Образ Прометея как вечный образ в мировой литературе

У Эсхила всегда наличествует принцип божественной справедливости, карающей тех, кто выступает против нее. Трагик верит в существование божественных сил и их воздействие на человека. Религиозные представления Эсхила (равно как и других мыслителей этого времени, например, философов ионийской школы, для которых мир существовал как некий абстрактный) начинают меняться. У Эсхила появляются идеи пантеистического характера: Зевс есть эфир, Зевс есть земля и небо, Зевс является всем и чем-то выше этого. Тем не менее, боги у Эсхила антропоморфны, хотя и наделены функциями нравственного воздействия, ведь религия Эсхила «есть прежде всего верность этическому началу, олицетворяемому богиней Правды».

В трагедиях Вяч. Иванов Прометей отделяет себя от безусловного блага, от души мира, которая выступает как проявление абсолютного в реальном, материальном мире. Эта душа — не мудрость, а божественная премудрость, интегрирующее начало, объединяющее мир. Прометей обречен на поражение, поскольку разрывает связь с ней.

Вяч. Иванов дополняет эсхиловскую модель в соответствии со своими философскими воззрениями. Герой его трагедии не только чувствует божественное присутствие (как и герой произведений Эсхила), он ощущает и осознает всю свою слабость и беззащитность перед судьбой, миром, всю ущербность своего одиночества.

Эсхиловские трагедии характеризуются схематизмом и статичностью, их герои являются носителями какой-либо одной черты; их характер, эмоции выписаны «процессуально, текуче, что связано с музыкальной основой трагедии вообще». Эсхилу интересно глобальное, а не частное; его увлекает не борьба страстей в человеке, а борьба дионисийского хаоса с аполлонийским началом, ее процесс и исход.

По мнению А. Ф. Лосева, герои эсхиловских трагедий стремятся к познанию запредельного мира, и это устремление является дионисийским экстазом (в современном литературоведении экстаз можно соотнести с кульминацией), рожденным столкновением неумолимого Рока и нравственного сознания человека. Познать этот экстаз возможно только пройдя долгий и мучительный путь страданий. Так, мучения Прометея предшествовали примирению богов.

Эсхил с большим почтением относится к рассудку, интеллектуальному началу, ведь в основе мироздания, по его убеждению, находятся не страсти и эмоции, а разум. Жизненным идеалом Эсхила (и большинства греческих философов) была жизнь в соответствии с разумом.

Вяч. Иванов в своих рассуждениях сосредотачивается на раскрытии негативной сущности богоборчества, на губительности самоопустошения, саморасточения, на том, как опасно нарушение гармонии, восстание против своей сути, души, из глубины которой звучит зов дионисийского хаоса:

В жилы влит огонь мятежный;

Дух уныл, а в сердце гнев;

И для жатвы неизбежной Преступленья зреет сев.

" Прометея" Вяч. Иванова С. С. Аверинцев определяет так: это «трагедия по характеру героя, но скорее мистерия по складу мышления поэта, да и по своей ритуальной форме». Герой трагедии Иванова схож с героем произведения Эсхила: характеры и того, и другого не раскрываются авторами в возможной полноте. Для Вяч. Иванова важнее индивидуальности героя — общественное начало, для него «эстетически несостоятелен всякий театр, затемняющий человеческую среду, в которой возникает и совершает свой круг индивидуальное действие, или представляющий ее только страдательною и служебною».

Очевидно влияние на Вяч. Иванова русской религиозной философии начала XX века, в частности, влияние идей А. С. Хомякова относительно соборности — духовного братства, при котором примиряются и взаимно выигрывают коллективное и индивидуальное начало.

Творчество Эсхила ориентировано на будущее: он смотрит в него с оптимизмом, надеется на лучшее, ожидает обновления и преображения мира. Вяч. Иванову, напротив, свойственна ориентация на прошлое; «пессимистическая тональность присуща и трагедии „Прометей“, отражающей сомнения автора в плодотворности активной борьбы со злом и, вместе с тем, убежденность в неизбежности этой борьбы». Вяч. Иванов фаталистичен, в словах его Прометея:

Есть жизни драгоценней Древесных душ, и есть венцы превыше Вершин зеленых: всем одна судьба чувствуются тревожные, экзистенциальные настроения начала века.

В целом, следует отметить, что из всех греческих трагиков наибольшее влияние на Вяч. Иванова оказал Эсхил и что именно эсхиловская модель мира, благодаря ее многогранности и символичности, берется Вяч. Ивановым за основу при написании «Прометея». Иванову-трагику и Иванову-философу близки такие составляющие мировоззрения Эсхила, как восприятие мира во всей его полноте и диалектическом единстве (для Вяч. Иванова любое, даже мятежное действие является неизбежным — без него невозможна конечная гармония и соединение разрозненных частей мира в единое целое, но, с другой стороны, бунт против «божественного всеединства» не может не быть наказан), стремление к мировой гармонии («в мире Иванова все тяготеет к полноте и цельности, и если даже под влиянием „двигательного почина“ какая-то часть отсоединяется от целого, она немедленно воссоединяется с родственным началом»; самостоятельность человека и его ответственность за свои поступки; существование божественных сил, воздействующих на человеческую жизнь; восприятие человеческого существования как борьбы хаотичного дионисийского и гармоничного аполлонийского начал; разрешение конфликта через страдания.

Однако Вяч. Иванов дополняет эсхиловскую модель мира в соответствии со своими взглядами и убеждениями: человек для него важен как часть социума, а в одиночку он слаб, беззащитен; устранение конфликта и установление гармонии невозможно без объединения людей в одно целое; миром правят не антропоморфные боги, как у Эсхила, а божественная. Опасное нарушение гармонии преодолевается у Вяч. Иванова не столько с помощью рассудка, сколько посредством эмоций, духовного страдания, поэтому образы героев его трагедий отличаются психологичностью.

Вяч. Иванов был убежден в том, что трагедии Эсхила даже в большей степени, чем древние греческие мифы, отражали связь между людьми и основы человеческого бытия, что и привлекало его к творчеству великого трагика.

Произведение Вяч. Иванова трудно недооценить. Можно только удивляться, с какой мощью и глубиной он восстановил античный образ Прометея и как глубоко сумел разгадать Прометея как всемирно-исторический символ.

Итак, подведем итоги главы. В разные культурно-исторические эпохи образ Прометея трактовался по-разному. Кто-то из авторов обожествлял его, кто-то, напротив, изображал его как человека. Некоторые видели в Прометее героя, а другие изображали лишь низменные страсти, которыми он был ведом. Однозначного понимания образа Прометея в мировой литературе нет, и это свидетельствует о глубине и неоднозначности данного символа.

Заключение

Образ Прометея относится к так называемым вечным образам. Вечные образы применимы в любые эпохи, поскольку они утратили первоначально присущее им бытовое или историческое значение и из социальных категорий превратились в психологические категории. Будучи сначала рядовым образом античной мифологии, образ Прометея занял впоследствии выдающееся место в мировой литературе. Разработке образа Прометея — небожителя, друга людей, восставшего против Зевса и принявшего бесконечные муки во имя освобождения человечества — посвящены произведения более чем сорока авторов, живших и творивших в разные эпохи. Нами была предпринята попытка проследить трактовку образа Прометея в мировой литературе, для чего мы проанализировали произведения, посвященные Прометею, семи разных авторов, начиная со времен античности и заканчивая 20-м веком.

Как удалось выяснить, образ Прометея претерпевал значительные изменения на протяжении веков. Эсхил в своей трагедии «Прикованный Прометей» изображает Прометея как пламенного борца, не побоявшегося в одиночку восстать против враждебного ему мира. Эсхил воспринимает Прометея как символ человеческой цивилизации, идеал. Изображение героя можно назвать сугубо классическим, без малейшего намека на человеческие страсти. По версии Эсхила, Прометей пострадал за свое непокорство и был прикован к скале на Кавказе суровым Зевсом.

В «Генеалогии богов» Дж. Боккаччо (1373) образ Прометея претерпевает изменения, заметно очеловечиваясь. У Боккаччо Прометей не бог, а обычный человек, хоть и очень мудрый. По версии Боккаччо, Прометея никто не посылал на Кавказ насильно, а уж тем более не приковывал к скале. Прометей ушел на Кавказ сам, добровольно отказавшись от всего мирского. Таким образом, в произведении Боккаччо Прометей, как и у Эсхила, предстает мучеником, отказавшимся от всего мирского во имя помощи роду человеческому. Коренное различие в том, что у Боккаччо Прометей согласился на это добровольно, а не пострадал в результате действий Зевса.

Трактовка образа Прометея Кальдероном («Статуя Прометея», 1679) достаточно необычна. Кальдерон рисует Прометея в духе христианского рыцаря, искателя истины и знания, героя, не понятого людьми, верного служителя Мудрости — Минервы. Кальдерон в своем произведении делает большой акцент на любовные отношения, но изображенный им любовный треугольник не ставится в центр повествования — идея, изложенная им в драме, намного глубже и вытекает вовсе не из описания любовных отношений.

В произведении же Вольтера («Пандора», 1748) любовный треугольник — центр повествования и ни о чем, кроме страсти и любовных интриг в опере не рассказывается. В трактовке Вольтера образ Прометея измельчал, полностью утратив свое цивилизаторское значение. Прометей уже не страдалец за человечество, не просветитель и не бунтарь — он не более чем просто кавалер при своей возлюбленной. В трактовке Вольтера тысячелетняя символика Прометея теряется.

Дж. Г. Байрон в своем стихотворении «Прометей» (1816) описывает Прометея с таким восхищением, что сразу становится видно, как близок ему этот персонаж. Прометей для Байрона — символ силы духа, борьбы и непокорства. Образ Прометея у Байрона вновь возвышается — он бунтарь, готовый пожертвовать жизнью, только чтобы отстоять свои идеалы, настоящий благодетель человечества.

Кинэ, трактуя образ Прометея в своей поэме «Прометей» (1838), явно использует этот образ в своих целях. Кинэ не акцентирует внимание на самом Прометее, делая акцент скорее на то, что этот великий герой и заступник человечества одобряет христианскую религию. Поэма Кинэ очень символична. Сверженный Зевс и отвергнутые боги, пытающиеся попросить у Прометея прощения, символизируют собой изжившее себя язычество, а факт одобрения христианства таким благодетелем человечества как Прометей, приводит читателя к мысли о том, что христианство — истинная религия.

Трагедия «Прометей» Вячеслава Иванова (1919) — одно из самых ярких произведений о Прометее. Автор в своих рассуждениях сосредотачивается на раскрытии негативной сущности богоборчества, на губительности самоопустошения, саморасточения, на том, как опасно нарушение гармонии, восстание против своей сути, души, из глубины которой звучит зов дионисийского хаоса. Таким образом, образ Прометея трактуется по-новому с точки зрения оценки его поступка — восстания против Зевса, который запрещал давать людям огонь.

Что касается нашего личного восприятия образа Прометея, то он, несомненно, великий герой. Выставлять Прометея эгоистом и сластолюбцем, как это сделал Вольтер, на наш взгляд, кощунственно. Прометей должен изображаться альтруистом, щедро одарившим людей. Вот почему нам более всего близки трактовки образа Прометея Эсхилом, Байроном и Вяч. Ивановым.

Подытоживая все вышесказанное, можно сказать о том, что образ Прометея трактовался в мировой литературе по-разному, но в большинстве случаев был символом прогрессирующей цивилизации. На наш взгляд, образ Прометея неисчерпаем, и произведения, обращающиеся к образу Прометея, будут созданы и в 21-м веке, и в последующих веках.

Список использованной литературы Аверинцев С. С. Поэзия Вячеслава Иванова // Вопросы литературы. — М., 1975. № 8.

Античная драма / Вступ. ст., сост-е и прим-я С. Апта. — М., 1970.

Байрон Дж. Г. Собрание сочинений: в 4 т. / Джордж Байрон. — Сост.

и общ. ред. Р. Ф. Усмановой. — М.: Правда, 1981.

— Т. 2: Стихотворения.

Бедненко Г. Прометей — образ политика, революционера, идеолога / Боги, герои, мужчины: архетипы мужественности. — М.: Класс, 2005.

Боккаччо Дж. Избранное. — М.: Художественная литература, 1984.

Борисова Л. М. Трагедии Вячеслава Иванова в отношении к символистской теории жизнетворчества // Русская литература.- СПб., 2000.

Вольтер. Избранное. — М.: Художественная литература, 1989.

Иванов Вяч. Собрание сочинений под ред. Д. В. Иванова и О. Дешарт с введением и примечаниями О. Дешарт.

— Брюссель, 1971. Т. II.

Кальдерон П. Пьесы. Т. 1. — М.: «Искусство», 1961.

Кинэ Э. Избранное. — М.: Прогресс, 1987.

Лосев А. Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. — 2-е изд., испр. — М.: Искусство, 1995.

Минц З. Г. О «Беседах с поэтом В. И. Ивановым» М. С. Альтмана // Труды по русской и славянской филологии. XI. Литературоведение.- Тарту, 1968.

Мифы народов мира. В 2 т. Т.

2.. — М.: Советская энциклопедия, 1991;1992.

Нусинов И. М. Вековые образы. — М.: «Художественная литература», 1937.

Осипова Н. О. Мифопоэтический анализ поэзии Серебряного века // Наука о литературе в XX веке: История, методология, литературный процесс. — М., 2001.

Тахо-Годи А. А. А. Ф. Лосев о трагедиях Эсхила // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. — М., 1996. № 3.

Черников А. П. Русская литература начала XX века как художественное целое // Славянские литературы в контексте мировой: Материалы и тезисы докладов международной научной конференции. — Мн., 1994.

Эсхил. Трагедии. — Калининград: Альфа, 1997.

Ярхо В. Н. На рубеже двух эпох // Эсхил. Трагедии / В пер. Вяч. Иванова. — М., 1989.

Нусинов И. М. Вековые образы. — М.: «Художественная литература», 1937. — С. 12−13.

Мифы народов мира. В 2 т. Т.

2.. — М.: Советская энциклопедия, 1991;1992. — С. 87−88.

Эсхил. Трагедии. — Калининград: Альфа, 1997.

Боккаччо Дж. Избранное. — М.: Художественная литература, 1984.

Кальдерон П. Пьесы. Т. 1. — М.: «Искусство», 1961.

Вольтер. Избранное. — М.: Художественная литература, 1989.

Байрон Дж. Г. Собрание сочинений: в 4 т. /

Джордж Байрон. — Сост. и общ. ред.

Р.Ф. Усмановой. — М.: Правда, 1981. — Т. 2: Стихотворения. -

С. 497.

Кинэ Э. Избранное. — М.: Прогресс, 1987.

Ярхо В. Н. На рубеже двух эпох // Эсхил. Трагедии/В пер. Вяч. Иванова. -

М., 1989. — С. 496.

Черников А. П. Русская литература начала XX века как художественное целое // Славянские литературы в контексте мировой: Материалы и тезисы докладов международной научной конференции. — Мн., 1994. — С. 332.

Вячеслав Иванов. Собрание сочинений под ред. Д. В. Иванова и О. Дешарт с введением и примечаниями О. Дешарт.

— Брюссель, 1971. Т. II. — С. 114.

Тахо-Годи А. А. А. Ф. Лосев о трагедиях Эсхила // Вестник Московского университета. Сер.

9. Филология. — М., 1996.

№ 3. — С. 21−22.

. Вячеслав Иванов. Собрание сочинений под ред. Д. В. Иванова и О. Дешарт с введением и примечаниями О.

Дешарт. — Брюссель, 1971. Т. II. -

С. 112.

Античная драма / Вступ. ст., сост-е и прим-я С. Апта. — М., 1970. — С. 16.

Тахо-Годи А. А. А. Ф. Лосев о трагедиях Эсхила // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. — М., 1996.

№ 3. — С. 20.

Вячеслав Иванов. Собрание сочинений под ред. Д. В.

Иванова и О. Дешарт с введением и примечаниями О. Дешарт. — Брюссель, 1971.

Т. II. — С. 135.

Аверинцев С. С. Поэзия Вячеслава Иванова // Вопросы литературы.- М., 1975. № 8. — С. 184.

Вячеслав Иванов. Собрание сочинений под ред. Д. В. Иванова и О.

Дешарт с введением и примечаниями О. Дешарт. — Брюссель, 1971. Т. II. — С.

207.

Минц З. Г. О «Беседах с поэтом В. И. Ивановым» М. С.

Альтмана // Труды по русской и славянской филологии. XI. Литературоведение.- Тарту, 1968. -

С. 302.

Вячеслав Иванов. Собрание сочинений под ред. Д. В. Иванова и О. Дешарт с введением и примечаниями О.

Дешарт. — Брюссель, 1971. Т.

II. — С. 117.

Борисова Л. М. Трагедии Вячеслава Иванова в отношении к символистской теории жизнетворчества // Русская литература.- СПб., 2000. — С. 70.