Максима как феномен культуры

Актуальность исследования. Духовная жизнь человека протекает, как известно, на разных уровнях. Это могут быть размышления о самых глобальных проблемах — о возникновении мироздания, о силах, управляющих Космосом, поддерживающих его существование, а может быть, и толкающих его к неизбежному в будущем концу. Это могут быть раздумья о судьбах человеческого рода, о его месте во Вселенной и предназначении. Наконец, это могут быть и мысли конкретного человека об одном из представителей рода людского, лично о нем самомживом, единственном и неповторимом «я». И если далеко не каждого индивида в прошлом, как и сейчас, заботили проблемы, связанные с началами мироздания в целом, то проблемы собственного персонального существования, своего особого места в структуре универсума никогда и никого не оставляли равнодушным.

Правомерно задаться вопросом: в каких элементарных мыслительных формах концептуализируется жизненный опыт человека? В каких логических структурах человек обобщает и осмысляет «былое», чтобы определять цели и порядок своей будущей деятельности? Из каких «кирпичиков» выкладывает он здание своей личной духовной культуры? Кажется, выбор здесь более чем широкий: предлагается считать такими слагаемыми духовной жизни и ценности, и нормы, и обычаи, и знания, и представления, и значения, и смыслы, и даже символы1. Но уже само обилие предложений наводит на мысль, что любой из этих форм чего-то не хватает, что должен существовать такой концепт, который бы синтезировал содержание всех указанных понятий и в то же время не сводился к ним, не разлагался на них без остатка.

Мы считаем, что такое понятие действительно существует, и это — не что иное, как максима, которую достаточно строго определил еще Кант: «Практические законы, поскольку они в то же время становятся субъективными мотивами поступков, т. е. субъективными основоположениями, называются максимами.

Оценка нравственности с точки зрения ее чистоты и последствий осуществляется в соответствии с идеями, а следование ее законам — в соответствии с максимами". И хотя данное понятие часто встречается в философской и вообще гуманитарной литературе, значение его как слагаемого универсума культуры еще далеко не осознано. Понятие максимы пока не попало в фокус теоретического исследования и нередко игнорируется даже составителями фундаментальных справочных изданий по философии и культурологии.

Необходимость обнаружения и исследования такого феномена культуры, который выступал бы естественной базой и предпосылкой в принципе всякого духовного поиска и жизнеосмысления определяет, по нашему мнению, насущную актуальность настоящей работы.

Степень разработанности проблемы. Появление термина «maxima» в европейской культурной традиции принято связывать с именем Ф. де Ларошфуко, назвавшего «Максимами» сборник своих афоризмов и изречений, вышедший во второй половине XVII века и до сих пор пользующийся популярностью. В последующее время выходило немало книг с названиями или подзаголовками типа «Максимы и афоризмы», «Максимы и мысли», «Максимы и размышления» (Л.Вовенарг, Ф. Честерфилд, Н. Шамфор, И. Гете, А. Шопенгауэр, Ш. Сент-Бев). Продолжал использоваться данный термин и в XX веке как авторами, так и составителями (А.Моруа, Д. Еремич, Г. Мапкин, З. Фаткудинов и др.).

Однако не следует придавать особого значения терминологической стороне дела. Слово «максима» может быть просто незнакомо человеку, который вполне сознательно руководствуется в своей жизни определенными правилами и принципами, но не знает, что это — максимы, как не знает, к примеру, того, что он говорит прозой. Поэтому есть все основания характеризовать в качестве максим и такие изречения и принципы, которые появились в культурах, где латинская терминология не использовалась или же не играла заметной роли в языке. В этом смысле максимами окажутся и изречения греческих мудрецов, и афоризмы Конфуция, Лао-цзы, Будды, царя Соломона, значительное число сентенций из «Упанишад» и т. д. Везде, где идет речь о концептуализации жизненного опыта автора, о высказываниях, где ставится задача указать признаки и ориентиры праведной, добродетельной, достойной человека жизни, мы имеем дело с максимами.

Вместе с тем надо отметить, что подавляющее большинство авторов максим не задается, как правило, вопросом о философском и культурном статусе данного жанра рефлексии. Бывает, правда, что эта тема затрагивается в предисловиях либо в части конкретных суждений, но с теоретической точки зрения тот уровень, на котором ведется анализ, вряд ли можно признать удовлетворительным. Так, И. Шевелев, разделив свои афоризмы на девять категорий, только одну из них определяет как максимы и ссылается при этом на Ф. Ларошфуко как на «духовного отца» этого жанра3. Зато Н. Т. Федоренко в предисловии к той же книге утверждает, что в ней «большинство афоризмов — максимы, несущие моралистический заряд и имеющие воспитательное значение (курсив наш. — В.В.)"4, хотя у самого И. Шевелева отнюдь не говорится о таком численном преобладании максим.

Подобные терминологические нестыковки свидетельствуют, как нам думается, не только о необходимости работы над дефинициями, но и об отсутствии на данный момент общефилософского понятия: что же такое есть, в сущности, максима? Для решения этого вопроса требуется обращение к самому широкому массиву литературы, касающейся так или иначе мировоззренческих проблем. Не определив, хотя бы в общем плане, что такое человек, человеческая жизнь, культура, ценности, невозможно даже в первом приближении установить место, занимаемое максимами среди культурных феноменов и в человеческом бытии в целом.

Освобождение от идеологических догм, сковывавших отечественную гуманитарную мысль в течение семи десятилетий, дало возможность по-новому взглянуть в том числе и на интересующую нас проблему. Вошли в обиход философских и культурологических рассуждений произведения зарубежных классиков, переизданные спустя долгий срок или же впервые переведенные. В первую очередь это работы Т. Адорно, А. Вебера, М. Вебера, В. Виндельбанда, Г. Гадамера, Э. Кассирера, К. Леви-Стросса, А. Макинтайра, Дж. Мура, Х. Ортеги-и-Гассета, Г. Риккерта,.

A.Тойнби, М. Фуко, М. Хайдеггера, Й. Хейзинги, А. Швейцера, О. Шпенглера, К.Ясперса.

В том сонме дискуссий, которые велись и ведутся по вопросам сущности и специфики культуры, принципиальное место следует отвести концепции Альберта Швейцера, определявшего культуру как «духовный и материальный прогресс во всех сферах человеческой деятельности, сопровождаемый этическим развитием каждого человека в отдельности и человечества в целом"5. Принимая такую интерпретацию культуры, следует заключить, что ценностью в таком случае окажется не все то, что нужно, полезно, потребно людям и представляет для них некоторое значение, но лишь то, что содействует их развитию в личностном плане, духовно обогащает их, увеличивает меру человечности в человеке.

Немалую роль сыграло, если иметь в виду непосредственно нашу тему, возвращение в отечественную духовную жизнь мыслителей, работавших по преимуществу в области максим-афоризмов — А. Шопенгауэра, СЛСьеркегора, Ф. Ницше,.

B.В.Розанова, а также поздних работ Л. Н. Толстого. В их сочинениях можно обнаружить много ценного не только в содержательно-аксиологическом плане, но и в аспекте сугубо теоретико-познавательном, когда автор делает предметом рефлексии именно форму своих мыслей, становящуюся, по сути, формой его бытия в культуре.

Трудно представить современное исследование в сфере философии культуры без обращения к наследию русских философов-эмигрантов, тоже надолго попавших в разряд идеологически табуированных — Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, ИА. Ильина, П. А. Сорокина, Г. П. Федотова, С. Л. Франка и др. Их личный экзистенциальный опыт, который не раз приводил к переоценке культурных приоритетов, слишком легко бравшихся прежде на веру, послужил одним из источников идейных прозрений и открытий. Так, в работах И. А. Ильина мы находим понятие, которое и по названию, и по смыслу довольно близко к тому, что фигурирует в нашей работе как «максима культуры», — это понятие «аксиома правосознания"6.

Надо отметить, что в советский период культурологическая проблематика была одной из тех областей, где не так сильно ощущался гнет идеологической цензуры, что позволяло многим авторам довольно свободно развивать собственные оригинальные взгляды. Концепции С. С. Аверинцева, М. М. Бахтина, В. С. Библера, А. Я. Гуревича, П. С. Гуревича, Э. В. Ильенкова, М. С. Кагана, Д. С. Лихачева, А. Ф. Лосева, Ю. М. Лотмана, М. К. Мамардашвили, Э. С. Маркаряна, В. Н. Межуева, М. К. Петрова, Э. В. Соколова и других, широко обсуждавшиеся специалистами и заинтересованной публикой, оживляли духовную жизнь, способствовали преодолению начетничества и догматизма в нашей гуманитарной науке. Немало серьезных работ появилось и продолжает появляться в таких культурных центрах, как Екатеринбург (Свердловск) и Ростов-на-Дону (мы имеем в виду труды В. Е. Давидовича, Г. В. Драча, ЮА. Жданова, Е.В.Золотухиной-Аболиной, Е. Я. Режабека, В. П. Яковлева, В. В. Кима, Л. Н. Когана, И. Я. Лойфмана, К. Н. Любутина, Ю. И. Мирошникова, К. М. Ольховикова, Д. В. Пивоварова, и не только их).

Разработанный еще в 70−80-е годы деятельностный подход к культуре не утратил своего эвристического потенциала и в современных условиях. Более того, определилась и усилилась тенденция к сближению и взаимообогащению ранее альтернативных направлений — полагавшего культуру прежде всего в контексте личностного становления (Э.В.Соколов, Л. Н. Коган, В. Н. Межуев и др.) и трактовавшего ее как универсальное свойство общественной жизни (В.Е.Давидович, Ю. А. Жданов, М. С. Каган, Э. С. Маркарян и др.). Стала очевидной потребность в таких концепциях, где бы «технология деятельности» и «мера человечности и гуманизма» не рассматривались как исключающие друг друга качества, но выступали бы как моменты одного и того же субстанциального процесса — личностного самоформирования и самоопределения. В русле этой потребности мы в настоящей работе рассматриваем значение в культуре феномена максимы.

Особо следует выделить авторов, которые в «застойные» 60−80-е годы активно занимались вопросами нравственного сознания. Мораль — это та область культуры, где максимы играют главнейшую роль (неважно, использует ли автор имярек соответствующий термин), поэтому особенно важно было отстоять тезис об автономии, пусть и относительной, нравственных ценностей, норм и идеалов по отношению к экономическим, политико-правовым, традиционным и прочим внеморальным нормам. Рискуя быть обвиненными в «абстрактном гуманизме», «беспредметном морализировании» и иных грехах (как это было, например, с Я.А.Мильнером-Ирининым, П. М. Егидесом, О.Г.Дробницким), они разрабатывали различные аспекты нравственной реальности: соотношение морали и познания, морали и права, морали и искусства, морали и религии, морали и науки и т. д. (Р.Г.Апресян, Л. М. Архангельский, А. А. Гусейнов, В. П. Кобляков, Л. В. Коновалова,.

A.П.Скрипник, А. И. Титаренко, В. А. Титов, В. И. Толстых, Ю. Н. Тундыков,.

B.Н.Шердаков). Немало содействовали прояснению логической структуры ценностных суждений работы А. А. Ивина, Ю. В. Ивлева, В. О. Лобовикова, Л. В. Максимова, К. А. Шварцман. Появлялись и работы, где рассматривалось культурное значение афористики как формы словесного творчества (М.Н.Еленевская, Л. И. Сокольская, Т. Э. Тийттанен, Л. И. Успенский, Н.Т.Федоренко).

Вместе с тем следует констатировать, что феномен максимы, несмотря на изобилие эмпирического материала, объем которого продолжает расти в геометрической прогрессии, должного теоретического освещения так и не получил. Отсутствуют такие обобщающие исследования, чей масштаб соответствовал бы, пусть и в некоторой степени, тому массиву конкретно-практических нравственных суждений, который достался нашему поколению в наследство от моралистов прошлых эпох и к которому оно уже предостаточно добавило от себя. Никак нельзя считать решенной проблему идентификации максимы среди множества многообразных феноменов культуры.

Исходя из выше изложенного в данной диссертации определяются вполне конкретные и четко ограниченные цель и задачи исследования.

Цель и задачи исследования

Целью настоящей диссертационной работы является целостный анализ максимы как специфического культурного феномена, рассматриваемого в предметном и функциональном измерениях.

Конкретизация обозначенной цели потребовала постановки и решения следующих задач:

— определить смысл и содержание феномена максимы как элементарного слагаемого универсума культуры, выступающего в качестве базиса и ориентира всякой целенаправленной деятельности;

— исследовать характер сопряжения и взаимопроникновения в феномене максимы нормативного и оценочного начал;

— вычленить признаки, определяющие специфику максимы в аспекте отправления ей основных социальных функций культуры — регулятивной, коммуникативной, познавательной и мировоззренческой;

— установить место максимы как формы культурного самополагания и самоорганизации в системе социальных норм;

— проследить связь между способностью субъекта идеально преодолевать налично-эмпирическую реальность и формулировать свои ценностные и поведенческие приоритеты в виде максим;

— рассмотреть соотношение максимы как ценности особого рода с идеологическими догмами и заповедями;

— конкретизировать культурно-гносеологические параметры максимы как формы познания объективной действительности;

— дать сравнительный анализ максим культуры и научных истин;

— выявить специфические черты максимы как языковой структуры и элемента вербализованной реальности — логосферы;

— установить признаки сходства и различия между максимами культуры и художественными афоризмами.

Процесс исследования обозначенных проблем и осмысления поставленных задач обусловил соответствующее логическое строение и структуру диссертации.

Теоретико-методологические основы исследования не выступают в виде априорных принципов, а вырабатываются по мере обращения к различным составляющим культурного универсума, поскольку рассматриваемая проблема отличается сложностью и малоразработанностью. В целом автор ориентировался на принципы и традиции диалектического подхода к осмыслению бытия человека в культуре: восхождения от абстрактного к конкретному, единства индивидуального и социального, формального и содержательного. Важнейшим теоретико-методологическим базисом проведенного исследования явились мировоззренческие идеалы отечественной философии, литературы и вообще культуры, и среди них прежде всего идеи Л. Н. Толетого, Ф. М. Достоевского и Н. А. Бердяева. В первой и пятой главах использованы элементы семиотического и герменевтического подходов. Кроме того, автор рассматривает в качестве самостоятельного методологического источника своей работы разнообразные сборники нравственных изречений и афоризмов: рефлексия по поводу максим в значительной степени обусловливается, направляется и корректируется их собственным содержанием.

Научная новизна диссертационного исследования. В диссертации представлена авторская концепция и целостное осмысление максимы как самостоятельного и специфического культурного феномена.

Научную новизну или существенные элементы новизны диссертации составили следующие полученные результаты:

— осуществлен анализ максимы как двуединой нормативно-оценочной структуры, выступающей одновременно и результатом деятельности, и ее условием;

— раскрыто содержание максимы как элементарной, синкретической формы культуры, не сводимой к атомарным формам различных подсистем культуры (науки, права, религии, литературы),.

— предложена диалогическая трактовка максимы как субъект-субъектного отношения, стороны которого могут различаться и сливаться в одном лице (автодиалог);

— определена специфика максимы как фактора социальной регуляции и ее соотношение с «надсубъектными» нормами — юридическими, обычно-традиционными и табуативными;

— выявлено значение максимы как средства преодоления субкультурной ограниченности и формы реализации духовной автономии личности;

— установлено и описано функциональное своеобразие, присущее максиме как компоненту нормативного, идеологического, научного и художественного текста;

— проанализирован и объяснен феномен сосуществования в границах одного и того же культурного универсума контрапозиционных по смыслу максим;

— раскрыты характерные особенности того рода информации, которая содержится в максимах и согласует цели и действия различных субъектов;

— дан сравнительный анализ максим культуры и истин науки как сходных, но не тождественных гносеологических феноменов;

— найдены основания для квалификации максимы в качестве уникального литературного жанра.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Максима есть синкретический культурный феномен, правильная интерпретация которого открывает возможности для преодоления имеющегося в современной гуманитарной литературе противопоставления деятельностного и ценностного подходов к пониманию смысла культуры. Максима выступает такой формой бытия человека в культуре, которая, выполняя инструментальную, технологическую роль, постоянно нагружена мировоззренческим содержанием. Будучи одним из средств обретения гармонического и уравновешенного мироощущения, максима одновременно оказывается формулировкой некоторого аспекта цели и смысла человеческой жизни.

2. Максиме в ее оценочной ипостаси («нравственная сентенция») свойственно стремление опредметить себя вовне, сделаться правилом и нормой жизни, равно как и максиме-норме («правило поведения») присуще стремление проникнуть во внутриличностное пространство субъекта Нормативный и оценочный «полюса» максимы оказываются взаимоположенными и взаимообусловленными, они переходят друг в друга через практику, рассматриваемую под общечеловеческим углом зрения. Увязывая деятельность локализованного в пространстве и времени субъекта с сущностными тенденциями общесоциальной эволюции, культура с помощью своих представителей (максим) выводит его на простор исторического творчеств, придает смысл и законченность его бытию, восстанавливает единство человека с человечеством.

3. Максима выступает элементом культуры в целом, а не просто какой-то ее области. «Разбираясь» и используясь относительно обособленными, специфицированными сферами культуры (наукой, религией, искусством, правом), максима как синкретичный феномен не растворяется среди своих дочерних структур (истин, заповедей, афоризмов, норм), но всюду сохраняет свое особое качество как формы самоопределения и совершенствования человеческой личности.

4. Овладение формой максимы — необходимое, но не достаточное звено становления личности в пространстве смыслов культуры. Максима в силу своей относительности требует не поклонения себе, не «идолизации» и не формализации, а вдумчивого постижения заложенного, укрытого в ней содержания. Просто лишь известное правило, чтобы стать по-настоящему познанным, освоенным, должно быть заново пережито, прочувствовано, пропущено через себя каждым, кто стремится понять его суть.

5. Культурный масштаб и содержание развитой индивидуальной деятельности не очерчиваются посторонними, не вытекающими из ее особенностей факторами, а обусловливаются потребностями самой этой деятельности, совершенствующейся автономно, на собственной основе. Определившаяся, по достоинству оценившая себя личность сознательно устанавливает максимы своей жизни (принципы, идеалы, девизы, правила), не возводя ни одну из них в ранг всеисторической значимости и не навязывая их дидактически другим, столь же свободным и самостоятельным личностям.

6. Благодаря овладению максимами, осознанию их как не просто «сущих» норм, но и как истинных (ложных), познающий субъект вторгается в новые сферы бытия — высшие по сравнению с действительностью наличной эмпирии (нравов, обычаев, традиционных регламентаций). Посредством максим обнаруживается действительность должного, не редуцируемая к сущему, хотя и возводимая на его основе. Именно эта онтологическая реальность находит свое отражение в императивно формулируемых высказываниях, которые по форме не имеют никаких «предметных» коррелятов (когда, к примеру, требуется выполнить то, чего якобы «никто и никогда не делал»).

7. Реализовавшееся, наличное положение вещей выступает с точки зрения культуры не как фетиш, идол, абсолют, а всего лишь в качестве одной из возможностей. Только оцененная, выдержавшая проверку на соответствие должному норма становится максимой. Если норма правового кодекса или этикетное правило существуют «надсубъектным» образом (полагаемым ли мы в качестве нормируемых отдельных индивидов или группы их), обитают в мире ценностей, которые могут быть, а могут и не быть освоены, присвоены человекомто максима — это норма, уже ставшая «моей», субъект ее осознал и принял, сделал своим убеждением, внутренней установкой к определенного рода действиям.

8. Священные книги как культурообразующие столпы оказываются одновременно и жесткими, и эластичными. Для индивидов, чье сознание осталось на уровне ритуально-традиционных и авторитарных норм, в этих книгах остается нужное количество поведенческих правил, пополняемых при возникновении дефицита за счет того или иного священного «предания». Однако для тех, кто не удовлетворяется «ритуальным ширпотребом» и ищет собственные жизненные ориентиры в виде максим, священные писания также представляют немалую ценность. При этом самым радикальным обстоятельством выступает интериоризация культурных смыслов, т. е. перемещение источника и критерия морального суда (и всякого ценностного суждения) из внеличностного, «кромешного» пространства в пространство внутриличностное, самополагаемое.

9. Истина, открывающаяся людям посредством максим культуры, по сути своей проста, элементарна, ясна, потому что не может быть прерогативой того или иного ученого клана. Определенный минимум жизненного опыта и образования и готовность честно, без лицемерия всмотреться в себя — вот достаточные условия её «откровения». Максима непосредственно входит в поле культурных значений и не нуждается в патронаже со стороны авторитетной научной теории: она сама может постоять за себя, и поддержка ей нужна не внешняя, а внутренняя — со стороны того, кто вчитывается, вдумывается, вживается, вникает в неё.

10. Максима изначально заряжена личностным потенциалом, нагружена чьим-то живым опытом, и опыт этот продолжает в ней жить, превращая максиму в активно-творческую субстанцию-субъект. Даже если максима вызывает в нас несогласие и протест, она не теряет своего лица, не становится нам безразличной.

Протестуя и оппонируя, мы продолжаем принимать её само-цельность и самоценность, а ценна она для нас постольку, поскольку мы считаем её своей, выросшей внутри нас и не присланной директивно сверху-извне. Личность безвестного творца максимы не умирает, а пребывает в ней: каждый раз, когда мы обращаемся к ней, мы как бы видим устремленный на нас взгляд, который ограничивает наш произвол и без особого нажима нацеливает на желательный образ действий.

11. Мерность максимы, т. е. гармония и равновесие между ее семантико-культурным качеством и количеством вербализованной информации, выступает тем условием, которое придает ей энергию и обеспечивает долговечность. Мерность — это тот атрибут, который защищает максиму от чрезмерного внимания падкой на новизну и сенсации публики. Благодаря этому своему качеству максима становится формой накопления моральных знаний и обогащения интеллектуального потенциала для тех людей, чьи духовные потребности неиссякаемы. В духовном универсуме таких людей всегда хватит места для новой мировоззренческой истины и им не приходится выбрасывать старые ценности, чтобы освободить емкость для вновь поступающих.

Научно-практическая значимость исследования. Результаты и выводы диссертационной работы намечают перспективы системного изучения культуры под новым углом зрения, позволяют установить субстанциальное тождество и взаимосвязи между весьма разнородными, как считалось ранее, культурными артефактами. Идеи диссертации могут быть использованы в преподавании базовых и специальных курсов по культурологии, социальной философии и этике.

Апробация диссертационной работы. Основные положения и результаты исследования изложены в монографии «Моральная максима как феномен познания и культуры» (11,4 п.л.), а также в ряде научных тезисов, статей и других публикаций общим объемом 18 п.л. Идеи и принципы диссертации были апробированы на 11 научных конференциях, конгрессах и симпозиумах: «Общечеловеческое.

18 в морали и современность" (Иваново, 1990), «Этика и социология политической деятельности» (Владимир, 1990), «Восток — Запад — Россия» (Ростов-на-Дону, 1993), «Н. А. Бердяев как философ и историк» (Ростов-на-Дону, 1995), «Человек. Общество. Вселенная. К 100-летию со дня рождения А.Л.Чижевского» (Ростов-на-Дону, 1997), «Будущее России в философском измерении» (II Всероссийский философский конгресс, Екатеринбург, 1999), «Современная философия в поисках сущностей и смыслов» (Екатеринбург, 2001) и др. Научные результаты использовались при чтении курсов философии и культурологии в Ростовском государственном экономическом университете и его филиалах.

Диссертационная работа обсуждалась на кафедре теории культуры, этики и эстетики факультета философии и культурологии Ростовского государственного университета.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, пяти глав (включают 24 параграфа) и заключения. Объем основного текста составляет 272 страницы, список литературы — 259 наименований.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Необходимо откровенно признать, что далеко не все, что хотелось сказать автору, сказано. А то, что вошло в окончательный текст, отнюдь не во всех случаях имеет ту форму, которая нас всецело удовлетворяла бы. Но представленная работа, поскольку она претендует на известную полноту и законченность, в любом случае требует подведения некоторых итогов, что мы и попытаемся сейчас сделать.

Внутренняя, духовно-эзотерическая жизнь человека и текуча, и дискретна. Она и изменяется, и сохраняет при этом то начало, ту субстанцию, которая изменению не подлежит. Существуют в нашем сознании такие структуры, которые позволяют фотографировать вечно меняющуюся реальность, останавливать мгновения. В элементарном виде это, вообще говоря, те формы мышления, которые известны в логике под именем суждений, но если мы «судим» не в общем и целом, а конкретно о различных моментах и аспектах человеческой жизни, то мы будем иметь дело с максимами.

Максима — это такая логическая форма, где субъективное и объективное спаяны в нераздельном единстве. Максима указывает, советует, предписывает, как это мог бы делать некто, находящийся вне моего сознания, т. е. некто посторонний, объективный относительно меня, субъекта. Но я повинуюсь указаниям этого «человека со стороны», этого командира и начальника, цовинуюсь без колебаний и заминок, потому что он — не кто иной, как я сам.

Максима, далее, оценивает кого-то или что-то, как «хорошее», «не очень хорошее» и «вовсе дурное». Кажется, что эта оценка в корне своем произвольна и субъективна, поскольку судит и выставляет оценку всегда конкретный человек, которому когда угодно можно адресовать риторический вопрос: «А судьи кто?» или, более прямо: «А сам-то каков?»). И поскольку ясно, что он не ангел, можно в пику ему выставить свою оценку, с точностью до наоборот. С большинством оценок так и происходит, но не с максимами. Максима — это та оценка, основание которой не во мне как в «этом вот», случайном индивиде. Основание ее — в чем-то большем и высшем, нежели я есмь во плоти своей и крови. Это «что-то» можно назвать и Богом, и Абсолютом, и Вечным Разумом, и Законом Космоса, но в любом случае предлагаемое мной в качестве авторитета основание будет располагаться уже вне меня, т. е. будет объективным.

Взяв максиму за исходный пункт, можно в принципе пойти от нее в разные стороны. Можно, например, направиться в сторону того объективного, что дислоцировано вне меня, поняв его как внешне обязательную, категорично взывающую о своем исполнении норму. Раз уж «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя», то надо, говорят нам, научиться прежде всего подчиняться сложившемуся в нашем окружении поведенческому кодексу. Но как тогда быть в случае, если этих кодексов набирается два, три, четыре и более, а требуют они взаимно исключающих вещей? Какой из них правильнее, основательнее, главнее? И где, кстати, гарантия, что за навязываемыми нам в качестве объективно-непреложных нормативами не скрывается чья-то хитрая и вполне субъективная воля, ловко играющая на нашей доверчивости и простодушии?

Так как этот путь нас не удовлетворяет, не исключено, что нам предложат другой. Объективное, могут сказать нам, да, это вовсе не те законы, которые придумываются людьми и ими же изменяются, нарушаются и толкуются по «принципу дышла». Объективное — это то, что существует и истинно везде и всегда, существует вечным и неизменным образом. Конечно, само оно весьма далеко от нас, но вот он, образ его — он в этой Книге, где что ни слово, то Истина! Надо только ее прочитать, если не самому, то с помощью специалистов, которые все объяснят, разжуют и разложат по полочкам. Хотя первым делом нужна вера, что эта КнигаИстина, и наоборот. Однако, как только мы примем эти посылки, то возникнут вопросы, подобные указанным выше: как быть, если священных Книг больше, чем одна? Которой из них верить? Как быть, если они противоречат не только одна другой, но и самым неопровержимым фактам, известным нам из собственного опыта? И так ли бескорыстны те «специалисты», которые выдают себя за единственно заслуживающих доверия и при этом всегда готовы убедительно разоблачить ошибки, а то и злонамеренный обман со стороны своих же коллег?

Есть, правда, еще одна возможность. Да, скажут нам, верить нельзя ни изменчивым людским законам и обычаям, ни разного рода идеологическим манипуляторам. Объективная истина — это только истина научная, которая опирается на самые «достоверные данные», подтверждающиеся нашим чувственным опытом. Двигаясь по столбовой дороге научного прогресса, открывая один за другим все новые факты и формулируя обобщающие их множество законы, мы будем получать одну истину за другой, и будет их в нашем распоряжении все больше, больше, больше. Всегда найдется, какую использовать в том или ином конкретном случае! Но снова должны возникнуть у нас вполне резонные недоуменные вопросы: а если и научные теории тоже будут противоречить одна другой? Точно ли мужи науки пекутся в первую очередь об объективном знании, а не о своих земных и достаточно примитивных интересах? И объяснят ли все эти сыплющиеся лавиной «истины» смысл существования даже не целого многомиллиардного человечества, а всего-навсего одной, отдельно взятой жизни — лично моей?

После разочарования во всех этих путях к истине остается только признать, что объективной и общезначимой ценности не существует, везде — субъективистский произвол, а прав всегда тот, «у кого больше прав». И, следовательно, надо или самому постараться попасть в число этих «правых», или, раз уж не получается, просто наслаждаться тем, что имеешь, живя по своим капризам, вкусам, прихотям, пока есть на то возможность. Очевидно, что такая перспектива может удовлетворить лишь культурно малоразвитых субъектов и никак не может служить построению стратегической, осмысленной и долговременной программы жизненного поведения.

Выход из этого мировоззренческого тупика, как нам представляется, состоит в обращении к максиме как такой элементарной форме духовной жизни, в которой сохраняется нерасторжимое единство субъективного и объективного начала. Если это единство окажется разделенным, если будет сделан упор либо на некие объективные факторы (ту или иную ипостась пресловутого «не-я»), либо на фактор субъективный («мое я» как абсолют), то гармония нашего сознания с окружающим миром неизбежно разрушится. «Я» оторвется от мира, замкнется в себе, но ему рано или поздно все равно захочется вернуть утраченное. И именно максима, когда она постоянно сопровождает человека по жизни, не дает ему потерять ни себя, ни мир, а если такое все-таки иногда случается, помогает вернуться в исходную позицию с минимальными потерями.

Итак, в нашей работе мы постарались показать, что максимы, имея немало общего с социальными нормами, суждениями-идеологемами, истинами науки и художественными афоризмами, отнюдь не сливаются ни с теми, ни с другими, ни с третьими, ни с четвертыми. Присутствуя в текстах, являющихся по своему основному содержанию нормативными, идеологическими, научными или художественными, максимы сохраняют свое лицо и не позволяют нацело, без остатка подчинить себя тем целям, которые преследуют авторы и составители подобной литературы. Выстоять и не покориться этому внешнему, гетерогенному относительно их сущности ангажированию максимам позволяет та личностная субстанция, которая в них изначально присутствует. Эта субстанция настолько богата и многолика, что в ней при желании можно различить черты: и нормативной регуляции (ибо человек, живя в обществе, всегда так или иначе считается с его порядками и правилами),.

260 и трансцендентной веры (ибо человек верит в существование иной, высшей реальности, реальности духа, и может зафиксировать ее черты в своих суждениях) — и научного исследования (ибо человек всегда существо не только действующее, но и познающее, хотя объект такого познания вполне специфичен) — и художественного творчества (ибо человек не только мыслит, но и чувствует, переживает, беспокоитсяон открывает, а по существу, творит новые миры и оттого он всегда немного художник).

Нет поэтому ничего странного в том, что максимы с успехом могут использоваться, порой даже откровенно эксплуатироваться и радетелем «правильного» социального порядка (неважно, какими средствами он достигается), и идейным догматиком (будь он богослов или светский деятель), и ученым педантом, и модным беллетристом. Однако, разбираясь и расчленяясь отдельными сферами культуры, максима одновременно подвергается симплификации и вульгаризации, становится зачастую однобокой, выхолощенной и опошленной. Вернуть ей полноту и целостность, разглядеть в ней «душу живу» может лишь такая личность, которая одержима тем же духом нравственных исканий, что двигал ее первооткрывателем. И если «своя своих познаша», то никакой нормативный, догматический, сциентистский, изящно-словесный или иной антураж не помешает субъекту открыть для себя вневременной и универсальный смысл, заключенный в максиме.