Творчество Леонида Андреева в контексте европейской литературы конца XIX — начала XX веков

В русской литературе рубежа XIX—XX вв.еков творчество Л. Андреева занимает особое место. Противоречивые и во многом неоднозначные черты литературной эпохи, отмеченной кризисной ситуацией, нашли выражение в его идейно-художественных исканиях. Л. Андреев по праву заслужил славу одного из самых оригинальных художников XX века. С одной стороны, генезис его творчества — в предшествующей русской и зарубежной литературе, с другой стороны, несомненна органическая связь его художественных поисков не только с новыми течениями своего времени, но и с литературными и художественными новациями последующего века.

Уже с первых своих литературных публикаций Андреев стал объектом внимания критиков самых разных направлений. Дореволюционная литература о писателе насчитывает сотни рецензий и статей, десятки книг. В. Н. Чуваков в предисловии ко второму выпуску библиографии «Леонид Николаевич Андреев» (М., 1998) писал: «Литературные полемики вокруг сочинений Л. Андрева часто выходили за пределы чисто литературных споров, приобретали самостоятельное значение. <. .> Ни о каком другом русском писателе начала XX века не писали так охотно, так много и так пристрастно. <.> Дореволюционную „Андреевиану“ отличает полемическая напряженность тона, часто диаметральная противоположность оценок, крайняя резкость и безаппеляционность „приговоров“ Л. Андрееву-писателю» (39,7).

В прижизненной критике (Ю.И. Айхенвальд, А. А. Блок, В. В. Брусянин, З. Н. Гиппиус, М. Горький, А. В. Луначарский, В.Л. Львов-Рогачевский, Н. М. Михайловский, К. И. Чуковский и др.) при всей ее противоречивости обнаруживается стремление авторов выяснить мировоззрение писателя, его художественное своеобразие, связь с традициями русской и мировой литературы.

В самых первых откликах на произведения Л. Андреева его сопоставляли и сравнивали с другими писателями как русскими, так и зарубежными. В 1903 г.

А.В.Луначарский поставил JI. Андреева в один ряд с французскими декадентами, с Пшибышевским и Д’Аннуцио (213). B.JI. Львов-Рогачевский в книге «Две правды» (1914) целую главу посвящает анализу влияния Э. По на творчество JI. Андреева. Находя параллели в общем настроении, в выборе аналогичных языковых и образных средств, критик приходит к выводу, что это «не столько влияние, сколько сходство переживаний ушедших в себя людей» (217, 24). Л. П. Гроссман в статье 1911 г. «О трагизме и надрыве» сопоставлял пьесу Л. Андреева «Океан» с «Тружениками моря» В. Гюго (125). Русская критика находила много общего в творчестве Л. Андреева и М. Метерлинка. З. Н. Гиппиус, резко выступая против его драмы «Жизнь человека», писала: «Не в том беда, что последняя драма его написана так, что не напоминает, а почти повторяет Метерлинка. Но она дурно, некультурно, грубо его повторяетвыходит не то доморощенная карикатура, не то изнанка вышитого ковра» (194, 112). После «Жизни человека» имя Л. Андреева прочно связали с именем М. Метерлинка, усматривая в каждом новом драматическом произведении элемент подражания. Так, Н. Кадмин (Н.Я. Абрамович) в статье «Литературные заметки» восклицал: «Метерлинковские схематические формы губят последние произведения Андреева. Ключом метерлинковского творчества Андреев не овладел» (177, 54).

Современная писателю критика видела больше эпигонство, нежели своеобразие развития Л. Андреева. Отход писателя от бытописательских рассказов мыслился как отрыв от русской почвы и обращение к западным истокам. «Его в детстве ушибли Виктором Гюго, и он вообразил себя гением преувеличений и контрастов», — говорил об Л. Андрееве М. Горький в беседе с В. А. Рождественским (6, 593). В предисловии к американскому изданию андреевского романа «Сашка Жегулев» М. Горький в 1925 г. отмечал: «Он стал внедрять в души людей философию немецких пессимистов. Лично мне кажется, что изображенные русские люди от этой прививки проиграли в своей жизненности, иногда автор даже совершенно лишил их облика живых людей, и они у него принимали вид манекенов, одетых в черные мантии космического пессимизма. До Л. Андреева русская литература, являясь чрезвычайно точным зеркалом действительности, не отмечала среди своих героев людей, которые страдали бы этой философской болезнью. Именно вот этот космический пессимизм является тем новым, что JI. Андреев внес от себя в обиход русской литературы и чем, на время, даже сдвинул в сторону пессимизм социальный» (6,400,403).

Дореволюционная русская критика так и не сумела придти к единому мнению в вопросе о литературном своеобразии JI. Андреева, его месте в русской и европейской литературе, не создала научную концепцию творческого развития Л. Андреева и нередко односторонне истолковывала идейную направленность его произведений. С другой стороны, нельзя не отметить и интересные наблюдения над творчеством JI. Андреева А. А. Блока, Т. Ганжулевича, М. Горького, А. А. Измайлова, В. В. Воровского, B.JI. Львова-Рогачевского, Н. К. Михайловского, К. И. Чуковского и некоторых других современников. Не принимая безоговорочно его творчество и нередко полемизируя друг с другом, они тем не менее признавали за Л. Андреевым право на свое художественное мировосприятие и свой путь в литературе. Как справедливо отмечал один из критиков начала XX века, «как яркий, сильный, индивидуальный талант, Леонид Андреев не может уместиться в рамках какой бы то ни было „школы“ и не может быть приведен под определенную рубрику с определенным литературным языком» (149).

Начало современному отечественному андрееведению положил критико-биографический очерк Л. Н. Афонина (1959). Книга после перерыва в три десятилетия заново знакомила с Л. Андреевымона стала отправной точкой для всех последующих работ, наметив основные пути развития науки о писателе. Вышедшие в последующие годы монографии Ю. В. Бабичевой, В. И. Беззубова, Л. А. Иезуитовой, Е. А. Михеичевой, работы Н. П. Генераловой, В. Я. Гречнева, С. П. Ильева, В. А. Келдыша, К. Д. Муратовой, Ю. Н. Чирвы, В. Н. Чувакова и др. посвящены общей характеристике наследия писателя, историко-литературному анализу отдельных периодов его творчества, вопросам поэтики, психологизма, специфике прозы, драматургии, жанрового своеобразия и пр. Существенным вкладом в исследование жизни и творчества Л. Андреева явились том «Литературного наследства» «Горький и Леонид Андреев: Неизданная переписка» (т. 72, 1965), сборник «S.O.S.» (1994), куда вошли дневник (1914;1919), письма, статьи и интервью писателяпубликация раннего дневника JI. Андреева 1891−1892 гг. (42, 43) — три выпуска библиографии, подготовленных Институтом мировой литературы РАН (1995,1998, 2002).

Определению места JI. Андреева в русском историко-литературном процессе способствовали статьи В. И. Беззубова, JI.A. Иезутовой, В. А. Келдыша, Г. Б. Курляндской и др. Достаточно плодотворно в последние десятилетия учеными разрабатываются типологические связи JI. Андреева с JI. Толстым, Ф. Достоевским, А. Чеховым, В. Гаршиным (Ю.В. Бабичева, В. И. Беззубов, Н. П. Генералова, М. Я. Ермакова, JI.A. Иезуитова, Т. К. Кулова, Г. Б. Курляндская, Е. А. Михеичева, О. Н. Осмоловский, JI. Силард, JI.A. Смирнова и др.).

Серьезны заслуги Г. Б. Курляндской в изучении проблемы «Леонид Андреев и Достоевский». Главные вопросы психологического анализа в произведениях JI. Андреева «Мысль» и «Мои записки» даются ученым в свете андреевской концепции личности, предполагающей взаимодействие в ней разных уровней сознания. Впервые Г. Б. Курляндской в ряде работ поставлена проблема диалектической взаимосвязи сознания, подсознания и сверхсознания андреевских героев, которая ранее не рассматривалась в отечественном литературоведении. Опыт JI. Андреева в области изображения духовного распада личности, неистребимого влечения к эгоистическому самоутверждению, в признании «потаенных глубин человеческого «я» «соотносится с традицией Ф. Достоевского (в исповедальной форме «Преступления и наказания», в откровениях «парадоксалиста» «Записок из подполья» и воззрениях Великого инквизитора на непосильность свободы для человека). Как считает автор, в «Мысли» и «Моих записках», JI. Андреев, «окрыленный прозрением, близко подошел к непосредственному ощущению «тайн бытия» «(205, 226).

Идеи Г. Б. Курляндской были развиты в ряде статей других исследователей (Н.Н. Арсентьева, О.Н. Осмоловской). Так, О. Н. Осмоловский приходит к выводу, что JI. Андреев в русской литературе ближе к Ф. Достоевскому, чем к любому другому русскому писателю: «Андреева с Достоевским объединяет трагическое видение жизни, активность мистического и символического мышления, обостренный интерес к метафизическим вопросам бытия, границам свободы личной воли, типу „подпольного“ человека и коллизиям его разорванного сознания, таинственным глубинам человеческой души и многое другое» (251, 3). В то же время исследователь отмечает и несовпадения: у JI. Андреева отсутствует возможность выхода из нравственного тупика, которая есть у Ф. Достоевского.

В работах Е. А. Михеичевой творчество JI. Андреева рассматривается в тесной связи с русской классикой и исканиями писателей «серебряного века», прежде всего — символистами. Специальному исследованию психологической манеры писателя посвящена ее монография «О психологизме Леонида Андреева» (1994).

В 1980;е годы в отечественном литературоведении впервые был поставлен вопрос о философско-религиозных воззрениях Л. Андреева и христианских мотивах в его творчестве (Н.Н. Арсентьева). В дальнейшем обоснование Л. Андреева как христианского художника получило развитие в ряде работ Н. Н. Арсентьевой, которая последовательно на материале ряда произведений («Иуда Искариот», «Елеазар», «Губернатор». «Мысль» и др.) доказывает тезис: «Пройдя через горнило сомнений, Л. Андреев утверждает в своем творчестве духовно-нравственные ценности христианства» (58, 86). С этой точкой зрения не соглашаются многие исследователи. Е. А. Михеичева в «Иуде Искариоте» видит дерзкую попытку Л. Андреева «подвергнуть осмеянию то, что свято, сопереживать тому, что проклято» (223, 79). А. В. Татаринов, ставя под сомнение выводы Н. Н. Арсентьевой, видит ее ошибку в игнорировании авторской позиции: «. делается поспешный вывод об однозначным осуждении Андреевым бунта Василия Фивейского, „себялюбивой гордыни“ Сергея Петровича, сатанизма Иуды Искариота» (298, 336). Однако нам представляются односторонними выводы и самого А. В. Татаринова, основанные на отождествлении героев с автором. Рассматривая творчество Л. Н. Андреева в мифологическом аспекте, исследователь провозглашает писателя представителем «метафизики неверия», далеким «от православного опыта» (298, 311): «Сергей Петрович из „Рассказа“ о нем и Алексей из „Тьмы“, герои „Рассказа о семи повешенных“ и Сашка Жегулев — современные „иконы“, призванные, по замыслу Андреева, закрепить, „освятить“ в сознании читателя бунтарское „сектантство“ нового времени» (298, 310). Спорной представляется и оценка А. В. Татариновым повести Л. Андреева «Жизнь Василия Фивейского», в которой он видит антихристианский смысл: «. священник оставляет храм, символически являя расставание русского народа с Церковью- „иной мир“ изображается вместилищем злой бесчеловечности, библейские образы и мотивы претерпевают траги-ироническое развитие: о. Василий — это несостоявшийся Иов и неудавшийся Христос» (298,297).

Повесть «Жизнь Василия Фивейского» как этапное произведение Л. Андреева привлекает ученых на протяжении нескольких десятилетий (Л.А. Иезуитова, В. А. Келдыш, Е. А. Михеичева, А. В. Татаринов и др.). В. А. Келдыш усматривает в ней «художническое видение разных путей личности, ставших предметом рефлексии в философии нового времени»: «Эти различные пути как бы „проигрываются“ перед нами, сменяя друг друга в границах одной жизненной судьбы» (182, 41).

От односторонней тенденции в истолковании творчества писателя еще в 1970;е годы предостерегал В. А. Келдыш в монографии «Русский реализм начала XX века», ибо любые версии могут «увести в сторону от истинного Андреева», «неприменимы к нему именно потому, что они однозначны, тогда как Андреев всегда оставался „пестрым“ художником» (180,215). Работы самого В. А. Келдыша, в которых он рассматривает феномен Л. Андреева в широком контексте русской и мировой литературы, сегодня играют роль творческого стимула. Предложенный им подход к творчеству Л. Андреева с точки зрения типологии литературного процесса XX века нашел убедительное подтверждение в работах сопоставительного характера литературоведов последнего десятилетия.

Так, Н. Н. Арсентьева приходит к выводу, что нравственные чувства, переживаемые андреевскими героями, восходят к трем началам этики, осмысленным в трактате Вл. Соловьева «Оправдание добра» — стыд, жалость (как сострадание), благоговение. Преодолевая устоявшиеся взгляда на Андреева как мрачного пессимиста в решении им онтологических проблем, исследователь убедительно доказывает, что мироощущение JI. Андреева находилось «на грани между жаждой веры и нигилистическим отношением к религии» и в отдельных произведениях писатель близко подходит «к проблеме взаимосвязи веры и нравственности» (59, 180). Теме совести в произведениях JI. Андреева посвящает свое исследование южнокорейский ученый Сон Чжунг-Рак, считая ее важной для понимания основ творчества писателя (287).

Новейшие исследования внесли значительные коррективы в устоявшиеся представления о мировоззренческих основах JI. Андреева. Особо выделим статью Н. П. Генераловой «Леонид Андреев и Николай Бердяев» (119), выдвигающей положение о близости мировосприятия Андреева персоналистскому типу сознания и доминировании в его творчестве романтического началастатью Г. Б. Курляндской «О „таинственном“ в прозе И. С. Тургенева и Леонида Андреева», в которой автор, продолжая исследование преемственности Андреева традициям русской классики XIX века, делает вывод о том, что писатель, трагически переживая «молчание» Бога, «упорно искал положительный смысл человеческого существования» (206,269).

Вопросы преемственности, традиций и новаторства Андреева связаны с определением его творческого метода. В последние годы в отечественном литературоведении установилась точка зрения на художественный метод писателя как «новый тип творчества, стоящий в близком родстве с реализмом, но отличающийся от него» «во многих стилевых направлениях» (Е.А. Михеичева, 224, 4). Это, по справедливому замечанию В. А. Келдыша, отделяет Андреева «и от круга реалистических художников, и от их основных художественных оппонентов» (173, 74). Все это позволяет с полным правом видеть в творчестве Андреева черты разных художественных методов — символизма, экспрессионизма, реализма и проч., на «границе между реализмом и неореалистическими течениями» (173, 73). Однако некоторая расплывчатость в определении заставила исследователей искать более точного термина — синтетизм (Л.А. Иезуитова, В. А. Келдыш, Е. А. Михеичева, А. В. Татаринов и др.). В этой связи обращает на себя внимание важностью постановки проблемы работа Г. Н. Боевой «Идеи синтеза в творческих исканиях JI.H. Андреева», в которой автор исследует признаки синтетизма «как особой художественной системы», прослеживая «эволюцию художественного приближения произведений писателя к синтетизму как новому качеству искусства 20 века» (79,4).

Первым опытом включения JI. Андреева в мировой литературный процесс явилась статья A.JI. Григорьева (124). «Новаторство Андреева далеко опередило его времяв некоторых сценических исканиях он даже предвосхитил театральные находки Брехта, его эстетический принцип «отчуждения» «(126, 203), — утверждает автор. Он же отмечает сходство и перекличку JI. Андреева с различными художниками (в частности, с В. Маяковским, Юджином О’Нилом, JI. Пиранделло) и целыми течениями — экспрессионизмом, футуризмом, символизмом. В. А. Келдыш в статье «К проблеме литературных взаимодействий в начале XX века» (181) на основе двух планов в освещении тем — метафизического и социального — в творчестве JI. Андреева сопоставляет его с JI. Пиранделло и А. Стриндбергом как явлениями «промежуточного» феномена. Исследователем отмечается, что переходные художественные явления не создавали синтез реализма и модернизма, а лишь «порождали симбиозы», так как «основные начала оказывались непримиренными» (181,27).

Ряд исследователей, решая проблемы творчества писателя, обращается к литературным реминисценциям JI. Андреева (Е.М. Волков, С. В. Дмитриенко, В. А. Келдыш, Т. М. Кривина, Е. А. Михеичева, Е. С. Панкова и др). Е. М. Волков устанавливает связь творчества Л. Андреева с Г. Гауптманом (102), И. И. Московкина и Е. А. Михеичева — с М. Метерлинком и Э. По (232 и 226), В. А. Келдыш — с Г. Ибсеном (180), Л. А. Иезуитова находит одним из источников «Иуды Искариота» поэму «Мессиада» Ф. Г. Клопштока (160). Сближение творчества Л. Андреева с немецким экспрессионизмом плодотворно изучается литературоведами в последние десятилетия (Ю.В. Бабичева, Л. А. Иезуитова, Н. А. Ильина, В. А. Келдыш, Л. Н. Кен, В. В. Смирнов и др.).

В плане постановки и разработки проблемы отчуждения и ее выражения в художественном мире Андреева и Ж.-П. Сартра и А. Камю несомненный интерес представляет статья С. С. Кирсиса «Леонид Андреев и некоторые проблемы французского экзистенциализма» (177). Эта тема была продолжена Л. Н. Кен на основе размышлений над текстом андреевской драмы «Собачий вальс» (185).

Многие исследователи соглашаются с тем, что опыт Л. Андреева «опережал родственные художественные искания зарубежных авторов» (К.Д. Муратова, 238, 372). Близость концепции Л. Андреева концепции мира и человека французских экзистенциалистов (в частности, Ж.-П. Сартра и А. Камю) отмечают Н. Н. Арсентьева, В. В. Заманская, И. Искржицкая, Л. Н. Кен, В. А. Келдыш, С. С. Кирсис, Е. А. Михеичева, А. Пашкевич, А. В. Татаринов и др. Однако многие проблемы остаются пока вне внимания исследователей: влияние произведений зарубежной литературы на формирование Андреева-художникаэкзистенциальное начало в его творчестве, позволяющее говорить о нем как о предтече европейского экзистенциализмановаторство Л. Андреева. В названных литературоведческих работах только намечаются пути исследования роли Л. Андреева в формировании эстетики европейской литературы. Все выше сказанное свидетельствует, как нам кажется, об актуальности избранной темы.

Цель диссертационной работы — обосновать место творчества Л. Андреева в европейском литературном процессе конца XIX — начала XX веков, раскрыть его многосторонние связи (влияние, традиции, типологические аналогии) с европейской литературой, выявить роль Л. Андреева в формировании эстетики экзистенциализма, соотнести его художественный поиск с традициями в русской литературе XIX века.

Исходя из цели работы, ее задачи могут быть определены следующим образом:

1. Раскрыть принципы познания мира Андреевым-художником.

2. Изучить мировоззренческие основы Андреева в контексте философско-идейных исканий времени: ницшеанские идеи и их преодоление, соотнесенность экзистенциальных представлений с христианскими мотивами.

3. Выявить сквозные темы и мотивы творчества писателя и их функционирование в образной системе.

4. Проследить типологические схождения творчества Л. Андреева с произведениями Г. Ибсена, М. Метерлинка, Э. По, связанные с вниманием авторов к синтезу рационального и иррационального, интересу к символике, экзистенциальными мотивами отчуждения, страха смерти, катастрофичности ситуации и т. д.

5. Определить художественные принципы изображения человека и мира в творчестве Л. Андреева, продолженные писателями-экзистенциалистами XX века Ж.-П. Сартром и А. Камю.

6. Исследовать художественное решение ситуации «человек в абсурдном мире» в творчестве Л. Андреева, Б. Шоу, Г. Уэллса, Ф. Кафки и др.

7. Выявить синтетический тип мышления Л. Андреева в изображении действительности.

В задачу исследования не входило изучение жанрового своеобразия творчества Л. Андреева. Писатель всегда отстаивал свое право на свободу самовыражения в русле любого художественного направления и не придавал большого значения форме и деления по этому признаку на реалистов и символистов. Главное для него было «в том, на чьей стороне человек, а не в том, предпочитает ли он „символы“ для выражения своих чувств или форму тургеневско-купринского романа» (6, 540). Корреспондешу газ. «Русское слово» в 1907 г. Л. Андреев заявил: «Моим идеалом является богатейшее разнообразие форм и естественной зависимости от разнообразия сюжетов» (338). В связи с этим в диссертационной работе творчество Л Андреева рассматривается как один текст, в котором вычленяются отдельные проблемы без учета эволюции форм.

Объект исследования — литературное наследие Л. Андреева, которое осмысливается как единое целоеархивные материалы из собрания Орловского государственного литературного музея И. С. Тургенева (ОГЛМТ) — сочинения Г. Ибсена, М. Метерлинка, Э. По, Б. Шоу, Ф. Кафки, В. Борхерта, Ж.-П. Сартра, А. Камю, Э. Ионеско. Выбор произведений обусловлен отражением в них временного или проблемного пласта с характерными социальными, философскими, этическими, эстетическими отношениями.

Не случайно Э. По рассматривается в диссертационной работе в одном ряду с европейским писателями. Исследователи (в частности, Ю.В. Ковалев) отмечают зависимость американского писателя от традиций английской романтической поэзии и близость его к немецким романтикам. Английские критики и поэты второй половины XIX века считали его последователем Байрона и Шелли. Популярность Э. По во Франции и России была связана с символистами, которые увидели в его стихах и теоретических идеях истоки собственной эстетики.

В процессе работы над диссертацией за основной был принят текст произведений JI.H. Андреева из Собрания сочинений в 6-ти томах (М.: Худож. лит-ра, 1990;1996). Установление истории создания и публикации произведений не входило в задачи исследования.

Предмет исследования — художественная концепция человека и мира в творчестве JI. Андреева, принципы ее воплощения, ее взаимосвязь с европейской литературой, соотнесенность с творчеством писателей-экзистенциалистов Ж.-П. Сартра и А. Камю.

Методы исследования. Предмет и аспект исследования требовали применения сравнительно-исторического, типологического и генетического методов исследования.

Методологической основой работы стали труды, освещающие проблемы специфики и типологии творческих методов, литературных связей и отношений в их исторической обусловленности (М.П. Алексеев, М. М. Бахтин, А. Н. Веселовский, В. М. Жирмунский, Н. И. Конрад, Н. И. Пруцков, А. П. Скафтымов, В. Е. Хализев и др.).

Творчество JI. Андреева сравнивалось с произведениями зарубежных авторов разных эпох и стран только при выявлении внутренних аналогий общественного и литературного процесса (конвергенций, или схождений). Обращалось внимание и на особенности развития литературных школ, их места в литературно-общественном движении. Подобная постановка вопроса отвечает традициям русской прогрессивной критики, как известно, никогда не отделявшей русскую литературу от развития мировой культуры. Научное толкование этой проблемы впервые в русской реалистической критике дал В. Г. Белинский. В органически-историческом развитии литературы, как заметил он, все сцепляется и все связывается одно с другим.

Между произведениями литературы существуют связи и крайне сложные, опосредованные и противоречивые, глубинные, не всегда осознаваемые художниками. В этом отношении творчество JI. Андреева находится в органической связи с предшествовавшей ему литературной эпохой XIX в.

Убедительны выводы В. Е. Хализева о необходимости для литературоведения «междисциплинарных контактов», которые открывают путь к «широким обобщениям общегуманитарной значимости» (313, 26). На общей социально-исторической основе возникают черты более частного сходства — идей и тем, образов, сюжетов, литературных жанров, особенности поэтического стиля, эстетические принципы и художественные тенденции, выступающие одновременно и в других видах искусства.

Совокупность используемых методов дает возможность установить ряд общих закономерностей художественного мышления писателей и вместе с тем выявить национальное своеобразие их творчества.

Новизна диссертационной работы заключается в самой постановке проблемы. Впервые с точки зрения экзистенциального типа художественного сознания выявляются различные виды типологических связей между творчеством Л. Андреева и творчеством представителей европейской литературы — Э. По, Г. Ибсена, М. Метерлинка, Ж.-П. Сартра, А. Камю, В. Борхерта, Б. Шоу, Г. Уэллса, Г. Гауптмана, Э. Ионеско. В работе раскрывается двойная перспектива художественного изображения, исследуется взаимодействие двух уровней в целостной поэтической структуре двух произведений — бытийного, или социального и метафизического, выявляется сложный синтетический характер художественного метода писателя.

Всегда в центре внимания Андреева-художника был человек. Но если в раннем творчестве андреевский герой представлял собой маленького человека, задавленного обстоятельствами, или безликое существо в ряду себе подобных, то для зрелого писателя этот герой был интересен не своей национальностью, средой обитания, комплексом социальных связей, а прежде всего психологией, которая, по его мнению, не может быть национальной.

В 1918 г., размышляя о роли художника в обществе, Андреев напишет С. Голоушеву: «Кто позаботится о личности, если мы, художники, отдадимся политике и общему, класс ли это, государство, Россия ли? „Человека-то и забыли!“ Ведь России нет, а есть Иван, он же Жан Вальжан, он же Христос, Гамлет, Карамазов, Базаров» (2, 243). Для Андреева личность в ее общечеловеческом значении зачастую важнее мировых событий. «Конечно, Мессина — как бы это сказать — громче Достоевского, — пишет Андреев в дневнике 29 августа 1918 г., — и все же Мессина банальность. И всемирный потоп банальность, и все то, что носит название „мирового“, а Моисей и Достоевский — нечто» (2,142).

Леонид Андреев всегда был занят поиском смысла жизни человека. По словам Горького, «Андрееву человек представлялся духовно нищимсплетенный из непримиримых противоречий инстинкта и интеллекта, он всегда лишен возможности достичь какой-либо внутренней гармонии. Все дела его „суета сует“, тлен и самообман. А главное — раб смерти и всю жизнь ходит на цепи ее» (6, 373). Извечное противопоставление человека и враждебного мира, человеческих устремлений и неизбежного смертного конца заставляют Андреева искать пути преодоления этих противоречий.

Вслед за Достоевским Андреев обращается к необъяснимым, подпольным слоям человеческого сознания и подсознания, исследует человека как арену борьбы светлых и темных начал. В 1916 г. Л. Гроссману он признавался: «Из ушедших писателей мне ближе всего Ф. Достоевский. Я считаю себя его прямым учеником и последователем. В душе его много темного, до сих пор неразгаданного, — но тем сильнее он влечет к себе» (127, 271). В раздумьях о жизни в творчестве Андреева возникают те же вопросы, которые волновали когда-то и Достоевского: сущность и значение разума человека и его воля, роль идеала в жизни человека и человечества, человек и Бог, смысл жизни, свобода и своеволие, личность и бессмертие и многое другое.

Несомненна связь творчества Л. Андреева с философией Ф. Ницше, который «переоценкой всех ценностей» совершил переворот по всем направлениям бытия и человеческого самосознания. Освободив мир от Бога, сняв все «пределы», Ф. Ницше впервые оставил человека один на один с беспредельностями бытия и собственного подсознания. Он создал тип экзистенциального человека, лишив его опоры — вне и в самом себе. Л. Андреев исследует тип «сверхчеловека» в самых разных его проявлениях: герой «Рассказа о Сергее Петровиче», доктор Керженцев в «Мысли», герой в «Моих записках», Савва в одноименной пьесе, Фома Магнус в «Дневнике Сатаны». Тезис Ницше «мир без Бога» превращается у Андреева в тезис «голый человек на голой земле» («Савва») и в мир, когда «так много богов и нет единого вечного бога» («Мои записки»). Но, в отличие от Ф. Ницше, Л. Андреев оставляет для человека на самом краю бездны разрушения и саморазрушения путь к осознанию нравственной ответственности за свое поведение. Его герой ищет Бога для обретения смысла бытия.

Ярко выраженный экзистенциальный тип художественного сознания во многом сближает творчество Л. Андреева с европейской литературой. Немаловажную роль сыграл в этом и тот факт, что возникший в России в конце XIX — начале XX века русский экзистенциализм как течение философии и литературы развивался в контексте единой европейской экзистенциальной традиции. Безусловно, андреевское восприятие мира связано с эпохой назревавших великих потрясений. В это время, по справедливому замечанию К. Г. Исупова, происходит «стирание границы между профессиональной философией и литературным трудом», «рождение новых водоразделов между словесностью и философско-религиозной мыслью» (176, 72). Для философской атмосферы того периода характерны отступление на задний план методологически-теоретико-познавательной проблематики (В. Дильтей), обращение к объекту (Э. Гуссерль), возрождение метафизики (Н. Гартман) и идея философской антропологии (М.Шелер).

В экзистенциализме, или философии существования, отразился кризис романтического оптимизма. Человек в русле этой философии рассматривался как конечное существо, «заброшенное в мир», постоянно находящееся в проблематичных и даже абсурдных ситуациях. Одиночество человека перед лицом Бога, признанное С. Кьёркегором, превратилось в экзистенциализме в одиночество человека перед лицом ничтоотсюда возникает основное состояние страха, которое только может открыть человеку бытие, привести его к самостоятельному бытию и свободе.

Экзистенциализм антирационалистинен. Он считает рассудок непригодным для исследования истины. Только инстинктивно действующий человек мыслит экзистенциально, то есть со всеми своими чувствами и желаниями, предчувствованиями и опасениями, своими заботами и нуждами. Экзистенциализм есть попытка дать картину изначального экзистенциального мышления и представить его результаты.

Основной принцип человеческого существования — это быть-в-мире: с одной стороны, быть в мире вещей, являющихся предметом «заботы», с другой стороны, по М. Хайдеггеру, выходить за его пределы в мир трансцендентный.

В центре философии экзистенциализма стоит человек, преследующий одну цель — внешне и внутренне справиться с бременем своей судьбы.

Поскольку экзистенциализм — понятие довольно широкое, мы будем касаться этого явления как особого типа мироощущения, заключающегося в трагическом восприятии мира, с его вниманием к онтологическим проблемам и интересом к внутреннему миру человека в самых разных его проявлениях.

В диссертационном исследовании используются понятия, принятые в философии экзистенциализма: экзистенция, мировость, человек как таковой, пограничная ситуация, ситуация человека в абсурдном мире, бытие-в-мире, бытие-с-другими, запредельный мир, ничто и др.

Под синтетизмом мы понимаем не только соединение различных художественных методов — реализма, романтизма, символизма и проч., но и соединение реального и ирреального, бытийного, или социального, и метафизического.

Диссертация не претендует на исчерпывающее исследование заявленной темы в силу ее широты.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. JI. Андреев никогда не придерживался определенных философских и художественных систем как догм. Его взгляды были сотканы из множества положений, выдвинутых другими, но перечувствованных и пережитых как свои собственные. Он одинаково использует реминисценции, художественные приемы авторов разных направлений — реализма, романтизма, символизма. Осваивая художественный опыт предшественников, JI. Андреев трансформирует его, творчески перерабатывает, обогащает его образную систему, подчиняет своей творческой индивидуальности. В своей художественной практике он больше доверял интуитивному постижению истины как интеллектуальному созерцанию «внутреннего».

2. Ошибочной представляется точка зрения на творчество Л. Андреева как путь от традиционного реализма к модернизму, экспрессионизму, экзистенциализму, символизму и прочим течениям. Анализ всего, созданного писателем, дает веские основания утверждать, что и в ранних его произведениях появляются черты художественного стиля и круг тем и вопросов, присущих зрелому Л. Андрееву и подчиненных одной художественной задаче — показать человека со всем многообразием его чувств и настроений, в его взлетах и падениях, исследовать природу мысли и разума, бездны сознания и подсознания. Новый подход к изображению человека, подсказанный временем, определил художественные поиски европейских писателей в создании концепции «человека как такового» в литературе XX века.

3. Л. Андреев в русле экзистенциальной эстетики передал трагедию человеческого одиночества, заброшенности, отчуждения, но, проникая в глубины внутреннего мира своего героя, он подметил в героях движение нравственного чувства.

Практическая значимость работы. Материалы и результаты исследования могут быть использованы при чтении вузовских курсов по истории русской литературы конца XIX — начала XX веков, спецкурсов и спецсеминаров по творчеству Леонида Андреева, при создании монографических исследований по истории литературы, в разработке концепций музейных экспозиций.

Апробация работы. Диссертация обсуждалась на объединенном заседании кафедры истории русской литературы XI—XIX вв.еков и кафедры русской литературы XX века и истории зарубежной литературы Орловского государственного университета. По материалам научного исследования сделаны доклады на международных научных конференциях, посвященных 125-летию и 130-летию со дня рождения Леонида Андреева (Орел, 1996, 2001), V-x Поспеловских чтениях «Сравнительное изучение литератур: теоретические аспекты» (Москва, МГУ, 2001), межвузовской научной конференции «Литературные чтения» в Санкт-Петербургском государственном университете культуры и искусств (Санкт-Петербург, 2002), Славянских чтениях «Духовные ценности и нравственный опыт „русской цивилизации“ в контексте третьего тысячелетия» (Орел, 2002, 2003), традиционных андреевских научных чтениях в Доме-музее Леонида Андреева (Орел, 1998;2002), международной научной конференции «Центральная Россия и литература русского зарубежья (1917;1939)», посвященной 70-летию присуждению И. А. Бунину Нобелевской премии (Орел, 2003).

Структура работы. Диссертационное исследование состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы (350 наименований).

Заключение

.

Особое место в литературе рубежа ХГХ-ХХ веков Л. Андреев занимает не случайно. Его творчество — истоки тех путей, по которым будет развиваться европейская литература XX века. Во многом поэтому современная писателю критика зачастую отмежевывала его от реалистического направления русской литературы или приписывала к тем или иным отечественным и западным модернистским течениям. М. Горький в 1925 г. в предисловии к американскому изданию романа «Сашка Жегулев» назвал Л. Андреева писателем, который на фоне русской литературы резко выделяется «темою и смыслом своего творчества» (6, 400). Таким образом, еще при жизни писателя бытовало мнение о необычности его творчества: одни считали его оригинальным, другие — откровенно подражательным, третьи — бездарным и вызывающим недоумение. В произведениях Л. Андреева находили черты литературного стиля Л. Толстого и А. Чехова, Ф. Достоевского и Г. Успенского, В. Гете, В. Гаршина и Ч. Диккенса. Каждое новое произведение Л. Андреева вызывало сотни откликов в печати: писатель экспериментировал, будоражил общественное мнение, пробовал себя то в символистском представлении, то в психологической драме, то в реалистической прозе. Между тем, сам Л. Андреев не причислял свое творчество ни к одному модернистскому течению. Протестуя против призыва М. Горького идти «в русле» и в «традициях» реализма, он писал А. В. Амфитеатрову в 1913 г.: «. ваш догматический реализм, обязательный для всех времен, племен и народов, я считаю враждебным не только себе, но и самой развивающейся, творящей форме, как и суть свободной жизни» (6,541).

Л. Андреев шел своим путем в литературе, исходя из творческих потребностей и творческой индивидуальности, не терпящей несвободы ни в выборе тем, ни в средствах их выражения. Он никогда не придерживался определенных философских и художественных систем как догм. Его взгляды были сотканы из множества положений, выдвинутых другими, но перечувствованных и пережитых, как свои собственные. Отчасти во многом поэтому JI. Андреев то признается в благотворном влиянии на него того или иного писателя (например, Достоевского), то отрекается от него («Он мне чужой», 6,118) — подчас категорически отрицает ту или иную художественную систему (пример тому — М. Метерлинк), хотя сходные черты достаточно явно прослеживаются в творчестве писателя. Признавая, что «не связывал свободы своей формой или направлением» (6, 540), JI. Андреев в своей художественной практике больше доверял интуитивному постижению истины как интеллектуальному созерцанию «внутреннего».

Творчество JI. Андреева формировалось не только под влиянием реальной действительности, но и мира книжного, большую часть которого составляли образцы западной литературы и западной философии. Влияние произведений Диккенса, Гюго, Дюма, Ж. Верна, Ф. Купера, М. Рида, Э. По на формирование личности Андреева, его индивидуальности как художника огромно, ибо с ранних лет образы этой литературы определили даже стиль его поведения, круг увлечений и пристрастий. Это влияние сказалось и в творчестве, но в более опосредованном виде. В одних случаях оно очевидно (так, «Баргамот и Гараська» возник, по признанию автора, из Диккенсарассказ «Елеазар» написан под впечатлением драмы Г. Флобера «Искушение святого Антония»), В других же случаях влияние шло на уровне подсознания, как составная часть личности самого Андреева.

Уже в самых ранних рассказах Л. Андреева («Петька на даче», «Большой шлем», «У окна») прослеживается интерес писателя ко «второй действительности», явлениям ирреального в человеческой жизни, пристальное внимание к природе изолированного сознания и бессознательного в их духовно-психическом единстве. Интуитивное постижение, «прозрение» мистического опыта человека, убеждение в его реальности находят подтверждение для Л. Андреева в произведениях Э. По с их катастрофическими сюжетами, общей атмосферой безнадежности и отчаяния, с трагической трансформацией человеческого сознания. Драматургия Г. Ибсена раскрывала сложное взаимодействие личных судеб людей в стихийном потоке событий, за внешним сюжетом на первый план выступало психологическое действие, полное глубокомысленных намеков, многозначного «подтекста», внутренних конфликтов.

Основные принципы эстетических систем Г. Ибсена, М. Метерлинка, Э. По, несомненно, сказались в творчестве Леонида Андреева не только в выборе тем, связанных с отчуждением личности в обществе, поисками смысла жизни, проблемами искусства, жизни и смерти, таинственных сил в человеческой судьбе, но и в выработке им новой театральной концепции, призванной реформировать сцену, кардинально изменить представление о природе театрального искусства, сделать его способом художественного познания действительности, «души мира». Даже заимствуя тот или иной сюжет у своих предшественников, Андреев трансформирует его, творчески перерабатывает, обогащает его образную систему, подчиняет своей творческой индивидуальности. Обращает на себя внимание и тот факт, что он одинаково использует реминисценции, художественные приемы произведений разных направлений — реализма, романтизма, символизма. Сам Андреев определял себя «из символизма и реализма» (262,252).

В связи с этим ошибочной представляется точка зрения на творчество Андреева как путь от традиционного реализма к модернизму, экспрессионизму, экзистенциализму, символизму и прочим течениям. Анализ всего, созданного писателем, дает веские основания утверждать, что и в ранних его произведениях появляются черты художественного стиля и круг тем и вопросов, присущие зрелому Андрееву.

Так, в рассказах начала 1900;х годов возникают образы-символы «Стена», «молчание», «ложь», «смех», «дом», «игра» и т. д. В рассказе «У окна» писатель впервые ставит вопрос о природе человеческой «мысли», о сложной структуре человеческого сознания, который будет исследовать в «Мысли», «Моих записках», «Черных масках» и других произведениях. В этом же рассказе отчетливо переплетаются событийный мир, мир сознания героя и мир трансцендентных сил. Герой испытывает давление не только реальной жизни и событий, но и собственной враждебной и предательской мысли. С другой стороны, реально для него и звучание надмирных сил, знающих вечную тайну, как голос «страдающей души».

Это многомирие станет центром и энергетическим ядром почти всех произведений писателя. Меняется лишь ракурс, степень углубления в исследование проблемы, растет философская насыщенность сквозных символов. Эволюция Андреева-художника прослеживается прежде всего в более глубоком проникновении в суть поставленных в начале творческого пути проблем. Рамки реализма с многообразием доминант оказались ему узки, отсюда идет синтезирование различных художественных методов, философии и литературылитературы, пластики, музыки и живописисфер бытовой, или социальной, и метафизической, реальной и ирреальной. Синтетизм становится чертой собственно андреевского творчества.

Главная художественная задача JI. Андреева — показать человека со всем многообразием его чувств и настроений, в его взлетах и падениях, исследовать природу мысли и разума, бездны сознания и подсознания.

Проблема человека всегда была основной в философии и культуре, но в XX веке возник вопрос об «антропологическом повороте» в связи с возникновением ситуации «человеческого кризиса». По словам Е. Н. Некрасовой, «с учения о человеке, выдвинутого русской философией, о его безопорности, непостоянстве, изменчивости, о человеке, который на свой страх и риск решается пуститься в дорогу, отыскивая те истины, которые только ему и могут быть открыты, о живом человеке, единственном источнике любых, подлинных пониманий мира, начинается XX век» (245, 57).

Леонид Андреев всегда находился в центре подобных исканий, следуя традициям русской классической литературы. Вслед за Достоевским он ставит в своих произведениях вопрос о бытийной сущности жизни человека, о смысле извечной борьбы добра и зла, веры и неверия, соотнесенности человека с запредельным, открывает бездны обезбоженно-обесчеловеченного мира, иррационального бытия. Он создал в литературе конца Х1Х-начала XX века свою художественно-философскую концепцию мира и человека, которая стала отражением общего кризиса духовных ценностей, переживаемых Европой и Россией на рубеже веков.

Немаловажную роль сыграло в этом увлечение JI. Андреева субъективной идеалистической философией, которая узаконивала интуицию и воображение как путь познания и тем самым способствовала раскрепощению интеллекта от «рациональной» логики. Общеизвестно воздействие привнесенной Ф. Ницше концепции идеала нового человека, призванного уничтожить все лживое, болезненное и враждебное жизни, и трансформация ее на русской почве. В юношеские годы, рассматривая образ «сверхчеловека» как предельное состояние, в устремлении к которому человек становиться именно человеком, JI. Андреев воспринимает философию Ф. Ницше как протест против пошлости жизни и буржуазной цивилизации. Но уже в «Рассказе о Сергее Петровиче» (1900) писатель показывает героя как жертву «обольстительного Заратустры». В последующих произведениях — «Мысль», «Мои записки», «Дневник Сатаны» — образ «сверхчеловека» выписывается как зловещая фигура вседозволенности, нарушившая христианские законы и несущая угрозу жизни другим людям.

Поставив в центр творчества личность в ее реальном и ирреальном воплощении, личность изначально индивидуалистическую, противопоставившую себя миру, ставшую ареной действия Бога и Дьявола, JI. Андреев поднимается до вопросов, актуальных для европейской литературы XX века, до бунта, обусловленного эпохой кризиса нравственных отношений.

В исследовании природного и социального смысла человека JI. Андреев предвосхитил европейский экзистенциализм как течение философии и литературы. В его творчестве отразилась модель экзистенциального сознания, выражающаяся в создании особого мировидения: бытие и сознание представлены как «поток" — сущности бытия познаются в предельной пограничной ситуацииличность находится в оппозиции к враждебному миру («город», «мир других» и т. д.) и в связи с трансценденциейисследуются «первоосновы» человека — одиночество, «отчуждение», переплетения разных уровней сознания его психики, влияние на его судьбу «случая», или «случайности», проблемы свободы и выбора.

Экзистенциальная личность JI. Андреева исторична, находится в потоке времени, тождественна ему. Ее бытие и есть подлинное время, от которого производим все иные способы временной фиксации природных и исторических событий.

Картина мира интересует JI. Андреева прежде всего с точки зрения человека, его места в общем мироздании. Он «прозревает» «широкие, но тайные пути, которые пролагает человечество борьбою всех сознаний, всех воль, страстей и мечтаний» туда, где правда, Бог, «которого мы все так мучительно ищем и разыскиваем» (2, 264). Смерть Бога, провозглашенная Ф. Ницше, положила начало эпохе безверия и утраты ценностных ориентиров. JI. Андреев, с одной стороны, прогнозирует бездны разрушения на почве скепсиса по отношению ко всем еще недавно казавшимся незыблемым институтам и представлениям (морали, нравственности, религии, веры в прогресс), с другой стороны — не может примириться с утратой смысла человеческого существования. Нельзя с определенностью отнести JI. Андреева к атеистическому или религиозному направлениям экзистенциализма. Здесь он занимает промежуточное положение: писатель ищет выхода из экзистенциальных тупиков безверия, мира абсурда силами самого человека с его тяготением к утраченному Богу, красоте, любви, проявляющихся через категории совести и сопричастности.

Французские писатели-экзистенциалисты А. Камю в «Постороннем» и Ж.-П. Сартр в «Тошноте» и «Стене» продолжили мысли Андреева относительно абсурда мира и осознания смерти в «ее непоправимости и глубине мистической». Магистраль концепции «человека как такового» в литературе XX века, у истоков которой стоял и Леонид Андреев, найдет развернутое воплощение в произведениях Ф. Кафки. «Экзистенциональное беспокойство» русского писателя перед лицом жизни и смерти, собственного подсознания, угрозы глобальных катастроф века будоражило читателя, будило в нем чувство ответственности за судьбы мира.

А. Белый отметил важную черту Л. Андреева — его сопричастность к судьбе человека и человечества: «В личине его жило „я“ всего мира, которое он не сумел осознать» (16,192).

Само время подсказывало Андрееву и объект, и принципы его воплощения. В мире «Дьявола всероссийской тоски и смуты» (2, 68) гибнет все. Античные боги в пьесе «Тот, кто получает пощечины» на земле «тоскуют и умирают, когда их не узнают.» (V, 338). В романе «Дневник Сатаны» Сатана на земле «превращается в бессильного и жалкого лжеца и с треском напяливает на свою мудрую голову картонную корону театрального царя» (VI, 241). Идут нескончаемым потоком эшелоны умалишенных («Красный смех»), с помощью «формулы железной решетки» человеческий разум отгораживается от неразрешимых загадок бытия («Мои записки»), в человеке побеждает звериное первобытное начало («Бездна»), и Керженцевым провозглашается карамазовское «все позволено» («Мысль»).

Но даже в «безднах беспредельностей» андреевские герои не сдаются. Они, в отличие от героев западной литературы, сталкиваясь с трагической необходимостью, восстают против нее всеми силами души. И в этом глубокое отличие творчества Леонида Андреева от творчества западных современников и последователей. В любом из андреевских персонажей ощущается биение живой жизни. Каждый из них встает в неповторимой конкретности, в большом разнообразии связей с окружающим миром. Психологическая сложность и внутренняя контрастность персонажей Андреева, элемент гиперболы в передаче их чувств и свойств — все это придает характерам новые измерения. Совсем иначе у Кафки, Камю и Сартра. Им чужда диалектика души, их художественным системам не свойственен показ многогранности образа. Герои их произведений прежде всего функция философской идеи — антигуманной, как убийца в новелле Сартра «Герострат», или гуманной, как доктор Рие в «Чуме» Камю. Заданная однолинейность персонажей, превращенных в персонифицированные абстракции, приводит к обедненности художественной картины мира. Таким образом, иногда даже близкое сходство ситуаций, образов, мотивов не говорит о подлинном духовном родстве. Андреев в русле экзистенциальной эстетики передал трагедию человеческого одиночества, заброшенности, отчуждения, но он воссоздал это чувство как художник, проникающий в глубины внутреннего мира своего героя, в лучших традициях русской литературы XIX века с присущей ей чувством совести и высокой нравственности, а не как философ, возводящий эту разомкнутостъ в идеологический принцип или систему поведения.

Стремление Андреева представить человека как сложнейшую и до конца неопределимую психическую субстанцию во многом сближает его с экзистенциализмом, но в то же время подчеркивает связь с русской литературой (прежде всего с Достоевским) и намечает пути к преодолению утраченного единства мира силами самого человека. В одном из лучших своих рассказов «Полет», в котором отражены размышления о смысле жизни, Андреев выразил полет человеческого духа за пределы существующих предписаний как торжество воли и свободы — «. из одной бесконечности в другую, где широко открытыми стоят и ждут его высокие двери его святого тайного жилища» (IV, 316), Небесного Кремля, Святилища Небесной России, увиденного спустя годы крупнейшим философом XX века, его сыном Даниилом Андреевым.