет акценты в процессе изучения произведения: <.> интерпретирующее сознание перестает быть монолитной устремленностью к смыслу, а представляет собой сложное многоступенчатое сооружение с разного рода идеологическими фильтрами"58. Становится более отчетливым тезис о том, что художественное восприятие — это процесс взаимодействия двух культурных субъектов: литературного текста и воспринимающего сознанияосмысление произведения зависит не только от имплицитных «стратегий» текста, но и от целого комплекса социальных, психологических, этических факторов, организующих личность реципиента, от его индивидуального опыта и мировоззрения. Употребление понятия «читательское сознание» позволяет подчеркнуть активность адресата литературной коммуникации, который в «акте чтения» проявляет все многообразие своих личностных качеств, а также уточняет представления о сложном и многомерном характере рецептивных процессов.

Еще больше осложняющих обстоятельств приходится учитывать при изучении феномена литературно-критического восприятия. К сожалению, в современной науке литературная критика нечасто рассматривается с точки зрения общих рецептивных проблем, что искусственно приводит к созданию труднопреодолимого водораздела между литературно-критическим восприятием и обычным чтением, к абсолютизации.

57 См. подробнее: Дронов A.B. Рецептивная эстетика // Современное зарубежное литературоведение: Страны Западной Европы и США: Концепции, школы, термины. М., 1996. С. 127−138.

Зись А.Я., Стафецкая М. П. Интерпретация произведения как феномена культуры // Теории, школы, концепции (критические анализы): Художественная рецепция и герменевтика. М., 1985. С.69−102. отличий между двумя разновидностями, в сущности, одного и того же процесса — при том, что некоторые теоретические предпосылки для такого разграничения могут быть подвергнуты сомнению. Так, традиционное однозначное представление о посреднической функции критики окажется проблематичным, если/согласиться, что «понимание достижимо только при собственной рефлексии реципиента"59. Иными словами, конвенционально признаваемая роль критика как более компетентного ценителя литературы не способна автоматически повлиять на остальную читательскую аудиторию, на маршруты ее собственного общения с художественным текстом. Можно признать более справедливой точку зрения В. Изера, который «отказывает критику-профессионалу в уникальности его статуса. Для него <Изера. — Е.3.> критик и читатель равно участвуют в процессе конструирования художественного смысла и ценности произведения"60. Действительно, с одной стороны, каждый читатель — «сознательный, а чаще бессознательный критик, «оценщик» словесности"61, с другой стороны, «литературовед <и критик, безусловно, тоже. — Е.3.> прежде, чем приступить к анализу произведения, сперва выступает в роли реального читателя, и первая читательская реакция всегда предшествует аналитическим усилиям его"62, следовательно, теоретическое различие между рядовым.

59 Богин Г. И. Понимание // Художественное восприятие: Основные термины и понятия. Тверь, 1991. С. 21.

60 Борев Ю. Б. Художественное общение и его язык. Теоретико-коммуникативные и семиотические проблемы художественной культуры. С. 35.

61 Прозоров В. В. Читатель и писатель // Краткая литературная энциклопедия. М., 1978. Т.9. Стб. 785.

62 Строганов М. В. Читатель // Художественное восприятие: Основные термины и понятия. Тверь, 1991. С. 43. читателем и критиком не слишком велико. Центральная функция критики в таком случае — расширение диалогового поля вокруг произведения, позволяющего читателю при желании «сверить» свое восприятие с готовой оформленной интерпретацией.

Отмеченные выше общие закономерности художественной рецепции безусловно справедливы и для литературно-критического восприятия. На процесс постижения критиком литературного текста влияют его индивидуальные этико-эстетические пристрастия, личный опыт, социальная и психологическая ориентированность. Однако своеобразие культурного статуса литературной критики определяет существование некоторых специфических особенностей взаимодействия критики с произведением.

Прежде всего, поскольку критика — «теоретическое самосознание литературного направления"63, большое значение приобретает то, что критик, как правило, является представителем определенной литературной группы, концептуальность его мышления предопределяет такое восприятие, при котором едва ли не первым фактором оценки становится освоение произведения, т. е. попытка его совмещения с филоеоф-ско-эстетической концепцией самого критика и того литературного коллектива, к которому он тяготеет. Как следствие, «труд критика <.> является не только средством его самовыражения, но и выявляет определенные групповые интересы"64, которые подчас не менее «ответственны» за создание оценочного слоя литературно-критического выска.

63 Определение В. И. Кулешова. См.: Жук А. А. Конспект вступительной лекции по курсу истории русской литературной критики // Русская литературная критика. Саратов, 1994. [Вып. 3]. С. 6.

64 Блина Е. Г. Литературная критика и общественное сознание в Советской России 1920;х годов. Саратов, 1994. С. 14. зывания, чем собственные приоритеты его автора. В отличие от «обычного» чтения, которое в идеале представляется интимным актом индивидуального сознания, литературно-критическое постижение текста приобретает коллективный характерлитературно-критическое восприятие в большей степени становится феноменом общественного сознания, поэтому критик в своей работе осознанно или неосознанно65 подчиняется его общим тенденциям, литературно-критическое высказывание, иногда независимо от воли его автора, преломляет направленность мыслей и настроений целой культурной эпохи.

С другой стороны, осознавая свою особую компетентность в вопросах литературной оценки, свою миссию публичного литературного деятеля, непосредственно воздействующего на читательские умы, критик так или иначе сообразует собственные выступления с новейшими культурными, философскими, эстетическими веяниями и старается, нередко наперекор общепринятым установкам, привить читательской публике новый эстетический вкус, новые маршруты осмысления известных литературных произведений66.

Таким образом, актуализация категории «литературно-критическое сознание» требует учета всего комплекса указанных про.

65 Ср.: «Коллективное сознание в собственном смысле — как сознание коллектива — не существует, хотя имеется некоторая (остающаяся неосознанной) коллективная определенность, за которой могут развиться однородные, становящиеся осознанными чувства и волевые действия (покоящиеся на чувствах)». (Философский энциклопедический словарь. М., 1998. С. 423 424). Здесь и далее курсив в цитатах принадлежит их авторам. Выделенное нами в цитатах обозначено жирным шрифтом.

66 См.: Чернец Л. В. О формах интерпретации литературных произведений // Художественное восприятие: Проблемы теории и истории. Калинин, 1988. С. 42−53. тиворечивых факторов. Задачей нашего диссертационного исследования становится в связи с этим анализ тех влияний, которые испытывали критики начала XX века в процессе интерпретации и осмысления творчества Достоевского: насколько оценка писателя зависела от принадлежности критика тому или иному направлениюкаким образом на восприятии классика русской словесности сказывались животрепещущие общественные проблемы эпохинаконец, каким образом постижение произведений художника было связано с создаваемыми в это время фи-лософско-эстетическими концепциями.

Кроме того, важно еще раз подчеркнуть, что употребляемый нами термин «литературно-критическое сознание» подразумевает отношение к анализируемому объекту как к целостному феномену67. Разнообразие оценок в критической практике противоборствующих течений на определенном уровне исследования может становиться нерелевантным. Старый подход, согласно которому дореволюционный литературный процесс состоял из враждебных, никак не сопоставимых группировок, давно исчерпал себя. Для нас очевидно, что существует возможность обнаружить глубокое единство интересов и устремлений всего русского общества данной эпохи. По-видимому, кризисные ощущения, предчувствие грядущей катастрофы (категории Апокалипсиса и социальной революции в этом контексте сближаются), а также создание утопических жизнетворческих концепций были доминантой в мировосприятии писателей и мыслителей самых разных течений и направлений, недаром в.

67 Ср.: Елина Е. Г. Литературная критика и общественное сознание в Советской России 1920;х годов. Саратов, 1994. С.5−13. последнее время поднимается вопрос об эстетических универсалиях серебряного века68.

Поэтому задача работы заключается также в том, чтобы акцентировать внимание на общих приметах восприятия Достоевского в начале XX века, характерных для большинства критиков и литературно-критических течений, обнаружить общие темы и мотивы интерпретаций Достоевского, составляющие своеобразный имплицитный диалог о писателе.

Еще одним следствием обращения к феномену литературно-критического сознания является разграничение восприятия и осмысления как двух не тождественных категорий рецепции. Оставляя кропотливое теоретическое обоснование расподобления двух близких понятий за пределами нашей работы69, мы остановимся на некоторых принципиальных для нас положениях.

Очевидно, что суждение критика о произведении может базироваться на самых разных основаниях: от мимолетного неотрефлектиро-ванного впечатления до скрупулезного и последовательного анализа текста. Достоевскому на рубеже Х1Х-ХХ веков было посвящено несколько капитальных многостраничных исследований, в которых осуществлялась попытка создать целостное представление о мировоззрен.

68 Мущенко Е. Г. «Живая жизнь» как эстетическая универсалия серебряного века // Филологические записки. Воронеж, 1993. Вып. 1. С.41−48.

69 О типах (или стадиях) художественной рецепции, а также о терминологическом разграничении соответствующих понятий см.: Борев Ю. Б. Искусство интерпретации и оценки: Опыт прочтения «Медного всадника». С.35−36- Художественное восприятие: Основные термины и понятия: (Словарь-справочник). Тверь, 1991. С .20−23, а также в концепции немецкого исследователя К. Пфаффа (Зись А.Я., Стафецкая М. П. Художественная коммуникация и рецепция как ее завершающее звено. С. 176). ческих предпосылках его художественного творчества. С другой стороны, особенность восприятия автора «Братьев Карамазовых» в начале столетия заключалась в том, что имя писателя часто встречалось в статьях, не относящихся к нему непосредственно: в публикациях о современной литературной и общественной жизни. Естественно, что многие из таких реплик носили поверхностный характер и были порождены не столько собственной рефлексией журнальных рецензентов, сколько общим настроением критики, сложившейся традицией оценки. Кроме того, можно предположить, что некоторые высказывания о Достоевском даже самых авторитетных литературных деятелей эпохи не были следствием прямого общения с текстом, создавались через определенный промежуток времени после его прочтения, и, соответственно, отражали не непосредственное художественное впечатление, а, так сказать, воспоминание о впечатлении. Исследование показывает, что образовавшийся «временной зазор» был достаточен, чтобы под влиянием самых разных внешних обстоятельств — чужих интерпретаций, кружковых интересов, эволюции собственного сознания реципиента и пр. — мнение критика подверглось некоторой модификации. Таким образом,.

1П большая или меньшая рефлективность литературно-критического высказывания является признаком, характеризующим сущностные аспекты восприятия Достоевского в начале XX века и имеющим безусловную значимость для нашей работы.

Разделение понятий «восприятие» и «осмысление» может обосновываться и по-другому. Как уже говорилось выше, для большинства критиков обращение к творчеству Достоевского означало не только по.

70 О разделении дорефлективного и рефлективного уровней рецепции см.: Богин Г. И. Понимание // Художественное восприятие: Основные термины и понятия. С. 21. нимание и интерпретацию его произведений, т. е. построение системы культурных эквивалентов художественному миру писателя, но и оценку значимости, актуальности его наследия для данной эпохи, определение его функционального статуса. Осмысление творчества Достоевского как явления современной культурной, общественной и даже политической жизни было, безусловно, одной из важнейших примет, характеризующих динамику восприятия писателя в критике серебряного века.

Рассмотренные методологические основания работы, связанные с понятием «литературно-критическое сознание», дают право утверждать, что в заданном ракурсе тема изучается впервые. Предложенный подход позволит подвергнуть внимательному рассмотрению факты, дотоле не входившие в научный кругозор отечественного литературоведения. Все это свидетельствует о новизне представляемого диссертационного сочинения.

Автор отдает себе отчет в том, что решение вопроса о рецепции и функционировании сочинений Достоевского в литературном процессе начала XX века в полном объеме требует принципиально иного масштаба исследования. Во-первых, очевидно, что проблема использования опыта Достоевского в художественных текстах эпохи должна разрабатываться отдельно: представляемая тема предполагает сосредоточение на нехудожественных, литературно-критических текстах. Во-вторых, степень погружения в материал диктует необходимость ограничения хронологических рамок исследования: понятие «начало века» уточняется в работе границами первого десятилетияправомерность выделения этого временного отрезка объясняется, с одной стороны, промежутком между двумя юбилеями Достоевского (1901;1911), которые сопровождались повышенным вниманием к писателю и, следовательно, обозначали вехи определенной стадии его осмысления, а с другой стороны, историей символизма, расцвет и кризис которого произошли именно в этот период. Символистские (и околосимволистские) оценки Достоевского безусловно доминировали в начале века, именно футурологические замыслы символистов стали характерным примером апелляции к законам художественного мира писателя.

Таким образом, непосредственным объектом нашего исследования стали высказывания о Достоевском Д. С. Мережковского, А. Л. Волынского, Н. К. Михайловского, В. В. Розанова, А. И. Богдановича, А. Белого, Вяч. И. Иванова, К. И. Чуковского, Ю. И. Айхенвальда, И. Ф. Анненского, С. А. Адрианова, В. П. Кранихфельда, В. В. Вересаева и некоторых других литераторов, осмысленные с точки зрения общего процесса рецепции Достоевского в начале XX века.

Структура работы соответствует сформулированным задачам. Первая глава, «Достоевский и литературно-критические течения начала XX века», построенная прежде всего на анализе истории восприятия писателя в журналах «Весы» и «Вестник Европы», преследует цель уяснить, каким образом на конкретные суждения о писателе влияла принадлежность оценщика к той или иной литературной группе, как сочеталась интерпретация произведений Достоевского с философско-эстетическими концепциями литературных деятелей эпохи, а также с их общественно-политическими взглядами. В своих рассуждениях мы исходим из того, что в литературном процессе начала XX века существовало два полюса эстетических пристрастий. Наряду с традиционной критикой, сохранявшей приверженность общественно-эстетическим заветам демократической журналистики 1860-х годов, в это время активно развивались многочисленные течения «новой» критики, которые определяли свое отношение к писателям на иных основаниях — сквозь призму религиозно-философских воззрений или с имманентноэстетических позиций71. Вместе с тем, сами принципы использования имени авторитетного писателя в литературной полемике были схожими — это, как и многие другие факты, свидетельствует об отсутствии непреодолимых идеологических границ между различными течениями и направлениями литературной жизни эпохи. Нам не кажется необходимым выделять в качестве отдельной литературной силы критику марксистской ориентации: во-первых, в 1900;е годы ее голос был еще сравнительно слаб, а во-вторых, основные эстетические установки литераторов-марксистов (за исключением разве что представителей так называемого «легального марксизма») развивали и углубляли старые принципы «демократической» критики.

Вторая глава, «Диалог о Достоевском: художественный мир писателя в литературно-критических интерпретациях 1900;х годов», посвящена работам, которые стремились выявить религиозные, психологические, мировоззренческие предпосылки художественного творчества Достоевского. Сопоставительный анализ этих публикаций позволяет акцентировать внимание на темах, ставших общими для всего литературно-критического сознания начала XX века. Следует особо отметить существование мотива «преодоления» Достоевского — к такому результату пришли многие критики, желавшие осмыслить социокультурное влияние художественного наследия русского классика.

Кроме того, в приложении помещен указатель упоминаний писателя в журналах «Весы» и «Вестник Европы» за первое десятилетие XX.

71 Ср.: Книгин И. А. История русской литературной критики. Часть II: [Программа курса] // Русская литературная критика. Саратов, 1994. [Вып.З]. С. 34. века, призванный несколько восполнить пробелы в существующей библиографии Достоевского.

В целом практическая часть работы должна подтвердить следующие основные положения.

Восприятие Достоевского в начале XX века — пример истинного взаимодействия двух культурных феноменов, двух субъектов литературной коммуникации: творчества Достоевского и литературно-критического сознания эпохи. Это двунаправленный процесс, в котором можно увидеть, с одной стороны, воздействие художественного опыта писателя на философскую, общественную, эстетическую мысль эпохи, а с другой стороны, новаторское прочтение его произведений, позволяющее открыть неведомые дотоле стороны его таланта.

Творчество Достоевского стало фактом общественного сознания эпохи, и, как следствие, задачей критиков было не только интерпретировать художественные тексты писателя, но и вынести суждение о значении его творческого наследия — и для культурной жизни, и для общественно-политической «злобы дня».

Восприятие и осмысление Достоевского зависело от принадлежности критика тому или иному литературному течению, но эта зависимость осложнялась целым рядом субъективных и объективных обстоятельств.

Подчиняясь общим, групповым интересам, критики не всегда высказывали о Достоевском суждения, адекватные их собственному, первоначальному впечатлению о художественном мире писателя.

В статьях о Достоевском обнаруживается целый комплекс общих тем и мотивов, который свидетельствует о глубинном единстве литературного процесса эпохи.

Представляемая диссертационная работа прошла апробацию на XIX и XXI Научных чтениях, посвященных памяти Е. И. Покусаева (1995 и 1997 годы) — на Научных чтениях «Русский гений», посвященных 175-летию со дня рождения Ф. М. Достоевского (1996) — на Филологической конференции молодых ученых, посвященной памяти A.A. Жук (1997) — на III Филологической конференции молодых ученых, посвященной 90-летию Саратовского госуниверситета (1999), на заседаниях литературоведческого семинара молодых ученых при филологическом факультете СГУв процессе преподавания курсов «История русской литературы и культуры» и «История русской литературной критики и журналистики», а также в публикациях.

Результаты диссертационного исследования могут иметь практическое применение в преподавании вузовских курсов «Теории литературы», «Истории русской литературы», «История русской литературной критики и журналистики».

Заключение

.

Исследование литературно-критических статей и высказываний о Достоевском 1900;х годов подтверждает тезис об исключительной актуальности художественного наследия писателя для эпохи серебряного века. Многочисленность специальных работ, посвященных автору «Преступления и наказания», большое количество реплик и упоминаний о писателе в выступлениях философского, публицистического, теоретико-эстетического характера свидетельствует о том, что многие явления культурной и общественной жизни начала XX века вызывали ассоциации и сравнения с его творчеством, оценивались сквозь призму его художественного опыта. В литературно-критическом сознании этого времени феномен Достоевского существовал в роли силы, воздействующей на внеэстетическую действительность — писатель нередко становился значимым фактором для религиозно-революционных или социально-революционных ожиданий.

Пути восприятия и осмысления Достоевского в начале XX века во многом обусловлены принадлежностью критиков тому или иному литературному направлению. «Освоение» Достоевского или, наоборот, отстранение от его творчества диктовалось чаще всего априорными обществ енно-эстетическими установками литературных деятелей эпохи. Эстетической ориентации критиков подчинялся и метод интерпретации1 произведений писателя: если «новая» критика тяготела к общекультурологическому, религиозно-философскому или имманентно-эстетическому толкованию его художественных текстов, то для «демократической» критики ближе оставался социально-психологический и.

1 О понятии «метод интерпретации» см.: Борев Ю. Б. Искусство интерпретации и оценки: Опыт прочтения «Медного всадника». М., 1981. конкретно-исторический анализ. Наконец, оценка культурной и общественной значимости творчества Достоевского для России также не являлась однонаправленной: литераторы, группировавшиеся вокруг журналов «Мир искусства», «Новый путь», «Весы», «Золотое Руно», охотно фиксировали некую метафизическую ценность писателя XIX века для формирования нового религиозного сознанияих оппоненты прежде всего пытались осмыслить роль Достоевского в контексте нравственно-этической жизни русской интеллигенции. Можно усмотреть и некоторую закономерность в эволюции суждений о Достоевском у представителей разных литературных групп: если критики, близкие символизму, поначалу провозглашали безусловную родственность художественных открытий писателя собственным философским и эстетическим чаяниям, а затем заявляли о необходимости возвыситься над предложенным им уровнем миропонимания, то у литераторов демократической ориентации утверждение тотальной ущербности творчества Достоевского сменилось пониманием его глубинной связи с жизнью.

Вместе с тем, в высказываниях о Достоевском нередко наблюдается взаимопроникновение неоднородных эстетических интересов. Так, например, в работах С. А. Адрианова и В. В. Вересаева немаловажное значение приобретает толкование религиозных мотивов его творчества, а для А. Белого и Д. С. Мережковского не оказывается совсем чуждым определение социально-исторического смысла его романов. Вряд ли случайны и совпадения в итоговых оценках писателя: как мы видели, мотив «преодоления» Достоевского активно эксплуатировался представителями разных литературных направлений.

Восприятие отечественного классика в начале XX века свидетельствует скорее о глубокой цельности литературного процесса эпохи, чем о существовании непреодолимой жесткой границы между противоборствующими «лагерями» — еще одним подтверждением тому может служить обнаруженное нами единство тем и мотивов толкования писателя. При всем многообразии путей осмысления Достоевского критики так или иначе приходили к утверждениям, что его творчество преодолевает привычные нормы постижения действительности, что художник углубляется в неизведанные дотоле тайники человеческого сознания, открывая заслоненную стандартными с оцио-культурными схемами мышления природу человеческой индивидуальности. Интерпретаторы Достоевского рассуждали о том, что художественный метод писателя лишен типологизма, присущего русской литературе середины XIX века, о том, что творчество автора «Братьев Карамазовых» носит скорее отвлеченно-аналитический, экспериментальный характер. В литературно-критическом сознании серебряного века Достоевский оставался писателем, для которого кардинальные проблемы мироустройства, в частности, проблема существования в жизни и в человеческом сознании добра и зла, были далеки от ясности и определенности. Художественный мир Достоевского расценивался критиками 1900;х годов как явление глубоко двойственное, поэтому восприятие писателя в это время сопровождалось постоянными сомнениями в приемлемости или неприемлемости нравственно-этических аспектов его художественной идеологии.

Интерпретационный диалог о Достоевском, ведущийся в критике начала XX века, подтверждает идею М. М. Бахтина о полифоническом принципе построения произведений писателя. Действительно, несмотря на разноголосицу в трактовках, большинство из них открывают сущностные стороны его художественного мира, а это еще раз демонстрирует несводимость художественной идеологии писателя к какой-либо единой философской доктрине. Следует особенно подчеркнуть, что для критиков серебряного века религиозная направленность произведений Достоевского не была очевидной — рассматривать его творчество с точки зрения безусловной приверженности писателя христианским ценностям, как это делают некоторые исследователи конца XX века, вряд ли продуктивно2.

Включение в круг исследуемых материалов мимолетных реплик и высказываний, а также некоторых эпистолярных и мемуарных источников позволяет значительно расширить представление о восприятии Достоевского в эпоху начала XX века. Как нами было показано, некоторые критики (А. Белый, Д. С. Мережковский, В. Я. Брюсов, А. И. Богданович, Е. А. Ляцкий и др.) в разных статьях предлагали противоречивые или даже противоположные оценки творчества Достоевского, и это, на наш взгляд, свидетельствует о том, что публичные высказывания не всегда адекватно соответствовали изначальному восприятию и постижению писателя. Кроме того, особые цели преследовали реплики, призванные определить функциональный статус Достоевского в общественной и культурной жизни эпохи.

Детальное изучение восприятия писателя литературной критикой серебряного века открывает материалы, еще не вошедшие в научный обиход отечественного литературоведения. Наряду с уже известными работами Н. К. Михайловского, Д. С. Мережковского, В. В. Розанова, А. Белого, Вяч.И. Иванова публикации С. А. Адрианова, Е. А. Ляцкого, В. П. Кранихфельда, Б. А. Садовского и других критиков представляются важным звеном в истории понимания классика русской и мировой лител.

Жожикашвили С. Заметки о современном достоевсковедении // Вопр. лит. 1997. Вып. 4. С.126−161.