Утопия и утопическое сознание в контексте русской культуры XIX — начала ХХ века

Стало трюизмом называть XX век веком реализовавшихся утопий.

Анализу утопий посвящена обширная литература, в которой подробно описаны их структурно-функциональные особенности, аксиологическая и I социальная доминанты. Глубокая критика утопии, носящая разносторонний и системный характер, позволила говорить о кризисе и самого утопического жанра, и утопического мышления в целом.

Поспешные «похороны» утопии, которые связывались с повсеместным торжеством антиутопических произведений, сопрягались с бурным развитием футурологии, социального проектирования и социальных технологий. Казалось, после фундаментальных работ Э. Кассирера, К. Поппера, М. Вебера, К. Манхейма, Л. Мамфорда, Ф. Мануэля, Ф. Полака, Р. Дарендорфа, Й. Хейзинги, М. Шиллера и многих других западноевропейских исследователей утопия вытеснена из всех возможных лакун своего прежнего существования.

Исторические формы утопии, ее соотношение с идеологией, религиозным сознанием, художественными практиками XX века, роль интеллигенции в создании и распространении утопических проектов, утопия и политика, утопия и революция, утопия и социализация, утопия и исследования в области культурной антропологиивсе становилось предметом пристального внимания и пристрастной критики.

Утопию осмысливали филологи, философы, историки, социологи. Ее трактовали как литературный жанр, как реформационные проекты, как социальный идеал, как форму скрытого нигилизма, как средство управления массовым сознанием, как прекрасный проект будущего, достойный реализации, или сладкую f несбыточную грезу, мечту, никогда не воплощающуюся в реальности.

Подробное и разностороннее изучение утопии обусловлено как ее амбивалентностью, многозначностью заключенных в ней смыслов, так и устойчивым страхом перед осуществившимися утопиями: ни одно еретическое, реформационное или революционное движение не обходилось без утопических проектов и идеалов, ради которых и затевались попытки «переделки действительности». Связанные с переходными эпохами, когда пересматривались идеалы и ценности, в кажущуюся незыблемость которых свято верили, когда наблюдалась ярко выраженная инверсия социально значимых смыслов и целей, а мир терял свою устойчивость и однозначность, утопия брала на себя роль стабилизатора, обещающего вместо хаоса восстановленный космос «потерянного рая» .

В истории человечества не было счастливых и спокойных времен, не было «золотого века». Но каждая эпоха мечтала об «утраченном радостном мире» и строила модели его обретения. Рядом с тяготами исторического бытия росло и развивалось ветвистое древо утопии. Взошедшее из вековой мечты о всеобщем Благе, Счастье и Равенстве, древо утопии пустило свои побеги в разных философских, литературных, социальных течениях всех стран и народов. Сегодня можно говорить и о плодах утопии, понимая под ними не только воплощенные утопические проекты, но и напряженный интерес к изучению самого феномена «утопического» .

Традиция рассмотрения утопии как полифункционального и амбивалентного феномена, сложившаяся в западноевропейской социально-философской мысли, позволила понять ее многие сильные и слабые стороны, выработать в общественном сознании стойкий иммунитет против искушений утопии.

В отечественной литературе отношение к утопии было принципиально иным. Трактовка утопического социализма как составной части научного мировоззрения, преодоленной и преображенной в дальнейшем поступательным развитием марксистской коммунистической доктрины, требовала изучения только тех форм утопической мысли, которые исторически непосредственно предшествовали марксизму и были связаны прежде всего с социальными чаяниями трудящихся масс. В рамках такого анализа, для которого каноном стала классическая работа Ф. Энгельса «Развитие социализма от утопии к науке», утопия рассматривалась как преодоленная, изжитая, превращенная форма социально-исторического творчества, не имеющая после своего претворения в реальность социалистического общества, объективных причин для репродуцирования и развития. Развоплощение утопии в отечественной марксистской обществоведческой традиции привело к тому, что утопия перестала быть предметом серьезного объективного исследования, а все ее разнообразие свелось в основном к социалистической и коммунистической разновидностям. Поэтому утопию изучали в рамках истории социалистических идей1 основном на западноевропейском материале. Иные же формы утопии трактовались как проявление кризиса буржуазного общества, буржуазного сознания2. Такой подход, связанный с изначально заданной оценкой, выводил за пределы научного интереса русскую утопическую мысль, не отвечавшую, за редким исключением, критериям классической социалистической и коммунистической утопии и отличавшуюся колоссальным разнообразием форм и оттенков. Поэтому большинство отечественных утопий XIX-начала XX вв. остались вне рамок собственно философского анализа, являясь предметом интереса только литературоведов и библиографов. Плохое знание отечественной утопической традиции привело к формированию устойчивого стереотипа в ее оценке, как лишенной самобытности и оригинальности, почти целиком (и по форме и по содержанию) повторяющей западноевропейские утопические образцы.

В нашей литературе почти нет работ, рассматривающих исторические формы и традиции русского утопизма и изучающих утопическое сознание как целостный феномен.

Данное положение стало постепенно исправляться только в последнее время, когда появились интересные исследования, впервые пытающиеся объективно разобраться с утопической традицией в русской культуре3.

Этому способствовали как имманентные причины, связанные с потребностями развития современной отечественной гуманитаристики, так и та политическая ситуация, которая характерна для современной России. Переоценка ценностей, потребности новой самоидентификации, самоопределения, саморефлексии, сложности этапа «межкультурья» породили не только большое количество литературы, пытающейся разобраться со старыми мифами и порождающей новые,.

1Работы В. Волгина, М. Авдеевой, М. Барга, Н. Бочкарева, Г. Водолазова,.

A.Володина, В. Далина, Н. Застенкера, М. Захаровой, И. Зильберфарба, К. Кузнецова, Г. Кучеренко, В. Малинина, И. Осиповского, Л. Чиколини, А. Штекли и др.

См. работы Э. Араб-Оглы, А. Иконникова, В. Шестакова, Н. Федоркина,.

B.Тимофеева.

3Работы Н. Арсентьевой, С. Батраковой, Э. Баталова, И. Вишева, Р. Гальцевой, А. Клибанова, Д. Ляликова, Б. Ланина, С. Семеновой, Д. Сарабьянова, В. Чаликовой, К.Чистова. но и вызвали к жизни те архетипы общественного сознания, оживление которых редко проходит безнаказанным в нашей истории.

Проблемы развития современного общества диктуют необходимость всестороннего и разноуровнего изучения утопии. Нарастание процессов ремифологизации общественного сознания, манипулирования общественным > мнением и социальным поведением людей, создание новых глобальных проектов перестройки общества, цивилизации в целом, заставляют вспомнить о разнокачественности утопии, об уже апробированных механизмах в попытке ее реализации. В связи с этим можно прогнозировать возрастание интереса к проблемам утопического моделирования и к истории утопических учений в отечественной обществоведческой литературе.

В контексте сказанного, представляется очевидной актуальность предпринятого исследования и его прикладная значимость: проблемы динамики утопического сознания, его форм, уровней, особенностей, исследование народных утопий в их исторической перспективе и корреспондированности с утопическими проектами дворянства и разночинной интеллигенции, прояснение тех смыслов утопического, которых касались в своих работах философы конца XIX-начала XX вв., позволят вскрыть историю формирования и смысл тех социокультурных мифологем, которые активно циркулируют в общественном сознании до сих пор, порождая возможность их современной рекомбинации и новых попыток актуализации. Изучение данных проблем позволит разглядеть за процессами ремифологизации сознания масс новую попытку претворения утопии, будет способствовать выработке адекватных превентивных мер на основе знания механизмов динамики утопических идеалов в контексте русской культуры конца XIX-начала XX вв. Кроме того, актуальность данной работы обусловлена потребностью осмысления тех сочинений отечественных мыслителей, которые долгое время по разным причинам оставались как бы за рамками философского интереса современных авторов. Исследование их идей даст возможность проследить саморефлексию русского общества в переломную эпоху, когда последствия очередной модернизации только начали сказываться на состоянии общества и его духовных институтов. Данный период сопоставим, с определенными оговорками, с особенностями того состояния, которое переживает наша страна сегодня. Наконец, изучение проблем, выделенных в диссертации, позволяет охарактеризовать архетипы народного сознания, которые напрямую влияют на динамику фольклорной культуры, во многом определяя характер народных ожиданий и современные поведенческие стереотипы, без учета которых невозможна ни одна серьезная политико-социальная инициатива.

Целью данного исследования является выявление характерных особенностей утопического сознания и утопических систем в социокультурном и философском контексте России переломной эпохи (конец XIX-начало XX вв.).

Безусловно, исследование такого рода не может претендовать на завершенный характер, поскольку автор не претендует на всеохватность освещения данной проблематики, ограничиваясь изучением особенностей русской народной утопии в ее соотносимое&tradeс теми утопическими проектами, которые разрабатывались в разночинно-интеллигентской и дворянской среде с использованием стереотипов и мифологем народного утопического сознания.

В соответствии с отмеченной общей целью исследования требовалось решить следующие подчиненные ей конкретные задачи:

— проанализировать особенности русской народной утопии, изучение которой в отечественной философской литературе только начинается и без которой трудно понять те процессы, которые были характерны для утопического сознания высших сословий России конца XIX-начала XX вв.;

— провести анализ народной утопии в ее сопоставлении с православными идеалами;

— вычленить архетипические понятия, которые имеют наибольшее значение для народной утопической традиции;

— показать трансформацию утопических стереотипов в дворянских и разночинно-интеллигентских утопических системах конца XIX-начала XX вв.;

— выявить философские и социокультурные основания «элитных» утопий, проследить в них инверсию смыслов, представленных в народном утопическом творчестве;

— раскрыть влияние процессов реформации и модернизации на эволюцию отечественных утопических систем;

— изучить те утопические идеи, которые до сих пор оставались вне интереса отечественных исследователей;

— выявить особенности русской утопической мысли в контексте философских исканий конца XIX-начала XX вв.;

— проанализировать различные формы утопии, укоренившиеся в сознании интеллигенции и народа в этот период.

Таким образом, феномен утопического изучается как социокультурное явление, характерное для умонастроений эпохи, затронувшее все слои русского общества, получившее воплощение во всех сферах духовной культуры России в интересующий нас период.

Обширность и неисчерпаемость предмета исследования привели к необходимости четкого очерчивания круга утопических идей, интересующих нас в первую очередь. Помимо народной утопии выделены те утопические концепции, которые развивались, казалось бы, на сходных с ней основаниях и идеалах, но стремились к иным целям и задачам. Учитывая, что изучению и анализу социалистических и коммунистических утопических систем в России посвящена обширнейшая литература, включающая сотни наименований, мы сочли возможным ограничиться утопическими концепциями, только начинающими входить в область научных интересов отечественных гуманитариев: это теократическая утопия П. Чаадаева, «утопия ордена» М. Дмитриева-Мамонова, сциентистская утопия В. Одоевского, эстетические утопии В. Иванова, В. Кандинского, К. Малевича, космологическая утопия К. Циолковского и идеократическая утопия А.Богданова. Мы сознательно не затрагиваем «славянофильскую» и «западническую» утопические концепции. Отчасти потому, что они глубоко освещены в известной работе Анджея Валицкого «В кругу консервативной утопии: Структура и видоизменения русского славянофильства», отчасти потому, что идеи славянофилов и западников, носящие утопический характер, в скрытом виде содержатся в тех концепциях, которые нами выделены и будут косвенно затронуты и проанализированы. Мы не останавливаемся также на анализе народнических утопий, так как они разносторонне охарактеризованы в многочисленных публикациях советских авторов.

Методологическая основа диссертации.

Специфика подхода к проблеме в настоящей работе заключается не только в многоаспектное&tradeрассмотрения утопического сознания и. утопических систем в контексте отечественных социально-политических традиций, но и в отказе от жесткого разграничения якобы безусловно прогрессивной социалистической утопии и иных ее форм и видов, как инволюционных и консервативных. Анализ отечественной утопии конца XIX-начала XX вв. методологически основывается на принципе корреляционных связей и интегративных факторов в общественном i сознании. Поэтому упор сделан на социокультурный подход в осмыслении феномена отечественных утопий, недостаточно пока оцениваемый нашей гуманитаристикой. Утопия понимается прежде всего как результат духовной деятельности определенного типа, протекающей в определенных социокультурных условиях, как феномен, имеющий изоморфную структуру, обладающий поливалентными, сложными взаимосвязями входящих в него компонентов, отражающий результаты специфических особенностей национально-этнического культурогенеза.

Потребности развития современного общества заставляют анализировать утопию не в ее сугубо иллюзорной ипостаси, а в прагматическом контексте, в ее корреспондированности с высшими социокультурными ценностями и смыслами, порождающими не только культурные ориентации, но и поведенческие акты определенного характера. Социологизация утопии, не позволявшая в полной мере уяснить ее амбивалентность и разнообразие форм проявления, была напрямую связана с осознанными упрощениями в ее трактовке, что не давало возможности проследить имманентные особенности ее собственного развития и социокультурного бытования. Такой подход сказался не только на классификации и типологизации утопий, принятых в отечественной литературе, но и на общепризнанном понимании утопии преимущественно как продукта действия отчужденного сознания. При этом игнорировалось, что утопия может предстать как результат деятельности отчуждающего, нигилистического сознания, отстаивающего право на манипулирование действительностью.

Принципиальное значение имеет попытка рассмотрения утопии в контексте взаимодействия духовных феноменов, прежде всего таких, как идеология, религия, художественное, мифологическое сознание. Не только привычные компоненты общественного сознания, но и утопия может выступать действенным фактором миропонимания и конструирования картины мира определенного типа, может повлиять на стиль мышления эпохи, на политический климат, ролевое социальное поведение, конструирование идеала политической власти и социальных целей.

Научная новизна исследования.

В рамках отечественной традиции изучения утопии и утопического сознания фактически не предпринималась попытка рассмотреть различные формы утопии в России XIX-начала XX вв. в их взаимной соотносимости. Это возможно было осуществить, только учитывая социокультурный контекст, в рамках которого сосуществовали утопии на уровнях низовой и элитной культур. Понимание утопии I прежде всего как социокультурного феномена позволило вычленить архетипы утопического сознания, проследить их историко-генетическую модификацию в народной, дворянской и разночинно-интеллигентской утопии, подчеркнуть их влияние на социально-политические ориентации масс. Такой подход дал возможность акцентировать внимание на утопии как на результате объективации превращенного, отчуждающего типа сознания, что многое объясняло в развитии исторической и политической ситуации в России на рубеже XIX—XX вв. Анализ русской утопической традиции сопрягался с теми факторами, которые вызывали к жизни постоянную репродукцию утопических мотивов. Утопия анализируется как феномен, порождающий определенную картину мира, с которой и связаны ожидания и чаяния, материализующиеся в утопических проектах.

Особое внимание уделялось тем утопическим системам, которые не нашли еще должного осмысления в отечественной гуманитаристике. Раскрытие основных положений диссертации осуществлялось с использованием наиболее интересных современных зарубежных работ, пока не вошедших в библиографический контекст наших обществоведов. Все это позволило дать более широкий срез бытования утопии в российском обществе XIX-начала XX вв., раскрыв особую роль утопического сознания для историко-политического и социокультурного развития России.

Практическая ценность работы.

Результаты данного исследования могут служить основой для дальнейшей разработки проблем, связанных с рефлексией утопии и утопического сознания, с осмыслением особенностей социокультурного и государственно-политического развития России, с прояснением обратного влияния утопических установок на социально значимое поведение и на выработку социально-политических стратегем различных групп и слоев современного общества. Материалы диссертации могут помочь при изучении вопросов, сопряженных с практиками психолингвистического программирования, с проблемами, порожденными художественными установками модернистского и постмодернистского искусства. Результаты данной работы имеют актуальность при изучении современных форм фольклорной культуры и процессов ремифологизации массового сознания. Материалы диссертации могут быть эффективно использованы при разработке и чтении курсов культурологии, эстетики, философии, религиоведения. Некоторые выводы, содержащиеся в работе, могут помочь при разработке программ по социально-политическому стратегическому планированию, при организации культурно-антропологических и этнографических исследований, при прогнозировании социально значимых реакций на те или иные политические инициативы и реформы.

Апробация работы.

Результаты предпринятого исследования на разных его этапах и по различным аспектам общей проблематики диссертации отражены в монографии, статьях и выступлениях на ряде международных, всероссийских и региональных философских, научных и научно-практических конференций. Диссертация была обсуждена на кафедре философии МПГУ им. В. И. Ленина, на докторантском семинаре ИППК МГУ им. М. В. Ломоносова, на кафедре эстетики философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. Материалы диссертационного исследования легли в основу спецкурсов, читаемых для слушателей Республиканского инсти+тута повышения квалификации работников образования, кафедры культурологии ИППК МГУ им. М. В. Ломоносова. Они использовались также при чтении спецкурсов для студентов и аспирантов МПГУ им. В. И. Ленина, Республиканского института повышения квалификации работников образования, Российского открытого университета при АПН РФ.

Заключение

.

Исследование утопии и утопического сознания в контексте русской культуры XIX-начала XX вв., проведенное на основе анализа народной утопической традиции и утопических систем П. Чаадаева, М. Дмитриева-Мамонова, В. Одоевского, В. Иванова, К. Малевича, В. Кандинского, А. Богданова, К. Циолковского, позволяет прийти к определенным выводам.

Утопия в России XIX-начала XX вв. выступала действительным фактором миропонимания и конструирования новой рационально обоснованной и схематически-упрощенной картины мира определенного типа, повлиявшей на стиль мышления эпохи, на политический климат, статусное поведение, иерархию социально значимых ценностей и целей.

Утопическое сознание и его архетипы приобретают особое значение в переломные эпохи, что связано с прогностической деятельностью по выработке возможных сценариев будущего социального развития. Поэтому в России конца XIX-начала XX вв. проблема утопических проективных систем и утопических идеалов была чрезвычайно актуальна. В данный период можно говорить о феномене утопизации общественного сознания, что было связано с кризисом идентичности, порожденным процессами реформации и модернизации. Утопизация выразилась не только в широчайшем распространении различных форм социально-утопического творчества во всех слоях российского общества, но и в том, что утопию стали понимать не столько как интеллектуальную игру, сколько как принцип социального.

385Федоров Н. Д. Философия общего дела // Вечное солнце. М., 1979. С. 397 398. прогнозирования, смыслопорождающую модель, при помощи которой осуществлялась рефлексия целей, задач и идеалов будущего социокультурного развития страны. Кроме того, утопия была в этот период тесно связана с процессами ремифологизации национального общественного сознания, порожденными поиском национальной идеи, национального самоопределения, осуществляемого в рамках неоязычества, религиозного ренессанса, «нового средневековья». Это приводило к активизации в народном сознании архетипов утопической картины мира, сопряженной с набором определенных социально-политических стратегем и поведенческих актов. В контексте культурно-цивилизационного кризиса в России конца XIX-начала XX вв. утопия не могла выступать как сугубо компенсаторное и аттаракционное явление: продуцируя активизацию разнонаправленных социальных ожиданий, она способствовала возрастанию агрессивности и активности со стороны своих субъектов-носителей, стремящихся осуществить собственные идеалы. В этот период утопия актуализировалась как продукт отчужденного и отчуждающего сознания, нацеленного на манипулирование неподлинностью реального мира и связанного с латентным нигилизмом.

В силу того, что русская утопия данного времени исходила из понимания социального как культурного, ее особенностью стал культуроцентризм. Поэтому проблемы социального реформирования выступали в отечественном утопическом сознании как культуроборчество. Осуществляемый последовательно, культурнигилизм приводил к требованию не столько реформирования, сколько деструктурирования культуры, цивилизации, человека, общества.

В русской утопии шло не утверждение нового культурного мифа и новых культурных ценностей на основе рефлексии предшествующего социокультурного состояния общества, а демистификация сверхценностей: через мир мечты и фантазии происходил переход к принципиально новой альтернативной реальности за счет полного упразднения данности. В отечественной утопии развитие ее имманентных особенностей привело не к культу разума и естественных прав личности, а к утверждению права на подлинность за счет победы первородного хаоса: и сам мир, как он дан и явлен человеку, и порядок вещей в мире, и сами вещи «объявляются несуществующими» .

В русской утопии критика и неприятие данности осуществляется с позиций внекультурного человека, нигилизм которого носил мистический и сакральный характер. Здесь действует не человекобог, наделенный сверхкритическим сознанием и демистифицирующий любые иллюзии и фантизии, а богочеловек, верящий в существование высшей Идеи и высшей Справедливости. Деструкция мира и культуры предпринималась в русской утопической традиции не с целью конечного совершенства вновь утверждаемого мира, а с целью полного выхода из него человека во имя иной, высшей реальности — сверхмирной, за-мирной.

Русская утопическая традиция данного периода, десакрализируя историю, создавала квазимифологию, метареальность, вынуждая человека определяться по отношению к ним, а не по отношению к действительной данности. Именно это в совокупности с претензией на манипулирование реальностью заставляло утопию искать союз с властью, что выводило утопию в сферу идеологии, где она теряла свою качественную определенность, саморазрушалась.

Выступая как аксиологическая инверсия мира, отечественная утопия XIX-начала XX вв. обладала существенной отличительной особенностью: она развивалась не как продолжение идей Просвещения, а как их антитеза. В силу этого в русской утопической традиции данного времени отсутствует утверждение готовности к постоянному обновлению социума и человека за счет самоотрицания и саморазвития, за счет признания необходимости объективно-критического | пересмотра любых основ культуры без ущерба для нее самой.

Особенности развития русского общества привели к ярко выраженному дихотомичному характеру отечественной культуры: уровень притязаний, цели, идеалы, принципы и модели будущего на уровнях низовой и высокой культуры были принципиально отличными. Поэтому русская утопическая традиция развивалась на диффузной почве, постоянно стремясь к дифференциации утопических архетипов и идеалов. Это отразилось на диалектике форм утопии и утопического сознания на народном и элитарном уровнях российской культуры.

В русской культуре утопия и утопическое сознание были нацелены прежде всего на преодоление имманентного раскола внутри самой национальной культуры, и в этом плане, любая утопия ориентировалась на воссоздание национального единства, целостности внутрикультурных связей. Наиболее значимыми факторами генезиса утопического сознания в национальной традиции были двоеверие, раскол, билингвизм, малокультурность общества, крепостное право, длительность существования ценностей и стереотипов феодального общества.

Народная утопия, связанная с национальными традициями и национально значимыми смыслами, выступала прежде всего как форма охранительной идеологии. Она формировалась в тесной связи с милленаристскими идеями, еретическими движениями, доктринами самозванчества и практиками ^ старообрядческих общежитий. Тесно связанная с динамикой фольклорной культуры, народная утопия практически перестала существовать в своей классической форме к концу XIX века.

Развитие русской дворянской утопии было обусловлено рефлексией западноевропейских социально-политических идей и доктрин и сопрягалось прежде всего с процессами становления национального самосознания и формированием радикально-революционных настроений в среде русского дворянства. Дворянская утопия развивалась как результат секуляризации личностного сознания, была связана с философскими доктринами Шеллинга, Фихте и Гегеля и сопряжена с обоснованием права на насилие во благо всего общества. Генезис классической дворянской утопии и формы ее бытования в культуре продуцировали сознательную архаизацию общественного сознания и постоянное воспризведение «утопии ордена», как доминирующей формы дворянской утопической традиции.

Утопии неодемократической интеллигенции, продолжающие традиции дворянского утопизма, выступали не только как результат оппозиционного, нигилистически окрашенного мышления, но и как способ преодоления ^ разорванности наличного бытия, способ синтезирования нового социокультурного контекста. Данные утопии в своем пределе были нацелены на создание нового культурного семиозиса, что связывалось с упразднением действительности. Общество, трактуемое в данных утопиях как системное единство, выступало объектом трансформации при помощи теургического акта, новояза, нооантропа. В утопиях данного типа и общество и человек, переходя на новую ступень существования, теряли качественную определенность.

Интегрируясь с идеологией, утопия была вытеснена в сферу фантастики, перестала существовать в своей классической форме, утратив качественную специфику. Исчезли ее носители и тот культурный контекст, в рамках которого она создавалась. Глобализация сферы утопического привела к возрастанию тотальности утопии, она стала выступать вне своих собственных границ, что повлекло за собой ее саморазрушение.

Однако утопия — это одновременно и отрицание реальности и инициирование изменений в сознании. Утопизация мира как попытка его абсолютного, тотального структурирования и подчинения не увенчалась и не могла увенчаться успехом. Но исчезновение утопизма означает и исчезновение разнообразия жизненных альтернатив, победу «одномерности» мысли, когда разрушается напряженная субординация между миром идеалов и повседневной действительностью. Теряя утопию, общество теряет способность к критической саморефлексии, к переоценке собственных социальных стратегий и культурного опыта. Результат этогостагнация и саморазрушение. L.