Дисциплинарная наука: расщепление единой картины мира в Новое время

Истинное знание есть знание причин.

Г. Галилей

Изменившийся социально-психологический фон выразился в новых философских и политических теориях, сопряженных с великими географическими и астрономическими открытиями.

Пример

Путешествия Христофора Колумба обнаружили, что Земля значительно больше и разнообразнее, чем принято было считать. После Николая Коперника, Джордано Бруно, Иоганна Кеплера, Галилео Галилея обнаружилось, что понятия «верха» и «низа» в физическом мире так же относительны, как и в обществе (в чем их современники уже начали убеждаться). Что небо — не каменная твердь, а пространство бесконечной глубины. Что быстрое падение на землю камня, медленное парение листа и удаление от земли дыма — следствия одних и тех же, всегда и везде одинаковых законов, которые в отличие от законов человеческой морали не могут быть произвольно нарушены. Скоро появится Исаак Ньютон, который докажет единство земной и небесной механики: «благородные» космические тела движутся по тем же законам, что и самые обыденные предметы в нашем окружении!

Таким образом, убеждение в превосходстве небесных тел над земными, движущихся вверх над движущимися вниз, легких над тяжелыми и т. д. безнадежно устаревало. Вместо ясной и привычной космической иерархии устанавливалась какая-то всемирная анархия, которая быстро перерастала в демократию: полная однородность физического Космоса, подчинение всех тел и движений общим и единым законам природы (это удивительное словосочетание придумал немецкий философ Готфрид Лейбниц). Но если космический мир создан однородным, то и сословные иерархии в обществе выглядят искусственными, а вовсе не установленными навеки Богом. Идеи политической демократии и «космической демократии» отчетливо резонировали между собой, отвечая новому соотношению социально-экономических сил, влияний и структур. Это, конечно, во многом объясняет, почему новые идеи астрономии и механики вызывали столь энергичное сопротивление церкви и феодального государства.

Пример

В политическом мышлении возрождались идеи демократии, забытые с античных времен, но возрождались они на новом уровне. В Античности вопрос ставился о равноправии свободных людей, о рабовладельческой демократии. Если же речь заходила обо всех людях, то в самом лучшем случае утверждалось единство человеческого рода, но не равенство, скажем, свободных и рабов, греков и инородцев, римлян и варваров и т. д. Деление людей по степени благородства и, соответственно, по правовым и прочим гарантиям оставалось незыблемым. Теперь же ставилась под сомнение феодальная иерархия как таковая. Поскольку Космос однороден, то и деление людей на белую и черную кость противоестественно. Зависть и ненависть простолюдина, особенно набирающего силу буржуа, к надменным и никчемным аристократам, пользующимся незаслуженными привилегиями, получала «космическое» оправдание. Приближалась эпоха жестоких политических революций.

Здесь важно подчеркнуть, что распространение «безумных» идей в преддверии Нового времени обусловлено не просто появлением плеяды великих гениев, но прежде всего их социально-исторической востребованностью. Темпераментный подвижник Джордано Бруно (1548—1600) поплатился жизнью за поразительное заявление, которое предвещало опаснейшие для церковной и феодальной элиты изменения уже в близком будущем. Бруно усмотрел главную заслугу Коперника в том, что тот открыл на небе одну новую звезду под названием Земля. Следовательно, «мы уже находимся на небе, и потому нам не нужны небеса церковников»^[1]. Стоит напомнить, что Коперник не был самым первым мыслителем, создавшим гелиоцентрическую модель космоса. За две тысячи лет до него подобные модели строили пифагорейцы, об их работах вспоминали затем и восточные философы. ВIII в. до н.э. Аристарх Самосский, доказывая, что Земля вертится вокруг Солнца, убеждал современников, что Солнце кажется маленьким, так как находится очень далеко, а на самом деле оно очень-очень большое — величиной аж… с Пелопонесский полуостров. Греки потешались над такими речами — ведь всякому нормальному человеку видно, что Солнце величиной с большой арбуз!

Коперник привел более подробные аргументы и расчеты, но не доказал превосходство гелиоцентрической модели. Ведь еще не было известно о законе тяготения, без которого образ вращающейся Земли выглядел нелепостью. А главное, расчеты и прогнозы движения небесных тел по новой системе уступали в надежности оценкам по геоцентрической системе Птолемея: только через сотню лет, когда были сформулированы законы Кеплера, гелиоцентрическая модель превзошла по достоверности расчетов свою предшественницу.

И Колумб не был первым мореплавателем Евразийского континента, достигшим берегов Америки. Есть данные о том, что прежде Колумба до Америки добирались японцы и викинги. Но только к концу XV в. это оказалось событием эпохальным для европейской и мировой истории.

Интенсивная смена политических и космологических представлений отразилась в переориентации фундаментальных методологических установок. Первыми решились на бескомпромиссный разрыв со всей схоластической традицией два великих ученых — Галилео Галилей и Фрэнсис Бэкон. Один из них, итальянец, занимался механикой, оптикой и астрономией. Второй, англичанин, был философом, логиком, увлекался также оптикой и техникой, отчасти занимался государственной деятельностью. Их жизненные пути и ход рассуждений различны, но оба пришли к сходному концептуальному результату: независимо друг от друга они приступили к расщеплению синтезированной Аристотелем категории целевой причинности.

Напомним, что двумя тысячелетиями ранее эта категория примирила две взаимоисключающие картины мира — каузальную (причинную) и телеологическую (целевую). В последующем субъектно-целевое мировоззрение вытеснило мировоззрение причинное, и средневековые схоласты усматривали в учении Аристотеля исключительно телеологический акцент. Теперь произошел новый поворот спирали: целевой подход был отвергнут как вредное наследие схоластики. Чтобы знание было научным и достоверным, от него должны быть раз и навсегда отсечены любые рассуждения о целях. Заявление Галилея о том, что истинное знание есть знание причин, обозначило водораздел между средневековым мировоззрением и мировоззрением науки Нового времени. Бэкон рассуждал не столь жестко: он признал за категорией целевого причинения чисто теоретическую ценность, однако объявил ее практически бесплодной, как бесплодна «посвященная Богу дева» .

Мы, конечно, упрощаем и даже несколько драматизируем этот переход. В оригинальных текстах Коперника, Бруно, Кеплера еще отчетливо выражены телеологические влияния. Доводы и апелляции в основном ориентированы на идею мировой гармонии, красоты и целесообразности. Кеплер вообще выстроил свою концепцию и расчеты на априорном культе Солнца и музыке сфер —музыке в буквальном смысле: вся его концепция первоначально изложена в нотной грамоте. Да и у Бэкона, и даже у бескомпромиссного Галилея еще обнаруживаются реминисценции аристотелевской традиции, но здесь это, скорее, фон, нежели собственно содержание аргументов.

Итак, цели, стремления и желания были отвергнуты как объяснительный принцип, и это положило начало бурному развитию механики. Гораздо труднее избавиться от представления о целенаправленном поведении животных, тем более людей. Отсюда началось размежевание единой прежде картины мира на области с несогласованными между собой методами, средствами объяснения и описания реальности. Одно дело — изучать падение камня, совсем другое — работу каменотеса. Тогда, на первом этапе, не успели найти приемы, позволяющие описывать человеческое действие по аналогии с движением механического объекта (такое время еще придет!), и перед глазами ученого XVII в. открылась картина ущербная и некрасивая, далекая от той завершенности, каковая виделась его предшественнику-схоласту.

Знание о мире переросло из додисциплинарной в дисциплинарную фазу: оно было расщеплено на области, доступные научному (т.е. сугубо причинному, свободному от телеологии) анализу, и области недоступные для такового. Когнитивный диссонанс вызывал у многих мыслителей эмоциональное напряжение и толкал беспокойные умы на подвиги, устремленные к восстановлению концептуального единства мира.

• [1] Цит. по: Шевер М. Человек и история // Человек: образ и сущность (гуманитарные аспекты). Перцепция страха. Ежегодник — 2. М.: ИНИОН, 1991. С. 135.