Интерпретация коперниканской революции П. Фейерабендом

По Фейерабенду, коперниканская революция представляет собой скорее пропагандистскую победу, а критика Галилеем повседневного опыта была методом контриндукции. Обращаясь к анализу противоиндуктивного теоретизирования Галилея, Фейерабенд строит модель генезиса науки. В противоположность распространенному мнению, что Галилей победил благодаря опытному подтверждению теории Коперника, Фейерабенд показывает, что при защите своих любимых идей Галилей был вынужден вступать в противоречие с опытом и обоснованными предположениями. Таким образом, теория Коперника была подтверждена не лучше, а хуже, чем теория Птолемея. Любимое детище Галилея — телескоп в те времена был не лучшим средством наблюдения, а для его противников также весьма ненадежным. Галилей победил потому, что писал по-итальянски, а не по-латыни, т. е. благодаря стилю диалога и умным приемам убеждения. Следовательно, коперниканская революция — это, по существу, пропагандистская победа.

Были введены новая идея движения и новый закон инерции. Обе идеи находятся в противоречии с обыденным опытом, однако после изменения понятийных компонентов этого опыта они были к нему, по крайней мере, частично приспособлены. Мотивом для их введения, по мнению Фейерабенда, была вера в правильность коперниканской системы в силу ее простоты и красоты. Способ введения указанных идей Фейерабенд называет анамнестическим методом, когда заранее предполагается, что речь идет о широко известных каждому вещах, которые кратковременно исчезли из памяти. Галилей, как считает Фейерабенд, в своих «Диалогах» всего лишь показал, что критика и изменение опыта приводят к устранению имеющегося противоречия. Таким образом, не теория была приспособлена к опыту, а совсем наоборот — опыт к теории. Задача замены обыденного опыта была осуществлена двояким путем: с одной стороны, через понятийную ревизию этого опыта, с другой — посредством изменения чувственных элементов опыта.

Галилей много раз подчеркивал, что обыденный опыт, на котором покоилась аристотелевская теория, не годится в качестве основания астрономических исследований. Наши чувства слишком слабы, чтобы открыть спутники Юпитера, звездную природу туманностей, небольшие пятна на Солнце, детали лунной поверхности, фазы Венеры и многое другое. Несчетное количество звезд на небе остается навсегда скрытым для человеческого глаза. Поэтому необходима троичная критика обыденного опыта. Во-первых, он является недостаточно подробным, чтобы показать нам действительное строение мира. Во-вторых, он обманывает нас в виду идиосинкразии чувств, которые ставят на пути восприятия собственные препятствия. В-третьих, он отнюдь не является «чистым опытом», поскольку не свободен от теоретических предположений и его выдвижение в качестве аргумента нередко тесно связано с теми идеями, которые сами требуют исследования.

Телескоп Галилея — «высшее чувство», которое «приближает небеса» и «светлее любого обычного факела» , — и его идея о том, что подзорная труба показывает мир лучше, чем невооруженный глаз, для противников ученого (людей отнюдь не глупых) были настолько же надежными, насколько для нас надежным научным аргументом считаются летающие тарелки. Телескоп Галилея действительно был лучшим из всех существовавших в то время, однако он был еще весьма неудобным инструментом. У него не было крепления и он обладал таким малым полем зрения, что один современный Галилею писатель отметил: удивительно не то, что Галилей увидел сквозь него луны Юпитера, а то, что он с его помощью нашел сам Юпитер. К этому следует добавить «небольшую световую корону» (ореол, иррадиацию), а также то, что увеличение и внутренняя структура изображения полностью зависят от телескопа и глаза наблюдателя. Требуются навык и множество теоретических допущений, чтобы выделить вклад источника восприятия в воспринятую в результате картинку и подготовить его для проверки.

Это означает, продолжает Фейерабенд, что неаристотелевские космологии можно проверить лишь после того, как наблюдения и законы связаны между собой с помощью вспомогательных наук, описывающих сложные процессы, происходящие между глазом и предметом восприятия, и еще более сложные процессы между роговой оболочкой глаза и мозгом. В случае с коперниканской теорией были еще необходимы новая метеорология, физиологическая оптика, новая динамика и т. д. Наблюдения становятся релевантными лишь после того, как к ним подсоединены описанные этими науками процессы, происходящие между глазом и миром. Кроме того, должен быть подробно исследован язык, с помощью которого мы описываем наши наблюдения. Таким образом, заключает Фейерабенд, проверка коперниканского учения предполагает совершенно новую картину мира с новым представлением о человеке и его способности познавать. При этом контриндукция и плюрализм, по его мнению, вводятся не в качестве нового метода, замещающего индукцию и фальсификацию, а лишь для того, чтобы обозначить их границы.

Для Фейерабенда и система Птолемея, и система Коперника основываются на вере. Приверженцы и той и другой продолжают делать свое дело, но в итоге побеждают коперниканцы. Однако принятие Коперником, Кеплером и Галилеем гелиоцентрической системы и их победа не могут быть объяснены рационально. Это скорее дело вкуса, изменение образа или пропагандистская победа, полагает Фейерабенд. Лакатос возражает ему: если ссылаться на неразумность работы с теорией, преимущество которой еще не установлено, то тогда вообще вся история науки не может быть истолкована разумно.

Пример

По Фейерабенду, сопротивление Копернику по большей части происходило из-за трудностей согласования его представлений с предложенной Отцами Церкви интерпретацией Священного Писания. Так, кардинал Роберто Белармин пишет в своем письме от 12 апреля 1615 г. отцу Фоскарине: «Если бы действительно существовало доказательство того, что Солнце находится в центре универсума, а Земля располагается на третьем небе и что не Солнце вращается вокруг Земли, а Земля вокруг Солнца, тогда мы были бы должны относиться с осторожностью при интерпретации произведений тех авторов, которые учат о противоположном… Однако, что касается меня самого, то я не верю в существование такого доказательства…» .

Как отмечает далее Фейерабенд, тогда не существовало еще доказательства коперниканской теории, более того, она противоречила имеющимся данным. Имелись и более философские соображения. Интересны, например, аргументы Франческо Сицци против открытия спутников Юпитера: «Кроме того, эти спутники Юпитера невидимы простому глазу и поэтому не могут оказывать какого-либо влияния на Землю, они являются, следовательно, бесполезными, а потому вообще не существуют» .

С точки зрения Фейерабенда, геоцентрическая гипотеза и аристотелевская теория науки идеально коррелируют друг с другом. Восприятие подтверждает теорию движения, из которой вытекает неподвижность Земли, что, в свою очередь, является специальным случаем более обобщенного учения о движении, которое связано также с другими специальными случаями (местным движением, увеличением и уменьшением, качественным изменением, возникновением и уничтожением). В соответствии с этим общим учением движение, а в действительности — вообще любое изменение, состоит в переходе формы от причины (движения, изменения) на подвергающееся воздействию тело, приходящее в состояние покоя, как только оно получает ту же самую форму, которая характеризовала причину в начале процесса. Также и восприятие является согласно данной теории процессом, в котором форма воспринимаемого предмета входит через медиум (лежащую между предметом и органом восприятия среду) в орган восприятия, где она является той же самой формой, что и в воспринимаемом предмете. Таким образом, воспринимающий в известном смысле принимает в себя качества воспринимаемого предмета. Аристотель по этому поводу замечает: тот, кто видит, в определенном смысле и сам обладает цветом^[1]. Эта теория, по характеристике Фейерабенда, является развитой версией наивного реализма и не в состоянии удовлетворительно объяснить, например, движение снаряда и свободно падающего тела. В соответствии с данной теорией Земля находится в состоянии покоя, т. е. не вращается и не перемещается в пространстве.

Пример

Об этом нам говорят и простые факты. Так, Птолемей приводит следующее доказательство против движения Земли. Все тяжелые тела, состоящие из плотно прилежащих друг к другу частичек, движутся к центру Вселенной. Простейшие наблюдения показывают, что они падают вниз, поскольку мы называем место у нас под ногами «низом», однако это направление означает движение к центру. Если бы Земля вместе со всеми находящимися на ней телами обладала движением, тогда она из-за своей огромной величины должна была бы падать намного быстрее, чем эти тела. Животные и другие отдельные предметы в этом случае должны отставать в своем падении и парить в воздухе, в то время как Земля с ее огромной скоростью должна была бы сама полностью вылететь за пределы Вселенной. Достаточно представить себе лишь этот факт, пишет он, чтобы понять насколько смешным является такое представление.

Эта теория запрещает также применение инструментов, поскольку такие инструменты, как телескоп, микроскоп и т. д., являются лишь помехой процессам, происходящим в медиуме, который ответственен за точную передачу форм. В случае применения инструментов мы получаем формы, более не соответствующие воспринимаемому предмету, так называемые иллюзии. И действительно, в зеркале телескопа или в стакане гладкой цилиндрической формы можно наблюдать картинки с цветными краями, искаженными контурами, расплывчатыми деталями, неверно локализированными. Поэтому, по мнению Фейерабенда, коперниканская революция привела не только к изменениям в астрономии. Она покоилась на реалистическом объяснении новой теории движения планет, т. е. на новой гипотезе о небесах и Земле, и тем самым затрагивала также физику, космологию, теорию познания, теологию, расчетные таблицы движения планет и философию.

Полемизируя с Лакатосом, Фейерабенд подчеркивает, что коперниканскую революцию невозможно рационально объяснить, исходя лишь из теории планетных движений и представления, будто все шли одной дорогой, т. е. все хорошие астрономы имели одинаковые установки по отношению к Копернику, основанные на определенных теоретико-познавательных принципах. Дело обстояло совершенно иначе. Прекрасные астрономы, такие как Тихо де Браге, выступали против Коперника, другие же защищали его по всей линии, однако каждый исходил из различных оснований. Эта смесь разных микропроцессов привела в астрономии к макропроцессу — победе коперниканства. Между тем аристотелевская физика сохраняется почти до XVIII в., причем не благодаря рафинированной стратегии приспособления, а потому что ее идеи все еще были полезны для исследования (для биологии, например, они остаются таковыми до нынешнего дня). Сам Коперник приспосабливал свои идеи к аристотелевской философии и пытался показать, что они вытекают из этой философии.

Среди противников Аристотеля, отмечает Фейерабенд, во времена Позднего Средневековья и начального периода Нового времени есть и философы, и практики. В XIV в. ремесленники, художники, мореходы имели уважение и почет в обществе. Мореходы открыли западноафриканское побережье, нашли лучшие пути на Восток, способствовали увеличению власти испанских и португальских королей, внесли поправки в карту Земли, опровергли античные географические представления. Художники открыли законы центральной перспективы и интерпретировали их таким образом, чтобы привести в соответствие геометрию и зрение человека. Ремесленники обогатили знания о металлах и минералах, учение о травах — медицину. Очки известны уже с XIII в., а подзорная труба изобретена голландским ремесленником задолго до того как были поняты ее научные основы.

Эти изобретения, их следствия, их значение для познания возникли за пределами существовавших в то время университетских научных школ и обсуждались вне их, почти без участия тогдашних ученых мужей. Принципы, методы, идеи этих первооткрывателей, изобретателей, мыслителей были отчасти интуитивными. Они не были особым образом описаны: их нужно было извлекать из деятельности творцов. Случайно появлялись и точные представления, которые критиковались, развивались и расширялись до целостной философии исследования. Это полностью исключало возможность существования авторитетов: они также подробно изучались, но им не принадлежало последнее слово, их суждение отодвигалось в сторону апелляцией к опыту. Этот второй и весьма важный источник познания не являлся ни опытом аристотеликов, который не заключает в себе никаких специальных знаний, ни чувственным опытом скептиков и более поздних философов, который очищен от всех предубеждений. Он был постоянно изменяющейся способностью специалиста, возвращающегося к своей среде; он пользовался опытным глазом, тренированной рукой ремесленника, морехода, художника и развивался их знаниями.

Фейерабенд подчеркивает, что для Галилея не было никакой разницы между астрономией и физикой — двумя дисциплинами, которые для современной ему философии были полностью разделены. По Аристотелю, предоставленный самому себе предмет остается в состоянии покоя. Согласно Ньютону (и Галилею), этот предмет движется с постоянной прямолинейной скоростью. Галилей устанавливает законы для известных движений, которые выполняются только в идеальном медиуме — в вакууме.

Фейерабенд считает, что А. Койре по праву называет книгу Галилея полемической, педагогической и пропагандистской. Однако нужно признать, замечает он, что в той особой исторической ситуации, в которой находился Галилей, такая пропаганда была необходимой для прогресса познания. Результатом галилеевой пропаганды был переход от аристотелевской теории познания к теории познания классического эмпиризма. Однако необходимо отметить, пишет Фейерабенд, что принятие асимметрического отношения между опытом и теорией (опыт контролирует теорию, но сам теорией не контролируется) в случае Галилея не соответствует действительности. Коперниканская революция раз и навсегда покончила с подобной асимметрией. В этом случае подлежат изменению и теория и опыт, причем последний изменяется, чтобы освободить пространство для теории, которая кажется более единообразной, более удовлетворительной, рациональной, так что в ней целое самым простым способом приходит в удивительную гармонию с ее частями. Решающим здесь является, во-первых, то, что такая теория обладает определенными преимуществами, ради которых она и принимается. Во-вторых, и измененная теория, и измененный опыт становятся в гармоничные отношения друг с другом^[2].

Фейерабенд фактически апеллирует к предыстории научных дисциплин и их внешним связям с культурой в целом. Именно поэтому он акцентирует внимание на том, что интересы ученого, насилие, пропаганда, промывание мозгов играют в прогрессе научного знания гораздо большую роль, чем обычно принято думать. Отрицание жестких правил и норм, оценок и критериев в науке, составляющее суть методологического анархизма Фейерабенда, характерно именно для периода становления любой научной дисциплины. Определенный консерватизм развитой теории, критикуемый Фейерабендом, неизбежен и даже необходим для прогресса науки не менее, чем критика ее оснований в период становления научной дисциплины или научной революции.

Таким образом, при анализе генезиса новых теорий Фейерабенд выделяет роль главным образом внешних (хотя и весьма важных факторов), а не внутренних механизмов формирования научного знания.

• [1] Аристотель. De Anima, 425b. 25.
• [2] Cm.: Feyerabend P. Der Wissenschaftstheoretische Realismus und die Autorität der Wissenschaften. Ausgewählte Schriften. Bd. 1. Braunschweig, Wiesbaden: Vieweg, 1978; Wem. Probleme des Empirismus: Schriften zur Theorie der Erklärung d. Quantentheorie u.d. Wissenschaftsgeschichte. Ausgewählte Schriften. Bd. 2. Braunschweig, Wiesbaden: Vieweg, 1981.