Средства массовой коммуникации и интересы личности, общества в целом

Личность и средства массовой коммуникации

Не следует никому льстить — даже народу.

Стендаль. Прогулки по Риму Говоря об обществе в целом, необходимо дойти и до его «атома» — отдельной личности. И это тоже исторический феномен, долгую эволюцию которого мы рассматривали в первой главе. Появление гражданина как самостоятельного, сознающего себя таковым (на мой взгляд, три последних слова тут ключевые. — Л. Ф.) индивидуального члена общества с определенным комплексом прав и свобод, но и с определенными обязательствами, с понятием ответственности перед обществом за все свои поступки было осознано обществоведами как предпосылка появления возможности гражданского общества. В лоне этой парадигмы родилось и противопоставление государства и индивида, которое началось с убеждения, что государство мешает свободному волеизъявлению отдельного индивида, мешает реализации его возможностей. Отсюда — сама власть должна олицетворять собой конституционные системы управления, сформированные с выраженного определенным способом согласия самих свободных и равных индивидов, а гражданское общество системой самостоятельных и независимых от государства общественных институтов и отношений должно обеспечивать условия для самореализации отдельных индивидов и коллективов, реализации частных интересов и потребностей.

Существует обширная литература, которая анализирует сложный путь, пройденный человечеством от родового строя, где личности не было, а индивид всецело принадлежал родуплемени, был своеобразной калькой с него, до эпохи, когда мы имеем дело с индивидом. О появлении последнего мы можем говорить, в сущности, с недавней поры, хотя, конечно, процесс шел по нарастающей долгое время. Интересные подвижки на этом пути применительно уже к Средневековью описал медиевист ?. М. Бицилли, автор многочисленных работ по исторической и социальной психологии Средневековья. Мы цитируем его по книге «Элементы средневековой культуры»: «Если бы мы стали следить за дифференциацией социальной структуры средневековья на всем протяжении периода, мы бы заметили, что… здесь в мире идей нет места мнениям, личным взглядам: для младенчески воспринимающего мир сознания идея демократии как высшего синтеза индивидуальных воль и мнений просто-напросто непостижима.

Пока общественная структура проста, пока человек знает только одно свое место, пока жизнь течет в строго установленных рамках, личная и социальная сферы, можно сказать, совпадают. Все, что принадлежит социальному кругу, в который входит индивидуум, принадлежит и ему, и все, что лежит за пределами этого круга, его не касается. По мере осложнения общественных связей, по мере возрастания числа точек соприкосновения одних общественных кругов с другими постепенно нарушается эта герметическая закупоренность личности. Уже в силу того, что один круг требует от личности одного, другой — другого, личности открывается ее собственная многогранность, она начинает ощущать в себе возможности, которые могли бы быть развиты и использованы сю в новых сферах деятельности… Возникает мысль, что не все то, что является личным достоянием, может быть объектом притязаний со стороны: индивидуум и общество становятся сторонами, контрагентами"^[1].

Понятно, что там, где каждый социальный круг, как в Средние века, стремится охватить личность вплотную, требует ее себе всю, целиком, нарастание сознания личной обособленности должно происходить наиболее интенсивно^[2].

При капитализме родовые и фамильные связи перекрещиваются со связями партийными, профессиональными, локальными; унаследованные традиции сталкиваются с обязательствами, налагаемыми родом занятий или партийной принадлежностью: «Индивидуум, становящийся пунктом столкновения нескольких сфер, начинает сознавать, что у него есть своя собственная сфера, ни с одной из социальных целиком и без остатка не совпадающая»^[3]. Как говорит известный философ и культуролог Л. М. Баткин, «индивидуальность — это идея, в которой наиболее непосредственно выражает себя относящаяся к отдельному человеку новая экономическая и политическая реальность европейской истории»^[4].

Роль личности в обществе и ее права в этом мире являются сложной философской проблемой, которая по-разному решалась обществоведами. Мы сошлемся на рассуждения социолога Ю. Н. Давыдова, проследившего судьбу этой проблемы на сравнении биографических параллелей двух известных мыслителей XX в.: М. Вебера и М. Бахтина^[5].

Ю. Н. Давыдов прослеживает истоки приоритета всеобщего над индивидуальным вплоть до Аристотеля, который свою «Политику» начинает с утверждения примата общества по отношению к индивиду. Из гипертрофии этого «примата» и возник реализм средневековой схоластики. Как утверждает автор, анализирующий взгляды на эту проблематику Вебера и Бахтина, соответственно этому в социологии со временем обозначились два радикально противоположных направления: «…в XIX веке как в контовской социологии, так и в социологии Маркса господствовал социологический реализм, постулировавший безусловный примат общества как целого над составляющими его индивидами. Именно этот теоретико-методологический принцип, по мнению как Вебера, так и Бахтина, не выдерживал критики. С ним они связывали состояние кризиса, причем кризиса всего социально-гуманитарного знания. Потому, что в рамках контовски-марксовского социологического реализма, личность „тонула“ во всеобщем. Будучи „совокупностью всех общественных отношений“, она полностью утрачивала индивидуальные черты: „лица необщее выраженье“. Общество оказывалось в конечном счете абсолютным господином над личностью»^[6].

Бахтин же утверждает: каждый человек, каждый индивид, реализующий себя, занимает свое, никем «не заменимое» место в бытии. Только в таком случае человек может действовать как индивид, как цельно определенная личность, осознавая, что «я» обречен действовать уникальным образом, отличным от образа действия всех «других» .

В родстве с таким пониманием человека находится и неприятие Вебером и Бахтиным как гегельянски-марксистского, так и фрейдистского «подхода» к пониманию человека, где индивид представал как некая марионетка неосознаваемых им сил, «руководящим указаниям» которых он должен был следовать, буквально «не ведая, что творит» .

Как утверждает Ю. Н. Давыдов, это имело далеко идущие последствия для обществоведческих наук. В лоне наук, будь то позитивистская социология или марксизм, социал-дарвинизм или психоанализ (самое позднее детище XIX в.), «человек науки» брал на себя миссию истолкователя «поступков» индивида, которому, таким образом, отказывали в праве быть уверенным в том, что он действует по собственной воле и разумению. Такая «сверхпозиция» науки XIX в. была одинаково неприемлема как для Вебера, так и для Бахтина. У Бахтина понимание человеческого бытия призвано было обосновать значимость нравственной ответственности индивида. По той же причине Вебер отказывается вменять в вину автору социального действия то, что располагается за рамками осознанной мотивации этого действия^[7].

Начиная с конца XIX в. права отдельной личности перед вмешательством в ее жизнь государства, а иногда и шире — общества, стали осознаваться как демократическая тенденция. Мы должны еще раз подчеркнуть, что изменение места, которое стал занимать в обществе индивид, возрастало по мере того, как в цивилизации стали преобладать капиталистические тенденции. Как говорит Э. Дюркгейм, индивид был «поначалу продуктом однородности, отличающей первобытное общество. Тогда индивидуальное сознание почти не отличалось от коллективного. И только с развитием общественных отношений, а конкретно, с наступлением капиталистических отношений, индивид менее чувствует себя лицом, которое заставляют действовать, он более становится источником самопроизвольной деятельности»^[8].

Внимание общества к проблеме приоритета прав отдельной личности возникло довольно давно, исторически оно выводится из журнальной статьи, которую опубликовали в 1890 г. американские адвокаты С. Уоррен и Л. Брандейз. Их статья так и называлась: «Право на частную жизнь» (Right of privacy). Автор обзора по этой проблематике, В. Монахов, пишет, что «темой статьи как раз и были правовые и этические проблемы, возникающие в ходе беспардонного (в го время довольно частого) вмешательства желтой прессы в тайное тайных человеческой жизни»^[9]. Одновременно стали возникать законодательные акты и международные документы, которые защищают права человека, в том числе право защиты частной жизни. На уровне обыденного сознания крепло убеждение в самоценности личности как таковой.

• [1] Бицилли Π. М. Элементы средневековой культуры. СПб.: Мифрил, 1995. С. 127.
• [2] См.: Там же. С. 128.
• [3] Бицилли Π. М. Цит. соч. С. 129.
• [4] Баткин Л. М. Итальянское Возрождение в поисках индивидуальности. М.: Наука, 1989. С. 8.
• [5] См.: Давыдов Ю. Н. Макс Вебер и Михаил Бахтин (к введению в социологию XX века) // Социологические исследования. 1996. № 10. Анализ, представленный в рамках этой проблематики, дается по этой статье Давыдова Ю. Н.
• [6] Давыдов Ю. Н. Указ. соч. С. 7.
• [7] Ю. Н. Давыдов прослеживает эту ситуацию вплоть до характеристик тоталитарного мышления, которое базировалось на диаметрально противоположной презумпции, предполагавшей необходимость признания индивидом своей вины за то, что вообще не было и не могло быть результатом его осознанных действий, — вины за «действия» нации или класса, сословия или партии, к которым он причислялся репрессивными органами на основании его «анкетных данных» .
• [8] Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. М.: Наука, 1991. С. 184.
• [9] Монахов В. Защита персональных данных и свобода массовой информации: грани сопряжения // Законодательство и практика средств массовой информации. 1996. № 12. С. 26.