Наше исследование посвящено истории русского формализма, оказавшего значительное влияние на развитие литературоведения XX века. Мы акцентируем свое внимание на моменте возникновения этого теоретического направления. На наш взгляд, анализ начала развития позволяет наиболее глубоко осознать суть развивающегося явления. Кроме того, исторический момент перехода литературоведения от методологического кризиса на рубеже Х1Х-ХХ вв. к появлению новой научной школы в лице русского формализма вызывает особый интерес в современной ситуации рубежа веков, когда теоретические сомнения приобрели эсхатологический характер.
Объект нашего исследования при достаточно четко обозначенном времени своего рождения не имеет хронологически определенного конца своего существования в силу неестественной завершенности развития. Открывшаяся и продемонстрированная русским формализмом возможность объективного исследования литературного произведения с точки зрения его формальной организации, выводящая науку о литературе в самостоятельную область со своим специфическим предметом исследования, была перспективной. Уже в концу XIX века стало очевидным, что культурно-исторический метод, господствовавший в исследовании литературы во второй половине XIX века, ограничивает их возможности и границы, сводя все развитие литературы к истории общественной мысли. Однако парадоксальным образом деятельность формалистов как создателей новой науки о литературе не вписалась в строительство социалистической культуры государства нового типа. Если Г. Вельфлин, видный представитель немецкого искусствознания конца XIX — начала XX вв., на достижения которого ссылались опоязовцы, спустя полвека с момента выхода своей первой книги мог сказать: «. я среди историков искусства — «формалист». Это название я принимаю как почетный титул, поскольку речь идет о том, что я всегда видел первую задачу историка искусства в анализе пластической формы"1, то на родине В. Шкловского, Б. Эйхенбаума, Ю. Тынянова, Р. Якобсона уже в 30-е годы слово «формалист» стало не только бранным, но и опасным.
Ефим Эткинд объясняет трагическую историю русского формализма, свойственным не только советской, но и русской культуре процессом регрессивной эволюции. «В науке, особенно исторической и филологической, этот процесс объясним без труда, да и в литературе, впрочем, тоже. Рождается какая-то научная школа, например, формалистов. Некоторое время ее терпят, даже в известных пределахпоощряют. Затем начинается — безобидная ученая дискуссия. Но внезапно сгущаются тучи, раздается удар грома: формализм объявляется антимарксистским, декадентским, фальшивым учением, -лженаукой. Приверженцев его, «лжеученых», прорабатывают: топчут, оплевывают, даже изгоняют. И вот научная школа распадается. Может быть, школа формалистов распалась бы и сама, но тогда она, преодолев себя, свои ограниченности и детские болезни, перешла бы в новое качествово всяком случае, в развитии науки не было бы перерыва. Произошло же вот что: школу разогнали, ее создатели и адепты разошлись в разные стороны и занялись другими делами, но книги остались, и эти книги вдруг вынырнули на Западе: в Америке, Германии, Франции. Всюду появились последователи русского формализма, началось бурное развитие идей, родившихся в двадцатые годы, и вот, глядишь, эти идеи вернулись к нам, в Россию, на свою родину, через тридцать-сорок лет после того, как их придумали, под новыми модными цит. по: История европейского искусствознания. Вторая половина XIX века — начало XX века. Книга первая. М., 1969.С.53. названиями: структурализм, семиотика, семиология, семантическая поэтика"2.
В то время как официальное советское литературоведение оттачивало свои методы борьбы за идейность и нерушимость принципов самой передовой и прогрессивной науки, основанной на единственно верном марксистско-ленинском мировоззрении, западная гуманитарная наука развивала тенденции анализа художественных феноменов с точки зрения их формообразования. Особую роль в этом развитии сыграли Пражский лингвистический кружок и деятельность Р.Якобсона. В контексте этого развития, особенно с конца 50-х годов, когда структуралистские идеи стали проникать во все гуманитарные науки, наследие русского формализма привлекло к себе внимание теоретиков литературы.
Первой работой, благодаря которой русский формализм стал известен на Западе, явилось исследование истории и теории этого научного направления, возникшего в России, В.Эрлихом. Его книга «Русский формализм», впервые вышедшая в 1955 году, претерпела несколько изданий. В рецензиях на первое издание этой книги выражалось сожаление по поводу труднодоступности первоисточников. Антологии текстов появились позднее. Среди них можно назвать подготовленное Ц. Тодоровым французское издание 1965 года и двуязычную антологию с предисловием Ю. Штридтера «Тексты русских формалистов» (1968), вышедшую в Мюнхене.
Многочисленные западные исследования русской формальной школы появляются со второй половины 60-х годов. Здесь можно выделить пропагандистскую и критическую деятельность французских групп «Tel Quel» и «Change». Интерес к русскому формализму, просуществовавшему недолго, но за короткий период своего развития выработавшему плодотворные гипотезы, объяснялся не столько.
2ЭткиндЕфим. Записки незаговорщика, London, 1977, С.298−299. новизной материала, сколько остротой дискуссии, развернувшейся в 60-х годах, о методах литературной науки. В свете этой дискуссии идеи формалистов вновь стали актуальными.
То обстоятельство, что исследования критического наследия русского формализма стали появляться спустя несколько десятилетий со времени его расцвета, способствовало осознанию связанности теории и истории. В. Эрлих говорит о трех обязательных аспектах исследования формальной школы в культурно-историческом контексте: появлении структурного анализа в науке о литературе, движении модернизма в искусстве и кризисе теории познания на рубеже веков3. Другие работы отражают эти аспекты, отличаясь друг от друга вниманием к той или иной стороне связи теории формальной школы с историей культуры. Так, К. Поморска посвятила свою работу «Russian Formalism and Poetic Ambiance» (1968) анализу корреляции формальной теории и поэзии модернизма. Э. Томпсон, сравнивая русский формализм и англоамериканскую «новую критику», указывает на общие методологические тенденции в литературоведении первой половины XX века, обусловленные как кризисом теории познания, так и развитием форм научной рациональности в области гуманитарных наук4. Ю. Шридтер в своей работе «Literary Structure, Evolution, and Value Russian Formalism and Czech Structuralism Reconsidered» (1989) рассматривает формализм в контексте истории развития структурного анализа в литературоведении. К тому же этот исследователь говорит о том, что для адекватного понимания такого явления, как русская формальная школа в литературоведении, необходимо рассматривать его в развитии. Именно этот подход соответствует предмету изучения, считает Юрий Штридтер, и отдает должное тем исследователям, которые излагали формалистскую теорию литературы в историческом аспекте. Более того,.
3 Эрлих Виктор. Русский формализм: история и теория. СПб., 1996. С. 278.
4 Thompson Ewa. Russian Formalism and anglo-american new criticism. The Hague-Paris, 1971. этот исследователь считает, что формализм надо изучать не только в его развитии, но и в его многосторонности, определяя ее целостный характер как диалог различных исследовательских линий в лице талантливых представителей русского формализма. «Лингвисты Якобсон и Якубинский, литературные историки Эйхенбаум и Тынянов, теоретик и публицист Шкловский, просодист Томашевский, а также Брик, который выполнял роль организатора и координатора рабочего процесса — и это только самые известные из формалистов первого десятилетия — все они были объединены как соратники и антагонисты в воодушевленном диалоге, который способствовал развитию формального метода и обуславливает его историю"5, — пишет Ю.Штридтер. Именно диалог неординарных теоретиков и их смелых теорий создавал реальные возможности для эволюции формального метода.
Было бы несправедливо утверждать, что заслуга в изучении истории и теории русского формализма принадлежит только зарубежным ученым. Когда в начале 20-х годов формализм окреп и оформился в научную школу, получил популярность, внимание на него обратила не только тенденциозная марксистская критика. Она на протяжении всего своего существования соединяла в себе жесткость своей основной мировоззренческой предпосылки с размытостью и неясностью видовых эстетических и теоретических принципов, благодаря чему «жесткая система приобретает гибкости ровно столько, чтобы не развалиться на очередном резком повороте"6. Ни в дискуссии о формализме 1924;25 гг., ни в разгроме формализма в 30-х гг. „передовое“ марксистское» литературоведение не было способно к конструктивной критике формализма, с точки зрения его же основ.
5 Striedter, Jury. Literary Structure, Evolution, and Value Russian Formalism and Czech Structuralism Reconsidered. London, 1989.P.18.
6 Геллер JI. Прекрасное возвышенное. О системе эстетических категорий ждановского соцреализма // Геллер Л. Слово — мера мира. М., 1994. С. 126.
Систематизированное исследование теории формализма (в категориях неокантианской эстетики) было представлено в работе Б. М. Энгельгардта «Формальный метод в истории литературы» (1927). Первой работой по истории русского формализма, не потерявшей значимости до нашего времени, стала книга П.Н.Медведева7 «Формальный метод в литературоведении. Критическое введение в социологическую поэтику» (1928). В ней формализм исследуется по основным направлениям деятельности как конкретное историческое явление, обусловленное особенностью развития науки в России, влиянием европейского искусствознания, непосредственной связью с футуризмом.
Несмотря на официальный запрет, русский формализм оставался негласным участником литературоведческого дискурса в СССР. Поэтому лакуна, образовавшаяся в результате исторических обстоятельств, постепенно заполнялась. Спустя десятилетия, когда стали возможны переиздания наследия формалистов, большой вклад в освещение идей формальной школы внесли такие отечественные исследователи, как Е. А. Тоддес, А. П. Чудаков, М. О. Чудакова, А. Ю. Галушкин и др. Их комментарии к изданиям работ Ю.Н.Тынянова8, В.Б.Шкловского9, Б.М.Эйхенбаума10 отличаются скрупулезностью, научной добросовестностью и глубоким знанием вопросов истории и теории русского формализма. Следует отметить значение учрежденных в 1982 году «Тыняновских чтений» с изданием сборника. В первом выпуске редколлегией был заявлен историко-культурный контекст изучения наследия не только Ю. Н. Тынянова, но и его современников, чтобы иметь «возможность продвинуть вперед поиски ответов на ряд вопросов,.
7 М. М. Бахтин «под маской».
8 ТыняновЮ.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.
9 Шкловский Виктор. Гамбургский счет. М., 1990.
10 Эйхенбаум Б. О литературе: Работы разных лет. М., 1987.
1 1 сформулированных русской филологией в первые десятилетия XX в". Количество публикаций о формалистах и формализме возросло в 90-е гг. в связи с демократическими реформами.
С увеличением расстояния, отделяющего исследователя от времени расцвета формальной школы в литературоведении, расширяется культурно-историческая перспектива исследования. Современная ситуация неизбежно вводит наряду с формализмом и структурализмом в сопоставительный ряд явление постсруктурализма, который отличается теоретическим нигилизмом, утверждением принципа «методологического сомнения», а также отрицанием возможности какой-либо общей теории. Это обстоятельство не только увеличивает масштаб рассмотрения взаимосвязей философско-методологических, эстетических и теоретических моделей в их развитии, но и требует углубления анализа основы этой взаимосвязи.
Актуальность данной работы заключается в том, что, обращаясь к вопросу генезиса теории русского формализма, мы не только отдаем дань истории отечественной науки, тем ее страницам, которые, несмотря на их значительность и значимость, долгое время оставались без должного освещения. В современной ситуации не только методологических, но и философских споров о теории литературы и ее объекте, закономерной, надо сказать, на исходе века и тысячелетия, рассмотрение вопросов истории теории становится необходимым. Мы разделяем точку зрения Юлии Кристевой, которая считает, что «лучший способ принять участие в современном исследовательском процессе состоит в том, чтобы подключить к нему постороннее, более раннее исследование, коль скоро оно может поведать о своих вчерашних затруднениях, ставших сегодня нашими собственными"12. Тем более, что русский формализм нельзя назвать посторонним явлением, поскольку.
11 Тыняновский сборник: Первые Тыняновские чтения. Рига, 1984. С.З.
12 Кристева Ю. Разрушение поэтики // Вестник МГУ. 1994. № 5. С. 48. причины его возникновения прямо связаны с поиском подходов к литературе, стремящихся к теоретичности.
Культурно-исторический аспект нашего исследования отвечает ставшим особенно актуальным на рубеже веков требованию целостного подхода к анализу всех феноменов культуры, в том числе и словесного творчества. «Вся эта ситуация, — пишет известный ученый А. В. Михайлов, — падает на литературоведа тяжким бременем, так как постепенно яснее и яснее становится общая связь и взаимозависимость всего со всем в пределах нашего знания о литературе, и литературовед так или иначе вынужден держать в голове хотя бы идею системы целого со множеством сторон и факторов, понятных лишь в их взаимообусловленности"13.
Научная новизна. Выдвинутое Б. М. Энгельгардтом требование подходить к формальной поэтике «только критически, т. е. из самих форм научного познания вообще"14, было реализовано исследователями в попытках спроецировать концепции формалистов на ту или иную философскую систему и эксплицировать их философские основания. Такой подход не позволяет связать историю и теорию. Примером подобного разрыва является вышеупомянутая монография Виктора Эрлиха, в которой первая часть («История») выглядит убедительнее, чем вторая. В нашей работе мы рассматриваем возникновение теории формализма в контексте значения развития самих форм научного познания в новоевропейской истории, что позволяет нам сделать философия Мартина Хайдеггера.
Целью нашей работы является определение связи причин возникновения русского формализма как научной теории с другими феноменами культуры и выявление глубинной сути этих взаимоотношений.
13 Михайлов A.B. Проблемы исторической поэтики в истории немецкой культуры (Очерки из истории филологической науки). М., 1989. С. 230.
Исходя из цели, были поставлены следующие задачи: проанализировать момент перехода от методологических поисков русского литературоведения начала XX века к появлению новой теориивыявить характер связи формализма с предшествующими концепциямипоказать возникновение русского формализма в его взаимосвязи с развитием науки, техники и живописных, поэтических формопределить основу единства теорий, образующих явление русского формализма.
Процедура сравнивания двух научных школ в тот момент, когда культурно-исторический метод завершал свое развитие, а формализм только складывался, осложняется тем, что, во-первых, первые публикации формалистов (1916 — 1921 гг.) сложно отнести к разряду академических исследований, во-вторых, концепции русских формалистов в их развитии и многообразии с трудом поддаются объединению в единую метатеорию, которая бы позволила говорить о явлении научной школы.
Приняв во внимание утверждение Ю. Штридтера о том, что «формальный метод упорно противится представлению и систематизации в рамках доктрины"15, американский ученый Питер Штайнер при анализе теории и истории русского формализма, не без влияния идей М. М. Бахтина, развивает идею диалогической формы теоретизации. Для определения моделей механизмов теоретизирования формальной школой П. Штайнер использует понятие метафоры, что позволяет ему рассматривать теорию формальной школы не с позиции соотнесения с той или иной философской школой, а с точки зрения.
14 Энгельгардт Б. М. Формальный метод в истории литературы. JL, 1927. С. 109.
15 Striedter Jurij. Op. cit. P. 14. процессов и механизмов смыслообразования в области науки о литературе. При этом в теории формального метода он выделяет три основные метафоры: сравнение с машиной, организмом и системой.
Метафора, по словам Л. Д. Гудкова, является формой «содержательной рациональности», которая еще не утратила «ценностных экзистенциональных наполнении», поэтому результаты подхода, осуществленного Штайнером, мы используем для решения поставленных в работе задач, исходящих из культурно-исторического аспекта изучения формализма.
Поскольку предметом нашего исследования является исторический момент возникновения русской формальной школы, судьба которой тесно связана с художественным творчеством начала века (искусством авангарда), идеей технического прогресса, утопическими социальными проектами, развитием форм научной рациональности, то необходимо понятие, которое бы связывало эти области в одно целое.
Мысль о том, что русский формализм следует рассматривать в единстве «мировоззренческого комплекса, крайне характерного для стиля культуры XX века"17, требует такой исследовательской позиции, которая бы имела определение принципа целостности. Между тем, само понятие «мировоззренческого комплекса» не является методологически определенным.
В последнее время в отечественных гуманитарных науках усилилась тенденция так называемого культурологического подхода, когда каждый изучаемый факт проецируется на общее родовое понятиекультуру. В качестве примера можно привести слова исследователя советской архитектуры В. Паперного: «Мы будем исходить из предположения, что изменения, происходящие в архитектуре, и изменения, происходящие в других искусствах, в экономике, в газетной.
16 Гудков Л. Д. Метафора и рациональность. М., 1994. С. 151.
17 Парамонов Борис. Формализм: метод или мировоззрение?//НЛО. 1995. № 114. С. 35. лексике и т. п., подчиняются некоторым общим закономерностям. Примем в качестве допущения, что не отдельные архитекторы, критики, чиновники и вожди своими усилиями поворачивали архитектуру (литературу, кино) в ту или иную сторону, а напротив, что это движение в ту или иную сторону первично по отношению к усилиям отдельных людей, что существует нечто, что совершает это движение, вовлекая в него отдельных людей.- и это нечто мы будем называть культурой"18. Из этих слов видно, что такое понимание культуры носит, с одной стороны, неопределенно-метафизический характер («это нечто»), а с другой — чисто функциональный, т. е. предоставляющий необходимую целостность исследовательского взгляда. С тех пор как «единственно верная» идеология в отечественных гуманитарных науках потеряла официальную поддержку, закономерно возникла необходимость выдвижения такого универсального понятия, которое обладало бы не только функциональным моментом объединения исследуемых фактов и явлений в парадигму, но и содержало бы в себе оценочный момент, по отношению к которому не только факты и явления, но и само научное исследование их получают значимость. В качестве такого универсального понятия выступила «культура». Однако это понятие зачастую используется лишь как терминологическая эмблема целостного подхода к изучаемому явлению.
В качестве эмблемы целостности может выступать понятие «стиль». Использование этого термина традиционно. Например, В. М. Жирмунский в статье 1919 года пишет: «Мы полагаем, что духовная культура каждой исторической эпохи, ее философские идеи, ее нравственные и правовые убеждения и навыки и т. д. образуют в данную эпоху такое же единство, как и ее художественный стиль"19. Обычно, когда речь идет о том или ином стиле, имеется в виду определенный.
18 Паперный Владимир. Культура Два. М, 1996. С. 17. набор качественных характеристик, поэтому использование этого понятия в качестве системообразующего может вызвать трудности, поскольку над видовым понятием «стиль» находится менее качественно-определенное родовое понятие.
Ярко проявленное в XX веке развитие авангардных художественных форм требует таких методов научного анализа, которые бы позволили рассматривать нетрадиционные формы в системе общего культурного развития, тем самым показывая их целесообразность и культурную ценность, т. е. легитимируя их. Так исследователь модернистской литературы А. А. Гугнин говорит о необходимости идеи целого: «Современное литературоведение, стремясь к синтезу истории и теории, как и раньше не может и не должно игнорировать открытия и достижения сопредельных и пограничных наук: о Космосе, о Природе, о Человеке"20. Однако, говоря о необходимости целостного подхода, способного охватить развитие всех культурных феноменов, А. А. Гугнин не отказывает литературоведению в его спецификации, которая начинается и заканчивается языком: «.литературоведение, желая оставаться в своих пределах, не должно вторгаться в область эмпирической реальности (для этого есть много других наук), но должно — как это ни труднооставаться в сфере реальностей, обозначенных Словом"21.
Действительно, ограничить пределы литературоведения «сферой реальностей, обозначенных Словом» достаточно трудно, поскольку Словом ограничиваются все сферы культурной деятельности человека. Подобное понимание культуры основано на онтологическом статусе языка, разрабатывавшегося философией XX века.
В истории философии, — пишет Л. Д. Гудков, — существует два типа, два способа философской рефлексии оснований гуманитарных наук:
19 Жирмунский В. М. Задачи поэтики//Жирмунский В. М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л., 1977. С. 37.
20 Гугнин A.A. Романтизм, модернизм, авангард (Несколько эмпирических наблюдений) // Литературный авангард. Особенности развития. М., 1993. С. 37. первый, продолжая традиции аналитической философии немецкого идеализма, пытается обосновать объективную значимость научного познания редукцией к структуре и содержанию сознания, т. е. через анализ субъективности, субъективного «я» (таков ход рассуждений Дильтея, Риккерта и др.). Другой путь, по которому позднее пошли Хайдеггер, Гадамер и др., — принятие в качестве исходного пункта «языковой фактичности наличного бытия», «жизненного мира», онтологический характер языка и традиций"22. Неизвестно, по каким причинам автор не указывает представителей отечественной философии, которые при построении целостной системы опирались на онтологический характер языка. В качестве примера можно привести «Философию имени» (1923) А. Ф. Лосева, который проблему именования считал основной проблемой философии, поскольку только в ней заключается ответ на вопрос, к которому сводится всякая философия: что есть действительность. Более того, то или иное представление о действительности, образованное и заключенное в слове, определяет всякую форму культуры: и философию, и мифологию, и искусство, и религию, и науку. «В слове, и в особенности имени, — пишет он — все наше культурное богатство, накапливаемое в течение веков. В слове и имени — встреча всех возможных и мыслимых пластов бытия. В именисредоточие всяких физиологических, психических, феноменологических, логических, диалектических, онтологических сфер. Здесь сгущена и нагнетена квинтэссенция как человечески-разумного, так и всякого иного человеческого, разумного и неразумного бытия и жизни"23.
Взаимосвязь языковых и эстетических проблем, разрабатываемая в философии XX века, делает эти философские концепции наиболее приемлемыми в качестве методологического основания при изучении художественных феноменов в их системной связи с другими явлениями.
21 Там же. С. 38.
22 Гудков Л. Д. Указ. соч. С.37−38. культуры. Так же, на наш взгляд, они наиболее приемлемы и для изучения теоретических феноменов, тем более, если они направлены на анализ эстетических фактов культуры. Например, лингвист и философ Ю. С. Степанов для более точного определения «стиля мышления в науке и искусстве» прибегает к понятию «парадигма», понимая ее как «господствующий в какую-либо данную эпоху взгляд на язык, связанный с определенным философским течением и определенными направлениями в искусстве."24. Поэтому в своей работе мы рассматриваем понимание слова в поэзии и науке XX века. Разработанная И.П.Смирновым25 типология культурно-исторических стилей, основанная на соотношении художественного знака (слова) и обозначаемой им действительности, позволяет нашему исследованию не остаться на уровне общих философских проблем. Кроме того, понятие парадигмы дает возможность при сопоставлении ограниченного количества культурных феноменов определить основные тенденции времени. В своей работе в сопоставительный ряд мы ввели живопись, поэзию, развитие техники, естественные науки, лингвистику, теорию литературы. Этот ряд может быть дополнен и расширен другими результатами культурной деятельности. Однако мы не случайно ограничили свое сопоставление вышеназванными явлениями.
Онтологический статус языка выводит нас к метафизике, начало, корень и смысл которой находятся в различении бытия и сущности, которое, по словам Мартина Хайдеггера «открывает возможность всякого именования, понимания и определения сущего, как такового"26. Если в художественной форме «эмоционально-волевое отношение носит.
23 Лосев А. Ф. Философия имени // Лосев А. Ф. Бытие. Имя. Космос. ML, 1993. С. 628.
24 Степанов Ю. С. В трехмерном пространстве языка. М., 1985. С. 4.
25 Смирнов И. П. Художественный смысл и эволюция поэтических систем. М., 1977. А также Дёринг-Смирнова И.Р., Смирнов И. П. Очерки по исторической типологии культуры. Salzburg, 1982.
26 Хайдеггер Мартин. Европейский нигилизм // Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993. С. 151. слишком напряженный, слишком активный характер"27, то в форме научного познания это напряженное отношение субъекта к предмету исследования отнюдь не снимается, его надо рассматривать как первопричину всякой деятельности. Поэтому мы обращаемся к М. Хайдеггеру, в творчестве которого проблема существа человека получила глубокое осмысление.
Изучение русского формализма в культурно-историческом контексте является частью работы по созданию истории поэтики как методологической дисциплины, что и определяет практическую ценность нашей работы. О необходимости введения курса истории поэтики в систему филологического образования говорит профессор А. Б. Муратов: «.необходим серьезный курс (или система курсов), посвященный истории филологии (не лингвистических или литературоведческих учений, а именно филологии), и такой курс должен быть методологическим."28.
Апробация работы. Диссертация обсуждалась на заседании кафедры литературы филологического факультета Башкирского государственного педагогического университета. Третий параграф второй главы стал основой доклада на всероссийской научно-практической конференции (Уфа, 1997). Основные положения второй главы были обсуждены на спецсеминаре «Историческая поэтика» (проф.В. В. Колесов, Е.А.Лехно) Санкт-Петербургского университета в 1998 году.
Поставленная цель обуславливает структуру работы: она состоит из Введения, двух глав и Заключения.
Во введении излагаются цели и задачи работы, определяется методологические позиции исследования.
27 Бахтин М. М. Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве // Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 14.
28 Муратов А. Б. Об университетском филологическом образовании // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер.2.Вып.2(9). С. 100.
В первой главе «Академическое литературоведение в ситуации методологического кризиса и формальная школа» анализируется противоречивость момента, непосредственно предшествующего возникновению новой научной школысравниваются направления поисков модернизации методов изучения литературы культурно-исторической школой и достижения формализма.
Вторая глава «Время спецификации» рассматривает факт возникновения формальной теории в связи с значительными событиями культуры начала XX века: развитием науки и техники, революционным изменением художественных форм в искусстве и литературе, социально-политическими преобразованиями, в целом — с изменением мировоззрения. Появление русского формализма рассматривается как результат развития новоевропейской метафизики.
Заключение
.
Настоящее изменение нельзя запланировать. Оно не нами устраивается, приходит вдруг, исподволь, как сон. От его невидимого присутствия неприметно, но неостановимо меняется весь мир, передвигаются горы"1, — пишет В. В. Бибихин, рассуждая о трансисторическом феномене ренессанса. На наш взгляд, исторический момент возникновения русского формализма может являться иллюстрацией этих слов. В поисках причин рождения новой концепции изучения литературы представленной формальной школой в отечественной науке мы рассмотрели историческую ситуацию соприкосновения теории уходящей и теории наступающей. Непосредственные предшественники формалистов напряженно искали пути выхода из методологического кризиса, в котором оказалась история литературы на рубеже веков. С этой целью были предприняты различные попытки переосмысления предмета изучения литературной науки. Предлагаемые предшественниками варианты обновления понятия «литература» и методов ее изучения в некоторых аспектах предвосхищали «открытия» формалистов, но не стали основой создания новой методологической целостности. Исходя из этого мы пришли в выводу, что попытки реформирования теории в рамках данной научной парадигмы не приводит к созданию новых исследовательских принципов. Появление и развитие новых научных идей подчиняются культурно-историческим направляющим времени, которые определяют цель и смысл всякой научной деятельности.
Несмотря на то, что научная школа русского формализма представляет собой объединение различных концепций, его целостность предопределяется единой целью — созданием теории литературы, соответствующей мировоззренческим принципам XX века. Для доказательства того, что причины возникновения русского формализма определяются культурно-историческими направляющими эпохи, мы рассмотрели связь этого феномена с другими явлениями культуры начала XX века: авангардным искусством и научно-техническими достижениями европейской цивилизации. Необычайно смелые эксперименты в области искусства и развитие форм научной рациональности связаны не столько потому, что новые эстетические течения нуждались в теоретической поддержке и наука, специализирующаяся на анализе эстетических явлений, вынуждена была пересмотреть свои методологические основания с учетом серьезных изменений, произошедших с объектом изучения. И авангардное искусство, и авангардная наука имели один источник своего возникновения, который сделал возможным их связь и взаимовлияние, -культурно-исторический момент, предопределенный развитием новоевропейской метафизики.
Культурно-исторические направляющие времени, ставшие причиной глубоких мировоззренческих изменений в начале XX века, обусловили развитие науки о литературе на протяжении всего столетия, что и позволяет говорить о значительном влиянии, которое оказал русский формализм на европейское литературоведение второй половины XX века. Поэтому целесообразно, на наш взгляд, спроецировать полученные в результате нашего исследования выводы на современную ситуацию в области теории литературы.
Большинство исследователей формализма отмечают то неоценимое значение, которое он оказал на развитие теории литературы XX века. Как справедливо пишет В. Эрлих, «Чехословакия была не единственной славянской страной, ощутившей на себе воздействие.
1 Бибихин В. В. Новый ренессанс. М., 1998. С. 43. русского формализма"2. К этим словам с полным правом можно добавить, что ассимиляция и критическая проработка идей формальной школы происходила и в европейском, и в американском литературоведении.
Исследователи по-разному оценивают характер и границы влияния русского формализма на литературоведение второй половины XX века. Виктор Эрлих замечает, что оценивать заслуги русского формализма следует в контексте «общего процесса пересмотра целей и методов науки"3, который нельзя ограничивать только русской почвой. Питер Штайнер решает этот вопрос иначе. По его мнению, сам формализм как «интерпарадигматическая стадия"4 в развитии теории литературы и диалогический тип теоретизирования нес в себе большие возможности дальнейшего развития, что и было использовано последователями в лице структуралистов. Однако речь не идет о прямом некритическом заимствовании. И. П. Смирнов все параллели и скрещивания идей русского формализма и европейского литературоведения объясняет тем, что формализм, структурализм, поструктурализм являются «единосущностной, пусть и поэтапно изменяющейся, ментальностью"5. И декларирует ее вырождение.
Американский постмодернист Поль де Ман также приходит к мысли о единосущности теоретической модели, но исходит при этом из анализа современной ситуации в развитии теории литературы. Несмотря на то что все существующие сегодня подходы к изучению литературы «нельзя однозначно отождествить с каким-либо конкретным методом или конкретной страной"6, в целом де Ман отмечает, что в современной теории литературы складывается отношение неприятия, которое он называет «борьбой с теорией». Разрушительное начало, как считает де.
2 Эрлих Виктор. Русский формализм: история и теория. СПб., 1996. С. 163.
3 Там же. С. 276.
4 Steiner P. Russian formalism: A metapoetics. IthacaL., 1984. P.269.
5 Смирнов И. П. На пути к теории литературы. Amsterdam, 1987. С. 6.
Ман, находится внутри самой литературной теории, поскольку «теория литературы возникает тогда, когда подход к литературному тексту перестает опираться на внеязыковые (т.е. исторические или эстетические) соображения, или. когда предметом обсуждения оказываются не значения или ценности, а способы их порождения и восприятия"7. С целью освободить науку о литературе от анализа содержательных сущностей в свое время была использована лингвистическая модель знака, которая отталкивается не от референта, а от референции. Однако свобода от содержательных сущностей, как пишет де Ман, «делает язык эпистемологически ненадежным и неустойчивым, поскольку его использование уже не может считаться связанным с соображениями истинности и ложности, добра и зла, красоты и безобразия, наслаждения и боли"8. Принципиальная ненадежность такой семиотической модели, с одной стороны, является необходимым условием возможности теоретизирования, а с другойвызывает нарастающую борьбу с введением лингвистической терминологии в эстетические и исторические подходы к литературе.
Поль де Ман говорит о том, что современная теория литературы совершенствуется в своих методах, поэтому, несмотря на борьбу с самой собой, теория процветает, но неизвестно, симптомом триумфа или падения является это процветание.
Прогноз о «падении» теории литературы, сделанный в статье Поля де Мана «Борьба с теорией» (1982), может быть оценен как преждевременный и даже беспочвенный, исходящий из общей деструктивной стратегии постмодернизма. Между тем признание самой теории литературы в том, что существует противоречие «между ее собственными методологическими претензиями и возможностями"9.
6 Де Ман Поль. Борьба с теорией // Новое литературное обозрение. 1997. № 23. С. 10.
7 Там же.
8 Там же. С. 13.
9 Там же. С. 15. вновь напоминает нам ситуацию кризиса конца XIX — начала XX века в области науки о литературе.
Как атрибут кризисной ситуации вновь возник разговор о необходимости спецификации науки о литературе. Если А. Н. Веселовский в статье 1893 года сетовал на неопределенность границ истории литературы как науки, на территорию которой «заходят охотиться историк культуры и эстетик, эрудит и исследователь общественных идей"10, то авторы энциклопедического справочника «Современное зарубежное литературоведение» (1996) говорят об экспансии литературоведения в область культурологии, социологии и даже в область методологии научно-естественных дисциплин. «.Литературоведение, — пишут они, -.перестает быть только наукой о литературе и превращается в своеобразный способ современного философского мышления"11. Как неизбежное следствие подобной неопределенности в том и другом случае выступает требование спецификации.
Вышеупомянутый Игорь Павлович Смирнов в предисловии к своей книге «На пути к теории литературы» указывает: «Наша работа нацелена на то, чтобы вернуть литературоведению предмет изучения в его своеобразии"12. Проблему спецификации автор пытается решить, обратившись к достижениям экспериментальной психологии. Это говорит о том, что концепция теории литературы, предлагаемая Смирновым, лежит в общем русле научной рациональности XX века. Во-первых, экспериментальная психология по сути является физиологией, которая, в свою очередь, относится к естественно-научным дисциплинам, последние же обладают высоким авторитетом, гарантирующим добросовестную научность всякого исследования. Во-вторых, если взять.
10 Веселовский А. Н. Из введения в историческую поэтику // Веселовский А. Н. Историческая поэтика. М., 1989.С.42.
11 Современное зарубежное литературоведение. М., 1996. С. 108.
12 Смирнов И. П. На пути к теории литературы. Amsterdam, С. 4. психологию в том широком значении, которое придавал этой науке Ницше, то это основная методологическая дисциплина в рациональной культуре Нового времени, поскольку она есть «обозначение той метафизики, которая выставляет человека. в качестве меры и средоточия, основания и цели всего сущего"13. Господствующее положение психологии вызвано тем, что действительность действительного определяется человеком в роли субъекта, то есть первого основания всякого бытия, это обстоятельство делает науку о мире наукой о человеке. Таким образом, обращение гуманитарных наук в их методологических поисках к психологии является признаком того, что гуманитарные науки продолжают выполнять программу культурного развития, в том числе и развития форм научной рациональности, предопределенную метафизикой Нового времени.
Если поиски новых основ спецификации науки о литературе ведутся в среде старых концепций, то, как мы показали в первой главе своей работы, итоги поисков будут носить характер методологических обобщений и не выведут к принципиально иным, новым основам теоретизирования. Несмотря на то, что Смирнов говорит о конце единосущностной ментальности «формализм-структурализм-постмодернизм», он не выходит за ее пределы. Доказательством этого является то обстоятельство, что в своем стремлении определить специфику предмета изучения литературы, Смирнов отталкивается от формалистского спецификаторства, хотя это отталкивание и с отрицательным значением. Полемика с формальной школой, сопровождающая спор с современным литературоведением, еще раз доказывает, что поиски носят «вторичный», методологический характер. Это соответствует кризисной ситуации в области науки о литературе на рубеже Х1Х-ХХ веков. Разрешение её тогда не зависело от добросовестных усилий целого поколения ученых.
13 Цит. по.: Хайдеггер М. Европейский нигилизм // Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993. С.78−79.
Процесс открытия нового взгляда на предмет изучения и дальнейшая процедура истолкования и описания новой концепции, хотя и реализуются в рамках одной научной школы, но являются разными этапами ее формирования, принадлежат разным типам теоретической деятельности — «первичной» и «вторичной». Судьба призванного наукой поколения исследователей определяется характером этапа развития теории.
О «молодом поколении», об учениках формалистов, в приватной беседе Юрий Тынянов сказал следующее: «Что же, они пришли к столу, когда обед съеден"14. Лидия Гинзбург, ученица Тынянова и Эйхенбаума, писала о неизбежной вторичности: «И не будет откровения. пока мы будем оперировать все теми же категориями литературных отношений и каждый раз отыскивать на той же сетке место для новой фигуры. Откровение наступит тогда, когда добудется вещь, которая окажется и исторической вещью, и вместе с тем вещью, а не бесплотной тенью литературной борьбы"15. Говоря другими словами, новая научная парадигма возникает тогда, когда время предоставляет новый предмет исследования.
Формализм, определивший развитие теории литературы нашего столетия, явился первым (поэтому самым важным, на наш взгляд) целостным проявлением той единосущной ментальности, которая выросла на почве стремления человека обеспечить себе власть над действительностью с помощью науки, освобожденной от ценностной детерминации. Наука в свою очередь как теория действительного основана, как мы уже говорили, на примате метода. Метод направлен лишь на принцип воплощения действительности как потенциально данного, но не реальность воплощения как энергийно данного (по терминологии Аристотеля). Достаточно отчетливо это положение.
14 Цит. по.: Гинзбург Л. О старом и новом. Статьи и очерки. Л., 1982. С. 366.
15 Там же. С. 382. выражено в словах Цветана Тодорова об объекте структурной поэтики: «Всякое произведение рассматривается, таким образом, только как реализация некой гораздо более абстрактной структуры, причем только как одна из возможных [курсив — Ш. Э.] ее реализаций"16 Переводя соотношение потенции и энергии, с тем приоритетом, который лежит в основании науки, в метафору света и тьмы, получаем в центре внимания тьму, «Черный квадрат». Возможности науки, основанной на примате метода, так же безграничны и неисчерпаемы, как и глубина картины К.Малевича. С этой точки зрения различные заявления о «падении» теории несерьезны.
Теория питается живыми соками мифа, который есть «не что иное, как только общее, простейшее, до-рефлективное, интуитивное взаимоотношение человека с вещами"17. Вера во всемогущество науки, вдохновлявшая культуру начала XX века, по существу является мифом, характер которого обусловливает все факты культуры, от метафизических концепций до предметов быта.
В живой мифологии есть религиозный момент, и поэтому она не допускает сомнения и рефлексии. Тот факт, что голос сомнения во всемогуществе науки, который становится все настойчивее в последнее десятилетие, исходит из вполне компетентного источника — самой науки, говорит о том, что миф, определявший культуру XX столетия, разрушается. В ситуации этого неизбежного разрушения высказываются различные пути развития научной рациональности и в целом культуры. Так, Л. А. Маркова в своей книге «Конец века — конец науке?» прогнозирует появление нового типа общества («культурологического»), которое не исключает науку нового времени, но не опирается на нее как на фундамент определения действительности, отводя ей важное, но не центральное место в общем диалоге всех форм культурной.
16 Тодоров Цв. Поэтика // Структурализм: «за» и «против». М., 1975. С. 41.
17 Лосев А. Ф. Диалектика мифа // Лосев А. Ф. Миф. Число. Сущность. М., 1994. С. 68. деятельности человека. Л. А. Маркова предполагает, что в таком обществе будущего «доминирующим становится другое отношение к миру, к космосу, начинают господствовать и другие отношения между.
18 людьми" .
Анализируя причины возникновения формальной школы в культурологическом аспекте, мы пришли к выводу, что появление новых научных концепций является только одной из сторон общего изменения модели мировоззрения. Модель мировоззрения, в свою очередь, определяется метафизикой, начало, корень и смысл которой находится в различении бытия и сущности, оно же, по словам М. Хайдеггера, является «неизведанным и необоснованным"19.
Говоря о кризисе в той или иной области культуры, в том числе и в науке, мы констатируем следствие, но сама причина, момент изменения картины мира является проблемой насколько многоаспектной, настолько и загадочной, потому что ей момент рациональный свойственен так же, как и иррациональный. И исследование возникновения новой научной школы не может быть исчерпано ни диалектическим отталкиванием от предшественников, ни влиянием других явлений культуры. Всякий раз касаясь вопросов истории искусства, истории научных методов, мы встречаемся с неоднозначной проблемой появления нового ощущения, нового представления и нового знания о мире.
По убеждению В. В. Бибихина, «настоящее изменение нельзя запланировать», следовательно, трудно эксплицировать причины его «незапланированного» явления. Однако «ради крошечной крупицы такого изменения стоит постараться», и «самая большая работа, труд обращения внимания, это всегда мысль"20.
18 Маркова Л. А. Конец века — конец науке? М., 1992. С. 129.
19 Хайдеггер М. Указ. соч. С. 152.
20 Бибихин В. В. Указ. соч. С. 43.
