Шарль Пеги: философия истории и литература

Проблемы философии истории в наше время составляют предмет острых дискуссий как в западной, так и в российской философии и историографии. Уже давно интеллектуалов всего мира интересуют не сами исторические факты — предмет изучения историков, а их роль в понимании закономерностей развития человечества. Осмысление этих закономерностей невозможно силами одной дисциплины, будь то история, социология или классическая философия. Современная мысль приходит к выводу, что судить об истории только на основании научно-спекулятивного разума или же чисто иррациональной интуиции неплодотворно. Это под силу лишь новому философскому дискурсу, который является синтезом философских размышлений, религиозных откровений, экзистенциальных переживаний и, что очень важно в контексте данной работы, художественно-эстетических прозрений.

Само словосочетание «философия истории» принадлежит французской философско-литературной традиции: впервые в научный оборот его ввел Вольтер в 1765 г. Такое название носило его введение к семитомным «Опытам о нравах и духе народов». К тому времени интерес к осмыслению истории стал характерной чертой интеллектуальной атмосферы Европы. Первым вариантом подлинной философии истории, появившимся в Европе, считается трактат итальянского правоведа и филолога Дж. Вико под названием «Основания новой науки об общей природе наций» (1725), в котором он делает попытку создания теории и методологии исторического познания, философски осмысляя реальный исторический процесс. Однако во Франции уже Ж.-Б. Боссюэ в своем «Рассуждении о всеобщей истории» (1687) развивал христианско-теологическое понимание истории или ее провиденциали-стскую концепцию, разработанную Августином Блаженным в трактате «О граде Божием» (1426). В XVIII в. идеи исторического прогресса развивались А.-Р. Тюрго, Ж.-А. Кондорсе, К.-А. де Сен-Симоном, а Ш.-Л. Монтескье и Ж.-Ж. Руссо заложили основы политико-правового понимания истоптш ршл".

За два с половиной века, прошедших с момента введения Вольтером словосочетания «философия истории», ее содержание претерпело существенные изменения и обогатилось новыми гранями. Уже в XIX в. возникают фундаментальные системы философии истории Ф. Шеллинга, Г. Гегеля, К. Маркса и О. Конта, которые отражают ее многоплановость. Наряду с рационалистическим и научным пониманием истории в XIX в. появляются и ее альтернативные интерпретации, например «философия жизни» (Ф. Ницше, В. Дильтей, Г. Зиммель и др.) и неокантианство (В. Виндельбанд, Г. Риккерт, Э. Кассирер и др.).

Важным фактором, сыгравшим свою роль в последующем развитии различных тенденций философии истории, стало противоборство идей, в основе которого лежит расхождение между Декартом и Паскалем, подчеркнутое Вольтером в его критике философии Паскаля. Эта критика содержится в известном XXV философском письме Вольтера «Замечания на Мысли Паскаля». Исходный тезис Паскаля— человек является самой главной непостижимой для себя самого тайной и загадкой бытия. Ф. М. А. Вольтер критикует и опровергает известную мысль Паскаля о том, что «человек не ангел и не животное». Он пишет: «Человек вовсе не загадка, как вы это вообразили, дабы доставить себе удовольствие ее разгадать. Человек. занимает свое место в природе, более высокое, чем животное, и более низкое, чем другие существа, которым он уподобляется. Он наделен страстями, чтобы действовать, и разумом, чтобы управлять своими поступками. Пресловутая двойственность человека — это идея столь же нелепая, сколь и метафизическая. Я признаю, что человек непостижим, но столь же непостижима и вся остальная природа"1. Кто победил в этом споре, показала только современная нам эпоха. Уже в XIX в. о загадке человека и его роли в истории говорили в духе Паскаля С. Кьеркегор, Ф. Ницше, Ф. Достоевский. Сегодня становится очевидным, что линия Паскаля возобладала, а человек как субъект истории остается величайшей тайной и загадкой для философии, религии, искусства и науки.

Оформив философию истории как науку, эпоха Просвещения пренебрегла таким образом многими составляющими того философского дискурса, которые мы обозначили в самом начале. В качестве альтернативы философии эпохи Просвещения, а в дальнейшем философии позитивизма будет развиваться то направление философии истории, которое, как мы полагаем, оказалось наиболее плодотворным в XX и XXI вв. (во Франции его представителями были М. Блок, В. Декомб, П. Рикер, П. Нора) и предтечей которого стал Шарль Пеги.

Саму суть очевидной для него порочности философствования эпохи Просвещения сумел очень точно и ярко определить Н. А. Бердяев: «Эпоха «просвещения» есть такая эпоха в жизни каждого народа, когда ограниченный и самонадеянный человеческий разум ставит себя выше тайн бытия, тайн жизни, тех божественных тайн жизни, из которых исходит, как из своих истоков, вся человеческая культура и жизнь всех народов земли. Для этих эпох характерна попытка сделать малый человеческий разум судьей над тайнами мироздания и тайнами человеческой истории. Эпоха «просвещения» отрицает тайну «исторического». как специфическую реальность. Она его разлагает, производит над ним такие операции, что оно перестает быть той.

1 Вольтер Ф. М. А. Философские сочинения. М.: Наука, 1988. С. 192−194,207−208. первоначальной целостной реальностью, которая и делает его «историческим». Поэтому эпоха «просвещения» XVIII в. была глубоко анти2 историчной". Будучи религиозным философом, Н. А. Бердяев, по сути, ставит в упрек эпохе Просвещения ее главное завоевание — разрушение веры в Бога, что, с его точки зрения, лишает исторический процесс всякой перспективы. Несколько неожиданное упоминание здссь имени русского религиозного философа на самом деле оправданно, поскольку его размышления о смысле истории, как мы будем показывать в данной работе, в большей мере продолжают искания писателя Ш. Пеги в области философии истории, нежели философствования современников и соотечественников французского писателя.

Поскольку в нашей стране Шарль Пеги остается малоизученной фигурой3, остановимся вкратце на некоторых моментах его творческой биографии. Ш. Пеги родился в 1873 г. в предместье Бургонь города Орлеана и был единственным сыном Дезире Пеги и Сесили Кере. Отец Пеги умер от ран, полученных на войне 1870 г., когда мальчику было всего несколько месяцев. После смерти отца ребенок оказался на попечении матери, плетельщицы стульев, и бабушки, простой неграмотной крестьянки. Эти две женщины сыграли важную роль в воспитании Пеги, привив ему уважение к труду и ненависть к нищете. С самого детства Пеги погрузился в атмосферу истории, героических деяний его предков. Улицы, площади и церкви его родного города хранили память о былом. Церковь Сент-Эньян, где был прихожанином маленький Пеги, носила имя епископа, который своими молитвами спас город от нашествия полчищ Атиллы. В сознании французского народа Орлеан.

2 Бердяев Н. Смысл истории. М.: Мысль, 1990. С. 7.

3 С 1995 г. в Санкт-Петербурге при участии французских коллег функционирует научно-исследовательский Центр Жанны д’Арк-Шарля Пеги, который регулярно проводит международные конференции, а также инициирует и координирует российские исследования, связанные с творчеством Ш. Пеги и его временем. С 2001 г. этот Центр входит в структуру Центра Французских Исследований филологического факультета СПбГУ. неразрывно связан с именем Жанны д’Арк, чью память высоко чтили в городе. Вплоть до наших дней там ежегодно проводятся празднества в честь снятия осады Девой-освободительницей. После Ватерлоо в Орлеане собираются солдаты Наполеона, а в 1870 г., после Седана, честь страны спасают солдаты-добровольцы, бившиеся с врагом на равнине Бос, неподалеку от города. В 1880-е гг. многие бывшие участники франко-прусской войны были еще живы. Пеги, выросший в среде мелких ремесленников и виноградарей, внимательно слушал рассказы этих бывших солдат, исполненные болью и гневом за попранную честь Франции. Вспомним также, что Гюго одним выражением «ужасный год» (1870) объединил и торжество пруссаков, и разгром Коммуны.

Первым учителем истории Пеги можно назвать соседа-кузнеца, участника войны, республиканца и патриота, мечтавшего увидеть когда-нибудь своего маленького слушателя депутатом. Его рассказы были настолько эмоциональными и интересными, что Пеги раз и навсегда отдал предпочтение истории, услышанной из уст свидетеля, нежели той, которая излагается в учебнике. Много лет спустя муза истории Клио, героиня неопубликованных при жизни Пеги его религиозно-философских размышлений, обратится к нему: «Вы счастливый, Пеги <.> Вы прикоснулись хотя бы к краешку того времени. Ваша исповедь не пропадет, если вы оставите нам свидетельство. того, чем была эта благородная Республика. Вы прикоснулись к тому времени, когда люди прятались, тайком унося экземпляр «Возмездия». Именно это воспоминание в течение жизни. не позволит Вам примириться с какой бы то ни было тиранией, будь она радикальной или же клерикальной"4.

В 1881—1882 гг. во Франции вводится обязательное бесплатное светское образование, и сын плетельщицы стульев получает возможность учиться Peguy Ch. ?uvres en prose completes: En 3 vol. Paris: Gallimard, 1987;1992. T. Ш. P. 1099. сначала в школе при Высшей нормальной школе департамента Луаре, затем в ремесленном училище. Однако один из бывших учителей мальчика, г-н Но-ди, разглядевший его незаурядность, сказал матери Пеги: «Он должен изучать латынь». Эта фраза определила всю дальнейшую судьбу будущего писателя. Кем бы он стал в противном случае? Сам он тоже задавал себе этот вопрос: «Часто я задумываюсь, испытывая страх за прошлое <.> куда бы я пошел, кем бы я стал, если бы не попал в шестой класс и если бы г-н Ноди не поймал меня как раз на те пасхальные каникулы. Мне было 12 лет и три месяца. Самое время"5. Тот же г-н Ноди добился для юного Пеги муниципальной стипендии, и мальчик поступил в лицей Орлеана. Затем последовала учеба в лицее Лаканаль в Со под Парижем. С третьей попытки, пройдя курс подготовки в школе св. Варвары, Пеги поступает в 1894 г. в Высшую Нормальную школу в Париже. Годы учебы в школе св. Варвары Пеги считает лучшим периодом своей жизни: «Два или три самых чудесных года нашей юности, пламенных года. Все тогда было чисто. Все было молодо <.> не только мы были молоды, но и мир нам казался молодым. Исторически все было молодо тогда в те чудесные три или четыре года"6.

Интересно, что уже в это время у Пеги зародилось свое понимание истории и он охотно делился им с однокашниками. На одной из перемен он излагал им свою теорию исторического времени, которое он разделил на периоды и эпохи. Под эпохами Пеги подразумевает короткие исторические моменты, когда и творится история. Счастлив тот, на чью долю выпало пережить их. Периодами он называл безвременье, когда история идет на ощупь и беда тем, кто оказался там. Но Пеги считал, что эта беда поправима, он был убежден, что один человек или группа людей совместными действиями спо.

5 Uht. no: HalevyD. Peguy et les Cahiers de la Quinzaine. Paris: Bernard Grasset, 1941. P. 24.

6 Peguy Ch. Op. cit. T. m P. 539−540. собны изменить ход истории и в бездарности периода засияет слава эпохи7. В дальнейшем он будет придерживаться такой классификации и, в частности, напишет в «Нашей юности» о своем времени: «Бывают в современной истории, но не в истории в целом <.> великие волны кризисов, источником которых обычно бывает Франция (1789−1815, 1830, 1848), и они сотрясают мир от края до края. Но ссть б истории и более или менее длительные моменты затишья, мертвого штиля, когда все успокаивается на относительно длительное время. Бывают эпохи, а бывают периоды. Мы живем в одном из о периодов». Всю свою жизнь Пеги будет увлечен идеей превращения современного ему периода истории в эпоху.

Учеба в Высшей Нормальной школе позволила Пеги войти в счастливое сообщество молодых людей, которое позднее образовало особое «поколение 1903 года». Его ядром стали выпускники Нормальной школы, и именно о них много позже с горькой нежностью написал Р. Роллан: «Это поколение с глупой доверчивостью тешило себя иллюзиями о Прогрессе, о Великом Человеческом Существе позитивистов, о грядущей, неизбежной, предначертанной провидением победе без кровопролитных битв, о Демократии, Праве, Справедливости, Свободе, доброте жизни (то было время «доброго художника», «доброго скульптора», «доброго писателя», «доброго музыканта». Человека доброго и просто добряка, а также время, когда верили: «Придет добрый человек <.> завтра». Сохрани Бог, я не собираюсь смеяться над этими иллюзиями! Это была мучительная трагедия"9. В Нормальной школе завязались те дружеские связи, которыми Пеги очень дорожил. Дружбе людей одного с ним поколения он посвятил следующие строки: «В силу того, что непреодолимая пропасть отделяет настоящее от прошедшего, необходимо вы.

7 См. об этом: Halevy D. Op. cit. P. 35.

8 Пеги Ш. Наша юность. Мистерия о милосердии Жанны д’Арк. СПб.: Наука, 2001. С. 75.

9 Роллан Р. Воспоминания. М.: Художественная литература, 1966. С. 253. бирать друзей только среди людей своего времени и своего возраста, своего круга, своего класса. Дружба — это удивительное полнокровное чувство, которое дается нам единожды в жизни и больше не повторяется. Дружба — чувство в высшей степени земное. Дружба — явление того же порядка, что и младенчество, семья, народ, родина, эпоха — все определяющие нашу жизнь события. Дружба — кс та область человеческих отношений, где блеск гения или печать благодати могут возместить отсутствующие в человеке черты, какие воспитываются длительным влиянием определенной среды. Никакая гениальность не поможет, если людей не связывает схожее детство, общая родина, среда, время, место. ."10.

Удивительная, можно сказать, мистическая дружба связывала молодого Пеги с его соучеником по школе Святой Варвары, поступившим затем и в Высшую Нормальную школу, Марселем Бодуэном. История этой дружбы трагична — Бодуэн умер молодым, — но Пеги навсегда сохранил о нем память и, казалось, пытался прожить жизнь за себя и за рано ушедшего друга. Р. Роллан писал, что «Пеги дал тайный обет — ив течение долгого времени выполнял его — сделать все, чтобы мысль умершего друга продолжала жить в нем"11. Считается, что именно Бодуэн первым внушил Пеги социалистические идеалы. Юношеские мечты Бодуэна и Пеги о Всемирной социалистической республике воплотились в одном из ранних художественно-философских произведений Пеги под названием «Марсель, или Первый диалог о граде гармонии». Это произведение •— дань памяти и любви ушедшему другу. 7 июня 1896 г., во время своей последней встречи, друзья обсуждали устройство Града гармонии, а 25 июня того же года М. Бодуэн умер. Пеги закончил «Марселя» в 1898 г., но пометил 1896 годом и напечатал под псевдонимом Пьер Бодуэн.

10 Цит. по: Роллан Р. Собр. соч.: В 14 т. М.: Художественная литература, 1954;1958. Т. 14. С. 647.

11 Там же. С. 658.

Увлечение социализмом приводит Пеги к участию в социалистических кружках студенческой молодежи и к сотрудничеству в социалистической прессе. Он принимает участие в создании журнала «Ревю дю Палэ», позднее переименованного в «Гранд Ревю». Агитируя подписчиков, он называет это издание «истинным журналом» и надеется на его значительный вклад в.

11 формирование «социалистической философии». С февраля 1897 г. по февраль 1898 г. Пеги опубликовал ряд статей в журнале «Ревю Сосиалист» (с 1894 г. директором этого журнала был Жорж Ренар, и его программа носила реформистско-социалистический характер), которые так или иначе затрагивали вопросы устройства социалистического общества.

Пеги заканчивал обучение в Нормальной школе, когда офицера французского генерального штаба, еврея по национальности Альфреда Дрейфуса обвинили в шпионаже в пользу Германии. Факт несправедливого осуждения Дрейфуса стал тем узловым пунктом, вокруг которого во Франции разразился крупный политический кризис, грозивший стране гражданской войной. Убежденный дрейфусар, Пеги с неистовством и со страстью окунулся в развернувшуюся борьбу. Он был окрылен возможностью бороться за справедливость, принять участие в «битве века», в одном строю со своими единомышленниками. Однако, когда правительство свело широкое движение протеста лишь к частному судебному разбирательству, стало ясно, что сплоченного фронта единомышленников и не было. Пеги со свойственной ему бескомпромиссностью отвернулся от своих прежних учителей и кумиров, в том числе от своего друга и идейного наставника библиотекаря Высшей нормальной школы Люсьена Эрра и даже от Жана Жореса, перед которым преклонялся. Это первое столкновение Пеги с политикой определило его будущее положение человека, стоящего вне группировок и партий.

12 Peguy Ch. Op.cit. Т. Ш Р. CXXV-CXXVI.

Кроме того, в борьбе за Дело Пеги стал более зрелым. В 1899 г. Пеги напечатал 11 статей в «Ревю Бланш», главным образом о деле Дрейфуса, под общей рубрикой «Политические и социальные заметки». В одной из этих статей он впервые заговорил о сделанном им открытии, что знание настоящего и вовлеченность в действие позволяют писать Историю. Эту мысль он будет развивать на протяжении всей свссй жизни.

Не желая зависеть от социалистической партии ни материально, ни в плане цензуры, Пеги порывает с «Ревю сосиалист» и открывает собственное издательство и книжную лавку при нем на углу улиц Кижас и Виктор-Кузен, напротив Сорбонны. В этом издательстве Пеги намеревался публиковать только те произведения, которые имели высокие этические достоинства. Здесь он напечатал свое первое художественное произведение — историческую драму «Жанна д’Арк» (1897), из всего тиража которой было продано лишь два экземпляра. Здесь же были напечатаны «Марсель» (1898) и книга друзей Пеги братьев Tapo «Тщедушный носильщик». Кроме того, в своем издательстве Пеги опубликовал революционную драму Р. Роллана «Волки», монографию германиста, философа и историка Шарля Андлера «Князь Бисмарк», брошюру «История колебаний в Генеральном штабе», неизвестного автора и «Социалистическую деятельность» Ж. Жореса. Начиная с 1899 г. дважды в месяц в издательстве Пеги выходил журнал «Мувман сосиалист».

Не будучи коммерсантом, Пеги очень быстро пришел к финансовому краху, и его предприятие на унизительных для него условиях выкупил бывший друг Люсьен Эрр вместе с Леоном Блюмом и другими социалистами. Отныне Пеги не мог сам решать, что печатать в этом издательстве. Неспособный действовать в условиях компромисса и несвободы, Пеги решает создать собственный журнал, идею которого он вынашивал еще со времени со.

13 Guyon В. Peguy. Connaissance des Lettres. Paris: Hatier, 1973. P. 78−79. труцничества в «Гранд ревю». Так родились знаменитые «Двухнедельные тетради», которые А. В. Луначарский назвал «самым замечательным литературным предприятием за последние четверть века"14.

Отныне все, что выйдет из-под пера самого Пеги, а также его друзей и единомышленников, будет публиковаться в «Двухнедельных тетрадях». Такому литературному и журналистскому явлению, как «Тетради» Пеги, посвящено бесчисленное количество исследований, о которых будет говориться далее. Поэтому мы не видим необходимости подробно останавливаться на характеристике «Тетрадей». Заметим только, что дальнейшая биография Пеги неотделима от истории «Тетрадей», ибо все, что в них печаталось (описание политических, социальных, интеллектуальных, литературных событий и споров его времени), и составляло жизнь писателя и издателя.

В чем же заключалось отличие «Тетрадей» от тогдашней периодики? Их своеобразие было отмечено уже современниками «Двухнедельных тетрадей». В декабре 1900 г. журнал «Эфор» провел анкету, в которой задавался вопрос: «Как определить эти странные тетради, которые не являются ни журналом, ни книгой, ни беседами, ни газетой?"15.

Первый номер «Тетрадей» вышел 5 января 1900 г., и первая публикация в нем называлась «Письмо Провинциала», где от лица вымышленного корреспондента, Провинциала, сообщалось о факте выхода журнала. Этот вымышленный корреспондент олицетворял собой всех тех социалистов, страстных дрейфусаров, воспитателей будущих граждан — школьных учителей, вниманию которых Пеги и адресовал свой журнал. Автор письма требовал от Пеги продолжить борьбу за дело Дрейфуса и призывал журнал «говорить правду, всю правду, ничего кроме правды, говорить глупо глупую правду,.

14 Луначарский А. В. Собр. соч.: В 8 т. М.: Художественная литература, 1963;1967. Т. 5. С. 247.

15 Цит. по: Fraisse S. Les grandes etapes des «Cahiers de la Quinzaine» H La revue des Lettres Modernes. Charles Peguy 2. Les «Cahiers de la Quinzaine». Paris: Minard, 1983. P. 39. скучно скучную правду, грустно грустную правду"16.

Действительно, журнал печатал материалы, касавшиеся всех острых вопросов современности, которые замалчивались остальными изданиями: национальный вопрос в России, положение армян, образование на Мадагаскаре, события русской революции 1905 года, положение евреев в Румынии и т. п. Кроме того, «Тетради» постоянно поддерживали интерес читателей к делу Дрейфуса. Большинство статей так или иначе затрагивали этот больной для французской интеллигенции вопрос. Однако необычная атмосфера журнала возникла не только благодаря его содержанию.

Безусловно, стоит обратить внимание на подбор авторов. Р. Роллан писал: «Люди сегодняшнего дня часто судят о писателях, участвовавших в «Тетрадях», по тому влиянию, какое эти писатели приобрели в мире после сорока лет борьбы <. .> Нынче почти не помнят о том, что наш вклад в ту пору, когда «Тетради» только возникли, был ничтожен. Никто из нас не был известен еще, никто не пользовался влиянием."17. Пеги очень взыскательно относился к подбору авторов, но руководствовался отнюдь не известностью автора, не его положением в литературном мире, а исключительно личным чутьем. Поэтому в журнале печатались как малоизвестные в то время авторы (Р. Роллан, братья Tapo, Д. Галеви, Ж. Сорель, А. Сюарес, Ж. Шлумберже, А. Спир, Ж. Бенда и др.), так и А. Франс, А. Бергсон и даже JI. Толстой.

Причудливой была и форма подачи материала. Пеги забавляется игрой псевдонимов, пишет анонимные статьи, без конца полемизирует и переписывается сам с собой, изобретает новых корреспондентов и собеседников, иногда вполне реальных, а порой фантастических, как, например, «гражданин доктор социалист революционер моралист интернационалист» (в серии статей «О гриппе»).

16 Peguy Ch. Op. cit. T. I. P. 291−292.

17 Роман P. Собр. соч. T. 14. С. 702.

И содержание, и подбор авторов, и форма журнала неразрывно связаны с личностью Пеги, перу которого принадлежала значительная часть публикаций. Можно сказать, что журнал был долгой и мучительной исповедью писателя миру. Журнал жил и менялся вместе с его автором. И когда в сентябре.

1908 г. Пеги признался одному из самых своих преданных друзей и сотруд.

18 никое, Ж. Лот}', что он снова стал католиком, читатели не преминули отметить (и многие верные подписчики тогда отвернулись от журнала) изменение направленности и тематики публикаций. Именно тогда Пеги начал работу над целой серией религиозно-философских трудов, посвященных смыслу христианской истории.

Журнал-исповедь, журнал-дневник — именно так ответили бы мы на вопрос журнала «Эфор». Эта неповторимо-личная, страстно-субъективная интонация «Двухнедельных тетрадей» определила их исключительное место в духовной атмосфере Франции на рубеже Х1Х-ХХ вв.

Говоря о Пеги, писателе и публицисте, нельзя не отметить его ангажированность. Всю жизнь Пеги был одержим идеями всемирного добра, социальной справедливости, христианского равенства, поисков истины и смысла истории. Журнал служил главной цели жизни Пеги превратить современный исторический «период» в «эпоху». По сути, «Тетради» были для Пеги летописью современной истории. Журнал претворил на практике то, о чем Пеги неустанно размышлял в своих трудах, посвященных Истории, и стал для потомков живым документом и свидетельством эпохи рубежа веков. Это понимали и некоторые наиболее проницательные современники Пеги. Так историк и религиовед Рауль Алье писал в «Пари-Миди» 4 января 1914 г., за несколько месяцев до смерти Пеги, что подборка «Двухнедельных тетрадей» «станет однажды самым значительным собранием документов первостепенного значения"19.

18 Halevy D. Op. cit. P. 170.

19 Hht. no: Laichter F. Peguy et ses Cahiers de la Quinzaine. Paris: Ed. de la Maison des sciences de.

Шарля Пеги не стало 5 сентября 1914 г. в битве на Марне. Он ушел на фронт добровольцем. 4 августа 1914 г. в прощальном письме, обращенном к своей давней и доброй приятельнице г-же Фавр (матери будущего известного философа Ж. Маритена), он писал: «Я ухожу как солдат Республики сра.

ЛЛ жаться за всеобщее разоружение, за последнюю из войн". Пеги погиб в самом расцвете своей творческой биография и творческих планов. Среди его неопубликованных работ, которым он придавал капитальное значение, остались во фрагментах «Диалоги» об истории— «Клио"-1 и «Клио"-И, «Дополнительные заметки о г-не Декарте и картезианской философии», «Мы побежденные» и некоторые другие. Именно в этих сочинениях в значительной мере Пеги раскроет свое понимание и видение истории.

Если говорить о литературе, посвященной жизни и творчеству Ш. Пеги, то в первую очередь, необходимо подчеркнуть несопоставимость объема исследований, проводимых в России и на родине писателя.

Имя Пеги было известно ряду его российских современников. Немалый интерес представляют статья русского современника Пеги Г. Селибера «Шарль Пеги"21, напечатанная в 1915 г. в «Русской мысли». Она отличается вполне профессиональным и тонким литературоведческим анализом. В ней, хотя и кратко, автор останавливается на почти всех узловых пунктах творчества и эволюции писателя, которые так или иначе привлекали и привлекают всех пегиистов. Очень важно отметить, что Селибер сумел понять внутреннюю цельность Пеги при его внешней противоречивости и убедительно доказал это в своей статье.

Необходимо остановиться и на статье «Шарль Пеги» Максимилиана l’homme, 1985. Р. 303.

20 Halevy D. Op. cit. P. 368.

21 Селибер Г. Шарль Пеги // Русская мысль: Ежемесячный литературно-политическое обозрение.

Петроград, 1915. Т. 10. XXXVI. С. 32−52.

Волошина, которая вошла в его книгу «Лики Парижа"22, изданную посмертно по его статьям и по плану, составленному поэтом во время и после Первой мировой войны. Конечно, статья, написанная поэтом и художником, не может претендовать на объективный анализ, которого ожидают от литературоведа и критика. В ней есть высказывания, с которыми трудно согласиться.

1 TTTTf Г Г" «ЛТЛ/'Ч г"/» .

В частности, Волошин пишет, что смысл французский тлирии исчсрпывас!-ся для Пеги двумя «великими пастушками» — святой Женевьевой и святой Жанной. Но совершенно очевидно, что в этой статье Пеги предстает перед читателем во всем многообразии, неоднозначности и трагичности своей жизни и судьбы.

Несмотря на высокую оценку, данную Пеги А. В. Луначарским23, в советский период французский писатель оставался в отечественном литературоведении одиозной фигурой, характерные для того времени эпитеты «оппортунист, шовинист, националист, реваншист» изобилуют в академическом издании трехтомной «Истории французской литературы"24. Впервые более объективная оценка Пеги была дана в исследовании В. Е. Балахонова «Ромен Роллан и его время: Жан Кристоф"25, которого можно считать инициатором серьезного изучения Пеги в СССР. Подробный, хотя и далеко не исчерпывающий отчет о состоянии исследований творчества Пеги в последней трети XX в., переводов и изданий его произведений в СССР и в России дает Даниэль Бонно-Ламот в статье «Пеги в СССР"26. Немалый интерес представляет обзор Ива Авриля «Три советских портрета Пеги"27.

Волошин М. Автобиографическая проза. Дневники. М.: Книга, 1991. С.153−158. Луначарский А. В. Указ. соч. Т. 5. С. 247−258.

24 История французской литературы: В 4 т. М.: Изд-во Академии наук СССР, 1946;1963. Т. 3. С.546−547.

25 Балахонов В. Е. Ромен Роллан и его время: Жан Кристоф. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1968.

26 Bonnaud-Lamotte D. Peguy en URSS// L’Amitie Charles Peguy: Bulletin d’informations et de recherches. 1993. N 62. P. 106−115.

27 Avril Y. Trois portraits sovietiques de Peguy // L’Amitie Charles Peguy: Bulletin d’informations et de recherches. 1993. N 63. P. 170−174.

Нужно сказать, что судьба изучения творческого наследия Пеги в послереволюционной России складывалась неудачно, т. к. для советского периода писатель был слишком «правым», а для постсоветского — слишком «левым».

В 1995 г. по предложению французских коллег в Санкт-Петербурге был создан научно-исследовательский Центр Жанны д’Арк — Шарля Пеги, который возглавил автор настоящего исследования. К тому моменту ей принадлежали практически единственные опубликованные в Советском Союзе статьи, посвященные Ш. Пеги, и ею была защищена кандидатская диссертация «Шарль Пеги — поэт, литературный критик, публицист». Задачей Центра были активизация и координация в России исследований, связанных с творческим наследием Пеги и его временем. Центр стал проводить регулярные конференции междисциплинарного характера (по литературе, истории, культуре) и публиковать их материалы. Центр располагает уникальным для России фондом Пеги, в котором представлена подборка «Двухнедельных тетрадей» (1900;1914), большая часть периодических публикаций французского «Общества друзей Шарля Пеги», раритетные издания первых книг о Пеги у него на родине, большая часть французских университетских исследований о Пеги, литература о современниках Пеги и «Бэль эпок», французской истории 1900;х гг., исследования по медиевистике, в частности о Жанне д’Арк. Собрание этой библиотеки, хранящейся на филологическом факультете Санкт-Петербургского государственного университета, оказалось возможным благодаря поддержке французской ассоциации «Порш», основанной во Франции в 1996 г. и выпускающей свой бюллетень, где публикуются ис.

28 Тайманова Г. 1) Мистерия о милосердии Жанны д’Арк. (Современная мистерия: к вопросу о жанре) // Уч. зап. Тартуск. гос. ун-та. Труды по романо-германской филологии. Проблемы метода и жанра в зарубежных литературах. Тарту, 1988. Вып. 792. С. 99−106- 2) Шарль Пеги и духовная атмосфера его «Двухнедельных тетрадей» // Там же. Проблемы фона и атмосферы в зарубежных литературах. Тарту, 1989. Вып. 871. С. 87−93.

29 Le Porche. Bulletin de l’Association des Amis de Jeanne d’Arc et de Charles Peguy (France, Russie, следования, связанные с именем Пеги, как французских, так и российских ученых. Одним из результатов работы Центра стала публикация перевода двух основных произведений Пеги — «Наша юность» и «Мистерия о милосердии Жанны д’Арк». Необходимо отметить, что до выхода в свет этого издания на русском языке была выпущена лишь небольшая книжка отрывков.

31 из публицистики Пеги, изданная б Великобритании. Совсем недавно в издательстве «Русский путь» вышла книга переводов отрывков из прозы и поэзии Пеги, одним из составителей которой является Н. Струве. Переводы выполнены С. Аверинцевым, Ю. Гинзбург, Н. Струве .

На родине Пеги судьба исследований его наследия, естественно, складывалась иначе. Если при жизни писателя можно было говорить о его непризнанное&tradeи неизвестности, то в течение почти ста лет, прошедших со дня его гибели, интерес к его творчеству как во Франции, так и во всем мире постоянно растет. Заметим, что для узкого круга читателей и сотрудников «Двухнедельных тетрадей» уже при жизни Пеги его фигура была культовой. Здесь интересно привести портрет Пеги, представленный Р. Ролланом в седьмой книге «Жана-Кристофа»: «Это был писатель, обладавший железной логикой, стойкой волей, всего себя отдававший служению высшей морали, служению бескорыстному и готовый пожертвовать во имя ее целым миром и самим собой <.> он поклялся бороться за идею чистой, героической и свободной Франции, авторитет которой признали бы не только во Франции, но и во всей Европе. Он твердо верил, что настанет день, когда все поймут, что он вписал в историю французской мысли одну из самых смелых страниц, и он не ошибся». Понятно, что друзья и соратники Пеги старались сделать все.

Pologne, Finlande).

30 Пеги Ш. Наша юность. Мистерия о милосердии Жанны д 'Арк.

31 Пеги Ш. Фундаментальные истины. London: Overseas Publications Interchange Ltd., 1992.

32 Пеги Ш. Избранное. Проза. Мистерии. Поэзия. М.: Русский путь, 2006.

33 Роман Р. Собр. соч. Т.14. С. 636. возможное, чтобы имя писателя стало широко известно. В первые же годы после гибели Пеги появляются отклики на его смерть — от знаменитых слов М. Барреса («Он погиб с оружием в руках, встретив смерть лицом к врагу <.> так он вошел в ряд героев французской мысли. Его жертва преумножает значение его творчества <.> Погибший стал вождем, более чем когда-либо он приобрел силу воздействия, сегодня он живее всех живых»)34 до скромного свидетельства одного из солдат его роты Виктора Будона35.

Среди первых работ, посвященных Пеги, назовем эссе из сборника Д. Галеви «Новые мэтры» (1914), куца вошли также работы о Роллане, Сюаресе и Клод еле. В 1918 г. Галеви вновь обращается к этому эссе, переделывает его и создает на его основе книгу «Пеги и «Двухнедельные тетра.

37 ди" «. В 1940 г. он готовит одноименную книгу, но «почти полностью обло новленную». Это издание до сих пор является настольной книгой всех пе-гиистов и содержит подробную информацию о биографии и ключевых моментах жизни и творчества Пеги, таких как Дело Дрейфуса, создание «Тетрадей», дружба с Р. Ролланом, работа над образом Ж. д’Арк, обретение веры, отношения с современниками. Свидетельство Галеви тем более ценно, что это свидетельство человека, который сам обладал незаурядным талантом писателя и историка, автора трудов о Ницше, Мишле, Прудоне, о рабочем движении во Франции. Галеви активно сотрудничал в журнале Пеги и был его постоянным собеседником и оппонентом, о чем свидетельствуют такие крупнейшие произведения Пеги, как «Наша юность» и «Викгор-Мари, граф Гюго», в значительной мере построенные на диалоге с Галеви.

34 Barrus M. Charles Peguy mort au champ d’honneur // Feuillets mensuels de l’Amitie Charles Peguy. 1954. N41. P. 4.

35 Boudon V. Mon lieutenant Charles Peguy, juillet, septembre 1914. Paris: Albin Michel, 1964.

36 Halevy D. Quelques nouveaux maitres. Moulins: Les Cahiers du Centre. 1914. Fasc. 59−60. Fevrier-mars.

37 Это издание стало библиографической редкостью и осталось недоступным автору работы.

38 Halevy D. Peguy et les Cahiers de la Quinzaine. P. 9.

Не менее ценными для первого знакомства с биографией и творчеством Пеги являются свидетельства его однокашников, сотрудников «Тетрадей» братьев Жерома и Жана Tapo39, воспоминания г-жи Женевьевы Фавр40, сборник переписки с различными корреспондентами и записи бесед с Пеги его другом Жозефом Лотом41, профессором лицея Кутанс и издателем «Бюллетеня университетских профессоров-католиков», воспоминания типографа, подписчика «Тетрадей» Лукаса де Песлуана42. Особое место в пегиане занимает его переписка с разными корреспондентами — Ален-Фурнье, Ж. Маритеном, Дом Л. Байе, Л. Жилле43.

Среди всех свидетельств друзей и современников особо выделяется труд Р. Роллана, опубликованный в 1944 г. 44 Роллан начинает свою книгу с введения, которое носит название «Carmen Saeculare. — L'An Mil-neuf-cent» и дает подробную картину состояния французского духа в переломную эпоху рубежа веков. Это капитальное исследование творчества Пеги на фоне того кризиса гуманизма, который охватил Европу в начале XX в. и вылился в трагедию Второй мировой войны. Тонкий критик и талантливый писатель, Р. Роллан анализирует как издательскую, так и литературную деятельность Пеги и отдает должное его личности, оказавшей очищающее влияние на духовную атмосферу Франции конца XIX — начала XX в. Он пишет: «Мы погибли бы от удушья и горя без неукротимого упорства Пеги"45. В двух томах своей книги Роллан постарался коснуться всех аспектов личности, деятель.

39 Tharaud Jerome et Jean. Notre cher Peguy. En 2 vol. Paris: PionNourrit, 1926.

40 Favre G. Souvenirs sur Peguy (1903;1914) // Europe.1938. N 182.15 fevrier. P. 147−169- N 183. 15 mars. P. 319−344- N 184.15 avril. P. 475−503.

41 Peguy Ch. Lettres et entretiens. Paris: L’artisan du livre, 1927 — Edition modifiee: Editions de Paris, 1954.

42 Peslouan L. de. Hommage a Charles Peguy // Lettre. Paris: Gallimard, 1929. P. 24−29.

43 Reclus M. Le Peguy que j’ai connu. Avec 100 lettres de Charles Peguy 1905;1914. Paris: Hachette, 1951. Peguy au porche de l’Eglise. Correspondance inedite Jacques Maritain — Dom Louis Baillet. Paris: CERF, 1997.

44 Rolland R. Peguy: En 2 vol. Paris: Albin Michel, 1944.

45 Ibid. T. I. P. 85. ности, творчества Пеги, но при этом особенно пристального внимания заслуживают страницы, посвященные Пеги-социалисту и Пеги-издателю. Однако труд Роллана не преследовал научных или литературоведческих целей: жанр этого произведения близок скорее к «Героическим жизням», написанным им в начале века. В то же время книга носит и автобиографический характер: ее ценность заключается именно в том, что автор воспроизводит, а ней живой образ человека, которого он знал и любил, несмотря на все разногласия, приведшие в конечном итоге к их разрыву. Роллан делает акцент именно на своеобразии личности Пеги, полностью проявившейся в его творчестве. Это творчество автор рассматривает как Монолог писателя, как его Исповедь, где «открываются те трагические тайны человека, в которых никто — ни Жан-Жак, ни даже Толстой — не осмелился себе признаться"46. При всей своей симпатии и даже восхищении по отношению к Пеги Роллан не избегает ни критической ноты, ни суровых оценок. Он пишет и о гордыне писателя, и о его известной ограниченности, субъективизме, предвзятости.

С нашей точки зрения, особого внимания в книге Р. Роллана заслуживают страницы, посвященные Мистериям о Жанне д’Арк. Будучи сам талантливым художником и тонким ценителем литературы, Роллан сумел оценить по достоинству художественный дар Пеги, показав, что гений писателя раскрылся в полной мере тогда, когда тот вернулся к вере своего детства. Глава, посвященная эволюции образа Жанны д’Арк у Пеги и названная «Благодать и гениальность», занимает самое большое место в двухтомнике Роллана. Здесь автор проницательно оценивает художественное видение Пеги исторического персонажа, впервые пишет о художественном методе «присутствия», свойственном Пеги и развившимся под влиянием Мишле. И хотя Роллан не пишет непосредственно об историческом видении Пеги, его анализ Драмы и.

46 Ш. Р. 8.

Мистерии, посвященных Жанне, наводят на размышления о преломлении истории в художественном творчестве. Роллан пишет о Пеги: «Он обладает интеллектуальным даром извлекать из знания прошлого изумительное присутствие настоящего (и в этом даре сочетаются бергсонистское и христианское мироощущения)"47. Огромное значение труда Р. Роллана заключается в его творческом посыле, в том, что он, обращаясь к ключевым моментам творческой биографии Пеги, побуждает исследователей продолжить размышления над затронутыми писателем проблемами.

Современники Пеги не знали и половины из того, что им было написано: в течение двадцати лет писатель сохранял в коробках все неизданные им рукописи, которые увидели свет уже только после его смерти, благодаря усилиям семьи, друзей и историков литературы. Ими проделана огромная работа по популяризации и публикации произведений Пеги. Следует сказать, что неопубликованные при жизни труды Пеги составляют нерасторжимое единство с его опубликованными работами в силу поразительной цельности всего его творчества. Не случайно Пеги писал: «Можно начать публикацию моего собрания сочинений хоть с завтрашнего утра. <.> Во всех моих старых тетрадях нет и слова, которое я бы изменил"48. В начале 60-х годов в Орлеане открылся Центр Шарля Пеги, который приобрел все архивы «Двухнедельных тетрадей» и большую часть рукописей Пеги и который стал Меккой всех пегиистов. С этого времени начинается методичное университетское исследование творчества Пеги. Постепенно, по мере накопления мемуарного, биографического, архивного материалов, интерес исследователей стал концентрироваться на более специальных проблемах творчества и мировоззрения писателя. Появились специализированные исследования, посвященные его социалистическим и утопическим идеям, публицистике, фи.

47Пж1 Р. 193.

48 Пеги Ш. Наша юность. Мистерия о милосердии Жанны д’Арк. С. 99. лософии, теологии и т. д. В то же время сама публикация текстов Пеги нуждалась в упорядочивании. Заслугой Ж. Виара стало издание под эгидой Орлеанского центра книги «Неизданные произведения Ш. Пеги"49. В ней он сумел классифицировать неизданные тексты Пеги, навести порядок в его разрозненных рукописях и воссоздать в полном объеме такие важные его произведения, как «Нанта родина» и «О положении партии интеллектуалов». На основании опубликованных им материалов автору удалось показать, что Пеги это не просто католический поэт, как считали многие, и не только участник социалистического движения, как думали прежде, а крупный писатель и мыслитель. Ж. Виар опубликовал размышления Пеги о тоталитарном государстве, интеллектуале в роли политического вождя, личной и публичной жизни человека, об искусстве и промышленности, философии производителей, философии искусства литературы, об отношении философии и христианской веры, старении и революции, показав, таким образом, ту эволюцию, которая проделала мысль Пеги с момента работы над диссертацией до момента создания «Клио». Многочисленные публикации Ж. Виара, в том числе и его главная книга «Философия литературного искусства и социализм по Пеги"50, ставили своей целью не только вернуть имя Пеги в русло республиканских традиций, но и показать благодаря ему, каким был настоящий французский социализм, заброшенный марксизмом на свалку современности. Работы Виара носят ангажированный характер, и с ним университетское литературоведение обращается к политическим, этическим и религиозным спорам современности.

В духе Виара, ориентированного на пропаганду социалистических идей Пеги, писал и Ж. Бастер. Его книга «Неизвестный Пеги"51 представляет со.

49 Viard J. Les oeuvres posthumes de Charles Peguy. Avec la publication des textes de prose du fonds Orleanais. Paris: Minard, 1969.

50 Viard J. Philosophie de l’art litteraire et socialisme selon Peguy: These. Paris: Klincksieck, 1969.

51 BastaireJ. Peguy tel qu’on l’ignore. Paris: Gallimard, 1973. бой подборку текстов Пеги, характеризующих его как революционера, социалиста, анархиста, философа, патриота и христианина. Вторая книга Ж. су.

Бастера «Пеги инсургент» исследует творчество и деятельность писателя с точки зрения его отношения к социализму. Исследователь показывает Пеги как противника «современного мира», восстающего против удела современного человека, утратившего свободу, угнетенного всем укладом своей жизни и труда. Пеги предстает нонконформистом, не принимающим окружающей его современности — капитализма и империализма, буржуазности и сциентизма, клерикализма, элитарного образования и идеологии культуры, ведущим борьбу против бесчеловечности «современного мира» сначала с помощью социализма, потом христианства. Ж. Бастер подробно останавливается на особенностях социализма Пеги, его революционного патриотизма, неприятии им идеалистической теологии и определяет его позицию как позицию верующего анархиста. Анализируя произведения, написанные Пеги после 1910 г., Бастер приходит к выводу, что до конца своих дней Пеги оставался верным социализму, философии Бергсона, революционным патриотом и пророком.

Одной из первых написанных в русле университетского литературоведения была работа Б. Гийона «Пеги"53, которая удачно сочетает исследование биографии Пеги с литературоведческим анализом его произведений. Это строго документированное исследование, опирающееся на актуальные для того времени архивные данные, позволяет представить творчество Пеги во всем его многообразии. Комплексный подход автора к личности и творчеству Пеги позволяет ему создать некий синтез, где Пеги, писатель и поэт, образует органичное целое с Пеги-издателем, а социализм писателя напрямую связывается с его христианскими идеями. Б. Гийон останавливается и на отноше.

52 Bastaire J. Peguy l’insurge. Paris: Payot, 1975.

53 Guyon B. Peguy. Connaissance des lettres. Paris: Hatier, 1973. нии Пеги к церкви, показывая, что, вернувшись к вере, писатель продолжал до конца своих дней оставаться антиклерикалом. Книга Б. Гийона носит общий и в какой-то мере компилятивный характер, но замечательна своей скрупулезностью и справочным аппаратом.

Из крупных биографий Пеги, вышедших в относительно недавнее время, стоит отметить монографию Робера Бюрака (издателя и комментатора трехтомного собрания прозы Пеги в «Библиотеке Плеяды») «Шарль Пеги. Революция и благодать"54. Эта серьезная научная биография Пеги подводит итог почти тридцатилетним изысканиям целой плеяды пегиистов, появившихся во Франции после Второй мировой войны. Особенностью данной работы по сравнению с биографиями Пеги, написанными предшественниками, является основанное на уникальном знании текстов новое прочтение фактов жизни писателя, которое многое объясняет в его творчестве. Р. Бюрак создает выпуклый, живой образ писателя со всеми противоречиями и слабостями, но в то же время удивительно притягательный и масштабный. Книга описывает историю освобождения личности, трагедию человека, искушаемого смертью, адюльтером, счастьем, литературной славой, разрывающегося между верностью своим юношеским убеждениям и вошедшим в его сердце, благодаря мучительному духовному опыту, любви и благодати. Свободомыслящий социалист, интернационалист, страстный дрейфусар, противник политиканства и демагогии, враг пацифизма и милитаризма одновременно, моралист, человек, стоящий у истоков христианского обновления,—таким предстает Пеги на страницах этой книги.

Утверждая, что все произведения Пеги — это «произведения, написанные на злобу дня», Б. Гийон писал: «Наилучший способ понять их — это написать историю «Двухнедельных тетрадей» в строго хронологическом по.

54 Burac R. Charles Peguy: La revolution et la grace. Paris: Robert Laffont, 1994. рядке, где рассмотрение каждого произведения Пеги и его сотрудников предварялось бы точным анализом вызвавших его обстоятельств и завершалось бы последовавшей на него реакцией. Это был бы увлекательный труд, дающий сверх того широкую панораму политической, интеллектуальной и духовной жизни Франции за десять лет. Такая история еще не написана"55. Книга Ф, Лехтера «Пеги и его «Двухнедельные тетради» «56 как раз представляет собой первое строго документированное систематическое исследование истории «Тетрадей» Пеги. Акцентируя в своей книге политическую ангажированность издателя «Тетрадей», Ф. Лехтер сумел внимательно проследить внутреннюю эволюцию Пеги, освободив представление о нем от таких штампов, как националист и предатель. Чешский исследователь первым заговорил о значении пророчеств Пеги, видевшего в рационализме опасность неизбежного наступления тоталитаризма на литературу, искусство, образование, гуманитарные науки, как и гонения на верующих со стороны государства. Выявляя актуальность политических воззрений издателя «Тетрадей», Ф. Лехтер уделяет особое внимание углублению метафизического мировоззрения Пеги на протяжении всей его жизни. Автор книги не акцентирует какие-нибудь отдельные аспекты творчества Пеги, но, показывая его во всем многообразии и с массой ценных деталей, касающихся как жизни самого Пеги, так и его окружения, дает неоценимый материал для дальнейшего, более специального исследования проблематики творчества Пеги.

Естественно, что в католической Франции наиболее глубоко и интенсивно стали развиваться исследования, рассматривающие религиозные аспекты мировоззрения Пеги с теологической точки зрения. В период между двумя мировыми войнами, на волне обновления томизма рождается журнал «Эспри» (1932), основателем которого был Э. Мунье (1905;1950). Перу Му.

55 &-иуоп В. Ор. сЛ. Р. 86.

56 ЬакЫег Р. Ор. ей. нье (в соавторстве с сыном Пеги Марселем и Г. Изаром) принадлежит книга.

Концепция Ш. Пеги" (1931) .В предисловии к книге говорится о том, что настало время обобщений, философские пророчества Пеги неисчерпаемы и плодотворны для последующих поколений философов. «Настанет день, и он уже близок, — пишет Мунье, — когда один из наших самых великих поэтов го и пророков будет оценен по достоинству». Мунье можно назвать первооткрывателем всей глубины смысла духовного послания Ш. Пеги, еще мало в ту пору известного широкой публике. Философу и публицисту Мунье было особо близко свойственное Пеги мироощущение, в котором тесно переплетаются небесное и земное. Подобно ему Мунье прекрасно понимал, как важно не потерять в повседневной рутине политических дискуссий духовность и сознание вечного. Кроме того, он, как и Пеги, ощущал угрозу надвигающейся войны и искал образ героя-освободителя. Оба мыслителя имели крестьянское происхождение и сходные католические корни, но если Пеги, пройдя период увлечения социализмом, вернулся к религии, то Мунье остался близок идеям христианского социализма. Философия Пеги оказала существенное влияние на Мунье. Особенно близким ему было размышление о духовной (или, согласно Пеги, «моральной») революции, идеями которой был проникнут журнал «Эспри». Развивая мысли Пеги в русле персонализма, Мунье и его журнал намеревались содействовать развитию литературы, поэзии, искусства и через них выразить основные требования «личностной» философии. Таким образом, можно считать, что Мунье не только воспринял философию Пеги, но развил те ее положения, в которых говорится о божественной природе художественного творчества и его влиянии на историю. Благодаря Мунье дух Пеги проник в среду журнала «Эспри» и оказал глубокое влияние на его сотрудников.

57 Mounier Е&bdquoPeguy M., Izard G. La pensee de Charles Peguy. Paris: Le Roseau d’Or, 1931.

58 Ibid. P. УШ.

Альбер Бегэн, сменивший Мунье на посту издателя «Эспри» после его смерти, окончательно определил место Пеги в европейской литературе как одного из величайших пророков современности. Практически всю свою жизнь Бегэн занимался творчеством Пеги и в послевоенные годы сотрудничал в изданиях, выходящих под эгидой «Амитье Пеги», публиковавших исследования о Пеги начиная с 1948 г. Автор многочисленных статей о Пеги, Бегэн также написал книгу «Молитва Пеги"59, в которой, сосредотачиваясь на теме молитвы, рассматривает творчество Пеги с сугубо религиозной точки зрения, его интересуют в творчестве Пеги такие понятия, как причастие, проповедь, литания, благодать и т. п. В центре внимания Бегэна находится прежде всего поэтическое творчество Пеги, в 1944 г. он посвящает большое исследование поэме «Ева"60. Бегэн был и инициатором публикации неизданных текстов Пеги. В 1956 г. он издает на основании своих текстологичесих разысканий полное издание «Мистерии о милосердии Жанны д’Арк"61, дополненное двумя неопубликованными ранее актами пьесы.

Именно Бегэн подсказал А. Руссо идею создания книги «Пророк Пеfi) ги». Руссо пишет, что с момента публикации трудов Э. Мунье и А. Бегэна исследования творчества Пеги приобретают более научную и специальную ориентацию. Сам Руссо предваряет свою книгу замечанием о том, что критикам еще предстоит продолжить тот путь, который он только начинает, углубить некоторые из намеченных им тем и начать исследование новых, причем потребуются усилия как литературных критиков, так и ученых — теологов63. Автор отказывается от хронологического порядка в своем исследова.

59 Beguin A. La priere de Peguy. Neuchatel: La BaconniereParis: Seuil, 1942.

60 Beguin A. L’Eve de Peguy. Paris: Cahiers de l’Amitie Charles Peguy, 1948.

61 Beguin A. Le Mystere de la Charite de Jeanne d’Arc, avec deux actes inedits. Paris: Le Club du meilleur livre, 1956.

62 RousseauxA. Le prophete Peguy: (Introduction a la lecture de l’oeuvre de Peguy). GeneveNeuchatel: La Baconniere, 1942. P. 1 / Le Poete de l’incarnation.

63 Ibid. P.10. нии и анализирует творчество Пеги во всей его целостности, выделяя такие главные темы, как человек и вечность, необратимость времени, вера и ересь Пеги, земная история, тайна события, Пеги — пророк Инкарнации. Из этого перечисления явствует, что работа Руссо носит в первую очередь философ-ско-теологический характер, что, однако, не исключает помещения наследия Пеги в некий литературный контекст, в котором упоминаются имена Пруста, Жида, Бодлера и Нерваля, исповедовавших культ мгновения, запечатленного в памяти. Однако следует заметить, что сопоставление Пеги с указанными авторами носит мимолетный и поверхностный характер, который, впрочем, определяется сознательно суженными автором рамками исследования.

Одним из фундаментальных трудов, исследующих религиозные воззрения Пеги можно считать монографию известного французского теолога отца Пия Дюплуайе «Религия Пеги"64. Отличительная черта этой книги — соединение литературы и теологии в одном исследовании. Как пишет сам автор, ее названием могло быть «О положении литературы в теологии», если пользоваться терминологией самого Пеги65. Ученый подробным образом исследует все ключевые моменты духовного становления Пеги сквозь призму религиозного сознания. Таким образом, и социализм Пеги, и его участие в Деле Дрейфуса, и его отношение к «современному миру», и, самое главное, его художественные принципы рассматриваются отцом Дюплуайе с точки зрения католической доктрины. Однако автора, к счастью, нельзя упрекнуть в догматизме. Он с пониманием относится к «протестантизму» Пеги и, в отличие от многих теологов, как современников писателя, так и принадлежащих к последующим поколениям, не стремится заклеймить его как еретика, а старается понять корни расхождения писателя с Церковью и проникнуть в глубину его религиозной концепции во всем ее своеобразии. Исследователь в.

64 Duploye P. La religion de Peguy. Paris: Klincksieck, 1965.

65 Ibid. P. I. полной мере понимает и оценивает художественный дар Пеги и подходит к анализу его творчества с критериями не только теолога, но литературного критика. Очень важно отметить, что в этом обширном исследовании одна из глав носит название «Исторические концепты» и рассматривает такие понятия, как событие, революция, поколения, классическое наследие, модернизм, которые составляют основу исторической концепции Пеги. Большое внимание автор уделяет и «пророческим» произведениям Пеги, таким как «Клио», «Наша юность» и «Мистерия о милосердии Жанны д’Арк», подчеркивая антирационалистический дух исторического видения Пеги. Все же теологическая направленность этого труда не дает возможности всестороннего и объективного анализа художественного творчества Пеги. А глава, посвященная истории занимает совсем незначительное место во всей монографии (40 страниц из 700). Безусловно, тема истории в творчестве Пеги, не является центральной темой книги П. Дюплуайе.

Если продолжить анализ тех исследований, от которых мы отталкивались в нашем анализе исторической концепции Пеги, то необходимо остановиться на двух работах известного исследователя творчества Пеги Ж. Ониff fH мюса — «Пеги и тайна истории» и «Введение к „Трем мистериям“ Пеги». Уже само название первой книги говорит о том, что ее автор выделил историческую тему в творчестве Пеги как отдельный предмет исследования. Автор подробно останавливается на отношении Пеги к истории как науке в свете неприятия им позитивизма и подходит к его метафизическому пониманию истории. Ж. Онимюс подчеркивает влияние Бергсона на историческое видение Пеги и показывает, как это видение проявляется в его публицистическом и художественном творчестве. Он прослеживает генезис и эволюцию образа Клио в текстах Пеги и показывает, как в диалогах с Клио Пеги развивает.

66 Onimus J. Peguy et le Mystere de l’histoire. Paris: Cahiers de l’Amitie Ch. Peguy, 1958.

67 Onimus J. Introduction aux «Trois Mysteres» de Peguy". Paris: Cahiers de l’Amitie Ch. Peguy, 1962. свою историческую концепцию, главной составляющей которой является мистическое мировосприятие, согласно которому историческое событие не является фактом с фиксированной датой, а представляет собой местом встречи пошлого и настоящего, определяемого Божественным провидением. Основная ценность книги Ж. Онимюса заключается в том, что он представляет Пеги как крупного философа истории. Благодаря этой работе у нас появилась возможность развивать мысль об историософском характере творчества Пеги, исходя не только, как это делает автор книги, из произведений, где сама Клио или размышления Пеги о ней присутствуют эксплицитно, а основываясь также на имплицитном присутствии исторического сознания у Пеги в любом из его произведений.

В книге, посвященной мистериям Пеги, Ж. Онимюс не ведет непосредственный разговор об истории. Но поскольку центральной фигурой этих Мистерий является исторический персонаж — Жанна д’Арк, — историческая тема, безусловно, присутствует в рассуждениях автора. В поле его зрения оказывается религиозная составляющая исторического видения Пеги. Одной из центральных тем становится тема Инкарнации. Ж. Онимюс пишет о трагизме веры Жанны и, соответственно, самого Пеги. Он показывает, как на протяжении трех Мистерий Жанна приходит к некому смирению, и пытается объяснить эволюцию ее образа стремлением самого Пеги смириться с католической доктриной. Большое внимание уделяется соответствию героини, созданной Пеги, ее историческому прототипу и образу канонизированной святой, что заставляет нас задуматься о возможности и плодотворности изображения Божественной истории в художественном творчестве.

Изучая философский взгляд Пеги на историю, нельзя не углубиться в истоки его философского мировоззрения, и в этом отношении фундаментальное значение имеет труд Андрэ Анри «Бергсон— учитель Пеги"68. Главная задача, которую ставит перед собой автор, — показать плодотворное взаимовлияние Пеги и Бергсона, а не только повторить за всеми, что Пеги был учеником и последователем Бергсона. На эту мысль автора навело параллельное прочтение «Мистерии о милосердии Жанны д’Арк» и «Двух источников морали и религии». А. Анри прослеживает превращения бергсони-анской философии в творчестве Пеги, показывая, что, отталкиваясь от идей учителя о времени, длительности, памяти, творческом порыве, Пеги создает свою собственную философию, которая становится инструментом его художественного творчества.

Говоря о специальных исследованиях, связанных с темой истории в произведениях Пеги, необходимо остановиться на диссертации известной исследовательницы его творчества Ф. Жербо. Ее двухтомный труд озаглавлен «Письмо и история в творчестве Пеги"69. Автор ставит перед собой задачу выявить связи между художественным почерком Пеги и его видением истории. Она стремится показать, что художественный метод Пеги, благодаря которому в его произведениях проступает история, является неким культурологическим символом эпохи, наступающей на смену позитивизму. Поэтому Ф. Жербо берет за основу противопоставление художественного мировоззрения Пеги существовавшим в ту пору устойчивым представлениям, принятым в литературной критике и исторической науке позитивистского толка (Г. Лансон, Э. Лависс, Ш. Сеньобос, Ш. Ланглуа). Она подробно рассматривает такие понятия, как документ, текст, критика, и показывает, что их значения совершенно по-разному истолковываются у ученых-позитивистов и у Пеги. В своей работе автор касается вопросов исторической истины, собы.

68 Henry A. Bergson maitre de Peguy. Paris: Elzevir, 1948.

69 Gerbod F. Ecriture et histoire dans l’oeuvre de Peguy: En 2 vol. Lille: Service de reproduction des theses, 1981. тия, исторического свидетельства, памяти, исторического героя и т. п. Далее Ф. Жербо пытается свести исторический дискурс к филологическому и показать, что относительно творчества Пеги это суть одно и то же. Именно это нам показалось самым существенным и интересным в данном исследовании. Во второй части работы исследователь анализирует огромный текстологический материал и пытается выявить принципы организации текстов Пеги на основе семиотического метода, и в этом мы видим некоторую ограниченность данной работы, тем более что, с нашей точки зрения, в ней прослеживается явный дисбаланс между небольшой историко-литературной частью и довлеющей структуралистской.

Продолжая обзор работ, касающихся исторического видения Пеги, остановимся на двух монографиях замечательного французского филолога С. Фрэсс «Пеги и античный мир"70 и «Пеги и Средние века"71. Выбор тем французской исследовательницей не случаен, поскольку обе эти эпохи мировой истории всегда находились под пристальным вниманием Пеги.

Помимо всеобщего интереса к античности, распространенного среди европейской интеллигенции на рубеже веков, Пеги испытывал по отношению к классической культуре особые чувства. Он сам успел получить классическое образование, поскольку в 1880-гг. во французских лицеях уделяли большое внимание преподаванию греко-латинской культуры (les humanite). Но уже в самом начале XX в. система образования реформируется, что приводит к отмене обязательного ранее экзамена по латыни и греческому. Для Пеги этот факт стал знаком наступления «варварства». И дело было даже не в том, что, как справедливо считал Пеги, без античного образования не может быть интеллигента, а в том, что без постижения античной культуры и истории (античного града) невозможно воспитание гражданина, который бы.

70 Fraisse S. Peguy et le monde antique. Paris: Armand Colin, 1973.

71 Fraisse S. Peguy et le Moyen Age. Paris: Honore Champion, 1978. верно воспринимал современную историю и строил бы новый Град Гармонии.

Основным достоинством работы С. Фрэсс является то, что она рассматривает античность как призму, сквозь которую Пеги видит современность. Логика автора безупречна. Она последовательно рассказывает о полученном Пеги образовании, о культе античности в конце XIX в., проявившемся, в частности, в литературе — у таких авторов, как Флобер, Франс, Леконт де Лиль, Эредиа, Ренье, Самэн, Мореас и др., и подводит читателя к тому восприятию античности, которое было свойственно Пеги. Автор останавливается на круге чтения Пеги (Софокл, Эсхил, Аристотель, Гомер, Еврипид) и показывает, что Греция для Пеги — это модель и идеал гражданственности. Что касается Древнего Рима, то это для Пеги — тоже модель, но модель отрицательная. Застой эпохи Древнего Рима ассоциируется у него с застоем «современного мира». Французская исследовательница выявляет такие ключевые для исторического видения Пеги понятия, как противопоставление культуры и варварства, древнего мира и современного. Отдельная часть исследования посвящена Клио как произведению Пеги и древней музе истории, здесь проводится тонкий филологический анализ проявления античной культуры в текстах Пеги. Автор монографии не говорит непосредственно об исторической концепции Пеги и его философском восприятии истории, но, безусловно, дает солидную базу для исследования этой концепции.

Вторая монография С. Фрэсс, посвященная отношению Пеги к Средневековью, чрезвычайно полезна для литературоведов, занимающихся исследованием Мистерий Пеги, посвященных Жанне д’Арк, т. к. изобилует рядом деталей, углубляющих наше представление об эпохе. В предисловии к книге она ставит задачу выяснить то, что связывало автора Мистерий со средневековой культурой и историей. Подчеркивая, что Пеги ни в коей мере не причислял себя к медиевистам, а отводил себе роль хроникера, С. Фресс выделяет те моменты культуры французского Средневековья, которые, попав в поле зрения Пеги, сформировали его представление об этом времени. В первую очередь это великие личности той эпохи — Жанна д’Арк, Людовик Святой и его хроникер сир Жуанвиль, Франсуа Вийон, далее — культ Девы Марии, знаменитые средневековые романы (например, «Тристан и Изольда»), крестовые походы, готические соборы, жизнь средневекового христианского прихода. Из всего этого Пеги создает свой средневековый мир или, вернее, свой миф о средневековом мире и о «старой Франции», которые, как мы покажем в нашей работе, станут в системе мировоззрения Пеги антиподом «современного мира».

Работа Ива Вадэ «Пеги и современный мир» не имеет прямого отношения к исторической проблематике в творчестве Пеги. Понятно, однако, что говорить о философии Пеги, не уделив пристального внимания одному из важнейших концептов его мировоззрения — «современному миру», — невозможно. И. Вадэ рассматривает этот концепт во всей его многогранности и ведет свое исследование в русле эволюции политического сознания Пеги от его юношеского увлечения социализмом и мечты об утопическом Граде Гармонии через этапы борьбы с социалистами и интеллектуалами и до итоговых религиозных и философских обобщений. Автор помещает эту эволюцию в широкий контекст общественно-политической жизни эпохи. Сказав, что лучшим определением уд современного мира" у Пеги является его «измена христианству», И .Вадэ обращает свое внимание на такие актуальные для цивилизации XX в, черты «современного мира», увиденные Пеги, как стремление к наживе, манипулирование массовым сознание, некоммуникабельность, засилье рекламы, дегуманизация науки и литературы. Делая акцент на публицистике Пеги, И. Вадэ не может не остановиться на восприятии истории Пеги и его современниками, и.

72 Vade Y. Peguy et le monde moderne. Paris: Minard, 1965.

73 Ibid. P. 109. здесь опять идет речь о противопоставлении позитивистской и бергсонианской философий. К сожалению, книга И. Вадэ, подробно исследуя концепт «современного мира» применительно к Пеги, так и не выходит за узкие рамки мировоззрения лишь одного мыслителя, хотя понятия «современного мира» и «модернизма» имеют свои корни и получили дальнейшее широкое распространение, став одним из знаков культуры XX б.

Об отношении Пеги к «современному миру», но несколько в другом ключе с позиций постмодернизма писал современный французский философ Ален Финкелькраут в своей книге «Несовременник. Пеги и его прочтение современного мира"74. В отличие от И. Вадэ, стремившегося выявить все грани концепта «современный мир» в творчестве Пеги, философ анализирует отношение Пеги к современному миру с позиций кризиса культуры конца XX ве. Он пишет о невостребованности наследия Пеги, которое представляется ему в высшей степени актуальным в нашем современном мире, и пытается ввести его в интеллектуальный обиход современников. Финкелькрауту импонирует традиционализм Пеги, пиетет по отношению к культуре прошлого. Работа Финкелькраута носит не только философский, но публицистический характер. «Поднимая на щит» идеи Пеги относительно мира, современного писателю, он клеймит все пороки нашего времени.

Помимо монографий несомненный интерес представляет обширная периодика, посвященная отдельным аспектам творчества Пеги. Регулярные и комплексные исследования берут свое начало от создания в 1942 г. и официального признания в 1946 г. «Общества друзей Шарля Пеги» (Amitie Charles Peguy), инициировавшего с 1948 г. издание ежемесячного информационного бюллетеня «Feuillets mensuels, informations. L’Amitie Charles Peguy», приступившего к публикации огромного количества документов, послуживших ба.

74 Finkielkraut A. Le mecontemporain. Peguy, lecteur du monde moderne. Paris: Gallimard, 1991. зой для дальнейшего исследования творчества писателя. Во главе издания был Огюст Мартен, чьи усилия по популяризации творчества Пеги привели к созданию в начале 1960;х гг. в Орлеане Центра Шарля Пеги, директором которого он и стал. Центр объединил вокруг себя группу исследователей (Камиль Кониам, Жан-Пьер Дюбуа-Дюме, Роже Секретен, Бернар Гийон, Жан Онимюс, Жак Виар, Апри Гийомен), заложивших основы университетского изучения творчества Пеги. В фондах Орлеанского центра Ш. Пеги хранятся 320 рукописей писателя, 1200 автографов, 8000 писем, адресованных Пеги различными корреспондентами «Двухнедельных тетрадей», тематические подборки из периодических изданий начиная с 1886 г., а также богатый иконографический материал, архивы отдельных исследователей наследия Пеги. Целью «Общества друзей Шарля Пеги» стали публикация неизданных произведений Пеги, стимулирование и координация исследований, связанных с его творчеством, во всем мире. До 1976 г. было опубликовано 216 номеров бюллетеня.

Наряду с деятельностью «Общества друзей Шарля Пеги», издающего периодический бюллетень, с 1980 г. в течение ряда лет под эгидой журнала «Ревю де летгр модерн» стала выходить серия сборников литературно-критических статей о Пеги. Инициатором издания, его автором и редактором была С. Фресс. Сборники носили тематический характер, выходили без соблюдения периодичности, всего вышло шесть номеров75. Тематика сборников охватывала исследование религиозных взглядов Пеги, его деятельности как издателя и журналиста, различных аспектов его отношения к таким французским романтикам, как В. Гюго, Ж. Мишле, А. де Виньи,.

75 Lettres modernes. Charles Peguy 1. Polemique et theologie, le «Laudet». Paris: Minard, 1980; Lettres modernes. Charles Peguy 2. Les «Cahiers de la Quinzaine». Paris: Minard, 1983; Lettres modernes. Charles Peguy 3. Un romantique malgre lui. Paris: Minard, 1985; Lettres modernes. Charles Peguy 4. Dialogues de l’histoire. Paris: Minard, 1988; Lettres modernes. Charles Peguy 5. L’Ecrivain. Paris: Minard, 1990; Lettres modernes. Charles Peguy 6. Lectures de Victor-Marie, comte Hugo. Paris: Minard, 1995.

А. де Ламартин и А. де Мюссе, его творческой манеры и стиля. Особо следует остановиться на сборнике этой серии «Шарль Пеги 4. Диалоги об истории», посвященном анализу одного из самых трудных и загадочных произведений Пеги — четырехсотстраничной «Клио», в котором писатель намеревался построить собственную поэтику, теологию и философию истории. Среди авторов сборника были такие маститые пегнисты, как F. Бюрак, Ф. Жербо, Ж. Сабиани, С. Фресс. Впервые здесь дается история создания «Клио», ее генезис, ключевые понятия. Большая часть материала, помещенного в сборник, посвящена отдельным аспектам поэтики данного произведения. В то же время в сборник помещены статьи, затрагивающие философский и теологический аспекты исторических взглядов Пеги. Вне поля зрения исследователей оказался такой важный для Пеги вопрос, как спор с современными ему историками. Кроме того, авторы сборника осознанно подходят к его тематике исключительно с точки зрения одного произведения «Клио», а это составляет хотя и значительный, но отнюдь не исчерпывающий материал для изучения художественно-исторической концепции Пеги.

Возвращаясь к деятельности «Общества друзей Шарля Пеги», отметим, что с 1976 г., когда руководство деятельностью «Общества» перешло к Франсуазе Жербо, его Бюллетень стал выходить ежеквартально и каждый номер стал посвящаться отдельной теме. Тематика этих Бюллетеней чрезвычайно разнообразна, даже беглый обзор номеров последнего пятилетия позволяет говорить о том, что помимо таких традиционных для для пегиистики тем, как Жанна д’Арк76, теология77 и политика78 в творчестве писателя, Пеги-издатель79, рассматриваются темы, обогащающие наше представление о ху.

76 L’Amitie Charles Peguy: Bulletin d’informations et de recherches. Peguy et Isaac (1901;1911). Les editions de «Jeanne d’Arc». 2001. N 96.

77 L’Amitie Charles Peguy: Bulletin d’informations et de recherches. Ecriture et theologie. 2004. N 108- Peguy et la theologie. 2005. N 110.

78 L’Amitie Charles Peguy: Bulletin d’informations et de recherches. Approches politiques. 2004. N 107.

79 L’Amitie Charles Peguy: Bulletin d’informations et de recherches. Le centenaire des «Cahiers de la дожественной манере Пеги (пейзаж в его произведениях)80, о его взаимоотношениях с современниками (например, переписка)81.

Для нашего исследования неоценимую помощь оказали следующие номера этого издания: выпуск, посвященный столетию драмы Пеги «Жанна 82 д’Арк», где произведение Пеги подробно и всесторонне рассматривается как историками-медиевистами, так и литературоведами и театральными критикамиюбилейный, сотый номер издания83, посвященный, в частности, истории и памяти, а также проблемам исторического познания в творчестве Пегиномер, который называется «Пеги и плотская душа"84, и номер, где сконцентрирована подборка современных статей о Пеги-философе истории, касающихся, в частности, отношения Пеги к Мишле и Бергсону, знаменитых Диалогов об истории Пеги, теологии истории, философии истории. Немалый интерес для изучения отношения Пеги к современной ему исторической.

85 науке представляет номер, посвященный позитивизму .

О возрастающем интересе к проблемам истории в творчестве Пеги свидетельствует и вышедший в 2002 г. специальный номер журнала, специализирующегося на проблемах интеллектуальной истории «Миль неф сан», который называется «Пеги и история"86. В этот выпуск журнала вошли как публикации маститых авторов (Ф. Жербо), так и молодых исследователей. В номере представлен интересный материал об отношениях Пеги с современquinzaine». 2001. N 93. L’Amitie Charles Peguy: Bulletin d’informations et de recherches. Jardins. 2004. N 106.

81 L’Amitie Charles Peguy: Bulletin d’informations et de recherches. Peguy et Maritain. Une amitie a l’epreuve. 2001. N 95- Peguy et Isaac (1901;1911). Les editions de «Jeanne d’Arc». 2001. N 96- Lettres de Peguy a Camille Bidault. 2005. N 109.

82 L’Amitie Charles Peguy: Bulletin d’informations et de recherches. Centenaire de la «Jeanne d’Arc» de Peguy 1897−1997.1998. N 82.

83 L’Amitie Charles Peguy: Bulletin d’informations et de recherches. Centieme numero. Hommages. 2002. N100.

84 L’Amitie Charles Peguy: Bulletin d’informations et de recherches. Peguy et l’ame charnelle. 2003. N 102.

85 L’Amitie Charles Peguy: Bulletin d’informations et de recherches. Peguy et les positivismes. 2004. N 105.

86 Mil neuf cent: Revue d’histoire intellectuelle. Peguy et l’histoire. 2002. N 20. ными ему историками Жоржем Сорелем и Габриэлем Моно, о философии истории Пеги, об актуальности исторического видения Пеги для современной политики, об отношении Пеги к свидетельству и хронике в истории.

Из сопоставления степени изученности творческого наследия Пеги в нашей стране и за рубежом со всей очевидностью вытекает необходимость заполнить эту лакуну в отечественном литературоведении. Кроме того, если во многих французских исследованиях, посвященных Пеги, так или иначе затрагивается проблема истории в его творчестве, то не существует ни одной работы, которая была бы полностью посвящена концепции истории во всем многообразии наследия Пеги — поэта, мыслителя, публициста. Более того, ни один автор не рассматривает творчество Пеги в русле философии истории, науки, которая становится все более актуальной и все более взаимосвязанной с литературой88. Все вышесказанное определяет НАУЧНУЮ НОВИЗНУ нашей работы.

При этом появление данного исследования вызвано не только малой изученностью творчества Пеги в России, но и особым интересом, который возник в XX в. на Западе, а в последнее время и в России, к теме истории, проблемам философии истории, различным культурно-историческим концепциям, нашедшим свое отражение в том числе и в литературно-художественных текстах. С. С. Аверинцев в своем предисловии к «Истории религии» А. Меня писал: «В исторических познаниях наших современников и соотечественников есть обширный пробел — это область христианской традиции. Все мы, кажется, пришли ныне к согласию в том, что пробел этот пользы нашему обществу не приносит. Его надо ликвидировать, и каждому,.

87 Здесь следует оговорить, что речь идет, прежде всего, не о проблеме изображения истории в художественных произведениях (как это делается в классических исторических романах), а о проблеме ее философского осмысления писателем.

88 Упомянутая выше диссертация Ф. Жербо «Письмо и история в творчестве Пеги», внесшая несомненный вклад в изучение этой проблемы, все же не делает акцента на философии истории Пеги. кто поможет это делать, следует сказать спасибо. Область религиозной культуры по природе своей пограничная, не исчерпываемая до конца ни школьно-богословским или, скажем, религиоведческим, ни историко-культурным подходом. Религиозная вера и культура — вещи по определению различные, однако выступающие в единстве и лишь в единстве могущие быть адекватно.

89 и < увиденными". Исследование исторической концепции христианина, философа и художника Пеги, как нам кажется, отвечает вышеозначенному запросу нашего времени. Все это определяет востребованность творческого наследия Пеги, не рассматриваемого ранее в литературоведении в таком контексте. В этом заключается не только новизна, но и АКТУАЛЬНОСТЬ данной работы.

ПРЕДМЕТОМ исследования является философское осмысление Пеги исторического процесса сквозь призму его художественно-эстетических, религиозных и гражданских взглядов.

ОБЪЕКТОМ исследования является совокупность публицистического и художественного наследия писателя, рассматриваемая как единый мега-текст.

В данной работе мы делаем попытку обобщить на материале как изданного при жизни писателя, так и опубликованного посмертно наследия Пеги его мысли об Истории и поместить его историческую концепцию в некий литературно-философский контекст. Из всего обширного поэтического наследия Пеги, которое, безусловно, может составить предмет отдельного исследования и в котором акцент должен быть сделан на стилистике и поэтике, мы выбрали в качестве объекта нашего исследования «Мистерию о милосердии Жанны д’Арк» как самую репрезентативную для анализа философии истории автора. В связи с этим ЦЕЛЬ работы можно определить следующим.

89 www. i-u.ru/biblio/archive/menistreligi/00.aspx. образом: показать специфику философской концепции истории Ш. Пеги на основе комплексного анализа его духовной и гражданской эволюции, проявившейся в публицистическом и художественном творчестве писателя.

Поставленная цель определяет ЗАДАЧИ исследования:

Проанализировать этапы духовного и гражданского становления личности публициста, писателя, философа и соотнести их с духовными исканиями, характерными для эпохи кризиса позитивистской философии.

Проследить генезис и эволюцию таких ключевых концептов историософского тезауруса писателя, как град, современный мир, интеллектуалы, политика, мистика, история, память, событие, эпохи и периоды, временное (земное), вечное (небесное), Инкарнация.

Определить вектор исторического процесса по Пеги и показать специфику соотношения у писателя временных составляющих истории (прошлого, настоящего, будущего), определяющую провиденциальный характер его творчества.

Поместить духовные искания Пеги в контекст духовных исканий его современников, а также рассмотреть их в свете русской историософской мысли.

Проследить эволюцию религиозных взглядов Пеги и их роль в создании таких первостепенных для понимания его исторической концепции произведений, как «Диалоги об истории» и «Мистерии».

Показать как из синтеза религиозно-философских и гражданственно-публицистических и эстетических воззрений Пеги рождаются его особые творческий метод и стиль.

Выявить специфику отношения автора к истории и тексту как к взаимосвязанным и взаимообуславливающим феноменам.

Рассмотреть, как писатель трактует образ Жанны д’Арк в связи с его многогранностью (исторический персонаж, святая, легенда, символ).

Данные задачи определили СТРУКТУРУ нашего исследования. При этом необходимо сказать несколько слов о стиле Шарля Пеги, который заслуживает отдельного разговора и особенностей которого мы коснемся в данной работе. Этот стиль настолько своеобразен, что мы вынуждены в какой-то мере подчиниться его законам, ибо он является прямым отражением авторского способа мышления. Только, следуя за автором по спирали его долгих периодов, постоянно возвращаясь вместе с ним на каждом витке к одним и тем же тезисам и понятиям, можно уловить некое подобие целостной концепции, постоянно им углубляемой и обогащаемой. Таким образом, все творчество Пеги следует рассматривать как некий мегатекст, т. е. «совокупность текстов, которые воспринимаются или исследуются как единое дискурсивное целое, пронизанное общими темами, лейтмотивами, архетипами, символами, ключевыми словами, стилевыми приемами"90. Эта особенность творческого наследия Пеги (нужно заметить, что практически ни в одном его произведении нет ни глав, ни параграфов, ни подзаголовков) в некотором роде повлияла на структуру данной работы, делая бессмысленной какую бы то ни было классификацию его произведений, например хронологическую, тематическую или жанровую.

Работа состоит из вступления, трех глав, посвященных трем составляющим исторической концепции Пеги, и заключения. Библиография насчитывает 345 наименований.

В первой главе «Шарль Пеги и современный мир» мы рассматриваем взгляды Пеги на историю современности (Histoire presente), исходя из его социалистических убеждений и полемики с Ж. Жоресом, и анализируем один из важнейших концептов его философии истории — «современный.

90 Этитейн М. Проектный словарь философа. Новые понятия и термины. Философия языка // http: // www.topos.ru /article/3031. Оговоримся, что мы используем термин «мегатекст» применительно к совокупности текстов Пеги, а отдельные его произведения рассматриваем как индивидуальные тексты мегатекста, тогда как общепринято истолковывать «мегатекст» несколько иначе. Например, как мегатекст немецкого романтизма, или мегатекст китайской пейзажной лирики, или мегатекст «лишнего человека» в русской литературе. мир". Вторая глава «Беседы с Клио» посвящена в основном исследованию взглядов Пеги на христианскую историю (Histoire simple). Здесь концепция Пеги рассматривается в связи с исканиями историософской мысли эпохи. Третья глава «Жанна д’Арк: Литература и история» обращает наш взгляд на историю прошлого (Histoire passee) в интерпретации Пеги. Если в первых двух, танах мы делаем попытку обобщить теорешческие построения Пеги в основном на материале его публицистики и пользуемся для этого МЕТОДАМИ культурно-исторического и сравнительно-исторического анализа с элементами социологического подхода, то в третья главе, посвященной художественному воплощению его исторической концепции на примере «Мистерии о милосердии Жанны д’Арк», к названным методам добавляются мифологический метод (А. Ф. Лосев, Е. М. Мелетинский) и метод психона-лиза (К. Г. Юнг).

ПРАКТИЧЕСКАЯ ЗНАЧИМОСТЬ диссертационного исследования состоит в том, что его материалы и результаты могут быть использованы в вузовских курсах и спецкурсах по истории французской литературы, а также при разработке курсов истории журналистики и философии истории.

Основные результаты исследования получили АПРОБАЦИЮ в различных формах: в ряде статей в научных изданиях и журналахв составлении комментировании и вступительной статье первого в России издания произведений Пеги (Шарль Пеги. Наша юность. Мистерия о милосердии Жанны д’Арк. СПб.: Наука, 2001) — в докладах на межвузовских и международных конференциях, организованных филологическим и философским факультетами СПбГУ, РГПУ им. А. И. Герцена, Обществом Поля Клоделя, Обществом друзей Шарля Пеги, Ассоциацией «Порш», Петербургским Центром Жанны д’Арк-Шарля Пеги и Центром французских исследований филологического факультета СПбГУ в Санкт-Петербурге, Нижнем Новгороде, Париже, Руане, Лионе, Орлеане, Хельсинки, Варшаве. Основные положения диссертационного исследования отражены в монографии «Шарль Пеги: философия истории и литература» (СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-таФилологический факультет СПбГУ, 2006).

Заключение

.

Весь творческий путь Пеги отмечен постоянным развитием и углублением его исторической концепции. В ранние годы, когда Пеги написал историческую драму «Жанна д’Арк», он еще не занимался специально проблемами исторического видения, то есть философией истории. Однако уже в 1905 г. в «Параллельных молящих» Пеги вырабатывает свою художественную интерпретацию истории и, используя законы греческой трагедии применительно к современности, интуитивно приходит к удивительным историческим прогнозам. В 1910;е гг. историческая концепция Пеги начинает приобретать четкие контуры и воплощаться во всех жанрах его творчества: философские эссе («Диалоги об истории», публицистика «Наша юность»), художественные произведения («Мистерия о милосердии Жанны д’Арк», поэма «Ева»).

Своеобразие творческой личности Пеги, выделяющее его на фоне многих современных ему писателей, заключается прежде всего в том, что его интересы выходят далеко за рамки собственно писательства. Наверное, если бы наследие Пеги исчерпывалось лишь публицистическими и художественными произведениями, отражающими только определенную эпоху и осмысляющими только тот пласт истории, к которому принадлежал он сам, его творчество не привлекало бы внимание столь многих исследователей. «Я не могу забыть, что я философ"1, — писал Пеги. Активный участник современ.

1 Оир1оуё Р. Ор. сИ. Р. 60. ного ему исторического процесса, Пеги как философ истории и аналитик современности всегда опережает собственно литератора, а публицистические и, казалось бы, сиюминутные выступления писателя на злобу дня подготавливают появление его художественных произведений. «Пеги — мастер в искусстве долгих приготовлений» , — замечает Д. Галеви. Отличительная черта творческой личности Пеги — умение видеть в конкретном факте, историческом событии, в деталях, характеризующих ту или иную эпоху, проявление глобальных и универсальных законов истории. Эту особенность гения Пеги отмечал уже Ромен Роллан применительно к его суждениям о литературе. «У него была склонность (весьма свойственная выпускникам Нормальной школы) поспешно обобщать, исходя из частных и недостаточно изученных случаев, — писал Р. Роллан. — Он оказался поразительно проницательным в отношении небольшого числа великих произведений, которым поклонялся: его старый Корнель (автор Полиэвкта и трех других „славных“: есть ли уверенность, что он прочитал остальное?), его Жуанвиль, его Софокл и открытый им для себя Гомер. Но его умозаключения, всегда безапелляционные, даже касающиеся столь почитаемого им античного и особенно греческого мира (о театре и об истории), часто страдали от узости кругозора, то есть неначитанности, и страстной предвзятости». Справедливо подчеркивая опасность такого рода интеллектуальной генерализации, основанной на малом числе объектов исследования, Р. Роллан тем не менее отдает дань интуиции и прозорливости Пеги. Отталкиваясь в своей публицистике от актуальных событий эпохи, касающихся общественной жизни не только Франции (будь то закон о всеобщем образовании 1881 г., или открытие памятника Ренану, или съезды французских социалистов во главе с Жоресом), но и самых разных уголков.

2 Halevy D. Peguy et les Cahiers de la Quinzaine. P. 345.

3 Rolland R. Op. cit. T. П. P. 258. мира (России, Финляндии, Армении, Молдавии, Мозамбика и т. д.), Пеги высказывает суждения, выходящие далеко за пределы и данного события, и его значения для нации и его современников. В каждой своей публицистической работе Пеги включает заинтересовавшую его тему в универсальный общечеловеческий контекст, рассматривая ее с точки зрения всеобщей истории и делая выводы, существенные отнюдь не только для его поколения, но и для всех последующих.

Пеги убежден в существовании всеобщих исторических законов и закономерностей, но видит историю не как хронологически поступательный процесс, подразумевающий эволюцию общества и человека, а как некое спиралевидное движение, внутри которого, удивительно повторяя друг друга, смыкаются разные эпохи. Сохраняя надежду на грядущую моральную революцию, Пеги предлагает вертикальную концепцию истории, где нет последовательного накопления духовных ценностей, а есть стремление человека (христианина) приблизиться к идеалу, персонифицированному в образах святых и Христа, которому те подражают, то есть вписать свою жизнь в историю вечную, небесную. Начав с осмысления той мирской человеческой истории, в которую он был вовлечен лично как журналист, гражданин и политик (прежде всего это дело Дрейфуса), Пеги приходит к осознанию ее неотъемлемости от вечной Священной истории. При этом связующим звеном между земной и небесной историей для него становится таинство Инкарнации, что объясняет подчеркнутый христоцентризм позднего творчества писателя.

Пеги делает акцент на «простой» истории, что означает, во-первых, отказ от историцизма, который Пеги ассоциирует с детерминизмом, академизмом и официозом, во-вторых, интерес не к великим именам и датам, а к простой жизни простых людей, оказавшихся свидетелями тех глубинных исторических процессов, которые приводят к качественным (вертикальным) скачкам в истории. По существу, Пеги возвращается к древней библейской мудрости Екклесиаста, представлявшего историю человечества как смену эпох подъема и спада, которые у нашего автора называются «эпохами» и «периодами». Отметим, что мысль о цикличном характере истории приобретает все большее распространение в наше время, достаточно привести в качестве примера недавнюю работу Д. В. Затонского, посвященную проблемам модернизма и постмодернизма. Развивая идею «об извечном коловращении изящных и неизящных искусств», автор опирается на присущее многим мыслителям разных времен (Дж. Вико, И.-В. Гете, Ф. Ницше, О. Шпенглеру, Г. Броху, Н. Бердяеву, А. Тойнби) понимание духовной истории как едва ли не замкнутого циклического процесса4.

Столь близкий Пеги по мироощущению Н. Бердяев не случайно писал: «У меня в результате испытаний выработалось очень горькое чувство истории. Периодически являются люди, которые с большим подъемом поют: «От ликующих, праздноболтающих, обагряющих руки в крови уведи меня в стан умирающих за великое дело любви». И уходят, несут страшные жертвы, отдают свою жизнь. Но вот они побеждают и торжествуют. И тогда они очень быстро превращаются в «ликующих, праздноболтающих, обагряющих руки в крови». И тогда являются новые люди, которые хотят уйти «в стан умирающих». И так без конца совершается трагикомедия истории"5. Это несколько упрощенческое, но очень наглядное наблюдение русского философа — лишь констатация факта смены эпох. Пеги же интересовал не столько факт такой смены, сколько возможность уловить и почувствовать момент качественного перехода того, что он называл «перерождением мистики в поли.

4 Затонский Д. В. Модернизм и постмодернизм. Мысли об извечном коловращении изящных и неизящных искусств. (От сочинений Умберто Эко до пророка Екклезиаста). Харьков: Фолио-Аст, 2000. С. 93.

5 Бердяев Н. А. Самопознание: (Опыт философской автобиографии). М.: Международные отношения, 1990. С. 229. тику". Рассматривая факт изменений, происходящих в лоне Третьей республики, Пеги пишет: «.точно так же как Вторая империя. не была продолжением Первой империи, так и Третья республика исторически реально не является собственным продолжением. Продолжение, продление Третьей республики не означает преемственности принципов Третьей республики. Несмотря на то что в 1881 г. не случилось никакого великого события, я имею в виду события, достойного описания, именно в этот момент нарушилась преемственность внутри Третьей республики. Из республиканской она превратилась в собственно цезаристскую"6. Пеги остро ощущает, что живет в переходный период, и он один из немногих в его время, кто делает попытку не только зафиксировать момент перехода, но и объяснить его причины. «Понимание невероятных трудностей, встающих перед готовым к действию обществом и человеком, вдруг вспыхнет и озарится в нашем мозгу иным, более ярким светом, если только. обратить внимание на то. что в политическом действии, в политике мы незаконно продолжаем череду действий, начатых надлежащим образом в мистике, — пишет он. — Направленность действия зародилась и выкристаллизовалась в мистике, нашла в ней свое начало и свои истоки. Такое действие прекрасно вписывалось в общий ряд. Последовательность действий была не только естественной, не только законной, но и правильной. Однако жизнь идет своим ходом. Действия сменяют друг друга. Мы смотрим через окно вагона. Поезд ведет машинист. К чему же заботиться об управлении.

Жизнь продолжается. Действие непрерывно. Нить наматывается. Нить действия. Направленность действия непрерывна. И в этой последовательности все те же люди, все та же игра, прежние учреждения, прежнее окружение, прежний вид, прежняя обстановка, уже усвоенные привычки, и вот уже.

6 Пеги Ш. Наша юность. Мистерия о милосердии Жанны д’Арк. С. 86. не замечаешь, что нить оборвалась. И там за окном, по ту сторону, снаружи, история, события изменились. Стрелка переведена. Игрой, историей событий, человеческой низостью и греховностью мистика превратилась в политическое действие. политика подменила собой мистику. Такова вечная т бесконечно возобновляющаяся история". Таким образом, Пеги пытается найти универсальный инструмент этического исторического анализа, и проверка эпохи на присутствие в ней мистики как духовного двигателя видится писателю обязательным условием ее оправдания в глазах Истории.

Сегодняшний интерес к творчеству Пеги, а его изучают не только во Франции, но и практически во всем мире, объясняется тем, что оно оказывается одновременно и прецедентным многим современным теориям философии истории и в то же время опровергает некоторые выводы современных нам философов и писателей. В настоящее время и в литературе, и в философии принято много говорить о полной исчерпанности идеи исторического прогресса, конце истории, утрате ею искомого смысла (это прежде всего касается тех, кого принято именовать постмодернистами). Такой современный нам антиисторизм, представители которого говорят о конце истории, когда «нет уже ни времени, ни пространстваони даже не перемешаны, а как бы слиты воединои нет более ни Прогресса, ни Регресса, ни вообще человечео ской Истории», выглядит безнадежно пессимистичным. Пеги же, поставив под сомнение идею материального прогресса, разуверившись в методах современной ему исторической науки, предугадав многие беды XX столетия (прежде всего государственный тоталитаризм и опасность интеллектуального авторитаризма), испытав разочарование в идеалах социализма, развенчав политику и идеологию, испив всю горечь несправедливости мироустройства,.

7 Там же. С. 86−87.

8 ЗатонскийД. В. Указ. соч. С. 98. казалось бы, разочаровавшись во всем, сумел найти им альтернативу и оправдание Истории. Его взгляды недалеки от формулы Гегеля, одухотворявшего исторический процесс и писавшего: «Всемирная история есть изображение божественного абсолютного процесса поступательного развития духа в его высших образах, процесса, в результате которого дух достигает своей истины, самопознания"'. Переведя земную историю в плоскость Вечного и Духовного, Пеги обрел ее универсальный, общечеловеческий смысл. Поэтому в его лексиконе превалируют не политика, а мистика, не идеология, а искусство, не ученый, а свидетель, не герой, а святой. Эти постоянно возникающие в его произведениях понятия позволяют рассматривать все творчество Пеги как некий мегатекст, где они постоянно пересекаются и перекрещиваются, углубляя свой смысл и значение. Именно в этих терминах творится настоящая духовная (моральная) история по Пеги, именно благодаря им она видится писателю, несмотря ни на что, в оптимистических красках. Свой исторический оптимизм Пеги обосновывает понятиями Надежды и Веры.

Пеги очень хорошо понимал, что историческая память является функцией власти, определяющей, как следует представлять прошлое, и поэтому приобретает политическое значение, отсюда его инвективы, обращенные к официальным историкам Сорбонны и Высшей нормальной школы, и стремление писать историю художественными методами. Свои назначение и роль как свидетеля и писателя Пеги видит в том, чтобы вписать жизнь своего поколения в анналы вечной истории. «Мы были великими. Мы были величайшими. Но даже в самой нашей нищете и в силу самой нищеты мы хотим быть великими, величайшими в прошлом. Именно потому, что нам никогда не остаться в скрижалях истории, — пишет он. — Если бы у нас, подобно стольким другим, была бы запись в скрижалях истории, если бы у.

9 Гегель Г. В. Ф. Эстетика: В 4 т. М.: Искусство, 1968;1973. Т. 4. С. 284. нас, подобно некоторым, была бы запись, соразмерная нашему усилию, нашему намерению, тому, чем мы были в действительности, уж мы бы сумели заплатить за нее цену сполна, и могли бы не настаивать на должном к нам уважении. Мы так дорожим, мы так ценим историческую запись в мирской памяти человечества, что уважение истории нам важнее любого другого почета.. Мы согласны, чтобы над нами смеялись, но мы хотим быть великими в прошлом"10. В этих строках «Нашей юности» говорится о естественной памяти человечества, не опирающейся на академические труды историков.

Еще во времена Третьей республики Пеги в какой-то мере предвосхитил то направление французской исторической мысли, известной школы «Анналов», которое будет представлено в первую очередь именами М. Блока, Л. Февра, Ж. Ле Гоффа и др.11 В дальнейшем, в наше время, идею замены истории исторической памятью будет развивать П. Нора в широко известном.

12 коллективном труде «Места памяти». Отмечая современный процесс преодоления господствующих тенденций историографии XIX и XX столетий, П. Нора пишет: «Мы больше не прославляем нацию — мы изучаем ее славу"13. Речь у Нора идет о таком же, как у Пеги, недоверии к коммеморатив-ной практике официальной историографии, об очищении ее традиций от наслоений, возврате к изначальному, к истокам, к тому, что Пеги называл «простая история».

По мнению другого известного французского историка — Ф. Ариеса, официальная политическая история значительно сузила свой горизонт, пре.

10 ПегиШ. Наша юность. Мистерия о милосердии Жанны д’Арк. С. 203−204.

11 См. об этом подробнее: Споры о главном. Дискуссия о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы «Анналов». М.: Наука, 1993.

12 См.: Франция— память / Пьер Нора, Мона Озуф, Жерар де Пюимеж, Мишель Винок / Пер. с фр. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1999.

Цит. по: Хаттон П. История как искусство памяти / Пер. с англ. СПб.: Владимир Даль, 2003. С. 47. дав забвению свои истоки в коллективной памяти. Историческое познание избирательно, но коллективная память устойчива. Если народная нравственность и этикет игнорировались официальной историографией, то они сохранились живыми в устной традиции, что стало так привлекать историков. В сущности, современные историки приходят к выводу о том, что их задача— расшифровка тех мнемонических схем, с помощью которых была сформулирована национальная идентичность той или иной страны. В этом ключе можно рассматривать споры, возникшие в момент выхода в свет «Мистерии о милосердии Жанны д’Арк», и прежде всего полемику Пеги с Фернаном Лоде.

Излюбленные художественные формы Пеги — диалог и полемика. Пеги пишет только о том, что является предметом его полемики с тем или иным оппонентом, а это определяет достаточно произвольный выбор тем, привлекающих его внимание. При этом существенно, что он не столько заостряет внимание на таких классических вопросах философии истории, как смысл и направление исторического процесса, движущие силы и роль личности в истории, сколько, будучи сам художником, размышляет над принципами и способами отображения истории. Самым главным здесь ему представляется непосредственное, свежее восприятие, отказ от обычных методов анализа, приводящих к умерщвлению (в терминологии Пеги— «изнашиванию») предмета анализа, будь то ткань истории или текст. «Как только вы прекращаете работать над вашим произведением, — пишет не без горечи Пеги — .в этот самый момент за работу принимается публикаопрометчивая — опрометчиво, грубая — грубо. И продолжаться это будет долго. Надо надеяться — всегда. Ибо, если бы она как-то раз остановилась, было бы еще хуже. Какой риск, друзья мои. И для произведения, и для автора, какая неудача. Подвергаться такому риску, оказаться в любых руках, самых грубых и подвергаться, таким образом, всевозможным опасностям, или же подвергнуться самому страшному риску — высочайшему риску: не оказаться ни в чьих руках. То есть, по сути, это болезнь или смерть. Таков общий печальный земной удел произведения и события"14. Отождествляя в этих строках художественное произведение и историческое событие, Пеги видит и Историю как некий текст, создаваемый творцом, которого он интерпретирует двояко: и как Творца-Бога, и как творца-художника. И здесь особую роль играет момент Присутствия: как Бог присутствует в каждом своем творении в каждый момент человеческой истории, так и творец-художник присутствует внутри своего произведения, являясь правдивым свидетелем описываемых людей и событий.

Философы могут согласиться, что художественная литература занята осмыслением сути исторического процесса не менее, чем сама философия (об этом свидетельствуют, в частности, многочисленные ссылки в философских работах на Достоевского, Камю, Сартра и т. п.). По масштабу личности и философского мировоззрения Пеги вполне можно было бы поставить в один ряд с этими авторами. Как верующий человек, Пеги не подвергает сомнению вопрос о смысле истории, который был сформулирован одним из крупнейших философов нашего времени Полем Рикером следующим образом: «.христианин— это человек, живущий в двойственной историион живет в мирской истории, но одновременно он приобщен к сокровищам Священной истории, «смысл» которой ему понятен, он верит в личную историю, где он ощущает связь виновности с искуплением. Христианский смысл истории в таком случае— это вера в то, что мирская история составляет часть смысла, воплощаемого Священной историей, что в конечном итоге су.

14 Peguy Ch. ?uvres en prose completes. T. Ш. P. 1017. ществует одна история и любая история священна"15. Как истинный поэт, он уверен, что только художник в силах сохранить живую ткань истории и дать читателю возможность присутствовать при описываемых событиях вместе с автором-хроникером. Однако в своей «Мистерии о милосердии Жанны д’Арк» Пеги идет еще дальше: он показывает, что важны не сами хрестоматийные события и герои, а их архетипы в общественном сознании, которые одновременно и вызывают в памяти читателя живую историю, и заставляют думать о современности.

15 Рикер Я. История и истина. СПб.: Алетейя, 2002. С. 112.